Глава тридцать пятая. ИЗГНАНИЕ ЕЛЕНЫ
Вечером в Великую субботу, накануне Светлого Христова Воскресения, княгиня Елена почувствовала в груди маету. Она не находила себе места и, чтобы избавиться от тяжелого предчувствия, мерно ходила по опочивальне, пытаясь думать о чем-то благотворном, повторяла молитвы. Скоро ей предстояло тяжелое испытание. Она ждала родов, оставалась всего какая-то неделя. Елену посещал страх перед тем, что ее ждало, но она и страх отгоняла молитвами.
Верная Елене боярыня Пелагея, видя такое состояние государыни, пыталась хоть как-то развеять ее мрачные мысли, вдохнуть бодрость и веру в то, что все пройдет благополучно. И в этот субботний вечер Пелагея не оставила Елену своими заботами. За час до полуночи, когда в соборном храме Вельска должна была начаться божественная литургия, Пелагея сбегала в храм и поговорила с настоятелем храма Евтихием.
— Не придешь ли ты, святой отец, отслужить Пасху для матушки–государыни? Или пришли кого-нибудь, — просила настоятеля Пелагея. — Случай у нее особый, без молебна никак нельзя.
Светлоликий старец Евтихий посочувствовал Пелагее, но отказал:
— Паства моя ноне соберется в великом множестве. Как быть ей без пастыря? Вот ежели бы загодя, позвал бы из церкви Преображения отца Мефодия.
— Как же мне быть, святой отец? Мается матушка-государыня, места себе не находит, а мы ей помощи не оказываем.
— А ты, славная, побуди ее в храм прийти. В молении она очистит свою душу от тревог.
— Как можно, святой отец! Она вельми тяжела, на сносях она. Неделя не кончится еще, как роды прихлынут.
— Побуди, побуди, — убеждал Евтихий, — и благодать на нее снизойдет, душа просветлится, ибо Спасителя узрит. Сама и приведи матушку. Бог вам в помощь…
— Убедил ты меня, святой отец, бегу в палаты, может, сумею вразумить. Помоги мне Всевышний…
С тем и вернулась Пелагея в палаты, все пересказала Елене. Она же слушала, жалеючи себя: «Как я дойду? Как выстою службу, нескладная?» Но где-то в глубине души прозвенело благостное начало: «Дойдешь и выстоишь! Дойдешь и выстоишь!» На Пелагею Елена все- таки посетовала:
— Вечно от тебя покоя нет.
— Так ведь благодать снизойдет, — твердила Пелагея и не ошиблась.
Елена отважилась: «А ничего со мной не случится на людях. В храм ведь зовут, где ноне празднуют исход от небытия к бытию, от ада на небо». Подумав так, Елена сказала:
— Твоя взяла, боярыня. Вели обрядить подобающе.
— И к чему это кого-то звать? Сама обряжу по лучшему чину, — обрадовалась Пелагея, и все у нее в руках загорелось.
Когда Елена в сопровождении придворных и челяди вошла в храм, там было уже тесно от прихожан. Они расступились и открыли путь к амвону. Елене было приготовлено царское место. Пелагея усадила Елену в кресло, отец Евтихий благословил ее крестным знамением и начал службу. Он прочитал «Деяния святых апостолов». Слушая их, Елена умиротворилась. Время летело незаметно, и наступила полунощница с каноном Великой субботе. Святую плащаницу внесли в алтарь, начались полуночные песнопения: «Христос истинный Бог наш». А в двенадцать часов зазвучала стихира «Воскресение Твое, Христе…» и начался крестный ход вокруг храма.
— Пойдем, матушка, и мы с тобой. Без маеты путь одолеем, — пела ей боярыня Пелагея.
— Есть во мне силы, голубушка, и прибывают, — улыбнувшись, отозвалась Елена.
Пелагея и Анна Русалка помогли Елене встать, и она шла следом за протоиереем Евстихием. Тело ее было легким, она не ощущала тяжести живота. Губы шептали благодарственную молитву. Елена обошла с крестным ходом храм и даже не заметила, как вновь оказалась у его врат, за коими начиналась пасхальная утреня, вознося «Слава Святей…» Елена опустилась в кресло и почувствовала ни с чем не сравнимое умиротворение. Глаза у нее смежились, и она уснула. Богослужение продолжалось.
Елене же снился сон. Будто идет она среди горных отрогов по долине, а с нею рядом несколько жен. Было раннее утро первого дня после субботы. В час восхода солнца сделалось сильное землетрясение, и где-то над отрогами появился ангел Господень. Вид его был, как молния, а одеяние белое, как снег. Елена услышала голос: «Ангел отвалил от двери гроба камень и сел на него. Господь же Иисус Христос воскрес из мертвых. Воины, стоявшие на страже, попадали на землю, как мертвые, а потом разбежались. Некоторые из них пришли к первосвященникам и рассказали им о случившемся. Первосвященники же дали им денег и научили говорить, будто бы ночью, когда они спали, ученики Иисуса Христа пришли и украли его тело».
Голос иссяк, а Мария Магдалина и следом за нею Елена и благочестивые женщины спешили ко гробу с благовонным миром, чтобы помазать тело Иисусово. Дорогой они говорили между собой: «Кто отвалит нам камень от гроба? » Прежде других подошла к двери Мария Магдалина, но, когда увидела, что камень отвален, побежала назад и оповестила женщин: «Унесли Господа из гроба, и не знаю, куда положили его».
Вслед за Марией Магдалиной подошли ко гробу Елена и жены–мироносицы и увидели ангела, который сказал им: «Вы ищете распятого Иисуса Назарянина. Он воскрес, его нет здесь. Вот место, где он был положен». Мироносицы и Елена в страхе побежали назад. На дороге им явился сам Иисус Христос и произнес: «Радуйтесь!» Они, подступив, приникли к его ногам и поклонились ему.
Елена проснулась от глубокой тишины в храме. Слышно было, как потрескивали горящие свечи. Отец Евстихий, закончив проповедь о воскресении Иисуса Христа, обходил прихожан и кропил их святой водой. Не обошел он и государыню.
Пасхальная неделя прошла в палатах Глинского благополучно. Елена больше лежала в постели. Она ждала начала родов и говорила Пелагее:
— Он уже умостился и готов к появлению на свет.
— Ты помоги ему, как час придет, помоги, — советовала Пелагея.
— Он услышал наш разговор и ножками стучится, — улыбнулась Елена.
А в это время к Вельску приближалась беда. Еще в феврале наместник Остожек, будучи человеком исполнительным, написал на князя Илью донесение о том, что тот нарушил королевское повеление собирать войско, вместо того крикнул ватагу разбойников и схизматиков числом до семисот и увел их на Туровщину к князю Михаилу Глинскому. «Ты уж, великий князь и король–господин, накажи ослушников, а мою вину прости. Я собираю новых воинов, тебе преданных», — писал пан Остожек Сигизмунду.
Прочитав послание наместника Вельска, Сигизмунд пришел в ярость, встал перед иконой Святой Девы Марии и поклялся: «Берегись же, предательница Елена. Эту измену ни тебе, ни твоему князю не прощу!»
С того февральского дня прошло больше двух месяцев. Королем было собрано еще одно войско. Он решил сам отправиться с ним и учинить на Туровщине суд и расправу, а по пути войти в Бельск и наказать Елену. У государыни, однако, нашлись защитники. Как-то Сигизмунд остановился на ночлег в православном монастыре под Кельце. Во время вечерней трапезы инок Павлиний, который обслуживал гетманов, услышал из их уст, что король намерен наказать великую княгиню Елену. Как только его услужение закончилось, Павлиний поспешил к игумену, рассказал об услышанном и попросил:
— Святой отец, позволь мне помочь матушке–государыне избежать злочинства. Дай мне коня и корму.
— Благословляю тебя, сын мой Павлиний. Иди к келарю и моим словом возьми все нужное.
Сборы Павлиния были недолгими, и еще до полуночи тайным путем он покинул обитель и ускакал в Бельск. Но конь Павлиния оказался старым и, не вынеся долгой дороги, пал. Оставшиеся четыре десятка верст Павлиний одолел пешком и пришел в Бельск за день до появления Сигизмунда с войском.
Павлиния приняла Пелагея.
— Что у тебя за нужда? — спросила она усталого инока.
— Мне бы к государыне, хозяюшка, — ответил Павлиний.
— И рада бы отвести, да она в беспамятстве пребывает.
— Так уж ты, хозяюшка, прояви заботу о государыне. Идет в Бельск Сигизмундишка, дабы наказать матушку за какую-то измену, за уход князя Ромодановского с войском к бунтарям. Она же наша радетельница, и нет у нее вины перед Богом. А придет Сигизмундишка со дня на день. Господи, вздыби пред ним путь!
Пелагея запричитала, но самообладания не потеряла.
— Спасибо за твое радение. Мы не дадим в обиду государыню.
Она отвела инока в людскую, чтобы напоить и накормить. Из людской Пелагея поспешила в опочивальню Елены. При ней уже неотлучно сидели бельская повитуха Варвара и Анна Русалка. — Как наша матушка? — спросила Пелагея.
— Все маялась, да угомонилась, уснула, — ответила Анна.
Пелагея присела на лавку рядом с Анной, шепотом сказала:
— Лихо к нам идет, товарушка: Сигизмунд к Вельску ломится. Я так понимаю, что пан наместник донес королю про князя, а тот грозится наказать за измену нашу матушку.
— И впрямь лихо, Пелагеюшка! Да что делать-то? — запричитала Анна. — Куда нам спрятать государыню?
— И не ведаю. Сбежать бы в Туров от лиха подальше, звал же князь Глинский. Да как побежишь, разве что на погибель роженицы, — размышляла Пелагея. — Уж разрешилась бы скорее.
Долгий майский день был на исходе. Пелагея, Анна и повитуха Варвара молча сидели у постели Елены. В сумерки она проснулась.
— Никак сон сморил? — спросила она.
— В полдень уснула, матушка, — отозвалась повитуха. — Да сие во благо. Здоровые бабы, перед тем, как младенцем изойти, сном силы набирают. Ты, матушка, баба справная, ноне как пить дать опростаешься с Божьей помощью.
Пока Варвара разговорами отвлекала Елену от неугодных дум и страха перед родами, Пелагея изводила себя вопросом: сказать или не сказать, что гонец–доброхот явился и черную весть принес? По–всякому могло обернуться для Елены это роковое известие. Чего уж хорошего ждать, ежели грозятся судом и расправой. «Нет, такое говорить ни к чему за час перед родами», — решила Пелагея и тут же подвергла сомнению летучую мысль: «А ежели дите в руки Сигизмунда попадет, тогда как? Право, хоть так кинь, хоть эдак, все равно клин!» Когда разговор между Еленой и Варварой сник, Пелагея попросила повитуху:
— Ты, голубушка, выйди пока, у нас тут государево дело. Побеседовать с княгиней нужно.
Как только Варвара вышла, Пелагея присела на ложе к Елене и начала трудный разговор:
— Ты, матушка–государыня, не обессудь. Должна я тебе сказать о том, что грозит лихом.
— Говори, Пелагеюшка. Я в состоянии тебя слушать. Сама чувствую что-то неладное.
— Ноне у нас монах пришел из монастыря, что под Кельце. Сказано им, что к нам в Бельск идет с войском король Сигизмунд и сегодня в ночь может появиться в палатах.
— Зачем он идет? — испугалась Елена. — Я не хочу его видеть. Пошли немедленно гонца, пусть передаст мою волю, дабы обошел Бельск стороной.
Пелагея согласно кивала головой, но открыла и другую сторону:
— Гонцом не остановишь короля. Он идет не ради приятной встречи с тобой, а чтобы учинить суд и расправу. Тем и грозился, сказывал монах. Так уж лучше бы поберечься, матушка.
— В чем он меня обвиняет? — повысила голос Елена. — Подай сюда того монаха, может, он клевещет на короля?
Пелагея поняла, что Елена очень близко к сердцу приняла известие, и испугалась за нее, но сохранила спокойствие и призвала к тому Елену:
— Ты, матушка, посетуй на меня, неразумную. Не нужно было мне затевать сей разговор, но я бы тебе присоветовала уехать от беды, затаиться, хотя бы в монастыре Святого Серафима. Вижу, что немощна ты, но надо. Да мы тебя на рученьках отнесем в карету.
Елена согласилась с Пелагеей. Сигизмунд может расправиться с ней за действия против него, и посетовала, что не в состоянии отправиться в путь.
— Куда мне, отяжелевшей, бежать, и сержусь-то я от бессилия. И не за себя боюсь, а за супруга Илюшу. От Вельска прямой путь на Слуцк, а Илюша там, как мне ведомо. Вот что, Пелагеюшка: я о себе меньше всего переживаю, во всем положусь на милость Господню. А тебя прошу позаботиться о младенце. Христом Богом прошу.
— Матушка, ты его роди ноне, роди, а уж там он попадет в надежные руки. Знаю, ворог может отнять его у тебя. У нас не отнимет. На том целую крест, — горячо сказала Пелагея.
В этот миг она увидела, что лицо Елены покрылось испариной, глаза заволокло туманом, ноги потянулись к животу — роженица застонала.
— Аннушка, зови Варвару! — крикнула Пелагея.
У Елены начались родовые схватки. Варвара попыталась облегчить ей боль, растирала живот, мяла его, оглаживала с наговорами. Елена немного успокоилась, утихла и даже задремала, но спустя полчаса вдруг забилась от резкой боли, закричала, и у нее наступили роды. Они были тяжелыми. До самого рассвета мучилась роженица, и лишь на утренней заре дитя покинуло материнское лоно, появилось на свет. Родился мальчик. Он был крупный, головастый. Пелагея хотела показать его Елене, но глянула нее и ахнула: государыня сомлела, лежала пластом, а в лице ни кровинки. Пелагея отдала дитя на руки Анне, сама попробовала вместе с Варварой привести Елену в чувство, но, как они ни старались, им это не удалось. Анна той порой обмыла дитя, запеленала его и вновь вернула Пелагее.
— Господи, увидит ли она сыночка? — со слезами на глазах произнесла Пелагея и позвала Анну за собой. — Идем же! Спешить нужно: поди, Сигизмунд уже близко.
—- Да–да, голубушка, от греха подальше.
У черного крыльца палат стояли два крытых возка, запряженные парами коней. В первом с ребенком на руках сидела молодая румянолицая баба–кормилица. Пелагея подсела к ней. В другом возке находились пять воинов, одетых в простую крестьянскую одежду. Боярыня сочла, что нужно познакомиться с кормилицей:
— Меня зовут Пелагеей. Тебя-то как?
— Марфуша я. Так матушка нарекла.
— Вот и славно. Спросит кто, Марфуша, кем я тебе довожусь, скажешь, что сестрой.
— Отчего не сказать!
Городские ворота уже были открыты. В город на торжище ехали селяне. Стражники собирали с них пошлину, и потому две повозки из города выехали без помех. Вскоре они скрылись из виду. Их путь лежал в стороне от дороги, по которой шел с войском король. Они спешили к монастырю Святого Серафима. Кони шли резвой рысью. В монастыре Пелагея, сдавая кормилицу Марфу игумену Нифонту, сказала ему:
— Святой отец, ты должен помнить, как просила тебя княгиня Елена порадеть за нее при нужде. Исполни же ее волю. У кормилицы одно дитя ее, а другое, что на руках у Анны, — нашей государыни. Ты уж пекись об этих детях.
— Передай государыне, что дети будут у нас как у Христа за пазухой.
— Да хранит тебя Господь долгие годы, а нам пора возвращаться в Бельск. Матушка в беспамятстве лежит. — Простившись с Марфой, прижав ее к груди, Пелагея попросила ее: — Сохрани сыночка государыни, Иванушку, она век будет благодарна тебе, Марфуша. Там, в пожитках, есть крестики для младенцев.
С тем и покинули Пелагея и Анна монастырь, спеша вернуться в Бельск.
К вечеру того же дня в город вступило королевское войско. Гонец заранее уведомил наместника пана Остожека, и он с толпой именитых горожан встречал короля на площади. Худощавый, желчный, всегда в скверном настроении, Сигизмунд тотчас сделал разнос Остожеку:
— Почему за городскими воротами не встретили короля? Почему горожан на площади не вижу и колокола не звонят?
- Виноват, ваше величество, помилуйте глупого, — кланяясь, оправдывался наместник.
- Злоумышленник ты! Вместе со вдовой королевой в пользу Глинского живешь! Хватит каяться, веди к вдове Елене! — все так же грубо бросал слова Сигизмунд.
— Вот ее палаты, ваше величество, — показал Остожек на дом Глинского и поспешил к ним.
Сигизмунд направился следом, за ним потянулись гетманы и вельможи. Среди них были граф Гастольд, гетман Острожский и дворецкий Сапега. Впереди короля шли телохранители–гвардейцы, вооруженные и в латах.
Гвардейцы забарабанили в закрытые двери. Вскоре они распахнулись. На пороге стоял Дмитрий Сабуров. Его мгновенно оттеснили, и за гвардейцами в дом вошел Сигизмунд. Он направился по лестнице на второй этаж и был остановлен только перед дверью, ведущей в покои Елены. Страж догадался, что перед ним король, но сказал:
— Ваше величество, сюда нельзя!
- Прочь с дороги! — крикнул Сигизмунд и повелел воинам: — Эй, уберите его!
Вмиг два гвардейца оказались рядом и, схватив стража под локти, оттащили его от дверей. Перед спальней королевы Сигизмунда встретили Пелагея и Анна Русалка.
— Ваше величество, что вам угодно? — спросила Пелагея без трепета и загородила дверь в спальню.
Отойди с дороги, боярыня! — мрачно произнес король.
— Но к государыне нельзя!
— Пусть она выйдет сюда.
— Она немощна и без памяти.
— Что еще за причуды! Знать, Бога прогневила. Да и чего от нее ожидать, если в обман и предательство пустилась!
- Перед Господом Богом она чиста, на том и крест целую пред иконой Богоматери.
Пелагея перекрестилась.
— А я так не считаю. Она изменила державе и королю, и суд мой будет коротким и жестоким.
Сигизмунд сделал жест воинам. Вновь выскочили вперед телохранители, под руки унесли Пелагею в угол, посадили на лавку и остались при ней.
— Побойтесь Бога, король! Гнев его падет на вашу голову! — крикнула Пелагея.
Король, будто не слыша слов боярыни, вошел в опочивальню. Он приблизился к постели и увидел Елену. Ему показалось, что она спит. Возле нее сидела повитуха Варвара, король велел ей:
— Разбуди королеву, тетка!
Варвара встала, поклонилась Сигизмунду и ответила:
— Невозможно, государь. Она сомлела от болей.
Сигизмунд подошел ближе и присмотрелся к лицу Елены. Оно было словно отбеленное полотно, под глазами — синева, губы запеклись от жара. Король спросил Варвару:
— Что с ней, лекарка?
— В горести она была. Лихоманка случилась. Вот лечу да не ведаю, подниму ли на ноженьки.
Сигизмунд прошел раз–другой по спальне, о чем-то размышляя, и покинул ее. Гетману Острожскому он сказал:
— Поставь стражей, и чтобы никого к ней не пускали.
— Исполню, государь, — ответил гетман.
Вскоре воины короля выгнали всех обитателей палат Глинского из левого крыла в правое, и Сигизмунд расположился там. Он бы покинул Бельск, оставив в городе сильный гарнизон, но его удерживали два обстоятельства. Он должен был обязательно свершить суд над Еленой и уже придумал ей наказание. И еще ему нужно было отобрать у Елены золото, серебро, драгоценности, меха — все, что хранилось в монастыре Святого Серафима. Война, которую он задумал вести с Русью, требовала денег. Все налоги, какие возможно, он уже выкачал из народа, а казна была пустой. Сигизмунд понял, что без денег Елены, без ее состояния он не сможет вести войну с великим князем Василием. Все это заставляло короля задерживаться в Вельске, и он терпеливо ждал, когда
Елена придет в себя. От нее надо было потребовать сведений, где искать в монастыре тайные подземные каморы, потому как Сигизмунд знал, что монахи не выдадут тайну хранения достояния королевы.
Елена открыла глаза лишь на другой день, близко к полудню. Еще в туманной дымке она увидела Пелагею, наконец, дымка рассеялась.
— Что со мной, голубушка? Никак я сомлела? — спросила она.
Пелагея попыталась улыбнуться, но ей это не удалось. Ее серые большие глаза смотрели на Елену печально, по–матерински.
— Теперь уже все позади, матушка, скоро и на ноженьки встанешь.
Елена вспомнила о родах. В глазах у нее появился страх. Она спросила:
— А где дитя? Я ведь рожала. Господи, где дитя, Пелагея? Покажи мне его сию минуту!
— Успокойся, матушка, и не надо громко кричать. Дитя крепенькое, сынок, и при кормилице, — ответила Пелагея.
— Но я прошу принести его ко мне! Господи, да что тебе мешает, Пелагея?! Ты что-то от меня скрываешь!
— Пелагеюшка, дай я слово скажу, — вмешалась повитуха Варвара и обратилась к Елене: — А ты, матушка, потерпи, увидишь еще дитя. Молоко надо сцедить. — Она засуетилась, полезла в свою суму, поторопила Пелагею: — Ну-ка, помоги матушке сесть да махотку подай.
Той порой в покои Елены в сопровождении гетмана Острожского пришел Сигизмунд. Он спросил у стража:
— Как там королева? Что слышно?
— Разговаривают, ваше величество. А королева в себя пришла, — ответил гвардеец.
Сигизмунд взглянул на Острожского.
— Константин, иди же, объяви мою волю. А я на хворых женщин смотреть не могу. Так что уважь короля.
— Иду, государь, и выражу твою волю, да и свою добавлю. Я ведь за год натерпелся от ее батюшки в полоне.
Гетман подошел к двери, распахнул ее, но войти не успел. На пороге его встретила Пелагея.
— Не пущу! — вымолвила она жестко и вышла из опочивальни, закрыв за собой дверь. — Срамники! Сказано же вам, что королева в болести пребывает и к ней нужда пришла.
— Пустишь! — возразил гетман. — На то воля государя мне дана.
Он попытался оттеснить Пелагею. Она вцепилась в косяки и прошептала в лицо Острожскому:
— Не пущу, срамник! Королева на горшке сидит.
Гетман не ожидал такого поворота и, растерявшись, развел руками.
— Просто не знаю, что сказать. Я должен выразить волю короля.
— Вот и приходи, когда нужду справит.
— Но когда? Когда? — разозлился гетман на свою минутную слабость. — Через час, через два?
— Иди, иди! Я дам знать, когда приходить.
Король не слышал разговора боярыни и гетмана, и, подойдя к Сигизмунду, Острожский вынужден был все пересказать.
— С дьяволом они заодно! — выругался Сигизмунд. — Мое терпение иссякло, через два часа я войду к ней сам. А ты скажи дворецкому, чтобы приготовил кареты и повозки для всех ее придворных и челяди. До вечера я отправлю их в изгнание.
— Исполню, как велено, ваше величество.
Иван Сапега в этот час встречался с конюхом Митькой Федоровым, предателем, и было передано то, что поломало жизнь великой княгине на многие годы и принесло ей новые тяжкие страдания.
— Ты, вельможный пан, возблагодари меня за верную службу, — говорил Митька Сапеге на конюшне в каморе. — Королева немощна потому, что дитем опросталась, а дитя-то, мальчишку, увезли в Серафимов монастырь.
— Быть тебе, Дмитрий, в чести у короля! — воскликнул Сапега, радуясь добытому.
Он тут же вышел из конюшни, поспешил доложить королю о том, что узнал. В пути он повторял:
— Вот и сочтемся, госпожа–схизматичка, когда
твоего отпрыска в латинство окрестим. Дай-то Бог только найти его. Сигизмунд выслушал Сапегу с вниманием и не сдержал своего слова: сей же миг помчался в покои Елены. Короля вновь встретила Пелагея. Он крикнул:
- Прочь с дороги, хитрая бестия, если дорога жизнь!
Пелагея, к удивлению короля, не дрогнула и спокойно сказала:
— Ваше величество, государыня может с вами поговорить.
Она повела Сигизмунда в спальню. Елена сидела в кресле у камина, ее все еще знобило. Рядом стояло другое кресло, но государыня не пригласила короля сесть.
- Чего вы добиваетесь от меня, ваше величество? — спросила она. Я покинула Вильно, не вмешиваюсь в ваши дела.
У Сигизмунда еще не схлынул гнев, он почувствовал в вопросе Елены пренебрежение, ответил жестко:
— Я ничего не добиваюсь, но выражаю свою волю и наказываю вас за измену державе.
— Чем же я дала повод винить меня в таком злодеянии, ежели я в стороне от дел?
— Вы хорошо понимаете сами, но, если нет, скажу. Восстание на Туровщине не обошлось без вашей на то воли. Вы главный советник у князя Михаила Глинского. На ваши деньги он покупал и покупает оружие, коней и нанимает разбойников. Разве этого недостаточно, чтобы судить вас? А грамоты брату Василию, побуждающие идти на меня войной? А обман бельского наместника, которому пообещали набрать семьсот воинов, но ваш супруг увел их в стан нашего врага? Есть ли у вас всему этому оправдание?
- Есть. Но я не буду перед вами оправдываться. Сие оправдание вынесут мне Русь и Всевышний.
- Не тешьте себя надеждами. Вы сгинете в неизвестности, а имя будет проклято с амвонов церквей.
Елена смотрела на братоубийцу с презрением, но у нее не было сил спорить сейчас, кто истинный злодей. Она имела право вооружать россиян, поднимать их на борьбу против захватчиков исконных русских земель, благословлять мужа вести воинов в сечи. И никто не отнимет у нее этих деяний. А чем мог гордиться стоявший перед нею желчный и спесивый человек, посягнувший на жизнь брата? Елене неприятно было видеть Сигизмунда, и она резко сказала:
- Пользуйтесь своей силой над беззащитной женщиной, чините новое злодеяние, но сейчас оставьте меня в покое. Я уязвляю вашу гордость и выгоняю вас прочь! Уходите!
Елена закрыла глаза рукой и отвернулась. Сигизмунд пришел в бешенство. Он закрутил головой, глаза его сверкали ненавистью, рука схватилась за эфес сабли. Он готов был выхватить ее и рубануть Елену. Но в это время в спальню вошла Пелагея и сказала с порога:
- Ваше величество, оставьте великую княгиню в покое. Ей пора пить снадобье.
- Прочь с дороги, волчье племя! — крикнул Сигизмунд и, едва не сбив Пелагею с ног, выскочил из покоя.
Пелагея подошла к Елене, опустилась перед ней на колени, взяла ее правую руку и принялась гладить.
- Матушка–государыня, успокойся. Тебе еще много нужно мужества, дабы одолеть тернистый путь.
- Что там еще? — устало спросила Елена.
По воле Сигизмунда к палатам подогнали кареты, тапкану, крытые возки и открытые повозки. Ратники грузят наше имущество, выгоняют из покоев твоих людей. Скоро и нам с тобой придется уходить. Погонят нас отсюда неведомо куда.
Елена ничего не ответила на черную весть Пелагеи и на то, что близок час изгнания. Она заплакала оттого, что не может прижать к груди свое дитя, что ее разлучили с ним, может быть, навсегда. Она страдала, исходила болью за его судьбу, за то, что ее сын никогда не изведает материнской ласки. Сердце ее болело и потому, что она ничего не знала о супруге. Но теперь ей было определенно известно одно: войско короля пойдет на Слуцк, на Минск и где-то там произойдет сражение. Ненавистник Сигизмунд будет искать Илью, дабы выместить на нем свою злобу и покарать его. «Господи милосердный, сохрани моего семеюшку, не дай ворогу поглумиться над ним, защити в роковой час», — молилась Елена.
Пелагея не могла сдержаться при виде страданий государыни. Они плакали вместе, и со слезами источалось их горе, в сердца вливалось мужество. Когда, наконец, в опочивальню вошел гетман Острожский и сказал, чтобы они покинули палаты, Елена и Пелагея были готовы к этому. А гетман в этот миг страдал: он многое бы отдал, чтобы облегчить участь королевы, перед которой преклонялся, но, увы, воля короля была превыше всего и он рьяно выполнял ее. Он подгонял воинов, чтобы они быстрее выносили вещи. Пелагея помогла Елене одеться. Королева перекрестилась на пустой угол и, не проронив ни слова, не видя гетмана, вышла из спальни.
Спустя немного времени сборы изгнанников были завершены. Стражи проверили покои, клети, подвалы, дабы никто не остался, и гетман Острожский велел отправляться в путь. Окруженный сотней королевских воинов, поезд великой княгини Елены покинул подворье Михаила Глинского, и его погнали к северным воротам Вельска. Король Сигизмунд определил ей местом изгнания Бреславль — город, который Елена получила от Сигизмунда в личное владение.
