Глава двадцать седьмая. ЛОВУШКА
Князь Михаил Глинский имел в Кракове роскошный дом на центральной площади города. Он купил особняк у вдовы богатого купца еще в те дни, когда был жив король Ольбрахт, а Глинский стоял во главе королевских гвардейцев. Позже, во время путешествий, когда Глинский возвращался в столицу, в его просторном особняке устраивались званые обеды, а то и шумные пиры. Гости, коих Глинский обычно приглашал, были его единомышленниками, а кое-кто и соратниками на пути движения к той цели, которую князь высветил только избранным.
Не изменил своему обычаю Глинский и на сей раз. Вскоре же после трапезы у короля он разослал своих слуг по городу, отправил гонцов в имения близких вельмож с просьбой посетить его в день ангела. В особняке принялись готовиться к приему гостей. Сам князь в вечерние часы выходил на просторный балкон и подолгу любовался освещенными окнами Вавеля, который поднимался над площадью. Михаил думал, примерялся, как заманить на званый обед короля Александра, но без королевы. Интерес к Александру у Глинского был особый. Князь знал от близких людей, что король не встречается с супругой в опочивальне. О причине того он догадывался: вина тому — прежняя невоздержанность Александра в хмельном, породившая мужское бессилие.
Подарив королю «бальзам фараонов», Михаил надеялся, что у Александра не обнаружится вновь тяга к вину: кубок за два дня — это не питие. Но у короля возникнет тяга к женщинам, и он будет в состоянии проявлять мужское достоинство. Теперь князю хотелось увидеть короля в своих хоромах и показать ему наедине юное и прекрасное создание — свою дальнюю родственницу баронессу Клецкую. Он привез ее из Вельска, где она жила с батюшкой и матушкой, и держал в своем доме почти затворницей. Восемнадцатилетняя Кристина была веселого нрава, умная и к тому же блистала красотой богини. Белокурая, голубоглазая, с атласной кожей, со статью нимфы, она была способна покорить любого мужчину. Кроме того, она имела склонность к рискованной игре, ее влекло к интригам, к участию в тайных действиях. Она забавлялась опасностями, как дитя игрушками. Михаил Глинский приготовил ей в наследство бельский замок, и по этой причине она была ему во всем послушна. Иной раз он считал, что владеет юной баронессой беспредельно. Он был даже уверен, что ее воля, разум, душа — вся она находится под влиянием его магнетической силы. Нет, она не была его любовницей, но без сомнения могла отдаться тому, на кого указал бы ей дядюшка. Глинский берег ее для исполнения основной цели своей жизни. Он чувствовал, что этот день и час приближаются. Но, для того, чтобы все задуманное исполнилось, князю Михаилу нужно было показать баронессу королю Александру, познакомить их. А там, он надеялся, Кристина влюбит в себя Александра, там наступит самое главное, что крылось в сложном замысле князя.
Размышляя таким образом, Глинский подумал, что он не должен лично извещать короля о своей племяннице, которая гостит у него. Нужно, чтобы кто-то посторонний сказал о том Александру. Выбор князя пал на графа Гастольда Ольбрахта, который и сам был бы не прочь поухаживать за прекрасной баронессой. Глинский рассчитывал, что Ольбрахт, по его просьбе, не будет покушаться на юное создание. Он загодя пригласил графа полюбоваться его «трофеями», привезенными из последнего странствия по загадочному Востоку, подарил маленький хрустальный сосуд с бальзамом. Когда сорокалетний красавец осмотрел диковинки, Глинский попросил его:
— Любезный друг Гастольд, в моем доме гостит моя племянница, баронесса Кристина Клецкая. Я хочу, чтобы ее увидел король. Удружи, пожалуйста, пригласи его приватно на осмотр восточных диковинок, а потом, как Бог повелит, и для знакомства с польской диковинкой. Надеюсь, король не откажет тебе и навестит меня.
— Любезный друг Михаил, я с удовольствием исполнил бы твою просьбу, но вряд ли король согласится один побывать в твоих палатах.
— А ты постарайся. Твое красноречие мне ведомо.
— Но я тоже желаю увидеть прекрасную Кристину.
— Хорошо, хорошо, — отозвался князь и милостиво добавил: — Милый друг, ты ее увидишь, но не больше.
После небольшой дружеской перепалки граф Ольбрахт дал согласие завлечь короля в дом князя. Он поверил Глинскому, что его гостья прекрасна, и тайно сам загорелся желанием заполучить сей «изумруд». Однако в графе проснулось и любопытство: зачем понадобилось князю ловить короля в силок? Он сказал:
— Я исполню твою просьбу, славный князь. При том питаю надежду, что ты откроешь тайну силка.
— Все так просто, любезный граф. Но потерпи, пожалуйста, и я посвящу тебя в затеянную мною игру. Да–да, всего лишь веселую игру. Я ведь игрок и шутник по природе.
— Это как раз мне ведомо, милый друг.
Графа Ольбрахта и князя Глинского связывала многолетняя дружба, зародившаяся еще при короле Яне Ольбрахте. Правда, у графа было устоявшееся мнение, что князь в их дружбе ищет выгоду прежде всего для себя. Но, оставаясь человеком благоразумным и благородным, граф не ставил в упрек князю его малые пороки. Не пытаясь тотчас разгадать тайные побуждения князя, Ольбрахт взялся за выполнение просьбы Глинского, сказав ему:
— Завтра к вечеру жди моего визита, надеюсь, принесу тебе желанную весть.
Король Александр в эти дни начала лета был озабочен многими государственными делами. От русского великого князя Василия пришли послы во главе с дьяком Третьяком Долматовым. Просили послы милостиво от имени государя всея Руси Василия отпустить под крыло Москвы Смоленск, как были отпущены Чернигов и Новгород–Северский.
— Нам без древнего русского Смоленска никак нельзя ныне жить. Там наши святыни, там россияне, жаждущие воссоединиться с Русью, — важно говорил на приеме у Александра Долматов. — Да ты бы, государь, пожаловал Смоленск супруге своей, королеве Елене, и воцарился бы между твоим королевством и Русью вечный мир.
Во всем сказанном дьяком Долматовым не было и намека на какую-нибудь угрозу войны, вызова к противостоянию.
Может быть, подарив город Могилев Елене, король отдал бы ей и Смоленск, тогда бы у послов были все основания передать князю Василию, что они исполнили повеление государя и теперь смоляне под рукой россиянки. Но государь не успел и слова промолвить в ответ Долматову, как вмешался канцлер Монивид. Он словно прочитал ход мыслей короля и великого князя Александра и заявил:
— Государь может отписать Смоленск королеве при двух условиях: если она войдет в его веру и если у них появится наследник. Иначе быть Смоленску вечно под рукой Литвы и Польши. А больше государю сказать нечего.
Так оно и было. Александр как-то мгновенно оказался безволен возразить канцлеру и произнес:
— Пожалуй, на том мы и остановимся. Мне надо поговорить с королевой, и, если она склонит голову перед венцом католичества, быть Смоленску русским городом.
Знали Александр и Монивид, что подобной уступки от Елены они не добьются, но русских послов они объехали, как говорится, на козе.
Проводив дьяка Долматова и его подручных несолоно хлебавши, Александр вынужден был разбирать претензии принца Сигизмунда, который по–братски, не выставляя иных причин, требовал размежевания Литвы и Польши.
— Зачем тебе такая обуза от Балтии и почти до Черного моря? Да вольнее твоей душе будет в Вильно. А в Вавеле я сяду — в тесноте, да не в обиде, — пел Сигизмунд при каждой встрече с братом.
Александр стал избегать Сигизмунда, а если это было неизбежно, никогда не оставался с ним с глазу на глаз. Может быть, по этой причине графу Гастольду никак не удавалось встретиться с королем наедине. Их встреча состоялась лишь через две недели после разговора Ольбрахта с Глинским. Уже наступило лето, и страсти в Вавеле улеглись. Король и граф вышли на прогулку в парк, который примыкал к заднему фасаду Вавеля. Когда вблизи них никого не было, граф сказал:
— Ваше величество, я добивался этой встречи две недели и прошу твоей милости выслушать меня.
— Полно, дорогой Ольбрахт, я ведь не от тебя прятался, потому говори без церемоний о том, что тебя волнует, в чем выражается твоя просьба.
— Она ничтожно мала. Я приглашаю ваше величество вместе со мною посетить палаты князя Глинского — только и всего.
— Надо же! О, это несколько неожиданно для меня. Правда, я помню его бесценный подарок и благодарен ему. Но что нас ждет?
— Князь приглашает лишь тебя, ваше величество. Он готов удивить нас восточными диковинками, которые и присниться не могут…
— Право, не знаю, граф. К тому же, как я скажу о том государыне? А мне без нее и вовсе… Сам пойми.
Граф понял намек государя, но проявил настойчивость:
— Мой государь, одному тебе там будет вольнее. Кроме того, у князя нас ждет сюрприз. Сообщил он под секретом, что купцы доставили ему бальзам великолепнее и древнее, нежели бальзам фараонов. А чтобы государыня тебя не смущала, посоветуй ей побывать в Гливице. Там, говорят, в женском русском монастыре появилась чудотворная икона Матери Божьей Троеручицы.
Король, зная, что Елена сейчас всей душой рвется на родину, сказал:
— Нет, она туда не поедет, ей не до этого.
Граф, однако, нашел убедительный повод:
— Ваше величество, поступи проще. Подари ей Гливице, пусть она там побывает, чтобы войти во владение. Скажи о женском монастыре…
Александр счел это возможным. Если Елена отправится в Гливице, за сто с лишним верст, значит, отдалится ее поездка домой, а он несколько дней будет волен во всем.
— Спасибо, граф, я принимаю твой совет. Гливице придется государыне по душе, и то, что там есть притягательное для нее место, вовсе хорошо.
Вечером того же летнего дня, провожая Елену после трапезы в ее покои, Александр сказал, что хотел бы ее порадовать и дарит ей в честь десятилетия со дня свадьбы селение Гливице с починками и землями.
Елена приняла этот дар, потому как тоже знала, что близ селения есть старая женская обитель, которую она давно собиралась посетить.
— Спасибо, мой государь, за подарок. Завтра же отправлюсь в Гливице. Скоро меня не жди и не волнуйся. Там много забот…
Последние слова Елены озадачили и насторожили Александра. Он подумал, что, собравшись в Гливице, она может потом снарядиться в дальний путь и уехать на родину. Известно было Александру, что у Елены много денег, чтобы купить экипажи и лошадей для такого путешествия, нанять воинов. Она все могла себе позволить. И в Александре все взбунтовалось. «Нет и нет!» — закричала его душа. Однако сопротивление души было недолгим. Ею владела уже другая сила, а не любовь к супруге. Давал о себе знать «бальзам фараонов», к которому Александр уже пристрастился. «Я хочу быть волен! Хочу воли!» — звенело у него в груди, и он поддался зову. С Еленой же поговорил любезно, как и прежде:
— Я с нетерпением буду ждать твоего возвращения, моя государыня. Знаю, там ты помолишься на свободе и получишь душевную отраду.
Елене не хотелось говорить Александру, что в Гливице все будет не так, как он предполагает. Но и ложь не слетела с языка королевы, потому она молчала, кивала головой и улыбалась. В эти минуты Елена думала, как и государь, что ей ничего не стоит уехать из Гливице в родную землю. Знала она теперь, что может выбрать путь, на котором не встретит ни ордынцев, ни иных ворогов.
Остановившись с супругом возле своей опочивальни, Елена не позвала его разделить с нею ложе. Время давно погасило в ней желание близости. И Александр не настаивал на том, по–прежнему опасаясь своей немощи, подточившей жажду даже ласкать свою супругу. Правда, с того дня, как он впервые испил «бальзама фараонов», в нем все сильнее становился зов плоти. Ему оставалось лишь преодолеть страх перед пропастью, одолев которую он попал бы в царство блаженства. Но уверенность в новые силы в Александре еще не укрепилась, нужен был какой-то внешний толчок, чтобы он совершил отчаянный прыжок через бездну страха.
— Приятных тебе сновидений, моя королева, — сказал Александр и покинул покои королевы.
Елена собиралась в путь только через два дня, когда получила из рук Александра грамоту на владение селением Гливице, хуторами и починками при нем, а также всеми землями повета. Как повелось, уезжала Елена ранним утром. Александр поборол ночную лень и вышел проводить супругу. Они расставались в нижнем вестибюле дворца, и им было грустно. Елена чувствовала щемление сердца и смотрела на Александра с печалью. Его лицо и глаза вызывали тревогу своей белизной и поволокой. Елене показалось, что они расстаются навсегда, что она уже не вернется. Елена взяла Александра за руку и произнесла с душевной теплотой в голосе:
— Береги себя, мой государь. Не увлекайся бальзамами Глинского. Ты еще нужен державе.
— Да хранит тебя Пресвятая Дева Мария, — ответил Александр.
Его томило предчувствие чего-то непоправимого. Чтобы прервать тягостные минуты расставания, Александр поцеловал Елену в лоб и, взяв за плечи, повернул ее к парадным дверям, за которыми Елену ждала карета.
Кортеж Елены был невелик. Ее сопровождали лишь две боярыни — Анна Русалка и Пелагея, — казначей Федор Кулешин, дворецкий Дмитрий Сабуров, семь воинов во главе с Ильей Ромодановским, слуги и возничие — все самые нужные и близкие ей люди. Ни литовцев, ни поляков при королеве не было, хотя Александр и настаивал взять в сопровождение десять своих воинов.
Едва проводив Елену, король Александр прикоснулся к «бальзаму» Глинского. Выпив кубок вина с бальзамом, он почувствовал душевную легкость, его покинули все тревоги, и он с нетерпением ждал вечера. Его уже не интересовали никакие государственные дела, а когда ему все-таки пришлось ими заниматься, он делал это торопливо, без должного внимания.
Правда, когда к нему пожаловал бывший гетман Николай Радзивилл, Александр был вынужден встретить его и долго с ним беседовал. Разговор был не из легких. Бывший гетман и князь, пережив русский полон и вернувшись на родину с сотней воинов, отпущенных в обмен на сотню русских ратников, коих отправила Елена, бросил военное дело и принял сан священника. Он был рьян в служении Богу и благодаря этому вскоре поднялся до прелата . В этом сане он сходил в Рим и поклонился понтифику Римской церкви. Паломничество было столь удачным, что через год волей папы римского Радзивилл был возведен в сан епископа. Когда же в 1503 году ушел в Царство Небесное архиепископ краковский Фридрих, вновь проявилась воля папы римского Юлия II и бывший гетман стал главой польской и литовской католической церквей. Никто в Польше и Литве до Радзивилла так упорно и последовательно не заботился о возвеличении католицизма, никто так не пытался привести всех православных христиан державы в латинскую веру.
Архиепископ Радзивилл пришел к королю с серьезными претензиями, которые, по его мнению, вскрывали факты, подрывающие основы католичества в державе, несли ересь. Он, со своим худощавым и удлиненным лицом, был почти суров, черное одеяние подчеркивало эту суровость.
— Ты, сын мой, государь, впадаешь в заблуждение, — начал без церемоний Радзивилл, — считая, что схизматики спасут тебя от грехопадения. Опомнись, государь!
Александр был настроен миролюбиво. Он усадил Николая в венецианское кресло, велел принести лучшего французского вина. Только после того как пригубили божественный напиток, король спросил:
— В чем ты, святой отец, обвиняешь меня? Я последние годы живу как агнец господень.
— У тебя много грехов, сын Божий. По настоянию супруги ты дал православным архипастыря Иону, а он еретик и ненавидит нашу веру. До меня дошли слухи, что он тайно крестил в православие двух жен, которые вышли замуж за русских. Ты и далее продолжаешь усердничать в пользу русов и подтвердил уставную грамоту жителям Витебска не вступать в их православные церкви и ни в чем не нарушать право русской веры. Как можно сие допускать, если они потребовали не мешать им крестить литовцев и поляков в схизму?
— Все это сделано мной по просьбе королевы. Тем я не нарушил покоя державы. А с королевой я хочу жить в мире. Тебе не понять моего положения, — рассердился Александр. — У нас нет детей, Елена страдает, так хоть в заботе о вере пусть найдет себе утешение.
Архиепископ вновь упрекнул короля:
— И по этой причине ты подарил супруге повет Гливице, где проживают истинные католики и лишь по какому-то наваждению оказался русский монастырь! Государь, упрекаю тебя, ты пошатнулся в своей преданности Римской церкви, тем ты наносишь ей урон. Но отцы церкви того не допустят. Ты бы поучился служению Всевышнему у своего брата Сигизмунда. Если бы он встал на престол, мы бы навсегда покончили со схизмой.
Радзивилл в последнее время начал отличаться категоричностью и резкостью выводов. Но здесь был особый случай. Упоминая имя младшего брата короля, архиепископ, как показалось Александру, вложил в эту фразу особый смысл. «Если бы он встал на престол…» Эти слова прозвенели для Александра предупреждением. Да, соглашался Александр, в будущем Сигизмунд, конечно, встанет на престол. «Я же бездетен, и наследника иного у меня нет», — признался в своей печали Александр и тут же озадачил себя вопросом: «А если речь идет не о будущем, а о завтрашнем дне? Завтрашний день всегда близко: ночь прошла, и вот он — наступил. А мне всего сорок пять лет, и выходит, что Сигизмунд лицемерил, сказав однажды, что я буду восседать на престоле за сыновей и внуков. Ох, пора разобраться во всем этом, и надо быть настороже. — Размышления катились чередой. — Господи, на кого положиться, кто поможет разобраться в интригах, открыть заговор?» Чтобы как-то воспрянуть духом, Александр спросил Радзивилла:
— И как же вы мыслите возвести на престол Сигизмунда? Когда это случится? Или ты упрекаешь меня в попрании католичества только с той целью, чтобы уже завтра разрубить гордиев узел? Не быть тому!
Радзивилл встал, глаза его сверкнули, он жестко сказал:
— Сын мой, не говори всуе! Я лишь напоминаю тебе, что, неся высокое назначение, данное тебе волей Провидения, ты после короля Казимира не сделал ничего, чтобы возвысить великое Литовское княжество, а теперь и королевство Польши. За десять лет ты потерял треть земель своего государства. Русские князья скопом бегут в Московию, а ты и пальцем не погрозишь им, чтобы остановились. Ты даже рубежи державы не укрепляешь! Какой же милости ты ждешь от церкви? Какого уважения подданных ты ожидаешь, разрушая государство?
Однако грозное обличение архиепископа не возымело на короля того действия, на которое тот рассчитывал. У Александра накопилось много ярости против церкви за то, что она вкупе с сеймом и радой рушила мирное устроение жизни поляков, литовцев и русских. И король Александр взъярился на архиепископа Николая, чего никогда не бывало в прежние годы.
— Это вы виноваты в неустроении державы! Вы, церковь, рада, сейм! От нас русы и впредь будут отпадать, если твои епископы продолжат силой ввергать в католичество барских и крестьянских детей греческого закона, если станут закрывать православные храмы, если всюду будут бесчинствовать чернецы–бернардинцы. Ты в плену сейма и рады и слишком праздно живешь, святой отец, вместо того чтобы справедливо властвовать над душами верующих. Не ожидал я от тебя, бывший гетман, что ты там, в русском плену, ничему не научился…
В самый разгар словесной сечи в покое появился граф Ольбрахт, и король даже обрадовался его приходу. Он знал, что граф самый верный ему вельможа. Гастольд непринужденно сказал:
— Ваше величество, я пришел скоротать с тобой одиночество, да ты не один и у вас оживленно. — Граф поклонился архиепископу.
— Да, к сожалению, мы ломаем копья, — ответил Александр. — И до какой поры это будет продолжаться, я не знаю.
— Ну полно, сын мой. Я пришел всего лишь с тем, чтобы пригласить тебя на праздничную мессу в честь Святого Валентина, покровителя всех влюбленных католиков. Ты же, государь, любишь праздничные мессы. Приходи, ждем.
С тем Радзивилл откланялся и ушел. Некоторое время между королем и графом царило молчание. Ольбрахт рассматривал мраморный барельеф, изображающий Меркурия–ребенка. Это удивительное по исполнению творение добыл где-то король Казимир. Похоже, он любил этого бога Олимпа. В углу стояла мраморная статуя Меркурия–воина, как бы летящего в прыжке. Александр, наконец, пришел в себя и позвал Ольбрахта прогуляться в вечернем парке.
— Я метал гром и молнии на этого святошу, все в душе у меня бушует, и я хочу покоя, — признался король.
Они покинули дворец в сопровождении двух воинов, но гуляли недолго. Александр вновь вспомнил заявление Радзивилла по поводу Сигизмунда. «Господи милосердный, пошли мне наследника!» — взмолился король в душе. Вспомнив о приглашении князя Глинского вкусить нового бальзама, он спросил Ольбрахта:
— Любезный граф, сейчас не поздно навестить князя Михаила? Горят ли в его доме огни?
Гастольд словно ждал этого вопроса, ответил тотчас:
— К нему никогда не поздно. А для тебя, мой государь, двери его дома открыты днем и ночью.
— Тогда идем, не мешкая, — потребовал король.
— Конечно, идем. Вот только черные плащи накинуть бы, ваше величество.
— В чем же дело? Сей миг нам их доставят. — Александр крикнул воину, который шел впереди: — Эй, Густав, сбегай во дворец за двумя черными плащами с капюшонами!
Воин Густав убежал, вернулся он быстро и накинул плащи на плечи короля и графа.
— Веди нас к северной калитке, Густав, — сказал Александр.
Спустя четверть часа никем не замеченные король и граф пришли к дому князя Глинского. Было уже поздно, но в двух окнах княжеских палат горели огни. Едва граф три раза стукнул в дверь, как она распахнулась и на пороге появился сам Михаил Глинский:
— Добро пожаловать, дорогие гости, — приветствовал князь, еще не ведая, кто есть кто.
Гастольд уступил дорогу Александру, тот вошел в переднюю и откинул капюшон.
— О, мой король, как я рад! — воскликнул Глинский. Он снял с короля плащ, закрыл за графом дверь и весело сказал: — Вам ничего не остается как посидеть в уединении. Следуйте за мной, нас ждут радость и веселье.
Князь повел гостей на второй этаж. Они миновали освещенную свечами залу, прошли коридором, где было несколько дверей, и, наконец, остановились перед дверью, обитой шкурой леопарда. Она открылась как бы сама по себе, и гости оказались в просторном покое, обставленном низкой восточной мебелью. Горело несколько невидимых светильников, освещавших неким волшебным светом обитые шелками стены с невиданными птицами и цветами. Казалось, что с небес светило солнце, и лучи его падали в реку, где в прозрачных водах плавали золотые рыбки. У окон на низких столах стояли розово–голубые вазы с белыми орхидеями. Окна были завешаны шторами. С левой стороны покоя за шелковым, в тон стенам, занавесом, угадывался альков. Справа от дверей в небольшом камине горели дрова, источая тонкий аромат палисандра. В середине покоя был накрыт невысокий стол, а вокруг него стояли четыре кресла. На столе рядом с вазами, в которых лежали восточные фрукты и сладости, высились четыре хрустальные чары. Король обратил на них внимание и подумал, для кого же четвертая.
— Садитесь, дорогие гости, и для вас наступит ночь волшебства и очарования, — торжественно сказал князь Глинский и предложил кресла королю и графу. Сам он сел напротив них, лицом к алькову. — Я долго ждал этого часа, с того самого дня, когда вернулся из путешествий по Востоку. Сегодня я поведу вас в страну грез за три с половиной тысячелетия в прошлое. Вы увидите древний Китай времен первого императора Ци Ши–хуанди. Это он создал великую империю. Он был могуч и мудр. Его семнадцать жен принесли ему шестьдесят семь сыновей и много дочерей. Он прожил более ста лет, и грядущие поколения императоров и царей прославляли его имя, потому как от него пошло долголетие китайских мужей. Никто из мудрых мира после него не создал лучший бальзам. Но я не буду утомлять вас преданиями старины, а покажу все воочию. Добавлю лишь одно: бальзам Ци Ши–хуанди целителен только тогда, когда его пьют из рук прекрасной девы.
Князь взял стоявший на углу стола серебряный колокольчик и позвонил. В покое возникла глубокая тишина. Король и граф смотрели на дверь. Но близ алькова колыхнулся шелк, и из-за него вышла в блистающем белизной первого снега одеянии, подпоясанная широким золотым поясом Кристина. В руках она держала хрустальный сосуд замысловатой формы, наполненный жидкостью, которая при малейшем колебании меняла окраску от золотой до голубой или пурпурной, и из сосуда вылетали яркие искры. Кристина поклонилась гостям и поставила сосуд на стол.
Увидев юную деву, Александр не поверил, что перед ним земное существо. Он закрыл глаза и подумал, что, когда откроет их, видение исчезнет. Но того не случилось. Тогда король встал, протянул руку и потрогал Кристину за плечо.
— Простите, я решил, что к нам снизошел ангел небесный.
— Вас почтила своим вниманием баронесса Кристина Клецкая, — произнес в это время Михаил Глинский.
Король был настолько поражен неземной красотой баронессы, что трижды склонил голову.
— Добрый вечер, ваше величество, добрый вечер, дорогой граф, — певучим голосом проговорила Кристина и еще раз поклонилась гостям.
— Добрый вечер, дочь великой Польши, — ответил король.
— Мой дядюшка уже сказал вам, почему мне должно здесь быть. Этот бальзам и впрямь целебен лишь из женских рук. Сейчас я налью в хрустальные чары белого вина, добавлю бальзама, и мы с вами дружно выпьем, чтобы вместе улететь в волшебное царство Ци Ши–хуанди. — Кристина наполнила чары вином, добавила по малой толике бальзама и поднесла напиток королю, графу и князю. — Теперь следите только за мной и пейте малыми глотками.
Александр поднес чару к губам, но не прикасался к ней. Он смотрел, как пьет Кристина, и ему казалось, что этого достаточно, чтобы почувствовать волшебство бальзама, потому как баронесса уже зажгла его кровь, возбуждая все желания. Склонившись к королю и ласково улыбнувшись, Кристина сказала:
— Окунитесь в чары, мой государь. Вам пора в полет.
И Александр внял совету Кристины. Он пил бальзам так долго, что, еще не допив, ощутил блаженный огонь в груди и легкое головокружение. Но вот он поставил чару на стол, реальность быстро отступила, и мир вокруг него изменился. Он вознесся над столом, над покоем и полетел. Перед его взором расстилалось необозримое пространство, насыщенное гармонией прекрасного. Он парил над возвышенностью и увидел сад, принадлежащий Атланту, в котором гуляли прекрасные девы и среди них сверкала Кристина. Геркулес держал над девами небесный свод. Над Александром пролетели крылатые кони, в колеснице сидела царица амазонок Кристина, а следом за нею плыло стадо златорогих ланей. Александр устремился вслед за колесницей. Он пролетел над реками и озерами, где плавали белые, черные и розовые лебеди. Наконец он увидел одинокую деву, сидящую на берегу озера, гладь которого была усеяна лилиями всех цветов радуги. Опустившись на землю, он подошел к деве в белоснежной тунике, удивился и обрадовался, когда вновь увидел Кристину. Она протянула ему руки, и он опустился рядом с нею на мягкую, шелковистую траву. Дева сказала:
— Мой государь, твоя Кристина заждалась тебя. Обними меня и поцелуй.
— Я спешил к тебе и, видишь, прилетел. Теперь мы никогда не разлучимся. Не так ли, мой ангел?
— Да, мы никогда не разлучимся. К нам пришли вечный праздник и вечное блаженство. У наших ног весь мир в благоговении перед нами.
Они легли на траву. Кристина ласкала нежной рукой его лицо, его грудь, целовала жаркими губами, напевала что-то трепетное. И Александр уснул. Сколько он спал, неведомо, а когда открыл глаза, то не было уже вокруг волшебных рощ и крылатых ангелов, исчезло озеро с лилиями.
Александр наконец уразумел, где он пребывал. Он увидел горящую свечу, шелковые стены алькова, услышал ровное дыхание прекрасной Кристины, которая спала на его руке. И король потянулся к ней, потому как понял, что пришел его час, коего он ждал больше двадцати лет. Кристина проснулась, приникла к Александру всем телом, ее губы нашли его губы, и они слились в долгом и жарком поцелуе. У Александра пробудилась жажда близости. Кристина почувствовала это и легко, словно живая вода, оказалась под Александром. Они утонули в блаженстве.
А за альковом, в кресле у камина, дремал князь Михаил Глинский, охраняя покой влюбленных. Будущий дядя Ивана IV Васильевича Грозного, царя всея Руси, знал, что ловушка, в которую он заманил короля Польши и великого князя Литвы, захлопнулась надежно и надолго.
