Книга: Государыня
Назад: Глава тридцать шестая. МАЕТА ЖИЗНИ
Дальше: ОБ АВТОРЕ

Глава тридцать седьмая. СВЕТЛАЯ ДУША

 

Уже в ноябре под дождем вперемежку с хлопьями снега князь Илья и его сотня воинов въехали в замок Миндовга. Княгиня Елена сердцем почуяла час приближения дружины. Накинув шубку, надев кунью шапку, она вышла из замка к мосту и долго смотрела с возвышенности на пустынную дорогу, пока, наконец, из-за поворота на грани соснового леса не показались всадники. Она сразу узнала и князя Илью, и его верных побратимов Глеба и Карпа. Ехали они в линию, как сказочные три богатыря. Для нее они и были богатырями. Елена побежала им навстречу. Илья тоже увидел супругу–семеюшку. Он ударил коня и рысью полетел вперед, а когда приблизился, спрыгнул с коня и прижал к груди свою ненаглядную государыню.
   — Лебедушка! Господи, как долго мы были в разлуке!
Он жадно целовал ее в губы, в щеки, в глаза. Елена
не уступала ему в ласке, потом уткнулась в грудь и заплакала.
   — Сокол мой ненаглядный, сыночком-то порадовать не могу. Потеряла я его, — поделилась материнским горем Елена.
   — Слышал я о нашем горюшке. Да мы найдем сынка, найдем княжича Иванушку! Вот обсушусь и пойду искать!
Так они и шли впереди сотни воинов, страдая от горя и млея от нежности.
— Ничего не пожалеем, сокол мой, пока не найдем Иванушку, — вторила Елена.
По случаю возвращения Ильи в замке была устроена торжественная трапеза. Вместе с вельможами сидели за столом и воины князя Ильи. Пили меды, крепкое вино и благодарили Бога, что отвел от князя смерть. Веселья за столом не было. Княгиня и князь, а вместе с ними и все приближенные, переживали потерю княжича. Наконец Илья сказал то, что неизбежно родилось в отцовском сердце:
   — Будем крепиться, моя государыня. А как день-другой минует, как малость отойду с дороги, так и отправимся искать сынка Иванушку.
Елена согласилась и была благодарна мужу за то, что его желание найти сына совпадало с ее жаждой самой пойти на поиски.
Однако княгиня не отпустила мужа в опасный вояж в те дни, потому как почувствовала, что Илья только виду не подает, что мучается внутренними болями. Спустя неделю, когда Илья сказал, что пора отправляться на поиски сына, Елена остановила его:
   — Подожди немного, мой любый. Пострадаем еще малую толику, пока не схлынут рождественские да крещенские морозы.
   — Как можно ждать, славная? — возразил Илья.
   — Нужно, дорогой. Тебе еще следует окрепнуть, лекарю показаться. Я ученого лекаря от магистра фон Плеттенберга жду. Как усмирит твои боли немец, так с Богом в путь…
Лекарь оказался не немцем, а итальянцем. Звали его Аксельмо из Флоренции. Ему было лет пятьдесят, живой, веселый, с черными, словно маслины, глазами. Осмотрев, ощупав и расспросив Илью, как его лечили, он заметил:
   — О, лекарство из пчелиного прополиса — это хорошо. Тот знахарь тебя спас. Плыть бы тебе в ладье Харона. Мне же тебя долечить нужно.
Врач Аксельмо, время и могучий организм Ильи сделали к весне свое дело. Вновь, как и прежде, князь лихо скакал на коне, упражнялся на мечах или саблях то с Карпом, то с Глебом. А по ночам он и Елена услаждали себя любовью. Они были жадны до утешений, до близости, изголодавшись за месяцы разлуки и терпения. Они блаженствовали каждую ночь. В эти часы Елена шептала с жаром:
- Любый, я понесла новую нашу кровинушку.
- Так и должно быть, моя ненаглядная лебедушка, — отвечал Илья.
В начале марта, когда зима обмякла и на полях появились проталины, Илья собрался в путь. Взял с собой неизменных Карпа и Глеба, отобрал полсотни крепких воинов, а когда все сборы завершились, прижал на прощание Елену к груди и сказал:
   — Береги себя, желанная. Принеси Софьюшку, а я постараюсь найти сынка Иванушку.
- У нас будут и доченька и сынок, родимый. Береги себя, — ответила Елена.
Странствия князя Ильи и его полусотни длились долго, им пришлось одолеть многие опасности. У них случались стычки с летучими королевскими отрядами. Леса для них были родным пристанищем. Под Вельском князь и его люди обошли все селения, монастыри и храмы, всюду спрашивали о судьбе серафимовских монахов, о приемных младенцах. Но никто не видел исхода монахов из обители Святого Серафима, никто не знал, у кого появились в семьях приемыши. Были и такие, кто давал кое–какие пояснения: «Да и как монахам было показаться на людях, ежели королевские воины проводили и лето и зиму в округе».
Поставив себя на место игумена Нифонта, Илья пришел к выводу, что изгнанные монахи ушли лесами на восток, может быть, пробрались на Русь. Разделив под Вельском полусотню на два отряда, он отправил один отряд во главе с Глебом в сторону Слуцка, а сам с другим отрядом пошел на Могилев. Но и на этих путях ни князь Илья, ни сотский Глеб не нашли никаких следов монахов и младенца. Они заходили во все православные монастыри, но и там никто не слышал об изгнанниках из обители Святого Серафима. Прошли месяцы, а поиски ни к чему не привели. Илья уже потратил все деньги на корм и питание, взятые в Бреславле, и теперь надеялся пополнить кошель только в Могилеве — городе, принадлежащем Елене, если там не случилось перемен. К счастью, перемен не произошло, город оставался за вдовствующей королевой, и в нем стоял наместником Прокофий Татищев. Встретившись, князь и боярин порадовались, что живы и здоровы, а других радостей у них не оказалось. Когда Глеб с отрядом, как договаривались, добрался до Могилева, Илья горестно отметил:
   — Тщетны наши поиски, мой друг. Поди, Сигизмунд не изгнал монахов, а угнал их в Краков и там закабалил. Печально, но пора уходить в Бреславль.
Князь Илья и воины вернулись в замок Миндовга на исходе августа, проведя в поисках почти полгода. Елена встретила мужа радостно и спокойно, потому как боль по утраченному сыну сменилась ожиданием нового дитя.
   — Может, опять сынок народится, так Иванушкой и назовем, — утешала Елена все еще пребывающего в горе Илью.
   — Государыня–лебедушка, роди мне девочку. Сердце просит, — гладя полный живот супруги, признался Илья.
С возвращением князя Ильи в замок Миндовга жизнь супружеской четы потекла мирно и благополучно. Спустя много месяцев Елена на удивление легко родила девочку. Ее назвали Софьюшкой в память о великой княгине Софье Фоминишне. Некоторое время было похоже, что за пределами Бреславля все забыли о бывшей великой княгине Литвы и королеве Польши, потому как никто из окружения Сигизмунда и сам король в ней не нуждались. Монахов из обители Святого Серафима и впрямь угнали под Краков и там отдали на исправление веры в монастыри к бернардинцам. Правда, одному из монахов, молодому и сильному, удалось сбежать. Его искали, но так и не нашли. Обо всем этом вести до Елены не доходили. Она же посылала гонца в Гливице узнать о том, как завершилось возведение Софийской обители. Гонец вернулся через месяц и порадовал Елену:
- Все, матушка–государыня, исполнено по вашему завету. Три дня я у игуменьи Параскевы гостил. Все она показала, всем довольна и старосту хвалила.
- Вот и слава Богу. Добро добром отзывается, — заметила Елена и еще долго расспрашивала гонца о житье–бытье монахинь, поинтересовалась, прирастает ли обитель Христовыми сестрами.
- Тут уж скажу одно, матушка–государыня: отбою нет, особо в последнее время. Идут и старые, и молодые. Зело досаждают православным христианам ксендзы–латиняне. Два года нет русичам покоя…
Позже обитатели замка Миндовга узнали, что в минувшие два года король Сигизмунд ни с кем не воевал, а был занят устройством личной жизни. Потеряв первую жену, которая умерла при родах, он готовился взять в жены венгерскую княжну Боне. Эта княжна славилась своей красотой. За нее сватались многие достойные графы и князья, но она искала королевской чести и нашла свое. А спустя немного времени король Сигизмунд проклял тот день, когда, увидев Боне, позарился на ее красоту. Войдя в Вавель, она посеяла распри между королем, духовенством, вельможами и депутатами сейма. Казна по ее милости лишилась многих доходов, потому как королева Боне раздавала государевы земли всем понравившимся ей шляхтичам, освобождала их от налогов.
Не беспокоил Елену и брат Василий. С Литовско-Польской державой в эти годы был заключен «вечный мир». Пользуясь передышкой, Сигизмунд и Василий готовились к новой войне, которая вспыхнула в 1512 году. Однако подготовка Литовско–Польского государства к войне затруднялась тем, что у Сигизмунда не было денег нанять армию, вооружить ее и купить новое огнестрельное оружие — пищали.
Совершенно неожиданно к Сигизмунду прилетел «ангел–спаситель». Ранним летом 1512 года в Кракове появился приор Вельского монастыря, — так теперь назывался монастырь Святого Серафима, захваченный католиками. Отец Ян Комаровский пришел во дворец и потребовал, чтобы его отвели к королю. На вопрос графа Гастольда, зачем он пожаловал к государю, Комаровский сказал:
   — Сие тайна, ваша светлость. Вы уж отведите меня к его величеству.
Граф Ольбрахт сходил к королю, доложил о странном монахе, получив разрешение привести его, вернулся к Яну Комаровскому и отвел его к Сигизмунду. Король встретил приора приветливо. Все-таки была причина: служитель веры пришел с «государевой тайной».
   — Ну, расскажи, святой отец, что привело тебя во дворец Вавель? — спросил Сигизмунд, усадив гостя в кресло.
   — Государь, сын мой, дело чудотворное, — начал Комаровский. — Еще три года назад вернулся в монастырь монах–схизматик из тех, кого вы выдворили в тот год, когда воевали Слуцк и Вельск. Мы его приняли, он вольно перешел в нашу веру и был исправен в послушании. — Ян Комаровский не спускал своих светло–серых глаз, дабы видеть, внимателен ли король. — Все шло по чину, да приметили братья Христовы, что бывший схизматик носит на теле вериги и к ним приварены два ключа. Однажды братья выследили, как он открыл в подклети хлебодарни тайную дверь и скрылся за нею.
   — И что потом? — с интересом спросил Сигизмунд.
Святой отец Ян потупил глаза и тихо продолжал:
   — Потом он вернулся в келью весь в паутине и грязи. Мы сие заметили и велели ему идти мыться. Он ушел в баню да там и преставился… от угара.
   — Ну а ключи где? И что за тайной дверью? — нетерпеливо спросил король.
Он знал, что Елена не сумела вывезти из монастыря свое достояние. Его люди искали сокровища, но безуспешно.
   — Ключи мы взяли, сын мой, государь, но вторую дверь нашли лишь спустя два года, и я посмотрел, что же хранится за второй дверью.
- И что же? Король встал с кресла, приблизился к приору. — Да говори же, не смущайся! — повелел он.
- В том тайнике, государь, находится несметное богатство: золотые и серебряные деньги, братины, кубки, блюда из чистого золота или серебра, драгоценные украшения, золотые кольца, меха, платья в жемчугах, обувь в бриллиантах. И при всем том лежит список короля русов Ивана III.
- Спасибо, святой отец. Это и впрямь чудо. Но с чем ты пришел? Только ли рассказать о чуде? Может, уже расхитили сокровища?
- О нет–нет, сын мой, сокровища целы и мною берегутся. — Ясные глаза приора смотрели на короля просительно. Я хочу, чтобы сие богатство перешло в ваши руки, чтобы вы наняли войско, купили оружие и пошли войной на еретиков–русов, коих я ненавижу. Я хочу, чтобы на земле торжествовала лишь наша католическая, истинная вера Христова! — с фанатичным надрывом закончил свою исповедь Ян Комаровский.
- Это похвально с твоей стороны, святой отец, но я не имею права распорядиться богатством бывшей королевы. Она теперь княгиня Ромодановская, она замужем за русским князем, и по праву супруга ее достояние принадлежит и ему. К тому же у нее могут быть наследники.
Ян Комаровский занервничал, глаза его забегали, он взмолился:
- Государь, сын мой, не отказывайте себе иметь сильное войско, не разочаровывайте католиков в любви к вам! Возьмите сокровища! А церковь простит вам сей малый грех. Я сам пойду к понтифику Римской церкви и буду просить его, чтобы он отпустил вам все прегрешения! О, папа римский Юлий II самый милосердный и самый достойный защитник католичества.
- Святой отец, не смущай и не искушай своего благочестивого короля. Ты можешь оставить ключи в Вавеле, но я буду хранить их до того часа, пока не придет за ними истинный хозяин сокровищ.
Однако, говоря с жаром о своем высоком благочестии, Сигизмунд не мог скрыть алчного огня в своих глазах. Ян Комаровский заметил сей огонь и возрадовался. Тонкий иезуит понял значение этого блеска в глазах Сигизмунда. Он достал из глубоких карманов сутаны два тяжелых, рыжих от ржавчины ключа и положил их перед королем.
   — Да хранит тебя Всевышний, сын мой, да умножатся твои благодеяния, — запел Комаровский.
   — Спасибо, святой отец, я не забуду твой подвиг, я исполню твои желания. Знаю, ты будешь доволен саном прелата в Кракове. Иди же, отдохни, а я займусь твоим устройством. — Сигизмунд спрятал ключи, позвонил в колокольчик. Появился дворецкий Иван Сапега, и король повелел ему: — Отведи святого отца в покои для гостей и позаботься о нем.
Проводив приора, Сигизмунд задумался. Он жаждал овладеть сокровищами россиянки, и эта жажда помогла ему одолеть все препятствия на пути к сокровищам. Сигизмунд не посчитался ни с чем и ни с кем. Он забыл о своей благочестивости, о страхе перед проклятием за новые жестокости. Он добыл богатство великой княгини Елены. Вот свидетельство той поры: «В день празднования памяти святой Агнессы паны собрались в монастырь и, выслушав обедню, вошли вместе с гвардианом и братом ризничным в ризницу, где по их приказанию были открыты два сундука. В одном было 16000 грошей и 2000 золотых флоринов, а в другом разного рода золотые вещи, и именно много золотых цепей, 16 поясов золотых, 400 колец, 4 пары башмаков, шитых жемчугом и драгоценными камнями, стоящие по 7000 флоринов. В том же сундуке находилось 30 маленьких ящиков: одни — с золотом, другие — с серебром, третьи — с бериллами, четвертые — с другими драгоценными металлами и камнями. На описание этих сундуков два писца–поляка и один писец русский… потратили целый день». В этом свидетельстве сказано только о двух сундуках, а их в монастыре Святого Серафима хранилось восемь.
Но пока король не видел пути, как достичь желанной цели. Елена теперь может позвать на защиту своей части и богатства брата Василия, и тот придет с войском, благо будет повод нарушить «вечный мир». Сможет ли он, король, противопоставить русскому войску свое? Увы, Боне разорила его до последнего камзола, и денег ему хватает лишь на то, чтобы содержать ее придворных да тысячу своих гвардейцев. «Нищий король», — горько усмехнулся Сигизмунд и подумал, что ему следует позвать Ивана Сапегу и поклониться этому проныре. На этот раз он не отвертится от исполнения королевской воли, счел Сигизмунд. «Только и над ним надо будет ставить свое око, дабы не украл половину золота», — уныло предположил Сигизмунд.
Вскоре Иван Сапега стоял перед королем. Этот сорокалетний муж был по–прежнему крепкий и верткий, готовый исполнить любую волю государя.
Сигизмунд ни в чем не утаил цели встречи и разговора с Яном Комаровским и положил ключи на стол перед Сапегой.
   — Вот ключи от тех тайных дверей, за которыми спрятано золото россиянки Елены, но пока нам его не дано взять. Мир сочтет нас преступниками, осудит папа римский. Ты должен понимать, по какой причине нас осудят. А поскольку в свое время ты не нашел тех дверей, за которыми было спрятано тогда принадлежавшее нам имущество, велю тебе искупить вину и найти честный путь, дабы привезти в Краков то, что должно принадлежать нам.
- Ваше величество, я исполню вашу волю, но дайте совет, какими тропами идти к цели. Вы же мудрый государь.
- А вот совета я тебе не дам. Со своим советом я послал бы другого служилого. Думай, ищи сам, а меня не беспокой. Завтра утром ты отправишься в дорогу. С тобой поедут казначей Абрам Езофович и прелат Ян Комаровский. Теперь иди и думай.
Сапега уходил от короля озадаченный. Он терялся в домыслах, потому как ни один из них на поверку не годился. Наконец Иван зацепился за имя казначея. Знал Сапега, что Абрам прожженный человек, еще совсем недавно держал с братьями в Кракове банк и поднаторел в том, как добывать, как делать деньги. За тем его король и позвал в Вавель, сделал казначеем. Побродив по дворцу, Сапега нашел Абрама. Дворецкий был с ним на дружеской ноге, поговорил о том о сем, справился о братьях, а потом спросил:
   — Скажи, Езофович, как избавиться от человека, который тебе неугоден. И при этом не оказаться на виселице?
Абрам изумился. Большие печальные вишневые глаза смотрели на Сапегу, как на чудовище. Однако он нашел силы отшутиться:
   — Ты хочешь сказать, чтобы я дал тебе совет, как избавиться от еврея Езофовича? Чего проще: отрави его и виселица тебя минует. — Абрам при этом по–детски улыбнулся и потеребил клинышек бородки. — Вот только у тебя зелья достойного нет.
   — А каким должно быть зелье?
   — Таки ты, Иван, знаешь, какие задавать вопросы. Но ежели ты все-таки намерен занять место Абрама, я просто дам тебе зелье, но не скажу, что это. Не то ведь и до других охота появится…
   — Да полно, Езофович, ты же знаешь, что я тебя люблю.
   — Тогда у меня для тебя ничего нет. Иди на восточный рынок и найдешь то, что тебе нужно. Спрашивай же то, от чего всего лишь сладко засыпают и долго видят волшебные сны.
Сапега вспомнил, что именно так ушел в мир теней король Александр. На лице у него тогда застыла блаженная улыбка. Воспоминания не смутили покой Ивана, у него не было какой-либо жалости к кому-то, его не мучила совесть, он не понимал, что грешно творить, а что не грешно. Он просто служил королям и великим князьям в меру своих сил и изощренного в каверзах ума. Он принял совет королевского казначея с удовлетворением и на другой день предстал перед Сигизмундом вопреки желанию государя видеть Сапегу. Спокойный и уверенный в себе дворецкий сказал:
   — Ваше величество, я готов отправиться в путь. Ваша воля будет исполнена. Но позвольте мне выехать прежде в Бреславль и без свиты. Только десять воинов.
Король не был намерен ни попенять Сапеге за самовольное появление, ни беседовать с ним о чем-либо, но произнес на прощание ласково, по–отечески:
Я во всем доверяю тебе, любезный друг. К твоему отъезду все готово.
   — Спасибо, ваше величество. Надеюсь, что вы все поняли и доверяете мне полностью.
Сапега с поклоном ушел из королевских палат.
Стоял благодатный сентябрь. Сапега наслаждался в пути природой, волей все делать по своему разумению, отдыхом в хороших домах и верховой ездой. Большое расстояние между Краковом и Бреславлем он преодолел как прогулку из одного селения в другое. Но прошло все-таки две недели. В пути он продумал все до мелочей, что должен сказать Елене, дабы его приезд не вызвал у нее никаких подозрений. С приближением к Бреславлю он был совершенно твердо убежден, что едет к Елене не со своими измышлениями, а по воле короля Сигизмунда — поведет переговоры о переезде Елены из Бреславля в Смоленск.
Но «благое» намерение Сапеги чуть не рухнуло. Когда его отряд прибыл к замку Миндовга и он попросил стражей доложить о своем приезде, его продержали у ворот больше двух часов, а потом появился князь Илья и сказал:
   — Ты, пан подскарбий, напрасно приехал в Бреславль. Государыня не намерена тебя принимать, потому уезжай немедленно, пока не выгнали из города силой.
Сапега, однако, был не из тех, кто сникает при первой неудаче.
   — Ясновельможный князь, у Елены Ивановны есть причины сетовать на меня, но она должна знать, с чем я приехал из Кракова. Все, о чем она услышит, пойдет ей во благо.
Ничего она от тебя, извратник, слышать не желает.
   — Так не должно быть, ясновельможный князь. Король желает ей добра, и я изложу волю короля вам, если она не примет меня. После решайте, как вам будет угодно.
Князь Илья нашел предложение Сапеги разумным.
   — Говори же, я слушаю тебя.
Сапега знал, что если он здесь, у ворот, выложит князю все задуманное, то князь не поверит сказанному без государевой грамоты. Значит, ему нужно зацепиться так, чтобы его впустили в замок и Елена изволила с ним поговорить.
   — Ладно, ясновельможный князь, я скажу, но не все. Король Сигизмунд предлагает Елене Ивановне обменяться городами. Какой город она выберет, тот и отдаст ей король, но при условии, что она напишет свое согласие в моем присутствии. Вот и все.
Илья заколебался. Он подумал, что, конечно, есть города значительно ближе их сердцам, нежели Бреславль. Если король предлагает, то почему бы не обменяться, решил князь.
   — Хорошо, я готов передать государыне о побуждении короля, — ответил Илья. — Но тебе придется ждать слова государыни в таверне.
Не позволив Сапеге вымолвить что-либо, князь Илья ушел.
Между тем, пока шли переговоры двух мужей, в княгине Елене произошло нечто непредсказуемое, порожденное не умом, а сердцем. Материнское сердце подсказало ей, что королевский придворный знает что- то о судьбе ее сына, и она решила принять Сапегу. Она же вынесет Сапеге приговор, если тот не признается, что принимал участие в изгнании монахов и в похищении сына. Когда князь Илья пришел в залу, где его ожидала Елена, она произнесла:
   — Славный Илюша, ежели ты прогнал извратника Сапегу, то верни. Мы должны принять его.
   — Я велел ему ждать нашего ответа в городской таверне. Но что случилось, моя государыня?
   — Я об Иванушке, славный. Чувствую, что Сапега должен знать, где наш сын. Впусти же этого прохвоста в замок.
   — А ты думаешь, что он признается?
Лицо Елены приняло суровое, даже жестокое выражение, и она ответила:
   — Я вырву из него признание каленым железом на дыбе.
Илья не возразил, да и как он мог возразить, если в его сердце вспыхнула затухшая от времени боль утраты.
- Хорошо, моя государыня, я сейчас же пошлю за ним человека. — Илья вышел из залы и вскоре вернулся. Надеюсь, что Сапега вот–вот будет здесь, а мы давай подумаем, как подступиться к нему.
Но Елена, придя в возбуждение, не могла успокоиться. Она ходила взад–вперед по зале, руки ее не знали покоя, а в сердце бушевали ярость и материнское горе.
Илья подошел к ней, взял за плечи:
   — Успокойся, моя дорогая. Твое сердце — славный вещун, но ты не показывай виду, что маешься. Мы возьмем его измором, я сам приложу к нему руки.
   — Спасибо, дорогой. Мне и впрямь надо держаться. Но ты не сказал, с чем он приехал?
   — Говорит, что король предлагает нам мену: Бреславль на любой город, который нам по душе.
   — И грамоту от короля привез Сапега?
- Пока не привез. Король якобы просит твое письменное согласие на обмен. Ежели бы он отдал Смоленск…
   — Не тешь себя надеждами, дорогой. Тут кроется какой-то обман: отобрал же у меня Сигизмунд Могилев. Ладно, мы поведем речь об обмене и попросим Смоленск. Но только потом, когда про Иванушку все узнаем.
Наступили сумерки первого октябрьского дня. В это время Сапега и десять всадников въехали во двор замка Миндовга. Илья встретил Сапегу и повел его во внутренние покои, а воинов слуги увели на хозяйственный двор, где жили ратники. Княгиня Елена приняла Сапегу в трапезной. Она не приветствовала его и многозначительно сказала:
- Тебя, пан Сапега, привела в мой дом судьба, но ты не сетуй на нее, она не виновата в твоих злодеяниях.
Матушка–королева, о каких злодеяниях вы меня обвиняете?
   — Ты их знаешь лучше меня, но спрошу я лишь об одном: куда дели из бельского монастыря моего сына? Не старайся лгать.
Ивана Сапегу пробил холодный пот. Он почувствовал пустоту в груди, ноги задрожали от слабости. «Господи, как же это я сам себя загнал в смертную яму? Да, я исполнял волю короля и изгонял монахов в Краков, но был ли с ними сын Елены? Я видал только двух молодых баб–услужниц с младенцами. Но их ли были дети?» Однако самообладание и на этот раз вернулось к Сапеге, и он ответил, как ему показалось, хладнокровно:
   — Матушка–королева, если вы считаете, что в дни вашего изгнания я был в Вельске, то это не так. Меня в нем не было.
   — Не изворачивайся. Я говорю не о Вельске, а о Серафимовой обители. Ты был там дважды: когда охотился за моим достоянием и когда изгонял монахов. Я хорошо знаю королевскую свиту. В ней лишь ты можешь вершить самые грязные злодеяния.
   — Я способен и на благие дела, с чем и прибыл в Бреславль.
   — Мы еще не знаем, благое ли поручил тебе король. Скажу твердо одно: ты не вырвешься из замка, пока не признаешься, где наше дитя. Отпустим же, когда наш сын будет в замке.
   — Великая княгиня, вы не имеете права задерживать меня, — сорвался Сапега. — Я королевский посол, и вы не хотите, чтобы сюда пришел с войском король. Пишите грамоту, что вы готовы обменять Бреславль на любой другой город — я должен предстать перед королем. Я — посол!
   — Почему ты не положил на стол королевскую грамоту? Послы с пустыми руками не появляются.
   — Государыня, это только предварительные переговоры. Отвезу вашу грамоту и вернусь с королевской. Даже могу вас порадовать: выпрошу у короля для вас Смоленск, он для вас дороже моей жизни.
   — Хватит напрасных разговоров, — вмешался князь Илья. — Или выкладывай все, что знаешь о нашем сыне, или я посажу тебя на цепь в подвале, и ты будешь сидеть, пока не одумаешься.
Неожиданно эта угроза успокоила Сапегу. Он ждал чего-то подобного, чтобы остаться в замке. Теперь у него появилась хоть какая-то возможность исполнить обещание, данное королю. Он отрешенно сказал:
   — Я ничего не знаю о судьбе вашего сына. Может быть, ведает о том лишь король. Если так угодно судьбе, ведите на цепь, а добавить мне нечего.
Илья посмотрел на Елену. Она поняла его вопросительный взгляд.
   — Он лжет. Отправь его в темницу. Он знает, куда увезли нашего сына. Посидев рядом с мерзкими тварями, он одумается и скажет, — произнесла Елена и ушла.
Ивана Сапегу в тот же час посадили в каменный каземат под замок. В цепи его не заковали, но от этого ему не было легче. Из каменной подвальной твердыни с железными дверями и с оконцем в две ладони наверху, перехваченным железным крестом, убежать было невозможно. В каземате стоял деревянный топчан, на нем лежали соломенный тюфяк и овчинная полость.
Потекло время заключения. Два раза в день узнику приносили пищу. Страж каждый раз спрашивал, не передать ли что-либо княгине Елене. Сапега постоянно отвечал одно: «Нет!» Дворецкий мог бы вселить в Елену некую надежду на возвращение сына, но он не хотел делать это. Он все чего-то ждал и держался: страж, приносивший пищу, заболел, и вместо него пришел человек, которого Иван Сапега с первого часа появления в Бреславле мечтал увидеть. Это был его человек, Митька Федоров. Сапега благословил его пребывать при великой княгине еще в Вильно. Митька был в неоплатном долгу у Сапеги. В Кракове, будучи слугой, Митька дерзнул украсть золотое блюдо, но был пойман и только благодаря Сапеге король Александр миловал его и сослал на конюшню, отменив казнь.
Увидев Федорова, Сапега воскликнул:
- Митенька! Выходит, Бог-то милостив ко мне. Как долго я тебя ждал! Уже зима, поди, на дворе.
- Январь, батюшка, январь. А меня прости, ясновельможный, со дня твоего появления в замке рвусь в каземат. Да око недреманное за мной ходит, вот и боялся открыть себя. Митька подал Сапеге в оконце пищу и спросил:
— Что повелишь, вельможный? Готов служить.
Сапега испугался, что Митька может больше не прийти, заторопился, суетливо достал из-под рубахи ладанку, в которой прятал зелье, и подал Митьке.
   — Надень, Митенька, спрячь на груди да в сыту, кою готовят королеве, и опорожни. А большей службы от тебя не прошу. И помни: сей замок будет твой. Сам король отпишет и титул баронский даст.
Митька радовался. Он уже пол года ходил в слугах при великой княгине, а дело ему поручили вовсе пустяковое: горшки по утрам выносил из опочивален. Но проныра много раз приносил в те же опочивальни кубки с сытой, передавая их Пелагее или Анне Русалке. Замок ему нравился и титул барона, величание тоже.
   — Спасибо, благодетель. А сидеть-то тебе тут день-другой осталось, — отозвался Митька.
   — Ты слушай: как выпьет сыту Елена, в ту же ночь и приходи, выручай меня. И воинов моих приготовь в ворота прорваться. Елена же умрет лишь на четвертый день, так мы уже будем далеко. И близ Пелагеи будь осторожен, лови миг передать сыту Анне Русалке.
   — Все исполню лучшим образом, батюшка ясновельможный пан, — заверил Митька Сапегу и покинул каземат.
Днем 20 января 1513 года в церкви Пречистой, что высилась неподалеку от замка Миндовга, состоялось венчание побратима Ильи, боярского сына Карпа, и неразлучной с Еленой многие годы боярыни Анны Русалки, вдовствующей со времен войны с Литвой 1503 года. Они были уже немолоды: Анне — за тридцать, Карпу — около сорока — а любил Карп Анну с той самой далекой поры, как она появилась в Вильно при Елене. Но так уж повелось среди россиян и россиянок, что по разным причинам они скрывали свою любовь годами, и если бы не великая княгиня, знавшая их страдания, не быть бы им в супружестве, пока служили Елене.
Во время венчания случилось событие, которого Елена и Илья ждали пять лет. В храм вошли два монаха и молодая женщина, державшая за руки двух мальчиков, очень похожих друг на друга, только у одного глаза были темно–вишневые в пушистых ресницах, а у другого — голубые под белесыми бровками и ресницами.
Пришельцы прошли к амвону и разом встали на колени перед Ильей и Еленой. Один из монахов достал с груди крест и поцеловал его. Перекрестившись, он сказал: Матушка великая княгиня, князь Ромодановский, мы выполнили волю игумена Нифонта, святого отца нашего, и сохранили ваше дитя. Вот один из отроков ваш. Ищите его.
Князь и княгиня лишь глянули в темно–вишневые глаза малыша, как оба опустились перед ним на колени, и Елена воскликнула:
   — Сыночек, Иванушка! Господи милосердный, спасибо, что дал выстрадать его. Я счастлива! — И Елена прижала сына к груди.
После венчания в замке Миндовга было большое пированье. В трапезной зале собрались все обитатели замка от придворных до челяди и дворни. Никто никого не чурался, все пили крепкие меды за здоровье и счастье молодых, за боярского сына Карпа, за боярыню Анну. Еще пили за княгиню и князя, которые сидели во главе стола. Между ними восседал вновь обретенный княжич Иванушка.
Княгиня Елена тоже пила хмельное вместе с Ильей, а захмелев, отведала медовой сыты, кою на сей раз ей подала боярыня Мария Сабурова. Выпив сыты, Елена почувствовала, как к ней прихлынуло веселье. Она даже в пляс пошла вместе с Карпом и Анной, обнимала их и желала им счастья. Потом она вдруг ощутила блаженную слабость и зашаталась. К ней поспешил князь Илья, и Елена попросила его:
- Родимый, обессилела я от счастья, отведи меня в опочивальню.
Он вел ее по зале, по лестнице, по длинному коридору, а она шептала ему ласковые слова, нежно повторяла, как любит она его и еще доченьку Софью и сынка Иванушку. Елена все просила Илью заботиться о них, а о Пелагее сказала такое, от чего у Ильи защемило сердце:
   — Моя боярыня Пелагея всегда за матушку Софьюшке была и Ванюшке будет. А я только до утра прилягу. Я так хмельна, как никогда не бывала.
Илья привел Елену в опочивальню, уложил в постель, укрыл одеялом, и она смежила веки. Он присел рядом и, не отрывая взора, смотрел на бесконечно дорогое ему лицо. Хотя оно и было спокойным, и Елена улыбалась — было отчего — в душе у Ильи нарастала тревога. Он вспомнил смерть короля Александра, выражение его лица и вдруг обмер. Елена спала перед ним с одинаковым безмятежным видом. Александр умер счастливым, Елена засыпала тоже счастливой. Перед взором Ильи мелькнул образ Сапеги. Князь поднялся с ложа, накинул кафтан, схватил саблю и, пробежав мимо Пелагеи, помчался в подвал замка. Когда Илья с обнаженной саблей вбежал в каземат, где сидел Сапега, то увидел Карпа и Глеба, которые стояли перед двумя трупами. Илья шагнул к ним, глянул и узнал Сапегу и Митьку Федорова. В руках у них были сабли. Замок от двери каземата валялся на полу. Илья все понял.
   — Что здесь было? — спросил он.
   — Ты уж прости, княже, — ответил Глеб. — Думали живыми взять, чтобы ты их судил, да не дались. Бежать надумали, да мы им помешали…
Наутро Елена не проснулась. Илья попросил Пелагею и других женщин как-то привести ее в чувство, но все их старания ни к чему не привели. Илья послал в город Дмитрия Сабурова за врачом Аксельмо. С той поры, как Аксельмо вылечил Илью, он поселился в Бреславле и врачевал горожан и обитателей замка. Аксельмо пришел вскоре же. Он поил Елену какими-то настоями, растирал жгучими мазями, делал уколы иглами, но никакого успеха не добился за полный день.
Прошло еще два дня в тревоге, в ожидании чуда. Оно не произошло. На четвертый день, так и не пробудившись ото сна, Елена Ивановна, великая княгиня литовская и русская, королева польская, скончалась. Это случилось 24 января 1513 года. Говорили женщины, которые были возле нее, что перед рассветом в спальню прилетел белый ангел — видели, как распахнулось окно, как заколыхались шелковые шторы, как душа усопшей легла в руки ангела, — и он улетел, унес ее светлую душу в Царство Небесное.
Илья рыдал возле усопшей несколько часов, затем будто обезумев, бросился прочь. В зале, где хранилось старинное оружие, он схватил тяжелый бронзовый меч и ринулся в подвал замка. Глеб, который в эти часы ни на шаг не отходил от князя, бежал следом. Он догадался, что князь мчался в каземат, где сидел Сапега. Понял Глеб, что князь хотел сорвать там свое горе, свою боль, ненависть к злодею, к месту, где тот торжествовал. Так оно и было. Когда Илья и Глеб вбежали в каземат, князь со страшной силой стал бить мечом по топчану, потом упал на него и забился в истерике.
Глеб пытался привести его в чувство, что-то говорил, даже бранил, но князь был словно глухой, лишь стоны и рыдания взлетали под своды каменного каземата. Совсем неожиданно для Глеба в каземате появилась Пелагея. Она прошла мимо него, упала рядом с Ильей на колени и что-то зашептала ему на ухо. Он затих. Спустя минуту–другую Пелагея помогла Илье встать, сняла с головы платок и отерла им лицо князя, затем освободила из окоченевшей руки меч и, отдав его Глебу, молвила ему:
- Иди, родимый, а мы за тобой следом…
- Да–да, так лучше, ответил Глеб и покинул каземат.
Позже побратим Ильи Глеб сказал, что это была не боярыня Пелагея, а судьба Ильи в знакомом женском обличье.
Спустя год Илья и Пелагея обвенчались. Они прожили долгие годы в благости и любви, вернулись в родную Москву, подняли на ноги полдюжины детей. Илья исполнил последнее желание своей незабвенной Елены: приемной матушкой их дочери и сына стала Пелагея — душа, беззаветно преданная государыне, как был предан ей Илья.
Великую княгиню литовскую и русскую, королеву польскую Елену Ивановну похоронили в православной церкви Пречистой в Бреславле. Близкие еще долгие годы хранили о ней светлую память, и для многих россиян гибель ее не осталась незамеченной.
Как только государь всея Руси Василий Иванович узнал о злодеянии в Бреславле, учиненном над его сестрой, он немедленно объявил Сигизмунду войну и двинул на Литву более чем стотысячное войско.
Во всех западных землях Руси горожане и селяне скорбели о любимой государыне. Благодаря ей, сохранившей православие, десятки русских князей и бояр, многие тысячи россиян вырвались из-под ига Литвы и Польши и вернулись в лоно отечества.
Кончина Елены была отмечена и Русской православной церковью. «В Москве, в кремлевском соборном храме Успения, ежегодно в неделю православия, как видно по старому синодику, наряду с другими ревнителями православного христианства, было возглашаемо: «Благоверной и христолюбивой великой княгине и королеве Елене Иоанновне вечная память». И нам остается сказать то же: «Вечная память».
Так заключил свою речь на археологическом съезде в Вильно в 1893 году русский историк Михаил Николаевич Бережков.

 

МоскваФинеево, 1998–2002.

 

Назад: Глава тридцать шестая. МАЕТА ЖИЗНИ
Дальше: ОБ АВТОРЕ