Размышляя о Тохтамыше, Мамай недооценивал его силу.

У правителя Синей Орды были на Москве свои люди, доносившие обо всем, что там делалось. Под видом торговцев, ремесленников, толмачей жили они в районе Балчуга и Ордынки - дороги на Орду, к югу и юго-западу от Кремля. Ранее их поселения группировались вокруг баскакского двора, но митрополит Алексий баскаков потеснил с чудного места и основал Чудов монастырь.

Внизу монастыря находилось урочище Чертолье, овражистое и буерачное, заросшее лопухами и лебедой.

За два месяца до того дня, когда Мамай ездил на правый берег Итиля к Фериборзу, в одном из оврагов подмосковного Чертолья произошел разговор.

…В овраге протекал ручей. В одном месте ручей сильно расширялся и образовывал озерцо. Вокруг него трава была выбита копытами диких животных, приходивших сюда на водопой. Две лошади, уткнувшие морды в воду, нет-нет да и поводили боками и косили по сторонам фиолетовыми зрачками глаз - чуткие ноздри ловили запах волков.

Два человека сидели на пригорке под прикрытием огромных лопухов чуть выше ив, полощущих свои ветви в воде. На головах малахаи, ноги обуты в одинаковые по цвету сапоги на мягкой подошве, без каблуков. Впрочем, цвет сапог определить было трудно, они густо покрылись дорожной пылью.

Судя по одежде и языку, на котором люди говорили между собой, они должны были быть ордынцами. Но на ордынца походил только один, второй - узконосый, до черноты загорелый, смахивал на индуса или персиянина.

- Фериборз, мы знаем, что ты маг и прорицатель. Мы ценим тебя за верную службу, - говорил ордынец, поигрывая камчой. - Но я считаю, что лучше всяких прорицаний неоспоримые истины. А они нам стали известны, и ты должен донести их до уха светлейшего Тохтамыша. Пропускная пайцза при тебе?

- Да.

- Хорошо. А известно нам стало вот что: зимой князь Дмитрий вместе с двоюродным братом Серпуховским и Пересветом, присланным из Троицкой обители, со своими дружинниками под видом иноков ездили на Рясское и Куликово поля. И выбирали они место не для игры в городки. Знаешь, у русов есть такая игра: кладут в фигуры березовые чурки, а потом бросают дубовой, обитой железом палкой по этим фигурам - чурки летят по сторонам. Мне нравится эта игра… Значит, не сомневается московский князь, что пойдет на него Мамай, этот выскочка. Ух, попадись он мне, - сверкнул глазами ордынец и хлестнул камчой по зеленому листу лопуха, развалив его пополам. - Я, племянник великого Тохтамыша, истинного потомка Потрясателя Вселенной, вынужден жить со всяким сбродом на Москве, пропахшей торфяными дымами, и быть соглядатаем… - он остановил рукой собеседника, пытавшегося что-то сказать. - Молчи, индус, ты ведь тоже шпион, выдающий себя за иранского мага и прорицателя… И тоже вынужден прозябать на чужбине не по своей воле. Знаю.

Лошади, напившись, замотали головами, отгоняя назойливых мух.

- Мы, как дервиши, скитающиеся по пустыне жизни, - продолжил ордынец, - как русские иноки, но без посохов… Иноки, прежде чем ступить на незнаемое место, посохами пробуют, где лучше поставить ногу. Вот московский князь и его брат зимой и прощупывали посохом, присланным попом Сергием, будущую дорогу к битве. И еще нам стало известно, что были их люди у рязанского князя, и тот прислал с одним на Москву грамоту. Содержание её нам неведомо, но мы знаем человека, который её доставил. Думаем его изловить. Можно только догадываться, о чем это послание. Может, рязанский князь хочет воевать вместе с Москвою против Мамая?! Это было бы нам на руку. Тогда Мамай не устоит, и наш повелитель сядет в Золотой Орде, - ордынец сунул камчу за сапог. - Ты, Фериборз, шамань Мамаю, вари из мухоморов и бирючьих ягод свою сому, трави его и толкай идти на урусов… Как только Синяя Орда завоюет Русь, мы пошлем свои тумены туда, куда не хаживал даже сам Потрясатель, - в Индию, на твою родину, и эти тумены поведу я, Акмола, - гордо вскинул голову племянник Тохтамыша. - И когда я завоюю эту страну, то посажу в ней эмиром тебя. А сейчас в путь, Фериборз, и помни, что я тебе сказал…

Подозвав коней, спустившихся в поисках сочной травы чуть ниже водоема, ордынец и индус вскочили на них и пустили галопом по направлению к Москве-реке. Вдруг Акмола осадил лошадь и показал рукой спутнику: заверни за высокое раскидистое дерево.

- Слышишь конский топот? - прошептал племянник Тохтамыша. - Переждем.

Из-за высокого лесистого берега Москвы-реки вскоре появилось двое всадников. Они оживленно о чем-то говорили. Приглядевшись, Акмола узнал московского князя и его брата Серпуховского. Многое бы он отдал, чтобы узнать, о чем шел разговор. Но сзади, чуть поодаль, скакали дружинники, и, чтобы не быть обнаруженными, Акмола и Фериборз поворотили коней, прячась за кустами, и спустились опять к оврагам Чертолья.

Дмитрий Иванович с Владимиром Андреевичем говорили об ученых людях и о пророчестве.

- Отца твоего, Владимир, я почти не помню. Мне было три года, когда он умер, а ты родился спустя девять дней после его смерти. Но сказывали мне, что Андрей Иванович дружил с боярином Михаилом Фрязиным… На Руси людей заморских всегда именовали фрягами, от слова «фря», заносчивый. А Михаил действительно очень был заносчив. Тебе, Владимир, повезло, ибо у него на службе состоял ученый грек Деодонт; который и выучил тебя всяким премудростям- и языку эллинскому, и истории римлян. Я в этом тебе, брат, завидую… Расскажи-ка еще раз о пророчице римской, о которой беседовали, когда прервал нас Боброк-Волынец…

- Я вчера о двух тебе, Дмитрий, поведал. О той, что царю Тарквинию Гордому книги продавала?..

- Хочу услышать о той, которая во всем черном ходила, а перед собой катила яблоко, звездами украшенное, и опиралась на меч, вынутый из ножен…

- А-а-а, это Сивилла именем Ерифреа… Может, брат, ты хочешь запомнить её пророчество? Тогда слушай.

- Когда жила-то она?

- О-о, брат, во времена далекие. Еще за полтысячи лет до битвы при Трое. Она эту битву тоже предсказала и предрекла поражение греков…

- Битву, о которой слепец миру поведал?

- Да, Гомер…

- А как же Ерифреа узнала о безбожных татарах? Тогда ведь их и в помине не было.

- На то она и пророчица…

- «Поразит вас всех махметанов, поганов, и оружием креста царства и стран ваших возодолеет»… - повторил великий московский князь. - Так Сивилла не только победу над погаными предсказала, но и возникновение православной веры… Креста царства! - воскликнул Дмитрий Иванович, довольный своим открытием.

- Думаю, что не совсем это так, брат мой, - возразил Серпуховской. - Под «оружием креста царства» пророчица подразумевала мученичество. Ведь первых христиан римляне распинали живыми на крестах и оставляли умирать в страшных мучениях…

- Такое они сделали и с Иисусом Христом…

- Верно… Через мученичество, которое мы претерпели от Орды за более чем сто сорок лет, мы и добудем победу. Вот что имела ввиду Сивилла Ерифреа…

- Владимир, а ты умница.

- Я, брат, люблю читать книги, а книга - это живой родник мудрости и учености. В науки вникаю, занимаюсь богословием… Дружу с проповедниками, чернецами. Они-то и есть умные люди…

Приблизившись к слободке, располагавшейся на подоле возле реки Неглинной, князья увидели множество людей, работавших на полях и огородах. Одни корчевали пни, другие жгли хворост, третьи, понукая лошадей, шли за сохой.

А у реки целина посвистывала на сильном весеннем ветру густыми травами.

- Экое многолюдство! - с восхищением сказал Серпуховской, взглянув на Дмитрия.

Тот прикрыл рукой, будто от солнца, повлажневшие глаза и потеребил бороду, уже начавшую серебриться.

Понимал великий князь, что многолюдство в его вотчине - это богатство и сила. Люди нужны были Москве. И они приходили от разорившегося князя-соседа, как правило, безлошадные, нищие, оборванные. Дмитрий Иванович всех принимал, сажая на запустошенные земли. Выделял, не жалея, из казны на постройку двора и на обзаведение «полем», освобождал на срок до трех лет от оброка и иных повинностей.

Пять-шесть дворов, возникших таким образом, составляли новую слободу. А по истечении «вольного» срока слобода не только начинала возвращать полученную ссуду, но и платить, как и большинство черного тяглового крестьянства, всевозможные налоги и, когда нужно, выставлять людей для ратных дел.

Закабаление крестьян даже и при добром князе происходило жестокое, но куда было податься обездоленному люду?! В кабалу шли сами, ведь надо же было кормить себя и свою семью…

Князьям бросился в глаза здоровенный детина в расстегнутой до пупа рубахе, который железным ломом, толщиной с полруки, выворачивал из земли дубовый пень. Ему подсоблял белоголовый статный старик с обнаженной грудью, заросшей волосами, на которых серебрились капельки пота.

- Бог в помощь! - сказал Владимир старику, заметившему раньше, чем детина, великих князей.

Старик ткнул парня в бок кулаком:

- Кланяйся!

Тот не спеша оставил лом и неумело ткнулся в землю. Старик же лишь согнулся в спине и ответствовал:

- Спасибо на добром слове.

- Кто такие? - улыбаясь, спросил Дмитрий Иванович. - И откуда?

- Холопищевы мы, - степенно произнес старик. - А пришли, великий князь, из Костромы. Дюже там земли худые…

- Неужто на Москве лучше? - усмехнулся Серпуховской.

- Знамо, лучше. И вольготнее тут…

- А ты что молчишь? - спросил великий московский князь детину. - Зовут тебя как?

- Я-то… Я как тятя… А зовут Григорием.

(В эту минуту никто не мог предугадать, что на Куликовом поле именно он, Григорий Холопищев, и его земляк Федор Сабур найдут израненного великого московского князя под белой березой…)

Отъехав, князья переглянулись. Дмитрий вздохнул:

- Молодцы!

- Брат, за устроительство слободок спасибо тебе. Сам говоришь - молодцы эти переселенцы… Для нашего княжества они теперь не только ратаи, но и ратники.

- Хвалишь меня, Владимир, зря. Повелось сие устроение, я думаю, с того дня, как Москва была основана. Работные люди всегда были надобны. Не с дружиной же князь Юрий Володимирович Москву начал строить?! А где было взять работных людей, чтобы её восстановить, когда Глеб Рязанский по наущению своего тестя, новгородского князя, двести лет назад сжег Москву?! - воскликнул Дмитрий Иванович. - Так что сие устроение не мое. Время так распорядилось…

- Значит, распря наша с Рязанью давно началась, - задумчиво произнес Владимир Андреевич. - Но, думается мне, что сейчас Олег Иванович не пойдет против нас с Мамаем. Не должен. Сообщил же он нам, как склоняли его идти на Русь ордынские послы… И надо отписать ему грамоту, чтобы призвать к здравому смыслу. А отошлем с Карпом Олексиным, который нам послание от князя рязанского доставил.

- Это тот, которого ты отправил соглядатаем на Рязань вместе со своим дружинником Стырем?

- Да, он.

- А что с Игнатием?

- Пока ни слуху, ни духу. Рязанские послы воротились из Орды, но с ними Стыря не оказалось… Послал-то его Олег - хитрая бестия - к Мамаю вместе с ними. Пусть Олексин заодно и проведает, что со Стырем приключилось.

- Жалко Стыря, если пропал. Но сейчас не о нем речь, - сказал Дмитрий. - Есть солидный сом, который живет на дне темного омута, есть и зубастая щука, которая не спит и тоже охотится… Ты знаешь, брат, о ком я говорю. Думаю, что если Олег не пойдет с Мамаем, то и Ягайло - князь литовский - тоже.

Некоторое время ехали молча. Вдруг Дмитрий Иванович оборотился к Серпуховскому:

- Муж ученый, скажи, почему и река, и град, - показал он рукой назад, - Москвою зовутся?

- А вот почему. Один постаревший и ослабевший богатырь, некогда могучий, гроза всех ворогов земли Русской, возвращался из Киева домой. В пути его настигла смерть. Похоронили на берегу реки. И вот из могилы послышались слова, будто вздох шел: «Надо мощь ковать!»

И второй раз «мощь кова…». И в третий «Мос…кова». Так и появилась: Москва.

- Ты это к чему, Владимир? «Надо мощь ковать». Да, надо… А чтобы нам время выиграть, отправим с великими дарами к Мамаю наше, московское, посольство. И пусть во главе его станет Захарий Тютчев. Он ведь не только с честью посольство правит, но и зорко все подмечать умеет, - закончил разговор Дмитрий Иванович.