Глава восемнадцатая. ВРАЖДА НАРАСТАЕТ
Прошло больше года, как княжна Елена пребывала в супружестве. Сколько радости, счастливых перемен произошло бы в жизни княгини, если бы ее брак состоялся по любви. Но ее не было. И ничего нового не случилось между Еленой и Александром с того далекого дня, когда их обвенчали, ничего отрадного, что скрасило бы их серую жизнь в великокняжеском дворце. У княгини Елены уже миновала пора ожидания перемен. Сплошные будни шли чередой, и казалось, им не будет конца. Великокняжеский двор по–прежнему был разделен на два лагеря. В праздничные дни — Рождество Христово, Крещение, Пасха — двор Александра шел в костел Святого Станислава и слушал проповеди Адальберта Войтеха, двор Елены шествовал в Пречистенский собор и там наслаждался божественным пением. Для Елены это были дни утешения и праздники души.
Александр смирился с участью «соломенного вдовца», как его за глаза окрестили близкие вельможи. Он посещал покои великой княгини лишь тогда, когда ему нужно было посоветоваться с ней по поводу посольства к великому государю всея Руси Ивану Васильевичу.
Эти встречи были короткими, сухими. Иногда Александр встречался с Еленой во время полуденной или вечерней трапезы в ее покоях. Застолье протекало скучно. Было похоже, что все, кто собрался на трапезу, имели одну заботу: наполнить желудок. Никто не вел разговоров, только пролетали, словно тихий крик лесной птицы, отдельные слова, шуршал шепот да позванивало столовое серебро.
Лучше других Елена понимала, что размежевание в замке — плод разрастающейся вражды, и она знала ту новую причину. Теперь о ее приданом речи не велось. Мешало сближению ее и Александра, всех ее приближенных с вельможами великого князя различное вероисповедание. Даже среди приближенных Елены на почве вероисповедания не было мира. Эта вражда возникла не от природы нравов, не от различия религий, она была посеяна рукою епископа Адальберта Войтеха.
В те дни, когда из Вильно выпроводили почти всех русских, по совету епископа Александр прислал в услужение Елене несколько придворных дам, и встали близ нее жена гетмана Радзивилла княгиня Софья Заславская и жена гетмана Гаштольда, Оксана. Словно в утешение княгине Елене место первой дамы при ней было отведено княгине Марии, жене знатного князя Богуша Богданова. Она была православной христианкой. Казалось бы, Елене это было в радость, но именно появление Марии отравило жизнь не только придворным Елены, но и ей самой. Сварам и склокам на религиозной почве между дамами не было конца. Больше всего в этой вражде доставалось истинной православной христианке боярыне Ксении Сабуровой. Елена часто заставала ее в слезах, и та жаловалась на тиранство двух «злыден».
— Господи, матушка великая княгиня, Софья и Оксана поедом меня едят. А ежели Мария заступится, так они, будто бешеные собаки, набрасываются и на нее, со слезами на глазах делилась своими печалями Ксения.
И однажды Елена сказала себе: «Так дальше жить нельзя! Я все переверну, но добьюсь благочестивой жизни!» А где-то в глубине души княгини отчаянно и знойно прозвучало как заклинание: «Да, берегитесь! Моему терпению есть конец!»
Как-то поздним майским вечером, на исходе дня Святого Духа, после новой свары придворных Елена позвала с собой боярыню Ксению, взяла двух воинов с десятским Карпом и отправилась на половину великого князя. В его покоях Елена увидела привычную картину: в небольшой трапезной зале князь Александр предавался наслаждениям, бражничал вместе с испытанными «друзьями». Появление великой княгини не вызвало у вельмож никакого удивления. Но это была лишь видимость безразличия. Елена так и поняла и без церемоний ущемила честь приближенных Александра:
— Вельможные паны, вам бы следовало заметить государыню. Будьте рыцарями и встаньте.
Паны что-то промямлили, поднялись и попросили у Елены прощения. Однако она уже не обращала на них внимания и подошла к Александру.
— Мой государь, удели своей супруге время выслушать то, о чем должна сказать.
Александр отставил в сторону кубок и встал. На его лице мелькнуло подобие улыбки.
— Я готов с великим почтением выслушать тебя, моя государыня. Говори же…
— Здесь не место, государь, — заметила Елена. — Идем хотя бы в соседний покой.
Князь вышел из-за стола и нетвердым шагом направился к дубовой двери, распахнул ее и предложил Елене войти. Она только кивнула головой и, повернувшись к своим воинам, сказала:
— Карп, встаньте на стражу к двери и никого не впускайте. Да берегите боярыню Ксению. Она тут словно овца среди волков, — грустно улыбнулась Елена.
— Исполним, государыня, — ответил рослый светловолосый десятник Карп и положил руку на меч.
Скрывшись за дверью, Елена прошлась по покою и все осмотрела, будто хотела убедиться, что они здесь одни. Александр глядел на нее с любопытством. Он уже привык к тому, что Елена может сделать что-то из ряда вон выходящее, и ждал. Так случилось и на этот раз. Осмотрев покой, Елена остановилась близ Александра, который уселся в кресло, и сказала, как о чем-то решенном давно и бесповоротно:
— Мой государь, завтра я уезжаю из Вильно. Когда вернусь, не знаю, да и возвращаться нет желания. Вот и все, о чем я должна была тебя предупредить.
Елена не сочла нужным говорить Александру о том, что при ней не будет ни одной католички. Великий князь, хотя и был хмелен, но не до бесчувствия, потому возразил, как подобает супругу:
— Ты, моя государыня, не вольна ехать без моего на то согласия, а я не даю его. Да и что подумают во дворце! Ведь это будет похоже на твое бегство от супруга. Я крайне удивлен твоим решением. Одумайся, моя государыня.
— Я уже с давних пор одумалась и иного ответа от тебя не ожидала, государь. Однако мне важно было предупредить тебя, что ты уже ничего не значишь в моей судьбе. И о том я отпишу моему батюшке.
— Ты не сделаешь этого, государыня, ибо перед Господом Богом и перед моим народом ты моя супруга.
— Верно, государь, воля Господа Бога пока на твоей стороне. Но то воля твоего Бога, твоего епископа Войтеха. Всевышний же, в чьих руках моя душа, дал мне иную волю, потому я смиренно покоряюсь ему и завтра ранним утром уезжаю.
У Александра погасло желание спорить с Еленой и отговаривать ее от отъезда. Хотя самолюбие его было задето, он уступил ей. Елена удивилась, когда он обыденно, будто провожая ко сну, сказал:
— Что ж, благословляю твой путь, моя государыня. Только повели казначею Федору выдавать мне содержание.
Александр прикрыл глаза, давая понять, что его больше ничто не интересует. Елена, однако, была уязвлена до глубины души.
— Но ты задумался над тем, к чему приведет мой отъезд?
— Да, к сожалению, пришлось подумать, но не держать же тебя силой.
Княгиню опалил гнев. Безразличие Александра показалось ей более оскорбительным, нежели любое другое поведение супруга. Он мог бы накричать на нее, схватить за руку, ударить, бросить на ложе, сломить силой, добиваясь покорности. Может быть, Елена все это стерпела бы, как не раз терпела ее матушка Софья Фоминишна от сурового во гневе супруга. Иван Васильевич многажды наказывал строптивую, высокомерную византийскую царицу за дикие выходки, за побеги из Москвы. В 1480 году, во время наступления хана Ахмата на стольный град, она, одержимая страхом за детей, умчалась с придворными и казной за сотни верст на Белоозеро. Гнев Ивана Васильевича был безмерен. Отроковица Елена слышала свист розг, и запомнила тот день на всю жизнь.
Как отличался безвольный князь от ее грозного батюшки! Заяви Софья подобное в лицо Ивану Васильевичу, он бы и арапник в дело пустил, а потом бы запер в теремах. Знала Елена и то, что, когда волна гнева откатывалась, Иван Васильевич приходил к Софье Фоминишне и просил у нее прощения. И они ласкали друг друга, и дети у них появлялись почти каждый год. «Господи, милосердный, почему ты не даровал мне такую счастливую судьбу? » — взмолилась Елена и направилась к двери. Она шла медленно, надеясь, что Александр остановит ее, спросит о чем-либо. Но сего не случилось, и Елена не сумела одолеть бушевавший в ней гнев. Уже от дверей она подбежала к Александру, схватила его за плечи и, сотрясая, со слезами на глазах закричала:
— Как ты можешь?! Как можешь топтать меня, ежели чтишь законной супругой? Ты лучше ударь меня, накричи, силой заставь покориться твоей воле, но не будь бездушным! Вот уже год ты меня не замечаешь! Вот уже год мы с тобой все еще чужие!
Слезы душили Елену, наконец она зарыдала и бессильно упала на плечо Александра, потом сползла на пол.
В Александре проснулось нечто, похожее на жалость. Он положил ее голову себе на колени и погладил по волосам. Других желаний в нем не проснулось. Он спросил опять-таки с долей безразличия:
— Но, моя государыня, куда же ты уезжаешь? И ты вовсе забыла сказать, что оставишь мне денег. Как же так?
Вновь произнесенное Александром показалось Елене дикой нелепицей. Она приподняла голову, ожидая, что он поможет ей встать. Но ее ожидание оказалось напрасным. Она поднялась, молвила сухо и спокойно:
— По–моему, тебе все равно, куда я уеду, лишь бы денег оставила на пирушки. Ладно, я положу тебе содержание, достойное супруга великой княгини.
Елена снова направилась к двери и вышла. Александр даже не шелохнулся, когда она скрылась за дверью. В его голове вяло перекатывалось одно желание: «Как я хочу вина! Как хочу выпить!» Но и для этого у него не хватало сил. Его безразличие к жизни было похоже на состояние безнадежно больного человека, порвавшего с окружающим миром все нити.
А в трапезной с нетерпением ждали появления великокняжеской четы. Канцлер Монивид стоял у самых дверей, рядом с десятским Карпом. Глаза его сверкали. Чуть позади канцлера стоял епископ Войтех, дальше гетман Радзивилл, граф Хребтович, гетман Гаштольд и еще несколько вельмож, которых Елена знала только в лицо. Все они испугались за Александра, гадали, почему княгиня поставила у дверей стражей. Было вовсе неожиданным для панов, когда Елена появилась перед ними с гордо поднятой головой, глаза ее горели властным огнем, а на лице не было никакого признака, который говорил бы о том, что еще несколько минут назад эта царственная женщина плакала. Никто из вельмож Александра не осмелился остановить ее. Она ушла, оставив их с искаженными недоумением лицами. По пути в свои покои Елена сказала Ксении:
— Иди к своему боярину, вели, чтобы сей же час подготовил мою тапкану и возки в дальний путь. И пусть поднимет в седло полусотню воинов во главе с князем
Ромодановским. Еще передай, что проведем в пути не менее месяца. Да дьяку Кулешину скажи, чтобы пришел ко мне, не мешкая.
— Слушаюсь, матушка–государыня, все так и передам боярину Дмитрию и дьяку Федору.
Вскоре на половине княгини Елены все пришло в движение, начались сборы в дорогу, и закончились они лишь к полуночи. А утром, еще туман покоился над водами и берегами Вилии, солнце еще не поднялось, только заря обозначилась за Вилейкой, ворота Нижнего замка распахнулись, и на мост выехали тапкана, запряженная четверкой серых лошадей, пять крытых возков и несколько повозок с кормом. Весь этот поезд сопровождала полусотня воинов во главе с князем Ильей. В тапкане сидели княгиня Елена, боярыня Ксения и священник Фома. Из вельмож покинули Вильно вместе с Еленой муж Ксении дворецкий Дмитрий Сабуров и канцлер Иван Сапега, которого по воле Александра определили на службу Елене после отъезда ее придворных в Москву. Ехали при ней подьячий Федор Шестка с казной и добрый человек Микола Ангелов для советов на все случаи жизни.
Добрым человеком Миколу прозвали за его нрав. Он был и впрямь сердечный, милосердный, с душой нараспашку и с неуемной жаждой служить людям. Если бы не ум ученого и государственного мужа, этот улыбчивый, голубоглазый, круглолицый волжанин из Рыбной слободы, что на Волге выше Ярославля, так и остался бы добрым человеком. Его ценили при дворе Ивана Васильевича за знание земли русской и ее истории. Он по крупицам собирал о Руси все, что можно было узнать из скупых источников, осмысливал и нес людям. Он и близ Елены оказался лишь по той причине, что государь Иван Васильевич надеялся на его полезную службу дочери, на помощь ей в Литве, как истинной государыне, в ее радении о земле, на которой живут большей частью россияне.
Теперь стала проясняться суть отъезда Елены из Вильно. Это по совету Миколы Ангелова Елена отправилась в долгий путь по державе. Задумана поездка была не случайно и не вдруг. Вместе с Еленой Ангелов готовился к поездке с того самого часа, когда полгода назад, зимним морозным днем накануне Рождества Христова, прибыл вновь ко двору княгини из Москвы. Приехал он под видом лекаря, якобы как человек, который врачевал Елену почти с раннего отрочества. Микола знал во врачевании толк. Он привез с собой десятки глиняных кувшинчиков, махоток с отварами и мазями из целебных трав. Но главное, Ангелов привез с собой толковое знание того, как складывалось великое Литовское княжество. Тогда при встрече он сказал княгине Елене:
— Матушка–государыня, прислан я к тебе твоим батюшкой для просвещения в том, что есть земля Литовская.
— С чем бы ты ни приехал, добрый человек, я рада тебе, как отцу родному. Послужи здесь во благо родимой Руси, — ответила Ангелову Елена и на радостях обняла его.
Так началось служение Миколы Ангелова. Уже на другой день пути, когда поезд Елены непрестанно двигался на юго–восток, Елена позвала Ангелова в свою тапкану. Она отправила боярыню Ксению и отца Фому в возки, сама осталась вдвоем с Миколой. Они помолчали. Елена присматривалась к лицу Миколы, обрамленному рыжей бородкой и завораживающему, потом попросила:
— Вот теперь, когда мы с тобой вдвоем, добрый человек, поведай мне о прошлом державы Литовской. Не скупись на слова, раскрой всю полноту жизни великого княжества.
В глазах Ангелова светилась жажда донести до государыни все, что он знал о земле, по которой они ехали. Однако он не спешил начать беседу. Он искал «нить Ариадны», дабы, взявшись за нее, повести Елену к ясному свету. А для этого ему надо было идти от истоков рождения Литвы. Он так и начал:
— Еще четыре века назад, матушка–государыня, литовское племя было рассеяно по всему балтийскому поморью между устьями Вислы и Даугавы, в долинах реки Неман. Соседями на востоке у литовцев были племена ливов, а по другим рубежам на юг и на запад — славяне. В ту же пору литовцы распались на несколько народов — на латышей, жемгала, еще на жмудь. Отпали от Литвы земли справа и слева, сами литвины остались там, где ныне виленские земли по Неману и Вилии.
— Но это же совсем крохотное государство, — заметила Елена.
— Так и было, — согласился Ангелов. — С запада на восток земли Литвы простирались от Паланги до Динабурга — это шесть дней конного пути. Столько же от Балтии на юг.
— Как же росло Литовское княжество? Почему оно стало таким огромным? Даже Русь ныне меньше Литвы.
— Что уж скрывать… В немалой степени, когда Русь раздирали междоусобные брани удельных князей, мы сами помогли литвинам пойти в рост. В ту пору дорога на запад им была закрыта. Там стоял могущественный Тевтонский орден, и за три века Литва вовсе не приросла западными землями. Потому ее взоры были обращены на восток и на юго–восток, в сторону великой Руси. Вскоре же, на заре двенадцатого столетия, литовцы появились в пределах Полоцкого княжества. Но тогда они не сумели прибрать к рукам все княжество, однако отторгли бреславльские земли, еще малые княжества Гродненское, Новогрудское, захватили города Слоним, Волковыск — почти все земли Белой Руси, называемые в то время Черной Русью. Это было время княжения Александра Невского. Он в ту пору воевал за Новгород, за Псков против немецких рыцарей. Особо литовцы воспользовались слабостью Руси, когда она была под игом хана Батыя.
Речь Миколы Ангелова лилась плавно, ясно. Он рассказывал о предательских походах литовских князей Рынгольда и Миндовга, которые нападали каждый год и отторгали все новые земли от Руси. Они захватили русские города Гродно, Здитов и Пинск.
— Миндовг был жестоким князем, — продолжал Ангелов. — На завоеванных землях русичи стонали от насилия, гибли тысячами. Даже многие литовские князья роптали на него. И был заговор литовских и русских князей. Под Слонимом Миндовга обложили, как зверя, и убили, тело сожгли и пепел развеяли. — Ангелов задумался, будто сам окунулся в прошлое. — После смерти Миндовга наметился распад Литовского княжества, русичи с нетерпением ждали возвращения отечества. Но этого не случилось. Во главе русских князей в Литве тогда стоял полоцкий наместник, обрусевший князь Товтивил. На него были все надежды русичей, но он был коварно убит литовским князем Стройнатом, который и начал княжить. О Боже, какой это был удар для русичей! — воскликнул Микола. — Однако борьба русских и литвинов на том не завершилась. На сторону русских князей встал старший сын убитого Миндовга Войтешек. Он возглавил войско и одержал победу над Стройнатом. Русичи торжествовали…
— Я слышала, что ликование было недолгим, — отозвалась Елена.
— Увы, на радость нашим врагам. Войтешек вскоре тоже был коварно убит, а вот кем, сие до сих пор тайна. И опять литвины единолично правили державой…
Елена слушала Миколу внимательно. Ей надо было знать, как начиналась новая волна завоеваний русских земель литовцами при князьях династии Эйрогала. Все князья этой династии: Лютевер, Витен, Гедимин горели жаждой устраивать перевороты, менять государей, и это им удавалось. Наконец, они добились своего, и на престол встал любезный литовцам князь Гедимин. Его называли в Литве не только великим князем, но и великим воеводой.
— Это он остановил наступление на Литву крестоносцев, — продолжал Микола, — и, к нашей вящей печали, отторг многие земли полуденной Руси. Он продвинулся так далеко, что завоевал землю Берестейскую.
— Добрый человек, а ты не ошибаешься? — перебила Ангелова Елена. — Ведь берестейцы — польские люди.
— Славянские, матушка, и города Берестье, Дорогиничи — российские грады. Гедимин же овладел преогромным Турово–Пинским княжеством, которое больше самой изначальной Литвы. Запомни, матушка: уже при Гедимине три четверти земель Литвы занимала русская народность, — горячился Микола Ангелов.
— Я слышала, что все-таки меньше, — заметила Елена.
— О нет, матушка, Литва — шапка при кафтане. Так-то, родимая. Сто пятьдесят лет назад, как раз при Иване Даниловиче, коего Калитой величали, Русь могла бы отделить кафтан от шапки. Тогда Литва дюже ослабела. Скончался великий князь Гедимин. Его брат не сумел укротить норов сыновей усопшего. Их было восемь. Как встали они на уделы, так Литва и рухнула. Но ни Иван Калита, ни его послы ничего не сделали, чтобы отобрать исконные русские земли у Литвы. А тут и распад на уделы был недолгим. Нашелся в Литве князь с железной волей и таким же кулаком — один из восьми сыновей Гедимина. Имя ему Ольгерд. Он был православным христианином и женился на православной витебской княжне Христине. Ольгерд потребовал от братьев полного подчинения ему. Всякие попытки бунтовать жестоко пресекал. Два брата, Наримант и Явнутий, бежавшие из Литвы к рыцарям, были схвачены, заточены в подземелье, там и преставились…
Слушая доброго человека Ангелова, Елена убеждалась в том, что ее желание добиться воссоединения русских земель с отчиной никем из умных людей не может быть осуждено. Она часто смотрела в окно тапканы и все ждала, когда же, наконец, ступит на родную землю. Почувствует ли она это? Ведь тут, в лесных просторах, не сохранились рубежи, обозначающие державы. Теперь они смещены за Смоленск, под Вязьму. А на юге они где-то за Киевом. «Господи, какая страсть! Сколько россиян живет под чужедержавцами!»
Кони бежали ровно и убаюкивали. В какие-то мгновения Елена проваливалась в дрему. Микола Ангелов увидел это, понял, что пора прекратить беседу, и умолк. Елена не заметила этого. Сморенная усталостью минувшей бессонной ночи, она уснула.
Через несколько часов, когда Елена уже выспалась, утолила голод и вновь попросила Ангелова продолжать рассказ о прошлом Литвы, поезд княгини догнал конный отряд литовских воинов во главе с самим гетманом Николаем Радзивиллом. Слуги Елены вместе с воинами только что начали ставить шатры на высоком берегу Немана, верстах в пятнадцати от Новогрудка, когда к лагерю на берег реки вылетела конная сотня литовских воинов. Елена в окружении приближенных стояла на берегу и любовалась заречными далями. На сердце у нее было легко и радостно: кони примчали ее тапкану на русскую землю. Литва, которая пока ничем не согрела ее, осталась позади. Елена понимала, что это лишь ее благие домыслы, и появление гетмана Радзивилла развеяло ее радужные грезы. Гетман спешился и подошел к княгине.
— Государыня, уделите мне немного времени наедине, — попросил он.
Красавец гетман смотрел на Елену непринужденно и несколько свысока. Тайные мысли его были грешны. Он-то обуздал бы эту дикую русскую «лошадку». Елена поняла его внутреннее состояние, усмехнулась и сухо ответила, глядя на него холодным взглядом:
— Гетман, не обессудьте. У меня к вам одно пожелание: или вы говорите в присутствии моих приближенных, с чем приехали, или я благословляю вас в обратный путь.
— Но это тайна, государыня, как можно при всех! — заявил гетман.
— Вот и возвращайтесь со своей тайной в Вильно. — Елена отвернулась от Радзивилла и подошла ближе к крутому берегу.
Николай Радзивилл в душе преклонялся перед Еленой, не раз думал, что великий князь Александр недостоин этого сокровища. Но он всегда оставался гетманом — военной косточкой — и, получив повеление великого князя вернуть государыню в Вильно любой ценой, шел к исполнению его воли без сомнений. Поэтому он произнес то, что так или иначе станет ведомо приближенным Елены:
— Моя государыня, хорошо, я нарушу повеление государя, скажу открыто. Великий князь Александр, ваш супруг, просит вас вернуться в стольный град. К сожалению, выбора у вас нет, — и гетман сделал выразительный жест в сторону сотни воинов.
— Я так и поняла, гетман, что вы способны на насилие.
— Но к этому меня вынуждают, — ответил Радзивилл.
Елена смотрела на гетмана Николая спокойно. Ее красивые губы затаили насмешку. Она представила себе, какое повеление дал гетману государь, если послал с ним сотню воинов, и удивилась столь опрометчивому решению Александра. «Неужели он считает, что может заставить меня силой исполнить его прихоть? » — подумала Елена. Радзивиллу она сказала:
— Вы, вельможный пан, пошлите к великому князю гонца, и пусть он передаст, что я готова подождать государя в Новогрудке. Там вместе и решим, возвращаться мне или нет.
— Но, государыня, надо мною довлеет повеление великого князя. Поймите меня, — настаивал Радзивилл.
— Нет и нет, не ждите, что я пойму вас, гетман. Потому вы свободны.
Елена направилась к шатру, за нею потянулись придворные.
— Государыня, я прошу остановиться и выслушать меня, — почти прокричал озадаченный гетман.
К Радзивиллу подошел канцлер Иван Сапега и сказал ему:
— Вельможный пан, исполни волю государыни, и это сойдет тебе в прибыток.
Однако гетман не внял совету канцлера. Он знал, что за повелением великого князя стояли паны рады, канцлер Монивид и епископ Войтех. Это была их воля. Они прежде всего хотели вернуть Елену в Вильно. Они видели в ее отъезде опасность для себя.
— О чем ты говоришь, пан Сапега? Это воля не только государя, но и всех властных, — в сердцах произнес Радзивилл.
— А ты подумай, подумай, вельможный пан, сдержи свой порыв и послушай меня.
Иван Сапега осмелился взять гетмана за локоть и мягко, но настойчиво, попытался увести его к берегу реки.
