Глава тридцать третья. ИСХОД ИЗ ВИЛЬНО
Узнав о том, что литовская рада дала великому князю Сигизмунду «добро» начать против Русского государства военные действия, вдовствующая великая княгиня воспротивилась ему. В тот же день она отправилась в покои Сигизмунда и вызвала его на откровенный разговор.
— Государь, вот уже несколько лет мы живем в мире с Русью. Вильно торгует с Москвой, в порубежье никто не нападает друг на друга. Россияне щитом стоят на пути ордынцев, рвущихся в литовские и польские земли. Зачем же ты замышляешь войну? Зачем хочешь обездолить тысячи семей, разорить русские земли? И честь свою запятнаешь, нарушив договор на «перемирные лета».
Сигизмунд с каждым словом Елены становился все мрачнее и смотрел на невестку высокомерно, с долей презрения. Сказанное им прозвучало жестко и выявило всю его неприязнь к покойному брату:
— Я просил вас не вмешиваться в государственные дела. Я всего лишь намерен исправить зло, нанесенное князем Александром великому Литовскому княжеству. Это при его полном попустительстве княжество потеряло треть земель. Он может перевернуться в гробу, но я смою этот позор с рода Ягеллонов. Я верну в лоно великого Литовского княжества все до пяди, что вы вместе потеряли в хмельном угаре. Если у вас есть что- либо иное сказать, говорите, а коль нет, позвольте мне заниматься своими державными делами. — Сигизмунд стоял у стола и в такт словам ударял костяшками пальцев по столешнице. — Говорите же или уходите!
— У меня есть что сказать, государь. Я повторяю: ты нарушаешь мирный договор, и это тебе во вред. Четыре года назад он заключен на девять лет. Но это не самое главное. Ты забыл, что сегодня Русь сильнее, чем ты думаешь, и не питай особых надежд на легкие победы. Ты опять обагришь российские земли литовской кровью, и народ не простит тебе этого.
Великий князь разгневался. Ему показалось, что Елена угрожает, пытается запугать его, и он сорвался на крик:
— Как вы смеете дерзить Ягеллону! Если вы не хотите защищать интересы державы, великой княгиней которой были, я не намерен терпеть вас в Вильно! Убирайтесь немедленно в Бреславль, не то…
Сигизмунд осекся. Что он думал крикнуть, неизвестно. Елена прояснила это по–своему:
— Вы хотите сказать, что расправитесь со мной, как расправились со своим братом? Он ведь никому не сделал зла и не мешал. Только вам был костью в горле.
Сигизмунд уже не владел собой, он забегал по покою, крича:
— Да–да, он заслужил свое наказание, заслужил! Он разорил державу, и вы ему способствовали!
Елена поняла, что между нею и Сигизмундом никогда не исчезнет вражда, и произнесла с гневом:
— Я так и думала, что это вы братоубийца! Теперь я в этом уверена!
Елена покинула залу. В пути к своим покоям она сочла, что оставаться в Вильно ей больше нельзя, потому как Сигизмунд не простит ей обвинения в смерти брата, и, едва переступив порог, попросила боярыню Пелагею:
— Голубушка, позови князя Илью и собери всех придворных.
— Сделаю, матушка, — ответила Пелагея и ушла.
Елена, еще взволнованная, ходила по покою, когда появился князь.
— Что случилось, любая? — спросил он обеспокоенно.
— Идем в опочивальню, есть важный разговор.
Уединившись, Елена со слезами на глазах прижалась к груди Ильи, потом смахнула мимолетные слезы и пожаловалась:
— Господи, Илюша, сил моих нет видеть Сигизмунда. Мы сейчас с ним поссорились, и он не простит мне сказанного.
— В чем ты его обвинила?
— Вот об этом я и хочу поговорить, посоветоваться.
Март был холодный. На полях еще лежал снег. Северные ветры выдували из покоев тепло, и в каминах постоянно горели дрова. Елена опустилась в кресло к огню и протянула к нему руки, попросила Илью присесть рядом и поведала о том, что произошло при встрече с Сигизмундом.
— Вот и скажи, что нам теперь делать?
— Матушка–государыня, одно напрашивается: уходить тебе надо из этого осиного гнезда. Войну начнет — несдобровать тебе. Ты же не останешься безучастной, ежели литвины вновь пойдут грабить и зорить русскую землю, захватывать то, что мы вернули с твоей помощью.
— Все так, дорогой князь, но я не уйду пока от россиян, не могу уехать на Русь. Может быть, я для них последняя надежда, да и не выпустят меня люди Сигизмунда. Все они горят жаждой вырвать из моих рук достояние–приданое. Они знают, что я не растратила батюшкино богатство, теперь считают, что оно по праву принадлежит Литве и Польше. Вдова-то я их князя, их короля. Они и меня готовы положить рядом с ним, потому как дух язычества в них сильнее, чем дух христианства. Сегодня Сигизмунд выпроваживал меня в Бреславль. Сам знаешь, что нас там ждет. Ливонцы тотчас на нас полезут.
— Верно. Бреславль забудь, любая. Едва войдешь в него, как Сигизмунд натравит на тебя псов–рыцарей.
— Истинно так. Вот и думаю о Могилеве. В нем будет вольно жить.
Лучше и не придумаешь. Там и смоляне рядом, и Русь за ними. Среди своих и в горе, и в радости.
К тому же близко к Турово–Пинской земле князя Глинского. Ты должен знать наш разговор с Михаилом Львовичем. — Елена поделилась тем, что сказал Глинский накануне отъезда из Вильно. — Он рассылает из Турова гонцов по всем русским землям, призывает россиян, чтобы готовились подняться против Сигизмунда и литвинов. Удастся ли? Не нужна ли наша помощь?
— Глинскому удастся, он упорен, государыня. И нам тоже надо звать русичей, они пойдут на литвинов и поляков.
— Дай-то Бог, чтобы все так и было, как мыслим. А теперь идем к людям. Дам наказ собираться в путь. И тебе, любый княже, придется засучить рукава. — Елена поднялась с кресла. Встал и князь. Она словно ждала этого мгновения, обняла его и поцеловала. — Господи, как я хочу покоя и чтобы нам быть неразлучно! Ах, Илюша, как я томлюсь по ночам без тебя! Мочи моей нет.
— Нам осталось потерпеть немного, любая. Год минует, и ты вольная птица. И сраму не будет.
Елена и Илья покинули спальню. В приемном покое уже собрались придворные и слуги — все челядинцы.
— Ждем твоего слова, матушка–государыня, — сказала Пелагея.
Оно у меня легкое и желанное для всех. Завтра ранним утром мы покидаем Вильно и поедем поближе к своим рубежам. Возьмите все свое достояние, потому как сюда мы больше никогда не вернемся. Ты, Пелагеюшка, всему голова.
— Спасибо, матушка, — ответила спутница жизни Елены.
К вечеру этого же дня на дворе Нижнего замка начались сборы в дорогу. У черного крыльца стояли десятки повозок для скарба. Были и пустые, приготовленные для достояния великой княгини, хранящегося в монастыре под Вельском. На сей раз было задумано перевезти его в другую обитель, расположенную под Могилевом. Достояние Елены, как она говорила, волновало не только ее.
В тот же вечер после ссоры с Еленой Сигизмунд вызвал дворецкого Сапегу и без обиняков сказал:
— Пан Сапега, если ты желаешь заслужить нашу милость и встать крепче на ноги, то должен выполнить очень важное поручение. Очевидно, завтра вдовствующая королева покинет Вильно. Думаю, что об этом никто жалеть не будет. Но у нас есть к ней интерес особого склада, и сей интерес в пользу государства должен исполнить ты, вельможный пан. А другому я никому не могу доверить, — таинственно добавил Сигизмунд.
— Я готов, ваше величество, исполнить вашу волю, и лучше кто-либо этого не сделает, — вспыхнул от радости, услышав королевское «вельможный пан», ответил Сапега.
— Вот и хорошо. Теперь слушай. Ты знаешь, что приданое, которое Елена получила от отца, в руки Александра не попало. С одной стороны, это даже неплохо, он бы промотал его, а с другой… Ныне ясно, кто законный наследник Александра, и приданое, что бы там ни было, должно принадлежать нам. Время этому еще не пришло, но стоит Елене только оступиться и потерять титул вдовствующей королевы, — а она близка к тому, чтобы пасть, — как мы явимся единовластными владельцами того богатства. Ты понял?
— Да, ваше величество.
— В таком случае, ты не должен ни под каким видом дать исчезнуть нашему достоянию. Ему место в державе! Помни, что Елена сама может остаться в Литве или в Польше, а сокровища отважится переправить на Русь. Вот этого ты и не должен допустить. Я даю тебе под начало сотню лучших моих шляхтичей и воинов. Приступай к действиям немедленно.
— Я готов не пощадить жизни, но исполню вашу волю, государь. Игра стоит свеч! — И Сапега прижал руку к сердцу.
Ночью Сапега не спал. Думы раздирали его воспаленную голову. Он-то лучше, чем кто-либо другой, знал, за каким огромным богатством посылал его охотиться Сигизмунд.
Не спали в эту ночь и в покоях великой княгини.
Лишь перед рассветом придворные и челядь смежили веки. Сама Елена так и не заснула. Думы сводились к одному: мирной жизни с Сигизмундом у нее не будет. Да и откуда ей быть, ежели в Москву в эти дни отправилось литовское посольство. А наказ великого князя Сигизмунда послам был один: потребовать от великого князя Василия, чтобы вернул Литве все северско–черниговские земли, кои Русь отобрала в ходе последней войны.
Еще и рассвет не наступил, как в покоях Елены все пришло в движение, и спустя немного времени из Нижнего замка к южным воротам Вильно потянулись четыре кареты и вереница крытых возков. Восемь конных воинов замыкали поезд. Отъезжающих провожали только пан Сапега и три литовки, жены воинов Елены, не пожелавшие расстаться с отчими домами. Увидев бывшего дворецкого Александра, Елена подумала, что он явился неспроста, таит какой-то умысел.
Покрутившись возле путешествующих, Сапега ушел на хозяйственный двор. Там он нашел конюха Митьку Федорова из местных россиян и пошептался с ним. Тот согласно кивал головой, а потом возразил Сапеге:
— Нет, вельможный пан, матушка–королева в Бреславль не едет.
— Куда же она путь держит? Говори, если слышал.
— А в Бельск, панове.
— Зачем ей в Бельск?
— Того не ведаю, — ответил Митька, спрятав плутоватые глаза.
— Пан Митька, в сие не верю. Говори правду, если хочешь заработать пару флоринов.
— Так ведь я матушке–королеве служу. Ей и крест целовал.
— Можешь служить ей, как догонишь. А меня чего боишься? Я ведь не батогов тебе обещаю, а золотых флоринов.
— Но ты, вельможный пан, не изгонишь меня с конюшни?
— Не изгоню. Просто тебе придется служить великому князю и королеве. Запомни: сделаешь, как велю, быть тебе дворцовым ключником, и жена твоя из скотниц в сенные девицы попадет.
— А не обманешь, пан Сапега?
— Крест целую!
Сапега перекрестился. Митька задумался, потеребил бороду. «Эх, была не была, где наша не пропадала», — отважился он.
— Говори, пан, что мне делать? А исполню, как жену поставишь на обещанное место.
— Бессовестный вымогатель! Ладно, я добрый. Слушай же внимательно.
Сапега перешел на шепот. Прорывались лишь отдельные слова и по ним можно было заключить, что Сапега вовлекал Митьку в охоту за сокровищем Елены.
Позже стало известно, что Митька Федоров указал Сапеге монастырь, где были спрятаны драгоценности Елены. Едва поезд великой княгини покинул Вильно, как пан Сапега поднял в седло сотню великокняжеских воинов и повел их окольными путями к Вельску. Он был готов кое в чем нарушить повеление Сигизмунда и действовать на свой страх и риск по–иному, не так, как советовал великий князь, но все же в его пользу. Для этого Сапега решил обогнать Елену, до ее прибытия под Бельск войти в монастырь, именем великого князя наложить запрет на ее богатство, охранять его, сколько понадобится, потом взять в свои руки. Ах, как хотелось Ивану Сапеге погреть и поласкать тяжелые золотые братины, изящные, радующие глаз золотые кубки, позвенеть золотыми монетами, полюбоваться бриллиантами и изумрудами, а затем отсыпать в тайную укладку золота и драгоценностей на черный день! Ведь у него, бедного шляхтича, не было доходов от имений, он жил на то, что получал от великого князя. Но ему так хотелось иметь свои земли, палаты в Вильно или в Кракове, наконец купить замок! Старинный рыцарский замок, пусть полуразрушенный! Это была мечта, и она может стать явью. Как ради этого не взять на душу малый грех? Да и не видел в этом греха богобоязненный пан Сапега.
По весенним, уже разбитым распутицей дорогам двигались к русскому монастырю Святого Серафима разными путями вдовствующая королева с придворными и дворецкий великого князя с сотней воинов. Чтобы обогнать поезд Елены, Сапеге пришлось первую ночь провести в седле, и он сумел подойти к монастырю на целые сутки раньше. Он уже радовался в душе, что скоро доберется до серебра и золота, до бриллиантов и жемчугов. Но радость Сапеги оказалась преждевременной. Он не предполагал, что сталкивается с неодолимой преградой.
Весеннее солнце уже опустилось за лес, когда Сапега с воинами подъехал к крепким монастырским воротам. Осмотрев их, Сапега увидел калитку и оконце — все было наглухо закрыто. Он постучал в ворота. За ними не послышалось никакого движения, только в надвратной рубленой башне мелькнуло в бойнице бородатое лицо и скрылось. То был страж. Увидев сотню литовских воинов, он проворно спустился во двор и тихо сказал второму стражу:
- Там воины–литвины. Не отзывайся и оконце не открывай. Я же бегу к игумену.
- Слышал я, что за воротами кто-то шебуршится. Господи, спаси и помилуй, — перекрестился второй страж. — Беги скорее к отцу Нифонту.
Сам страж крадучись подобрался к воротам и приник к щелке. Иван Сапега постучал по воротам второй и третий раз, но за ними по–прежнему стояла тишина. Он уже горячился и готов был заставить воинов ломать калитку, дабы ворваться в монастырь. Здравый смысл подсказал, что сие будет похоже на разбой. Еще Сапега подумал, что братия монастыря беспечна и в сей час сидит за вечерней трапезой и слушает проповедь настоятеля. Вновь Сапега принялся стучать уверенно и уже спокойно, как будто пытался кого-то разбудить, но не напугать.
Братия и впрямь трапезничала. Игумен монастыря отец Нифонт, пожилой, но еще крепкий мужчина, выслушав привратника, размышлял недолго. Он понял, что литовские воины появились близ монастыря не случайно. Отзвуки важных перемен в жизни Литвы и Польши достигали и этой мирной обители, расположенной вдали от больших дорог. Из слов стража Нифонт понял, что монастырю грозит опасность, и прервал трапезу.
— Дети мои и братья. Господь призывает нас взяться за оружие. Возьмите же его и поднимитесь на стены. За ними — вороги. Постоим за православие, пока хватит сил.
— С нами Бог! — дружно издали монахи боевой клич и быстро, без суеты покинули трапезную.
Не прошло и минуты, как почти сто иноков пришли в оружейную палату и разобрали мечи, копья, бердыши, секиры, луки со стрелами. Двум молодым и сильным монахам достались палицы. Взяв оружие, все чередой побежали на стены. Среди иноков не было никакой суеты, все делалось привычно, споро, бесстрашно. Навстречу врагу поднимались умелые воины, готовые постоять за себя за крепким дубовым острокольем. Пришел к инокам и Нифонт. Поднявшись на надвратную башню и глянув туда, где стоял конный строй, Нифонт подумал, что мирного разговора не будет. Игумен громко спросил всадника, что находился близ ворот:
— Что вам нужно? Зачем нарушаете покой обители?
— Святой отец, открой ворота, и мы поговорим по- хорошему, — отозвался Иван Сапега, догадавшись, что перед ним на башне игумен. — Я прошу от имени государя Сигизмунда. Ночь на дворе, и нам нужно где-то преклонить головы. Будь милостив.
— Уезжайте с Богом. Государя Сигизмунда мы не знаем и ворот вам не откроем. Нечего вам делать в православной обители, латиняне, уж не взыщите.
— У нас государево дело! И ты знаешь, что, не исполнив волю государя, впадаешь в измену. Тогда тебя и твою братию сам Господь Бог не спасет, — напускал в голос страсти Сапега.
— Господь милостив, и он не даст нас в обиду. Но говори о государевом деле. Державные заботы и нас не обходят, — миролюбиво произнес Нифонт.
— Не кричать же мне о тайном деле. Я скажу лишь с глазу на глаз, — ответил Сапега. — Открой же калитку.
— Отведи воинов в поле, вон туда, к роще, оставь у ворот оружие, и я впущу тебя.
Сапега понял, что по–другому с игуменом не поговорить. Он видел, что из бойниц в башнях, из-за остроколья на его воинов направлены стрелы. Сапега спешился, снял саблю, положил ее на землю, а воинам крикнул:
- Все отойдите в поле, к роще! — Дождавшись, когда сотня удалилась сажен на сто, он подошел к воротам и потребовал: — Отворяйте же! Я выполнил вашу волю!
Но прошло немало времени, когда открылось зарешеченное оконце и в нем показался игумен.
— Говори, сын Божий, с чем пришел? А в обитель тебя, латиняна, я и одного не пущу, — сказал Нифонт. — И не серчай, сам знаешь, обычай.
— Ладно, поговорим миром и через оконце. Я дворецкий великого князя Сигизмунда Иван Сапега, и прошу тебя, игумен, именем государя открыть ворота и впустить моих воинов.
Зачем, сын Божий? Я же сказал, что латинянам в православный монастырь нельзя.
— У вас в монастыре хранится достояние государя, и великий князь повелевает, чтобы вы передали его в казну.
- Бог свидетель, нет у нас никакого достояния государства.
Нифонт перекрестился.
- Ты грешишь, святой отец. Его поместила великая княгиня Елена. Отныне она вдовствует и уже не королева. Зачем же упорствуешь?
— Но это личное достояние Елены Иоанновны, ей и брать его. Вот как волей Всевышнего приедет матушка-государыня, так и вручим ей все в целости.
— Послушай, святой отец. Вы храните не личное имущество Елены, а приданое, которым наделил ее русский государь Иван Васильевич, когда отдавал замуж за великого князя. А приданое, как тебе должно быть известно, принадлежит супругу, как и сама жена.
— Тебе, пан дворецкий, лучше, чем мне, ведомо, что Александр оказался недостойным ни матушки Елены, ни того богатства. И ты знаешь, почему упрекаю тебя. Наследнику принадлежало бы ее достояние, а его нет. Государь к тому же был мотом великим. Потому Елена
Иоанновна хранит приданое до будущего наследника престола, ежели таковой родится. А ежели не будет чада наследного, то сие приданое волею Божьей должно быть возвращено на Русь.
— Тому не бывать, святой отец! — взорвался Сапега. Сердце уколола заноза унижения, какое претерпел в Могилеве и которое стало уже было забываться. — Заявляю: я возьму достояние силой! Так повелевает мне великий князь. Сейчас мои воины взломают ворота, вскинутся на стены, и вам несдобровать!
— Не тешь себя надеждой, сын мой. Иноки сумеют защитить обитель от злочинства. Вернись с Богом в Вильно и доложи государю о том, что услышал от меня.
Отец Нифонт закрыл оконце. Иван Сапега поднял кулак и погрозил:
— Ты еще пожалеешь, старый поп, что проявил высокомерие! Сейчас я тебя проучу.
Но, уходя от ворот к своим воинам, Иван Сапега не знал, что делать. Он не только не добился того, что ему было велено, но все испортил своей опрометчивостью. Он костерил себя и настоятеля монастыря, но легче ему от этого не стало. Знал он, что монастырь — это крепкий орешек, который ни кулаком, ни молотом, ни сотней лбов не разобьешь.
— Господи, да мне воевать с этими монахами придется! Хватит ли моей сотни, чтобы через стены перебраться или ворота взломать? А что за ними нас ждет? — Приблизившись к воинам, Сапега сказал: — Там, в монастыре, засела стая злобных псов–русов. Они все на стенах, вооружены и скалят зубы. Миром они нас не пустят, а нам должно исполнить волю великого князя.
— Мы все исполним! — отозвался хорунжий, барон Густов. Тридцатилетний барон, возглавлявший сотню, крутогрудый, широкоплечий, продолжал с задором: — Вельможный пан Сапега, позволь нам повеселиться! Мы разнесем это осиное гнездо в щепки! — Для убедительности он вскинул пудовый кулак. — И прах развеем! Так ли я говорю, гвардейцы?! — обратился он к окружавшим его воинам.
— Истинно так! — ответили шляхтичи.
Дворецкий готов был принять предложение отважного барона, но через мгновение вспомнил, как попал впросак в Могилеве и, оставаясь до мозга костей придворным и зная характер княгини Елены, не поддался на страстное желание Густова разнести обитель в щепки. Он помнил, что монастырь был православным, стоял на бывшей русской земле и, если он устроит в нем сечу — а без нее не обойтись, — то неизвестно, какие последствия возникнут. Тогда уж никто не возьмет его под защиту и ничто не спасет от опалы. Знал Сапега и то, что рядом с Вельском лежат земли князя Михаила Глинского и его братьев, которые всегда держали войско «в седле», могли вмиг очутиться у монастыря и, уж как пить дать, погасить пыл драчливых шляхтичей Сигизмунда. Потому Сапега поспешил остудить горячие головы гвардейцев:
- Нет, отважные рыцари, звенеть саблями в монастыре нам нельзя, зорить осиное гнездо тоже: великий князь осудит. Мы поступим проще и вернее. Завтра здесь будет королева. Она не минует монастырь, а мы станем ждать ее в засаде. В ее обозе есть восемь порожних повозок. В монастыре она их заполнит. Когда же она покинет монастырь и отправится в Бельск, мы окружим ее челядь и воинов — их всего восемь — и именем короля отберем возы в пользу державы. Вот и все. Если я сказал что-то не так, поправьте.
- Да все верно, пан Сапега, — погрустнев, согласился Густов. — Жаль, что порезвиться не удалось.
Ночь сотня провела в лесу, в версте от монастыря, близ дороги из Вильно в Бельск, а с рассветом лесом же вернулась к монастырю и затаилась в ближнем мелколесье. Но тщетны оказались надежды на скорое овладение сокровищами Елены. Позже дворецкий Сапега казнился за то, что дал обвести себя вокруг пальца.
Хитрости в поведении великой княгини не было. Еще в пути она решила пока не нарушать покой монастыря Святого Серафима. Не было нужды появляться в обители со всей челядью, смущать монахов мирской толпой. Да и в Вельске что ее ждало? Надо было найти кров, может быть, купить дом, устроиться. Не исключено, что литовский наместник будет к ней не так почтителен, как в прежние времена. Поразмыслив подобным образом, Елена миновала ветку дороги, ведущую в монастырь, и продолжала путь в Бельск, до которого оставалось не больше десяти верст.
В городе Елене повезло. Когда наместник Вельска, воевода Остожек, узнал, что к ним пожаловала вдовствующая королева, он посмотрел на свою жену, синеглазую смолянку, и спросил:
— Катерина, пойдешь ли встречать государыню Елену?
Боярыня Катерина из Смоленска помнила, как
одиннадцать лет назад, еще будучи девицей, она встречала Елену на Днепре за городом, потом стояла почти рядом с ней в соборе на молебне и, забыв о молении, не спускала глаз с юной красавицы княжны.
— Пойду, батюшка, пойду. Как же! Я ей в ножки поклонюсь и в гости позову. По ее милости я с тобой, батюшка любезный, встретилась.
— Вот и славно! Идем же! — повеселев, сказал наместник.
Пан Остожек любил свою Катерину и не раз благодарил Бога за то, что свел его с красной девицей, когда встречали великую княжну. В душе он тяготел к православной вере, зная ее милосердное служение людям.
Все сложилось так, что Елену встретили в Вельске не как вдовствующую королеву, а как царствующую великую княгиню. Поселили ее с придворными и челядью в прекрасном деревянном доме, который принадлежал князю Михаилу Глинскому и ныне пустовал. Приведя в дом княгиню Елену, пан Остожек сказал:
— Живите на здоровье, сколько заблагорассудится. Князь Михаил Львович недавно проезжал через Бельск, и мы говорили о вас, государыня. Видно, князь знал, что судьба приведет вас в Бельск.
— Спасибо, пан Остожек, за заботу.
— И вам за доброту спасибо. Моя Катя поможет вам обжиться.
Бойкая Катерина тут же проявила себя:
— Я вас помню, государыня, по Смоленску: встречала в соборе и возле стояла. Ой, и людей же тогда было, яблоку негде упасть!
— А я не помню лиц той поры. Как в тумане была. А ты меня, Катюша, только порадуешь, будучи рядом.
Вскоре жизнь Елены в Вельске вошла в тихое и спокойное русло. Как-то ее навестил игумен монастыря Святого Серафима. Нифонт рассказал о вояже пана Сапеги и шляхтичей.
— Неделю, матушка–государыня, они простояли близ обители, в ворота ломились, да иноки не дали пролом сделать. И на стены лезли. Мы их стрелами разили, варом шпарили, вот и отстали. Господи, прости нас грешных, — помолился Нифонт.
— Ты уж прости, святой отец, что докуку принесла и за то, что по пути из Вильно не заехала, — повинилась Елена.
Так ведь Господь беду от тебя отвел, матушка. Сапега-то за твоим достоянием примчал. Говорил, волей великого князя Сигизмунда должен забрать его.
— Спасибо за радение, святой отец. То мое достояние еще Руси послужит, как придет час.
— Тебе спасибо, дочь моя, за то, что живешь среди литвинов, а служишь святой Руси.
Провожая игумена после трапезы, Елена сказала ему:
— Святой отец, скоро я приеду к тебе и попрошу еще об одной милости. Буду надеяться, что не откажешь.
Не спрашиваю ни о чем, защитница православия. Мы ждем тебя всегда, как Божью благодать.
Елена никогда так не торопила время, как в лето 1507 года. Она многое отдала бы, чтобы июнь превратился в август. Как ей хотелось припасть к груди любимого князя Ильи! Уже долгих тринадцать лет, с того самого дня на берегу Москвы–реки за Арининским монастырем, когда она впервые поцеловала Илью, сердце ее исходит любовью к нему. Сколько раз она готова была отдать себя желанному Илюше, забывая о муже, о грехе, лишь бы познать блаженство любви! Но Господь хранил ее от падения во блуд, давал ей мужество, терпение. И она одолела искус, даже будучи вдовой, не понуждала Илью пригреть ее истосковавшееся, озябшее сердце. Она знала, что и он извелся от страсти, от сердечной маеты, что ему значительно труднее переносить муки любви, чем ей. Он ведь жил в неопределенности. Но теперь уже совсем близок тот день, когда они вознаградят себя за долгие годы страданий.
Наконец этот день настал. 23 августа, вечером, когда Елена и Илья уединились в гостиной на вечернюю беседу, она положила руки ему на плечи и с волнением спросила:
— Славный и любимый князь Илья Ромодановский, потомок знаменитого рода князей российских, готов ли ты взять в супруги вдовицу Елену, дщерь Иоаннову?
Илья при этих словах прослезился и опустился на колени, прижав лицо к ее рукам. Потом он поднял голову и, сияя, сказал:
— Славная вдовица, готов ли я? Тринадцать лет я служу тебе верой и правдой и буду служить до исхода дней.
— Встань же, любимый. — Илья встал, слезы у него еще не высохли. Елена поцеловала его в глаза. — Слушай, дорогой князь. Завтра до рассвета приготовь две кареты, возьми посаженым отцом Дмитрия, я же позову Пелагею, мы умчим в монастырь к отцу Нифонту и там справим обряд венчания.
— Слава тебе, Господи, что наградил мужеством пройти по терниям до светлых дней! — воскликнул Илья. — Помолимся же во имя нашего благополучия.
Илья взял Елену за руку и повел в передний угол покоя, где высился иконостас.
А дальше все так и было. Чуть свет две кареты, в них жених и невеста с посажеными отцом и матерью, в сопровождении семи воинов покинули Бельск и умчали к алтарю маленькой монастырской церкви, дабы там свершить обряд венчания. К алтарю Елену вела Пелагея, а Илью — давний друг Дмитрий Сабуров. Обряд совершал сам Нифонт, помогали ему несколько почтенных монахов — великосхимников. Когда закончился обряд венчания и все собравшиеся выпили по чаше церковного вина, Елена попросила отца Нифонта проводить их с Ильей в тайную каменную клеть, где хранилось достояние государыни. Она открыла один из сундуков, достала из него две кисы с золотом и серебром и вручила Нифонту.
— Прими, святой отец, сей дар для нужд обители. Я знаю, что у вас их много.
— Спасибо, дочь моя. Да хранит тебя Господь, — принимая дар, сказал Нифонт, радуясь столь щедрому подношению. Он мог бы поведать, как скупо жила обитель, но скромность удержала его от стенаний. Елена взяла деньги и на свое прожитие, передав их Илье.
- Мы ведь тоже не птицы, — сказала она с улыбкой.
Потом молодожены, их посаженые родители и воины вместе с братией посидели в монастырской трапезной за свадебным обедом и пили меды, наливки и настойки, которые готовились в обители по древним рецептам.
В Бельск супруги вернулись вечером. Их ждали все придворные, прислуга и челядь. До полуночи было пированье. А в полночь Елена и Илья поклонились всем и ушли в свою опочивальню. Они волновались. Да и как можно было оставаться спокойными, если они шли к своей первой брачной ночи, которую ждали долгих тринадцать лет! Эта ночь была счастливой.
