О смерти сестры Вышеславы Олег узнал от Феофании, вернувшись в Тмутаракань.

Покуда Олег ходил с войском в Польшу и на булгар, Феофания побывала в Киеве, куда добралась вместе с караваном торговых судов. С купцами же она проделала и обратный путь до Тмутаракани.

Этот поступок удивил и рассердил Олега: он знал о беременности жены, которая отважилась на столь не близкое путешествие.

- Коль ты о себе не печёшься, то хотя бы о будущем младенце подумала, - недовольно выговаривал Олег.

Феофания на укоры отвечала: ей наскучило сидеть затворницей в княжеском дворце. Она дальше Херсонеса никуда не выбирается, хотя живёт в Тмутаракани уже пять лет.

- Ты давно обещал показать мне Киев и Чернигов, - молвила Феофания. - Я долго ждала обещанного, покуда не решилась сама добраться до Киева. И не жалею о содеянном.

Олег мрачно слушал восторги Феофании по поводу всего увиденного. На неё произвёл благоприятное впечатление не только сам Киев, подобно Царьграду раскинувшийся на холмах, но и великий князь, который свободно владел не только греческим, но и немецким, английским и французским языками. Феофания и сама неплохо знала немецкий и французский, поэтому образованность Всеволода Ярославича была ей особенно приятна. Она также восхищалась его скромностью: понимает по-венгерски, по-польски и по-половецки, однако не считает себя смышлёным в этих языках из-за неумения свободно на них изъясняться.

Ещё Феофания была просто поражена огромным количеством книг. По её мнению, даже в императорской библиотеке в Царьграде книг меньше, чем у великого киевского князя.

- Всеволод Ярославич необычайно начитанный человек. Он так много знает. Мудрость веков, почерпнутая из книг, уместно и колоритно вплетается в его речь.

- Представляю, сколь глупым и грубым кажусь тебе я, имеющий всего-то три сундука с книгами, - произнёс Олег с лёгкой язвинкой в голосе. - Ты прости уж меня недостойного, лада моя, что я не разумею по-английски да по-французски.

- Я вовсе не осуждаю тебя за это, милый, - Феофания не обратила внимания на его язвительность. - Я знаю, что ты прежде всего воин в отличие от своего дяди…

Это замечание ещё больше рассердило Олега:

- Ах, вот как! Стало быть, я всего лишь воин, а мой дядя - прирождённый правитель. Ему, выходит, княжеская шапка к лицу, а для меня и шлем сгодится. Благодарю, супруга! Вижу, не зря ты съездила в Киев. Опутал тебя Всеволод Ярославич своими умными словесами.

- Ну, не сердись, Олег, - попросила Феофания. - Всеволод Ярославич мудрее тебя и возрастом старше. С годами и ты обретёшь большую мудрость. Всему своё время.

- Это небось тебе дядюшка мой наговорил, - Олег хмуро взглянул на жену.

- Нет, это моё мнение. Признаюсь, я была в душе настроена против Всеволода Ярославича, памятуя твои прошлые скитания. Но после встречи и после бесед я больше не испытываю к нему неприязни. Ведь в былой вашей вражде был боле повинен Изяслав Ярославич. Разве не так?

- Не так, - огрызнулся Олег. - В ту пору дядья мои одинаково были настроены против меня. Негоже Всеволоду Ярославичу чернить покойного и обелять себя как эдакого миротворца. Я-то помню, как дядья стояли против меня в сече у Нежатиной Нивы.

- Незачем ворошить прошлое. Ныне Всеволод Ярославич очень дорожит дружбой с тобой.

- Ещё бы не дорожил при моей-то силе! - Олег зло усмехнулся…

Ни Феофания, ни Олег не догадывались о том, что трещинка, возникшая между ними после этой беседы, в скором времени превратится в пропасть.

Олег был раздражён тем, что Феофания при встрече со Всеволодом Ярославичем ни разу не заговорила о Чернигове. Затем ему не понравилось, что жена, родив столь долгожданного сына, решила назвать его Всеволодом. Олег остался недоволен выбором имени для сына, но переубедить Феофанию не смог.

В их супружестве с самого начала чувствовалось некоторое преобладание Феофании, которая всегда умела настоять на своём. Ослеплённый любовью 1С ясене, Олег не считал уступки ей чем-то постыдным для себя. Но на этот раз, уступая, Олег поставил непременное условие: следующий сын будет назван Романом в честь его брата. Феофания без колебаний согласилась…

Тем временем череда смертей, случившаяся в Польше, свела на нет все усилия русских князей, пытавшихся укрепить своё влияние на трон Пястов.

Всего через полгода после смерти Вышеславы были отравлены во время пира Мешко и его жена Евдокия. Наследником польского князя объявили малолетнего Болеслава, рождённого Владиславу Герману его первой женой, дочерью чешского князя Братислава. Теперь подле трона подвизались немцы, приехавшие в Польшу вместе с новой женой Германа, доводившейся сестрой германскому королю.

Святополк Изяславич потребовал от Всеволода Ярославича решительных мер, а именно нового вторжения в Польшу, дабы наказать тех польских можновладцев, которые, оглядываясь на Германию, осмелились отравить Мешко и Евдокию.

Между тем Всеволод Ярославич настолько увяз в распре с Ростиславичами, продолжавшими покушаться на волынские земли, что и слышать не хотел о новом вторжении в Польшу. Отвечая отказом Святополку, Всеволод Ярославич писал, что поляков за их подлость накажут поморяне, которые ныне вновь обратили мечи на своих извечных недругов. Дела у Владислава Германа стали столь плохи, что он, по слухам, собирался со всем своим двором бежать к германскому королю.

«Ежели не Бог, то Сатана ныне мстит полякам мечами язычников, - писал Всеволод Ярославич в Новгород. - Чаю, скоро вновь узреём в Киеве польских послов со сладкими речами и униженными поклонами, токмо не дождутся ляхи нашей милости. Об убиенной же сестре твоей я велел отслужить панихиду в Десятинной церкви. Крепись, сын мой, ибо сказано в Писании: «Через страдания плотские и душевные укрепляет нас Господь в вере».

Олега же не трогали беды поляков. Ему были безразличны и склоки великого князя с Всеславом Полоцким и Ростиславичами. Он был обуян одним-единственным стремлением проучить волжских булгар за их дерзость.

В начале лета полки Олега, усиленные половецкими отрядами, подошли к Рязани, где соединились с дружинами Давыда и Ярослава.

К тому времени Матильда родила сына, которого её супруг назвал в честь отца Святославом. Она тайком поведала Олегу: рождённый сын есть плод их прошлогодней тайной страсти. Ещё Матильда призналась, что, если бы не ключница Чаруша с её дружеской чуткостью, она сошла бы с ума от столь долгой разлуки с Олегом.

Войско братьев Святославичей вступило на землю Волжской Булгарии в конце июля. Пешая рать двигалась по Волге на ладьях, конница шла вдоль берега реки. Булгары встретили Святославичей и их половецких союзников, собрав все свои силы.

В тяжелейшей двухдневной битве булгары были разбиты. Олег преследовал врага с жестокой радостью в сердце. Убитых булгар считали сотнями, пленных - тысячами. Русичи и половцы устремились к вражеским городам. Полагая, что основное войско булгар уничтожено, Олег и его братья разделились. С Олегом остались половцы осаждать столицу - город Биляр. Давыд с полком окружил город Булгар. Ярослав со своими рязанцами подошёл к городу Сувару. Дабы укрепить воинство младшего брата, Олег дал Ярославу отряд половцев.

Половцы-то и примчались на своих резвых лошадях к осаждённому Биляру с известием: булгары, сделав вылазку, разбили под Суваром войско Ярослава. Такая же участь постигла под Булгаром и Давыда, который совершенно растерялся во время вражеской вылазки, совершенной темной ночью.

Олег оставил Биляр и бросился на помощь братьям. Булгарский военачальник Килсар действовал ловко и смело. Сначала он заманил в ловушку половцев, увлёкшихся грабежом булгарских селений по берегам реки Камы, затем неожиданно напал на войско Олега и обратил в бегство всю его пехоту. Лишь благодаря железной стойкости конных полков удалось отбросить воинов Килсара.

После таких неудач Давыд и Ярослав совсем упали духом, настаивая на возвращении домой. Олег же упрямо стоял за продолжение войны, считая для себя делом чести победить булгар. Однако разлад среди половецких ханов вынудил его прекратить войну.

В конце концов Олег сам увяз в половецких склоках, пытаясь сподвигнуть степняков к новому вторжению. Он всю осень провёл в половецких станах, перекочёвывавших с летних пастбищ на свои зимние стоянки. Ханы относились к Олегу с неизменной благосклонностью: он знал их язык и обычаи. Однако от нового набега на булгар предводители донских половецких орд наотрез отказывались. Самый могущественный хан Шарукан подговаривал своих соплеменников к набегу на Переяславское княжество, где сидел юный Ростислав Всеволодович. Прочие ханы более склонялись попытать счастья с Шаруканом, нежели с Олегом.

Из лукоморских половцев воевать с булгарами согласился лишь хан Осолук, но и тот выдвинул условие: Олег должен взять в жены одну из его дочерей. Осолук давно знал Олега, вместе с ним хан ходил походом на Русь в пору, когда Олег с братом Романом пытались силой отнять Чернигов у Всеволода Ярославича. С той самой поры хан Осолук и возымел желание породниться с Олегом, который, по его мнению, обязательно должен был стать первым князем на Руси благодаря своей храбрости и настойчивости в достижении цели.

Олег согласился взять в жены одну из дочерей Осолука при условии, что сам выберет кого захочет. Хан не стал возражать. У него было пять незамужних дочерей. Все были рождены хану его младшими жёнами. От трёх старших жён у Осолука было три сына и ещё четыре дочери, уже выданные замуж за половецких батыров.

- Сыновей у меня мало, князь, - сказал Олегу Осолук, - поэтому я разборчив в выборе мужей для своих дочек. Ведь зятья по степному обычаю как сыновья для тестя.

Олег остановил свой выбор на шестнадцатилетней Тухруз. Она единственная из дочерей не опустила взор перед ним и глядела прямо в глаза во время смотрин, словно говоря: «Выбери меня, князь. Не пожалеешь!»

Олег выбрал Тухруз, которая была не только смела, но и красива. Впрочем, все ханские дочери были обворожительно прелестны, но лишь в Тухруз Олег почувствовал сильный характер и явную симпатию к нему. Вскоре Олег узнал: Тухруз является любимой дочерью хана Осолука, который готов дать за ней неслыханно щедрое приданое.

- Самым лучшим приданым, хан, будет твоя конница, - сказал Олег во время пышной трапезы, знаменовавшей помолвку русского князя и половецкой хатунь.

- Узнаю Олега Святославича! - Осолук подмигнул своему брату Кутушу. - Я не забыл своего обещания, князь. Шесть тысяч моих батыров на быстрых конях пойдут за тобой, куда пожелаешь.

- Мы сами пойдём за тобой, князь, - добавил Кутуш, поднимая короткий рог с кумысом. - За наши победы!

Перед обрядом крещения ханской дочери Олег согласился участвовать в половецком свадебном обряде. Жениху предстояло не только догнать невесту в гонке верхом на конях, но и одолеть её в поединке, управляясь лишь плетью и арканом. Олег показал родственникам своей невесты, что он не только уверенно справляется с полудиким степным жеребцом, но и неплохо кидает волосяной аркан.

Далеко не все из старших дружинников одобрили женитьбу своего князя на дочери хана Осолука, но только Регнвальд осмелился на откровенный разговор об этом.

- Что ты творишь, княже? - молвил Регнвальд Олегу, оставшись наедине с ним. - Одумайся, пока не поздно.

- Поздно, - Олег вздохнул. - Пусть по христианскому обряду Тухруз ещё не супруга мне, зато по степному обычаю мы отныне муж и жена.

- Зачем тебе эта половчанка? - недоумевал Регнвальд. - И это при живой-то жене. Думаешь, Феофании это понравится?

- Мне нужна не дочь Осолука, а его конница, - сказал Олег. - Ты же знаешь, Регнвальд, что без сильной конницы булгар не одолеть. А я должен их одолеть! Феофания не глупа и поймёт меня, коль захочет.

- Вот именно, коль захочет, - буркнул Регнвальд.

Вновь присоединившись к Олегу после его возвращения из ромейского плена, воевода питал большую симпатию к Феофании. Она казалась ему не просто восхитительной женщиной, но прежде всего самой подходящей спутницей жизни для Олега. Феофания не только рожала мужу детей, она и помогала ему в управлении Тмутараканью. Имея могущественных родственников в Царьграде, Феофания могла влиять на императора ромеев, который был заинтересован в дружбе с её супругом.

- Алексею Комнину вряд ли понравится, что, имея такую замечательную жену, ты взял в супруги какую-то половчанку, - выговаривал Регнвальд. - Что с тобой, князь? Стоит ли победа над булгарами дружбы с императором.

- Какое дело Комнину до того, кого я ввожу в свою опочивальню, - огрызнулся Олег. - Я правлю сам по себе и в его воле не хожу!

- Одно дело вводить в опочивальню наложницу, другое заводить вторую жену, - возразил Регнвальд. - У христиан такого обычая нет и не было.

- Прадед мой Владимир Святой кучу жён имел, но никого из иноземных государей это не коробило. Повторяю, мне нужна половецкая конница для войны с булгарами. Только ради этого я женюсь ныне на Дочери хана Осолука, - подытожил Олег.

Но Регнвальд оказался прав в своих опасениях. Феофания была возмущена.

- Мне обидно сознавать, что в наших отношениях для тебя не оказалось ничего святого. Ты взял жены половчанку, переступив не только через христианский обычай, но и через мою любовь к тебе, - сказала она Олегу. - Ты помешался на войне с булгарами. Но только ли в этом дело? Думаешь, я не знаю, от кого родила дочь хазаринка Забава, которую ты держишь при себе из-за сына, рождённого ею от твоего покойного брата Бориса Вячеславича. Ты охладел ко мне, Олег.

Олег слушал в мрачном молчании. Действительно, за последние два года он чаще сходился на ложе с рабынями и с той же Забавой, нежели с Феофанией.

Причиной тому были частые разлады. Будучи натурой пылкой и незаурядной, Феофания могла доказывать супругу свою правоту и на конной прогулке, и за столом в трапезной, и в постели. Влияние её на государственные дела было таково, что иной раз Олег узнавал о свершённом от своего огнищанина или секретаря, заведующего перепиской с иноземными государями. Никому в свите Олега не приходило в голову подвергать сомнению правильность сделанного Феофанией, будь то отправка послов, закладка нового храма или строительство боевых кораблей.

Олег не мог не согласиться: все начинания Феофании были во благо Тмутаракани. Но ему все больше не нравилась зависимость от Империи ромеев, которая проявлялась в присылке из Царьграда священников всех рангов в храмы и монастыри Тмутараканского княжества. Автокефалия тмутараканской епархии не столько ставила её в независимое положение от киевского митрополита, сколько привязывала к константинопольской патриархии. И это было отчасти сделано Феофанией, умеющей навязывать Олегу своё мнение.

Своё равноправие во власти над Тмутараканью и зависимыми от неё землями Феофания доказывала и тем, что именовалась архонтиссой тмутараканской и корчевской. Она имела даже собственную печать с гербом Тмутаракани, на которой стояла надпись по-гречески: «Архонтисса Матрахии, Зихии и всей Хазарии». Этой печатью Феофания пользовалась столь же широко, как и Олег своей, на которой была примерно такая же надпись по-русски: «Архонт Михаил, повелевающий Матрахией, Зихией и всей Хазарией». Михаилом Олег был назван при крещении.

Феофания не желала слушать никаких объяснений Олега, настаивая на том, чтобы он отослал половчанку обратно к её отцу. В этой размолвке она позволила себе даже откровенную грубость, сказав мужу, что согласна делить его с крещёной хазаринкой Забавой, но не с дикой язычницей, пропахшей дымом костров.

Олег, вспылив, наотрез отказался расставаться с Тухруз. Это противостояние почти три месяца держало в напряжении всю Тмутаракань. Особенно переживали греческие и хазарские купцы, благоволившие к Феофании за её заботу о процветании торговли между Таврикой и столицей ромеев. Регнвальд при всяком удобном случае как мог увещевал Олега.

Во время одной из бесед Олег даже накричал на него, будучи во хмелю.

- Ежели хочешь знать, воевода, не нужны мне ни гречанка, ни половчанка, - заявил он оторопевшему Регнвальду. - Глаза б мои не видели обеих! Томлюсь я по Матильде, жене моего брата Ярослава. О ней все думы мои.

Регнвальд, видевший Матильду и считавший её глупой и некрасивой, не остался в долгу:

- Сдурел ты, княже. Начисто с ума сдвинулся! Да рядом с Матильдой и Осолукова дочь чистая пава, не говоря уже о Феофании. После таких слов я с тобой, дурнем, и разговаривать-то не хочу.

Регнвальд ушёл, в сердцах хлопнув дверью.

А неделю спустя, видя, что Олег не намерен уступать, Феофания объявила: она расстаётся с ним навсегда. Забрав дочь и оставив Олегу сына, гордая гречанка взошла на корабль и отправилась в Константинополь.

Множество тмутараканского люда пришло на пристань попрощаться. Женщины не скрывали слез, мужчины кланялись в пояс. Тмутараканские купцы и священники продолжали уговаривать Феофанию остаться, даже когда она уже ступила на корабельные сходни.

Олег не пришёл на пристань. Стоя на высокой дворцовой башне, он смотрел на караван из двадцати торговых судов, среди которых выделялась хеландия под красными парусами. Это было посыльное ромейское судно, прочное и быстроходное.

Командир этого корабля не раз выполнял поручения Феофании. Ныне хеландия увозила из Тмутаракани бывшую архонтиссу Матрахии, Зихии и всей Хазарии.