Глава тридцать шестая. МАЕТА ЖИЗНИ
Изгнание королевы и великой княгини Елены не принесло королю Сигизмунду утешения. Не случилось того, чего он ожидал, на что надеялся. Жизнь в приграничном с ливонскими рыцарями Бреславле не обернулась для Елены невыносимыми страданиями. Они были, но источились, и вскоре пришла череда спокойных лет. Магистр ливонского ордена фон Плеттенберг был озабочен в эти годы более важными делами, нежели разбойные набеги на земли великого княжества Литовского и королевства Польского. Его взоры были обращены не на нищие державы, а на богатую восточную соседку Русь, которая освободилась от татаро–монгольского ига и с каждым годом умножала свое богатство.
Потеряв надежду на то, что Ливонский орден лишит Елену мирной жизни, Сигизмунд сам взялся исподволь готовить еще более жестокое наказание, чем изгнание. Он не мог простить Елене того, что благодаря ее действиям, поощрению и поддержке русских князей Литва и Польша вновь потеряли огромное количество городов, селений и земель. Кроме братьев Глинских, владевших Туровщиной, к Руси отошли многие русские и даже литовские князья. Когда в середине 1508 года в Москву прибыло литовско–польское посольство, вынужденное подписать договор о вечном мире, оно узнало, что при великом князе Василии обреталось немало литовцев — служилых людей, купцов, ремесленников. Их величали «Литва дворовая».
Это бесило Сигизмунда, и ему оставалось вымещать злобу и ненависть на невинной и в чем-то беззащитной Елене. Но пока жизнь в Бреславле текла тихо–мирно. Елена занимала со своей свитой достойное ее имени и титула самое большое сооружение Бреславля — древний замок Миндовга. Он был построен почти двести пятьдесят лет назад великим литовским князем Миндовгом для защиты своей земли от рыцарей Ливонского ордена. Миндовг был хитрый и умный человек. Когда ему надоело воевать с орденом, он заявил, что принимает христианство и просит заключить мирный договор. Но, заключив договор и достроив замок, он отрекся от христианства и поднял народы Жмуди, Карел и Литвы на войну против ордена. На реке Дурбе в Курляндии он нанес ордену сокрушительное поражение. Спустя три года — в 1263 году — он был убит литовскими и русскими князьями, не примирившимися с его самовластием. С той поры замок Миндовга повидал многое. Старожилы Бреславля знали немало легенд о загадочных и мрачных событиях, произошедших в замке за двести с лишним лет. Одним хорош замок — неприступностью своих крепостных каменных стен, боевых башен. Многие сотни и тысячи рыцарей Ливонского ордена сложили под его высокими стенами свои головы. Терпели неудачи при осаде и штурме замка норвежские и шведские викинги.
Однако, поселившись в замке, Елена не придала значения его крепостной мощи. Ей просто было не до этого. Тяжелые мысли о муже, о сыне лишили ее покоя. «В монастыре ли младенец?» — задавала она себе мучительный вопрос каждый день, каждый час. Ведь знал же Илья Сапега, что Елена связана с иноками монастыря Святого Серафима. Знал он и то, что там хранилось ее достояние и, конечно же, доложил Сигизмунду, почему не смог добыть это достояние из монастыря. Надо думать, Сигизмунд нагрянул из Вельска в монастырь и овладел им благодаря пятитысячному войску. Оставалось дело за малым: найти тайник и забрать серебро, золото, драгоценные камни, украшения — все, что Елена сохранила за минувшие годы жизни в Литве, во многом отказывая себе. Размышления великой княгини завершались самыми мрачными предположениями.
Ее роды не могли остаться тайной. В Вельске знали, что она родила дитя, и не только люди ее свиты, но и многие горожане. Когда она была в храме в последний раз, каждая женщина могла сказать, что перед нею будущая роженица. И стоило Сигизмунду заинтересоваться, почему Елена, обычно полная сил и здоровья, предстала перед ним немощной, с особым коричневым окрасом вокруг губ, он не остановился бы перед жестокостью, обрушив ее на тех, кто знал, что Елена на сносях, дознался бы о родах.
Великая княгиня, конечно, и подумать не могла, что предателем оказался ее дворовый человек Митька Федоров. Выложив все Ивану Сапеге, он ждал теперь от него щедрот. Но подлый человек не дождется их от еще более подлого. Сапега и сам ни на что не надеялся, рассказав Сигизмунду, что королева родила мальчика и спрятала его в монастыре Святого Серафима.
Как и прежде, горькие размышления о судьбе сына не могли заглушить сердечную боль о судьбе супруга. Едва приехали в Бреславль, Елена узнала, что под Слуцком произошла большая сеча между королевским войском и ратниками Михаила Глинского. Слухи были туманными. Среди них были такие, по коим выходило, что князь Илья убит в сражении за Слуцк, ратники якобы видели его в числе мертвых на поле сечи. Сердце Елены, душа ее и разум отказывались верить в эти слухи, но они углубляли ее страдания, и ей оставалось лишь уповать на Бога и верить, что Илья вышел из этой сечи живым. Елена часто говорила Анне Русалке спасибо за то, что та поддерживала ее дух гаданием. Анна гадала на топленом воске и на живой воде в речке, и по ее вещанию выходило, что князь Илья жив.
Сеча под Луцком и впрямь была жестокой. Более недели воины Ильи Ромодановского и Василия Глинского пытались штурмом овладеть Слуцком. Казалось бы, стены из деревянного остроколья были невысоки и ров вокруг крепости неглубок и сух, но нападающие ничего не могли сделать с полутысячей литовских защитников. Штурм за штурмом отбивали они, едва воины Василия и Ильи шли на приступ. Воинам короля по неведомым Илье и Василию причинам помогали защищаться и горожане, среди которых бок о бок бились литовцы и поляки, русские и евреи. Илья посчитал, что за минувшие дни из двух тысяч воинов они с Василием потеряли около пятисот.
Близился день решающего нападения. Было решено вломиться через городские ворота. Нацелились на северные и восточные. Из леса привезли два ствола могучих грабов, уложили их на колеса–роспуски. Свинцовой тяжести тараны подкатили на двадцать сажен к воротам под прикрытием щитов, и в рассветной дымке воины Ильи и Василия по одной команде двинулись на штурм ворот. Полусотня воинов, ухватившись за поперечные жерди и суки, за веревки, стремительно покатили орудия к воротам. Удары были так сильны, что не только не выдержали дубовые ворота, но и рухнули поставы и балки. Штурмующие ворвались в город. Силы были неравными, и литовцы не устояли под мощным натиском русских.
Однако в этот рассветный час к городу подошло двухтысячное королевское войско, и, когда Илья и Василий узнали об этом, было уже невозможно вырваться из города без боя. Встретившись с Василием, Илья сказал:
Надо, не мешкая, пробиваться клином. Мы покатим тараны на врага и пробьем их строй. А в городе нам не устоять.
— Придется идти с одним тараном. Мой застрял в воротах: колеса поломались, — признался Василий.
- Ладно, пробьемся с одним. — Илья подскакал к сотскому и приказал: — Матвей, разворачивай таран и кати на врага, что в воротах и за ними.
Сотский Матвей понял, что от него требует тысяцкий. Вмиг воины по его команде развернули таран на городской площади, конные воины встали рядом и клином пошли в пролом за ворота на королевских воинов. Нападение на них было столь неожиданным, что никто не мог устоять на пути русских. Князь Илья вместе с Глебом и Карпом рубились впереди, разили тех, кто успел отскочить от тарана. Воины, идущие за князем, расширяли, прорубали коридор, уже близко было свободное неширокое поле, за которым высился спасительный лес, но прискакала королевская сотня гвардейцев, и сеча завязалась с новой силой. Князь Илья врезался в самую гущу врагов. Глеб и Карп рубились бок о бок с ним. Подтянулись сотни Василия. Гвардейцы короля попятились. Но среди них нашелся отменный рубака, он подскакал к Илье и скрестил с ним оружие. Они обменялись многими мощными ударами, и все-таки один ловкий удар достиг цели. Гвардеец пронзил Илье бок выше бедра. Князь Илья чудом не свалился с коня и упал ему на шею. Карп подхватил повод коня князя, а Глеб достал отважного шляхтича саблей. В те же минуты таран пробил последний ряд гвардейцев, и сотский Матвей со своими воинами прикрыл князя Илью, удаляясь к лесу. Прорыв удался, все сотни Ильи и Василия вырвались из «хомута» и ушли в лес. Королевское войско не преследовало отступающих: Сигизмунду нужен был Слуцк, а не уничтожение своих подданных.
Оставшиеся воины Ильи и Василия — всего лишь около тысячи добрались до своего лагеря, укрытого в лесу. Князя Илью уложили на повозку, взялись спешно перевязывать рану. Нашелся пожилой ратник Пимен, который умел лечить раны. Когда его привели к повозке, он остановил воинов, перевязывавших князя.
— Так нельзя. Вы ему не поможете, а погубите. — Пимен сказал Карпу: — Положись на меня, сотский, я подниму князя на ноги.
— Хорошо. Будешь ходить за князем, пока он не сядет в седло.
Илья потерял много крови и сильно ослаб, но говорить был в состоянии. Он подозвал Карпа:
— Карпуша, бери полусотню и пробирайся в Бельск. Узнай, как там матушка–государыня. В случае чего веди ее в Бреславль, в наш город, и меня в нем ждите.
— Исполню, князь, как велено, — ответил Карп.
— Иди с Богом.
Князь перекрестил верного соратника. Как только Карп с полусотней уехал в глубь леса, к Илье подошел князь Василий Глинский.
— Вижу, тебе худо, князь Илья, но надо убираться отсюда, пока не нагрянули королевские людишки, — сказал он.
— Нужно уходить, — согласился Илья. — Куда двинемся?
— К Минску мой путь, к братьям. И мне должно опередить Сигизмунда.
— Уходим вместе, ежели не буду обузой.
— Как можешь такое говорить! Сей миг люльку спроворим, покатишь, как у Христа за пазухой.
Воины собрались быстро. Илье сделали из холстины люльку, подвесили ее между двух коней, и еще до полудня остатки войска двух князей двинулись лесными дорогами на север от Слуцка. Князь Илья переносил путь с большим трудом. Два раза он терял сознание. Под Минском он вынужден был расстаться с князем Василием.
— Ты меня прости. Что ни говори, обуза я тебе, княже Василий.
— И то, — согласился Василий. — Лежать тебе надо под оком лекарей.
— Воинов я тебе оставляю, себе лишь полусотню возьму.
А через сутки, как простились с князем Василием, Глеб понял, что князя Илью надо спасать от смерти. Рана начала гноиться. Мази Пимена не помогали, не заживляли рану. Встретив на пути лесную деревушку у истоков реки Вилии, Глеб решил остановиться в ней. Это была русская деревня Песьяны, и староста оказался дельным мужиком. Он держал пасеку и пользовал сельчан медом и разными снадобьями, приготовленными из пчелиного молочка и из пчелиного клея–узы. Это темно–зеленое клейкое вещество староста Кирилл ценил дороже золота, потому как знал его чудотворную силу.
Едва Илья попал под опеку старосты, уложенный в его просторной хате на топчан с соломенным тюфяком, как Кирилл попросил всех уйти из хаты и вместе с женой Дарьей взялся «вытягивать князя из лап косой», как он выразился. Он снял с Ильи окровавленные одежды. Дарья обмыла князя, и Кирилл деловито, словно всю жизнь спасал ратников от смерти, принялся за лечение раны. Он промыл ее крепкой хлебной водкой, сделал помазок из липовой мочалки, пропитал его узой и прочистил рану на всю глубину. После той же узой обмазал края раны, наложил сверху холстину, смоченную пчелиным молочком, и велел Дарье: Упеленай сердешного. Даст Бог, оклемается.
Дарья запеленала Илью по пояс чистым льняным полотенцем. Семь дней и ночей Кирилл и Дарья по очереди коротали время близ ложа Ильи, раз в сутки смазывая рану и меняя примочки. С каждым днем силы Ильи прирастали, он уже был в ясной памяти и умолял Кирилла разрешить ему встать. На восьмой день кудесник Кирилл, улыбаясь в сивую бороду, сказал:
- Теперь, княже, косая тебя не достанет, ушел ты от нее. Вставай.
Он похлопал Илью ладонью–лопатой по плечу. Илья поднимался с топчана осторожно, Кирилл поддерживал его. Встав на ноги, князь почувствовал в них дрожь, к столу шел, держась за старосту. Он улыбался, но улыбка была по–детски виноватая: дескать, простите меня, никудышного.
- Добро, добро, княже, — подбадривал Илью Глеб. — Через недельку и в седло поднимешься.
- Поднимусь, — уверенно отвечал Илья, — все идет на поправку.
Если у князя Ильи все шло, как должно, то у его верного соратника Карпа одна неудача сменялась другой. В Бельск Карпу не удалось пробраться: русских близ города хватали без разбора. Ворота города были закрыты днем и ночью и охранялись королевскими стражами, а среди них могли быть и те, кто знал Карпа по Кракову.
Оставив полусотню в лесу, Карп два дня пропадал в посаде, пытаясь хоть что-то узнать о судьбе великой княгини. У северных ворот ему, наконец, кое-что прояснили, и он проведал, что, когда в Бельск вошло королевское войско, через день из города уехали четыре кареты, много возков и повозок и их погоняли не меньше сотни воинов. Куда они уезжали, никто не знал, только указывали на север. Вернувшись в лес, Карп сообщил воинам: Узнал я мало. Город занят королевскими войсками, а государыню, сказывают, изгнали из Вельска, куда неведомо. Теперь нам в монастырь путь. Он тут неподалеку.
Конная полусотня двинулась лесными тропами в сторону монастыря Святого Серафима. Карп ехал грустный. После неудачи под Вельском он не питал надежд на то, что чего-нибудь добьется в монастыре. Добравшись до обители и дождавшись вечера, Карп вновь оставил ратников в лесу, а сам, накинув поверх кафтана и брони свитку из веретья, отправился пешим к монастырю. Подойдя к воротам, он постучал в оконце. За воротами не было слышно признаков жизни. Карп постучал сильнее. Вскоре за калиткой раздались шаги и голос: «Кто на ночь глядя смущает покой Божьего дома?»
- Отвори, брат, двери, — попросил Карп, — я паломник, и мне надо к отцу Нифонту на исповедь.
Открылось оконце, и показалось круглое, без усов и бороды лицо монаха, похоже, скопца.
- Э–э, брат, опоздал ты. Нет ноне Нифонта в обители, проговорил он мягким женским голосом.
— Кто же теперь за игумена?
— А никто, — и, перейдя на шепот, привратник рассказал Карпу: — Ноне здесь, брат, литовцы поселились. А отца Нифонта и братию угнали один Бог знает куда. Только меня и оставили, русичей заманивать. Ждут они кого-то. Вот и тебя впустить мог, да не выйдешь вспять, хоть и паломник.
— Спасибо, брат. А государыни не было в те дни, как изгоняли?
— Она до литвинов приезжала, венчалась. А вот товарка ее, Пелагея, являлась, и бабу–кормилицу с двумя чадами привезла.
— А где теперь сии чада?
— Во благо унесли их служители Нифонта тайным ходом и кормилицу увели. Ноне лишь Господу ведомо, где они. — Монах перекрестился. — Господи Боже, спаси их души невинные. — Привратник вдруг встрепенулся. Уходи скорее, ксендз с приживалом идут.
Монах закрыл оконце. Карп пожалел, что не узнал его имени, но спрятаться за башней успел и побежал к лесу. Еще до того, как прийти к воинам, Карп решил, что нужно пробираться в Бреславль. «Иного пути у меня и нет. Поди, и королеву туда изгнали, и князя туда привезли», — мелькнуло у воина.
Князь Ромодановский еще долго добирался до Бреславля. Песьянский пасечник Кирилл, хотя и был чародеем, но за отсутствием времени у Ильи, не долечил его. Что-то затаилось в правом боку князя и ждало своего часа, дабы свершить черное дело. Вскоре, как покинули Песьяны, Илья поднялся в седло, а верст через сто от Песьян темной вечерней порой, когда полусотня шла рысью, конь князя сильно тряхнул его на рытвине. В сей же миг острая боль в правом боку пронзила князя, он потерял сознание и упал с коня.
Глеб увидел, как упал князь, спрыгнул с седла, метнулся к Илье, положил его на спину и растерянно посмотрел на собравшихся воинов.
— Что делать-то, браты? — спроси он.
Появился Пимен с кожаной сумой, в которой хранились снадобья, коими наделил пасечник. Знал Пимен, чем напоить князя, чтобы очнулся. Но снадобье подействовало не сразу. Вновь подвесили холсты меж коней, уложили князя в люльку и медленно продолжали путь на север. В первом же большом селении Глеб остановился на постоялом дворе и попытался найти ученого лекаря. Однако попытки его были тщетны. Оставалось поверить в силу снадобья пасечника Кирилла и стараниям Пимена.
Только в октябре, на Покров день, когда выпал первый снег, Илья смог встать с постели, но был он слаб до того, что его шатало, словно от ветра. В путь тем не менее тронулись. Князь Илья ехал в возке, на мягком сене, много спал, угревшись под овчинной полостью. Двигались тихо. До Бреславля осталось меньше ста верст, и в этот день воины Глеба, что ехали впереди подводы, заметили на окоеме отряд всадников. Один из воинов рысью вернулся к полусотне и доложил Глебу:
— Сотский–батюшка, идет встречь нас конная ватажка.
— Сколько их? — спросил Глеб.
— Да столько же, сколько нас, поди…
— Скачи к дозору, узнайте, кто такие. Мы в роще вас ждем.
— Как велено, так и исполню, — ответил ратник и ускакал к сотоварищам.
Прошло совсем немного времени, и два отряда встретились. Первым в лесок примчал дозорный.
— Это Карп с полусотней! — закричал он.
Вот уже сам Карп появился в лесочке и подскакал к князю Илье.
— Батюшка–князь, здоров будь! — крикнул он и соскочил с коня. — Матушка–государыня ждет тебя не дождется.
— Как она?
— Да мается за тебя, за сынка.
У князя перехватило дыхание, слезы на глаза навернулись.
— Сынок?! Да что с ним? Да где он? — выдохнул Илья.
— Он у наших, у серафимовских монахов! Искать будем, искать! — частил Карп. — И мы найдем его! А ныне нам в путь пора. Государыня истомилась. Да завтра и дома будем!
Князь Илья, испытывая горькие отцовские чувства и боль за потерянного сына, ощутил в груди волнение и приток сил и воскликнул в душе: «Да что это я медлю! Мне же сына искать надо!>> Окрепшим голосом он приказал:
— Вперед, други! В Бреславль!
Искрился на полях под осенним солнцем первый снег. Долинами, перелесками мчались без устали воины–русичи. Взбодрившись, князь Илья чувствовал себя в седле уверенно. Он знал, что теперь у него много сил и он найдет сына во что бы то ни стало.