Глава тридцать вторая. «ИЗ ЛЮБВИ К СЕСТРЕ»
Осень одевала в багрянец леса и рощи. Уже опустели нивы, зеленели озими. Под лучами бабьего лета плавали паутинки, серебряными нитями украшая кустарники на опушках рощ. Когда гонцы Елены были уже вблизи Москвы, они увидели два клина улетающих журавлей.
— Смотри-ка, Карпуша, журавушки отлетают к теплу. С ними и лето отбывает, — сказал ехавший впереди Глеб.
— Да, брат, осень пришла на двор, а мы все еще в пути, — отозвался Карп и продолжал уже о наболевшем: — Нам бы сейчас в Москву попасть. Успеем ли, как ворота закрывать будут?
— Коней надо погонять, а они устали до немочи, — заметил Глеб. — Да ничего, у нас государево дело. Нам и ночью откроют ворота в Кремль.
— Ну коль так, завтра с утра и к государю явимся, — согласился Карп.
Гонцы продолжали путь медленным шагом, щадя измученных коней. Они знали, что за оставшиеся полсуток пути до Москвы ничто в мире не изменится. Но подобное мнение у них появилось от усталости. За плечами у них было более полутора тысяч верст. Им пришлось вплавь спасаться через реки, уходя от погони польских воинов, прятаться в лесах от гулящих ордынских ватажек. Теперь они напрягали последние силы, чтобы выполнить волю своей государыни и донести весть о кончине ее супруга, короля Александра.
К Калужской заставе Глеб и Карп прибыли в полночь. Подъезжая к воротам, они думали, что не дозовутся сонных стражей. Ан нет, у ворот близ костра сидели несколько ратников и, похоже, кого-то ждали. Да, было чему удивиться, когда к подъезжающим Глебу и Карпу подошел десятский в кафтане, какие носили великокняжеские рынды.
— Откуда, путники дальние?
— Из польских земель мы путь держим, государево дело у нас, — ответил Глеб.
— Я десятский Кирилл. Отвечайте, кто вас послал?
— Государыня Елена Ивановна и князь Илья Ромодановский.
— Сколько ден в пути? — допрашивал десятский.
— Мы им счет потеряли, — ответил Глеб.
— Двадцать первый, — отозвался Карп. — Ноне кончается и он.
— Эко, право! — воскликнул десятский. — Вещание-то доброго человека Ангелова правдой обернулось. Знаете такого?
— Как не знать побывальщика, — ответил Глеб.
— Теперь все верно. Кто побойчее, говорил Микола, тот Глеб, а потише — Карп.
— Так и есть: я — Глеб, он — Карп.
— Ну, братцы, бежим в Кремль! — весело заявил Кирилл. — Вас там ждут не дождутся. — И он побежал к воротам, крикнув воинам: — За мной!
В Кремле и впрямь ждали гонцов из Польши. Еще и не смеркалось, когда в государевы палаты пришел добрый человек Микола Ангелов. Он в великокняжеских покоях бывал часто, и для него всегда были открыты двери. В час прихода Миколы великий князь Василий с супругой, княгиней Соломонией, сидели за вечерней трапезой. Дворецкий Иван Мансуров привел Миколу в Столовую избу.
— Батюшка–государь, я привел доброго человека. Говорит, что у него какие-то важные вести.
Ангелов выглядывал из-за плеча Мансурова.
— Ты хороший человек, Микола, но до утра не мог подождать со своими вестями? — спросил Василий.
— Нет, батюшка–государь Василий Иванович, их и на час нельзя отложить.
— Ну говори, коль так. Никто тебе не мешает.
— Ноне на вечерне стоял я в храме Успения у иконы Николая Чудотворца. И снизошел ко мне Дух, и услышал я его глас: «Сын Божий, Микола, иди сегодня же к государю и скажи, что к нему летят вести, да в полночь и прибудут».
— И что же, Дух сказал тебе, откуда вести?
— Сказал, батюшка–государь: от твоей сестры Елены.
Великий князь Василий не подверг сомнению сказанное Миколой. Последние дни его томило предчувствие каких-то перемен в жизни. Он и с Соломонией о том поделился. И вот предчувствие сбывалось, потому как вещаниям Миколы Ангелова князь Василий давно верил. И, слава Богу, провидец, добрый человек Микола, всегда нес правду. Василий спросил Ангелова:
— И ты знаешь суть вестей?
— Нет, Николай Чудотворец не донес до меня суть, но вижу я, что за случившимся в Польше последуют большие перемены в ближнем нашем мире.
— И что же ты посоветуешь?
— Одно: дождаться вестников. А чтобы ожидание не показалось долгим, поведаю тебе, государь, о том, что должно знать каждому монарху.
— Так ли, добрый человек? То, что мне должно знать, как государю российскому, я ведаю с детства.
— Не говори так, батюшка–государь. Я помню, как ты возрастал. Тебе некогда было заглянуть в святцы, а уж о событиях в глубине веков и говорить нечего. Но тебе надо знать истоки русской народности, начало государства российского. Да не погнушайся моей речью и послушай, что удалось мне почерпнуть из устной мудрости народной.
— А вот тут, Микола Ангелов, я пойду тебе встречь, — азартно сверкая глазами, заявил великий князь. — Глубокую благодарность я выражаю своей матушке Софье Фоминишне за то, что она всю минувшую историю Руси знала назубок и донесла все до меня, как если бы жила в ту пору.
— Прости, государь. Я того не знал за Софьей Фоминишной. — Ангелов поклонился государю и, увидев скамью, обитую бархатом, сел на нее. — Потому вместе с тобой благодарю твою матушку, что она донесла до тебя старину. Скажу одно: она питалась наукой своего прапрапредка императора Константина Багрянородного, который сочинил труд по истории Киевской Руси.
— Все истинно так. Матушка о том мне поясняла. Она же знала деяния всех великих князей близкого нам времени. Многих, от Ивана Калиты, она называла собирателями русской земли. Да вещала… — Князь подошел к Миколе, сел рядом и начал говорить шепотом: — Да вещала о том, что на мне прервется род собирателей Рюрикова корня. Как она меня озадачила! С чего бы это?
Великий князь посмотрел на Соломонию, сидевшую далеко от него и вышивавшую парсуну шелковой и золотой нитями. Это была самая красивая россиянка из пятисот невест, из которых Василий выбрал единственную. Он продолжал шептать:
— Всем взяла Соломония, и красой, и нравом, только вот второй год в супружестве, а никак не понесет. Кто виноват? Знает ли о том Господь Бог? А может быть, ты знаешь, добрый человек? Ну, скажи, скажи!
— Рано о том стенать, государь–батюшка, — как-то очень строго ответил Микола. — У тебя вся жизнь впереди.
— Верно, верно, — опомнился Василий, устыдясь своего откровения, как всплеска в омуте.
Этому всплеску все-таки была причина. Он перед тем вспомнил о сестре Елене и о том, что после десяти лет супружества она была бездетна. Почему? Василий не спросил у Ангелова о том, дабы не иметь полного срама, и задал вопрос, на который получил бы ответ:
— Ты, Божий человек, скажи мне вот о чем. Всего три года назад ты побывал в Кракове, видел, поди, Сигизмунда. Каков он? И что о принце думают поляки? Ведь Александр-то бездетен.
— Посильно мне ответить на твой вопрос, батюшка-государь. Я видел принца. Лик его впечатляет, и умом Бог не обидел. Вырос он в Кракове, и поляки питают надежды на него при новом разделении Польши и Литвы. Про Александра скажу мало. В Кракове за ним стоит жиденькая толпа поляков и чуть побольше литовцев. Судят его люди за то, что питию зелья хмельного подвержен.
— А о нраве Сигизмунда что скажешь? Все поведанное тобой для меня полезно.
— О, Господи, — вздохнул Ангелов. — Никому не советую связываться с этим драчливым человеком. Он весь в своего батюшку Казимира: высокомерен и заносчив. Очень не любит православных христиан. Дай ему волю, он всех бы россиян вогнал в католичество.
Возникла тишина. Микола Ангелов откинул голову к стене, закрыл глаза, и у него мелькнула мысль: «Ну вот, гонцы уже в Кремле, они несут весть об исходе жития Александра».
Наступила полночь, и в это время в покое появился дворецкий Иван Мансуров.
— Батюшка–государь, прибыли из Кракова послы. Вести величают неотложными.
Василий посмотрел на Миколу Ангелова, покачал головой: дескать, ну и ну, — сказал Мансурову:
— Веди их сюда. Да скажи слугам, чтобы принесли медовухи и брашно .
Мансуров поклонился и ушел. Прошло совсем немного времени, как следом за Мансуровым вошли Карп и Глеб, а за ними слуги с подносами. Гонцы приблизились к великому князю, опустились на колени, и Глеб повел речь:
— Государь–батюшка, присланы мы в Москву по воле королевы польской и великой княгини литовской Елены Ивановны. Велено нам сказать, что двадцатого августа сего года она овдовела, потому как муж ее преставился от не известной никому причины.
— Царство ему Небесное, королю польскому и великому князю литовскому Александру Казимировичу. — Государь перекрестился и спросил: — И что же, держава сиротствует?
— Да, государь–батюшка, потому как матушку Елену так и не венчали быть королевой.
— Что сказал сейм, кому быть королем?
— Мы уехали в день похорон короля, и о сейме еще не было речи.
— Что еще вам велела передать моя сестра?
— Сказано было государыней, что королем в Польше быть брату Александра, принцу Сигизмунду. Он в чести у вельмож Польши. Еще государыня сказала, что как только Сигизмунд поднимется на престол, так пойдет войной на Русь, отнимать взятые у Литвы земли. Нам же велено возвращаться в Вильно.
— Встаньте, — проговорил Василий. Глеб и Карп встали. — Боярин Иван, налей-ка им медовухи за исправную службу. Накорми и отведи в людскую.
Некоторое время Василий Иванович сидел молча, сосредоточенно думая обо всем, что произошло в Польше. В эти мгновения он был похож на своего деда по матери, властителя Пелопоннеса Фому Палеолога, прозванного в народе Деспотом: греческий суровый профиль, высокий лоб, крупный нос с малой горбинкой, под ровно подстриженной бородой чувствовался крутой подбородок. Нрав у Василия от деда Фомы. Он отважно шел встречь даже отцу. Было же, когда тот хотел женить его на иноземке. Он выстоял в этом деле, сказав, что ему нужна русская государыня.
В эти минуты глубоких размышлений Василий Иванович дерзнул пойти против самой судьбы и достичь престола королевства Польши и великого княжества Литвы. Он счел, что это ему посильно, что с восшествием на престол Польши и Литвы он добьется окончательного воссоединения всех русских земель от Смоленска до Киева, Минска и Полоцка, кои до времен Мстиславовых входили в великую Киевскую Русь. Тогда, считал Василий Иванович, Русь будет самой могущественной страной в Европе и ее по праву назовут великой державой. Смелые мысли двадцативосьмилетнего гордого и твердого властителя требовали действий. Он решил немедленно собрать близких к нему бояр и князей и вместе с ними обсудить первые шаги к польско–литовскому трону. Однако осторожности ради он спросил мудрого Миколу Ангелова:
— Добрый человек Микола, вещание твое сбылось. Гонцы — вот они, и слово их о кончине Александра мы слышали. Теперь скажи, что нам делать?
Знал Микола Ангелов, что сказать великому князю, да побаивался, помня о его крутом нраве и нелюбии к покойному батюшке. Считал Василий, что батюшка затоптал его стезю детства и отрочества конскими копытами, продержал его в черном теле, пока не погасил в себе неправедную любовь к внуку. Ангелов мыслил, что великий князь должен был давно погасить в себе черный огонь. Ан нет, он все время подпитывал его, ища пороки своего отца в его приближенных, в тех, кто любил Ивана Васильевича. Микола Ангелов был одним из них, потому и не мог сказать Василию, чтобы жил по примеру отца, сеял вокруг себя зерна мира, а не войны. Но подобную выходку великий князь не простит, и Микола упорно молчал. Он, однако, понял, что ему не отмолчаться, и сказал то, что гасило в Василии Ивановиче желание метать молнии и обрушивать громы на голову бедного дьяка:
— Батюшка–государь, моей головушки здесь недостаточно, чтобы дать совет на державный вопрос. У тебя есть мудрые и многоопытные советники. Позови их и послушай.
Василий помрачнел ликом и произнес, исподлобья глядя на Ангелова:
— Ты, добрый человек, служишь в Посольском приказе не для того, чтобы увиливать от ответов государю, а чтобы помогать ему дельными советами, даже тогда, когда государь не ошибается.
— Хорошо, мой государь, я скажу, что делать сейчас. Защити свою сестру всей мощью державы от мук, на которые ее попытается обречь Сигизмунд вкупе с архиепископом Радзивиллом.
— Державный совет, дьяк Микола, и я постараюсь исполнить братский долг. А иного ты ничего не посоветуешь?
— Нет, государь.
Сказано это было твердо, потому как Микола знал, что все прочее, что и посоветовал бы государю, пошло бы вразрез с побуждениями великого князя. Знал Микола и то, что более сильные, чем он, личности из приближенных остановят тщетный порыв великого князя Василия захватить трон Польши и Литвы.
Многое понял из краткого ответа дьяка Ангелова великий князь Василий. По его мнению, добрый человек не хотел делить с ним плоды дерзновенных шагов. «Но не уйти тебе, добрый человек, от моей длани», — подумал Василий и сказал:
— Иди отдыхай, дьяк Микола, да собирайся в путь. Как откроют заставы на рубежах, ехать тебе в Польшу и Литву.
После ухода Ангелова великий князь недолго пребывал в покое. Он позвал Ивана Мансурова и наказал ему:
— Шли посыльных к моим ближним князьям и боярам. Зову их на совет. Князя Ивана Патрикеева сам позови.
Дворецкий ушел. Василий посмотрел на Соломонию. Она томилась болью за судьбу золовки. Он посоветовал ей:
— Свет мой, государыня, не майся тут, иди в опочиваленку да помолись за мою желанную сестрицу. Там и почивать ляжешь. А мне не до сна: государевы дела неотложно вершить буду.
— Спасибо, мой семеюшка. Мне и впрямь маетно и потому пойду помолюсь, — сказала Соломония, подойдя к супругу, прижалась щекой к его плечу и ушла.
Оставшись один, великий князь заложил руки за спину и стал прохаживаться по покою, перелопачивая смелые желания захватить польско–литовский трон. Тут к нему начали приходить более здравые мысли, в отличие от тех, кои вспыхнули в тот час, когда он узнал о кончине короля Александра. Он подумал о том, какие у него есть весомые причины посягать на чужеземный трон, и оказалось, что их нет. Да, сестра была замужем за польско–литовским государем. Теперь его нет, она вдовствующая великая княгиня, увы, не королева. Вспомнилось и то, что Александр и Елена бездетны и у них нет прямого наследника. Выходило, что, ежели он, Василий, будет ломиться к чужому трону, все здравомыслящие люди — государи соседних держав — осудят его как завоевателя. «И обломает себе крылья русский державный орел, — с горечью заключил Василий и даже усмехнулся: — Эко, размечтался».
Однако жажда великого князя на том не иссякла, и он ступил на другую стезю, дабы напитать ту жажду хотя бы в малой степени. Он вправе потребовать от будущего короля, чтобы тот оставил за Еленой русские города, как это сделал супруг, передав ей во владение Могилев с воеводством.
Той порой ночное безмолвие кремлевских палат было нарушено князьями и боярами, коих Мансуров и его посыльные сумели вытащить из теплых постелей. Первым пришел князь Иван Патрикеев, за ним следом появились бояре Михаил Колычев, Иван Федоров и Федор Овчина–Телепнев, замыкал шествие боярин Иван Вельский — все молодые, способные к решительным действиям. Всем этот ночной вызов к государю показался чрезвычайным. Когда уселись к столу, за которым сидел великий князь, он сказал:
— Я позвал вас по государеву важному делу. Прибыли ко мне в полночь гонцы из Польши от Елены Ивановны и принесли весть о кончине короля и великого князя Александра — нашего зятя. Королевство и княжество осиротели. Как мы отзовемся на эту утрату? Вот мой вопрос к вам, достойные мужи.
Сказанное великим князем по–разному отозвалось в душах собравшихся, но всех озадачил его вопрос. И впрямь, как отозваться россиянам на несчастье соседнего государства, потерявшего монарха? Однако умные головы, собравшиеся у великого князя, поняли, что гонцы прибыли на Русь не как представители Польши и Литвы, а как служилые люди королевы и великой княгини Елены. Пришедшим на совет надо было знать, какой помощи она себе ждет. Родившийся у них вопрос выразил, как единое мнение, князь Иван Патрикеев:
— Государь–батюшка, тебе, поди, ведомо, какую помощь от россиян жаждет получить королева Польши? Просвети нас.
— Она ничего не просит, лишь сообщает о смерти супруга и предупреждает, что трон Литвы и Польши может быть отдан принцу Сигизмунду. Он нее наш ярый враг и, видимо, пойдет на нас войной, чтобы вернуть земли, отошедшие при Александре. Потому не следует ли нам опередить Сигизмунда и уже сегодня начать собирать рать и вести ее в литовские пределы?
— Ты, государь–батюшка, самодержец. Как повелишь, так и будет, — почел речь Иван Вельский. — Одно скажу: мы пойдем освобождать русские земли и никто нас не осудит. Мы получим согласие Боярской думы и благословение церкви.
Василий остался доволен словами, сказанными Вельским, но отважился задать вопрос, не питая никаких надежд получить поддержку единомышленников. Великий князь Василий спросил:
— Я хочу получить трон в Кракове и слить Польшу и Литву в единое государство с Русью. Что вы об этом думаете?
Василий с острым волнением ждал ответа на свое заявление. Вельможи, однако, словно лишились дара речи и молчали. Ни у кого не было желания первым выразить какое-либо мнение о столь дерзновенном помысле великого князя. Каждый из них подумал, что Василий Иванович перехлестнул через край, что такой пирог, как Польша и Литва, ему не проглотить. Да и не божеское это дело — вести захватническую войну. По–другому же никто это стремление государя не обозначил.
Молчание затягивалось, государь уже нервничал. Он встал, прошелся по покою, и всем показалось, что он сейчас сорвется и накричит на них за то, что они своим молчанием выражают протест его желанию. И все-таки среди умнейших нашелся самый мудрый и смелый человек, молодой радетель за Русь, боярин Михаил Колычев. Он встал, перекрестился на образ Божьей Матери и спокойно, убедительно заговорил:
— Государь–батюшка, погаси в себе несбыточное желание. Русь никогда не жаждала вести захватнические войны, да она и не в состоянии это сделать. Нам бы при твоем великом радении за Русь вернуть сейчас, да–да, сейчас, в благоприятное время, те русские области и города, кои находятся под игом Польши и Литвы. В этом мы тебя поддерживаем и готовы хоть завтра отправиться в поход к Смоленску, к Полоцку, к Минску и к другим русским городам. И мир нас не осудит. Тем самым ты, государь, продолжишь дело отца и сестры Елены, исполнишь чаяния россиян за рубежами державы и поддержишь дух вдовствующей великой княгини Елены Ивановны, которая, то тебе ведомо, как никто другой, хорошо порадела за возвращение русских земель в минувшей войне четыре года назад. Так ли я говорю, други?
Ему никто не ответил, но в душе согласились все.
По–своему, однако, уразумел молчание бояр и князей великий князь и счел, что они с Колычевым не согласны. Все они помнили, что в 1503 году Александр Казимирович и Иван Васильевич подписали договор на шесть лет. По этому договору под власть Москвы на «перемирные лета» отходили Стародубское и Новгород–Северское княжества, земли князей Мосальских и Трубецких, а также еще двадцать пять городов и семьдесят волостей — почти треть земель Литовского княжества. Условия перемирия Василий Иванович помнил, как кириллицу. Знал великий князь и всю важность для Руси добытых городов и земель. Теперь ему стоило только обнажить мечи и ворваться за рубежи сопредельного государства, как его сочтут нарушителем договора и по закону о перемирных годах лишат земель и городов, приобретенных пролитой кровью россиян. Нет, того не будет. Пусть Сигизмунд лезет на Русь! Тогда уж!
В этот миг великий князь поблагодарил в душе молчавших вельмож. Их безмолвие пошло во благо ему. Он вытянул ноги из пучины, в которой чуть было не утонул, и у него посветлело на душе. Он оказался способен на добрые дела. Василий произнес:
— Спасибо вам, мои советники, за то, что вы промолчали, когда от вас ждали слова Колычев и я. Я разобрался во всем лучше, чем ежели бы вы выразили свое мнение. Вот уж, право, не ожидал от себя такой прыти! — Василий развел руками и улыбнулся. Он подошел поближе к вельможам, продолжая доверительно: — Думаю, что нам пора послать послов в Краков и выразить Сигизмунду соболезнование в связи со смертью брата. Потому поручаю князю Ивану Патрикееву, а с ним и Миколе Ангелову съездить в Краков, передать несколько слов сестрице Еленушке, а каких, о том пока не поведаю.
К ночной тьме подкрадывался рассвет, когда советники великого князя покинули кремлевские палаты.
— И чего это поднял нас государь среди полуночи? — передернув плечами от прихлынувшей утренней свежести, заметил князь Патрикеев. — Теперь и отоспаться некогда, в путь пора собираться.
— С Миколой Ангеловым в дороге и отоспитесь, — заметил Иван Овчина.
Однако промыслом Божьим ни Ивану Патрикееву, ни Миколе Ангелову не удалось выполнить повеление государя Василия. Претерпев огромные трудности в пути, связанные с осенней распутицей, и добравшись, наконец, до Кракова, послы узнали, что принц Сигизмунд давно пребывал в Вильно. Не оказалось в Кракове и вдовствующей королевы Елены: она уехала в Вильно раньше Сигизмунда.
Попав в незавидное положение, князь Иван Патрикеев попытался встретиться с кем-либо из влиятельных вельмож и прощупать почву, на какую ему предстояло ступить в погоне за Сигизмундом. Но Патрикееву не потребовалось кого-либо искать. Он сам был найден очень заинтересованным лицом в делах Руси и Польши — архиепископом Радзивиллом. Его услужители нашли русское посольство на постоялом дворе и от имени архиепископа пригласили в его палаты князя Патрикеева. Радзивилл принял русского посла почтительно. Они посидели за трапезой, выяснили, что семь лет назад лишь чудом не встретились в сражении на Митьковом поле.
— О–хо–хо, — вздохнул князь Патрикеев, — кому-то из нас не довелось бы сидеть за этим столом.
— Истинно так. Выходит, Всевышний к нам благоволит. Ну так поведай, сын мой, князь Иван, с чем пожаловал к нам. Говорю тебе, что принца и канцлера нет, они в Вильно и только со мной ты можешь поделиться российскими заботами.
Радзивилл хорошо говорил по–русски, и собеседники не испытывали трудностей в общении.
— Наши заботы прежде всего о принце Сигизмунде.
— Я подозреваю, что ваши заботы переплетаются с нашими.
— Скорее всего так. Ведомо нам, что принц Сигизмунд холост и неравнодушен к вдовице Елене. Брат Елены, великий князь Василий, благословил бы ее на этот брак, ежели Сигизмунд попросит ее руки через год. С этим мы и пожаловали в славный Краков, чтобы заручиться его словом.
— Преград много к тому супружеству, — сухо и с некоторым отчуждением произнес Радзивилл.
— Полно, святой отец, какие могут быть преграды! А ежели и возникнут, так мы их…
— Не горячись, сын мой. Скажу тебе, что главная преграда — в вероисповедании княгини Елены. Она непоколебима в своей вере. На костер взойдет, но не предаст ее.
— Ну полно, святой отец. То волей батюшки она крепко стояла в православии. Ныне батюшка ее в небесных кущах. Мы же с добрым человеком Миколой Ангеловым поедем в Вильно и уговорим вдовицу Елену креститься в латинскую веру.
— Не тешь себя надеждами, светлый князь. Мне ли не знать княгиню Елену, с которой мы бились десять лет! Да я бы тебя посаженным отцом взял, если бы ты вдовицу побудил к латинству.
Отдохнув два дня в Кракове, Иван Патрикеев и Микола Ангелов покинули город и отправились в новое дальнее странствие. Той порой события развивались не в лучшую сторону для князя Ивана Патрикеева. Заметил он еще на пути к Кракову, что его спутник Микола Ангелов день за днем тает, как свеча. Когда послы выехали из Кракова и двинулись к Вильно, неведомая болезнь совсем подточила здоровье доброго человека. Князь едва довез его до мужского монастыря под Гродно и отдал в руки милосердной братии на излечение. Проведя два дня в монастыре, Иван Патрикеев услышал от мудрых престарелых провидцев Аникиты и Зосимы, что болезнь у Миколы возникла от сильного душевного расстройства. Тому угнетению души было отчего возникнуть. Провожая Ангелова в Краков, государь сказал ему в напутствие всего- то несколько слов: «Ты, раб Божий Микола, идешь встречь великому князю, так вот запомни мое повеление: приведи мою сестрицу Алену в католическую римскую церковь, чтобы вольно вышла замуж за короля Сигизмунда. Знаю, ты можешь одолеть ее волю красным словом. Не исполнишь моего повеления, на Русь не являйся. Переступишь рубеж, в смрадном подвале сгною». Это были первые ростки жестокости великого князя Василия. Позже они расцвели махровым цветом.
Ангелов не заверил государя, что исполнит его волю, ушел из дворца со слезами на глазах, с сердцем, которое разрывалось от горя. Так Ангелов и страдал сердцем и душой от Москвы до Кракова и от Кракова до Гродно.
Расставаясь с князем Иваном Патрикеевым в монастырской келье, лежа на топчане, увядающий Микола Ангелов со страстью, в которую вложил последние силы, сказал ему:
— Ты, князь–батюшка, встретившись с матушкой Еленой, не нуди ее идти в католическую веру, не заставляй предавать веру отцов, не преступи закона Божьего. Побойся Спасителя и моего проклятия. Аминь.
Крепкий духом князь Патрикеев, увидев горящие жаром глаза доброго человека, дрогнул и опустился перед ложем на колени.
— Слово княжеское даю, не будет от меня нужды государыне, святой отец.
На том князь Иван и Микола Ангелов расстались.
В Вильно Патрикеев появился с чистой душой. Он привез лишь соболезнование великому князю Сигизмунду, а встретившись с великой княгиней Еленой, поведал ей только о несчастье, постигшем Миколу Ангелова. Выслушав Патрикеева, Елена пролила слезы:
— Господи милосердный, за что ты послал ему такое испытание!
В этот час вдовствующая великая княгиня еще не ведала, что на ее долю грядут не менее тяжкие испытания.
