Глава. XV Новгород. 1218 г

Никита узнал, что произошло с его дядей Михаилом и теткой Зиновией. Но куда делись Пелагея и маленький Олекса — выяснить так и не удалось. По всему выходило, что Пелагея, спасаясь от голодной смерти, убежала из Новгорода. Куда она могла убежать? Из города бежали многие — к родне, живущей где-нибудь в более сытых местах. А если просто так уходить — куда глаза глядят? Никита не мог поверить в то, что Пелагея решилась на такое с младенцем на руках. Он сильно подозревал, что подалась жена к своим сородичам, на север. Но если так, то почти не оставалось надежды, что они живы: добраться до Чуди ей, голодной и беззащитной, было невозможно.

Все же он надеялся. Скучал по жене. Скучал по сыночку, которого так мало выпало ему понянчить. На Торгу или просто на улице, увидев гостей из северных земель — их легко было угадать по одежде, да и по лицам, — всегда подходил к ним, расспрашивал: не встречалась ли им женщина с ребенком? Им много кто встречался. В тот год по всем дорогам шли и шли отощавшие, бесприютные люди. Разве всех запомнишь?

Никита испросил у князя разрешение строить дом на том месте, где было подворье дяди Михаила, где был когда-то и его собственный дом. Ему казалось, что хорошо будет, когда жена Пелагея с подросшим Олексой вернутся в Новгород и найдут свой дом на привычном месте. Ну — и самому ведь надо было где-то жить. На детинце строиться Никите не хотелось, да и не дали бы: невелик боярин.

Ладно, что успел разрешение получить. В тот год, когда князь Мстислав вернулся в Новгород, там начали много строить. Софийская сторона, сильно пострадавшая от пожаров, заново поднималась из пепла. Мог кто-то и на Михайловой пепелище построиться — поди потом разбирайся, не ломать же. А так Никита всех опередил.

У него средств на дом вполне хватало: после удачного похода в суздальскую землю привез кое-что, да князь Мстислав стал дружине жалованья больше платить, ну и мечника своего не обидел. Очень был доволен князь своими ратными людьми.

Кто желал — мог землю себе просить, и в просьбах таких Мстислав Мстиславич не отказывал. Бери землю, людишек прикупай, сажай их на земле — пусть деревню строят, сеют, пашут. Богатей, пожалуйста. Никита землю не стал просить, хоть ему и советовали. Только вот — дом, а больше ему ничего и не надо. С него службы у князя вполсилы — когда войны нет — достаточно.

Дом получился — загляденье. Одному великоват, но на всякий случай пусть уж будет побольше. Вдруг жена и сын найдутся. К концу лета хоромы были готовы. Въехал. Нанял человека — за конями ходить, а было их тогда у Никиты четверо, да пятого ждал: одна кобыла уж донашивала. Нанял двух женщин пожилых — стряпать, убирать, порты мыть. Они сулились на тот год и огородик завести, чтобы своя овощь была. Никита им подробно рассказал, какова Пелагея из себя, каков Олекса — одним словом, маленький. Чтобы если они вернутся, когда он на службе у князя будет, так их не прогоняли бы, а, наоборот, встретили и приветили. И первое время, со службы придя, всякий раз спрашивал: не вернулись ли? Потом как-то перестал.

Женщины обе были новгородские, но с того берега — одна с Плотницкого, другая — со Славенского конца. Во время голода из Новгорода ушли, не зимовали здесь и вот выжили. Хозяйства застали разоренными, родню и знакомых — вовсе не застали. И к Никите в услужение пошли с охотой. Ему сочувствовали, утешали, что все еще образуется. Кажется — не верили в то, что он семью найдет, и тайно мечтали его женить на какой-нибудь хорошей девушке. Он сердился, а потом начал посмеиваться.

Служба у князя была нетрудная. Войны никакой не предвиделось — да Мстислав Мстиславич, особенно в тот год, мог и вообще не воевать — лишь послать грамотку, и все бы урядилось само собой и в точности как бы он пожелал. Имя его уже было оружием — вся русская земля боготворила его и трепетала перед ним. Никите доводилось иногда съездить куда-нибудь, чаще всего в Торжок, где тихо жил, посаженный там Мстиславом Мстиславичем, сын его Василий. Сопровождал Никита князя в зажитие — тут уж непременно должен был находиться рядом. На звериную ловлю — как водится. Или, если не было ни того, ни другого, ни третьего, погода стояла плохая и князь чувствовал себя больным или просто скучал, приходилось сидеть у него в покоях, играть с ним в шашки, в которые Никита, впрочем, всегда проигрывал, потому что так и не сумел постичь хитрой мудрости этой игры. Одним словом — приходилось князя развлекать. Но Никита этим не тяготился вовсе — наоборот, жаль было, что такие дни выпадали редко.

И конечно, как мечник, Никита должен был ухо держать востро — в Новгороде это всегда требовалось. Послушивать — о чем ходят разговоры, есть ли в городе какое недовольство и чем. И в случае, если чего заметит — обязательно князю рассказывать. Мстислав Мстиславич его сам об этом просил. Он, при всей любви к Новгороду и готовности жизнь за него положить, не очень-то ему доверял. И уж если возникнут какие-нибудь в городе настроения — Мстислав Мстиславич хотел знать о них раньше, чем зазвонит вечевой колокол.

Когда, только еще прибыв в Новгород, обязанный ему спасением, Мстислав Мстиславич просил об этом Никиту, тот готов был рассмеяться: чего может Удалой опасаться здесь? Ведь если бы не он — то и города-то самого сейчас на было, одни руины стояли да ветер меж них свистел. Потом даже огорчился Никита, подумал: стареет, наверное, князь, мерещиться ему начинает всякое.

Но по прошествии некоторого времени стало понятно, что опасения Мстислава Мстиславича были не беспочвенны. Многие, оказывается, были им недовольны. Даже не считая тех, кто Всеволодовичам служил, помогая родной город удушивать. Все равно оставалось еще достаточно. У одного дружина покос вытоптала, за зайцами гоняясь, у другого тиун княжеский с женой побаловался. Ну, это еще ладно. А то ведь есть и такие: у соседа репа на огороде вырастет гуще, чем у них, — так опять будет князь виноват.

Это был один род недовольства — как Никита научился для себя определять. Тут князю можно было не докладывать — разве что кроме случаев, когда он мог вмешаться и помочь чьему-нибудь горю.

Но было недовольство и другого рода — тайное, скрытое. Таких недовольных трудно был ущучивать: в основном против Мстислава Мстиславича выступали люди богатые и благополучные. Да и как выступали? Потихоньку. Торговец, к примеру, в лавке своей цену на товар поднимет, а когда люди ему на то станут пенять — он им отвечает: глупые-де вы, не понимаете, что цена растет не от прихоти продающего, а от того, что много идет на виры княжеские. Ему, Удалому, нашему заступнику и благодетелю, много нужно, чтобы дружину свою содержать, о вас же, глупых, заботясь. Еще на многое прочее. Спасибо скажите ему, что он от нас не уходит, не бросает на произвол судьбы.

После таких объяснений у человека и остается: это князь цену поднимает, для нас же старается. А потом то, что для нас, мол, старается князь, из головы вылетает. Каждый потому что сам для себя только старается! Ну а то, что князь цену поднял, — это уж в голове засядет накрепко. В следующий раз придет человек на Торг, у первого продавца о цене справится — и, еще других цен не узнавая — может, и подешевле у кого? — сразу подумает: ну и задрал же князь Мстислав!

Никита пытался для себя понять: чего этим недовольным не хватает? Сыты, богаты, торговля налажена хорошо, повинностями, князь не замучил, и правду у него всегда можно поискать, если чем-то обижен. Кому еще в русской земле живется лучше, чем новгородцу? Новгородец везде в почете — куда ни приди. Как же — а порядок кто навел, кто усмирил злодеев? Новгородцы. Чермного побили — они. Чудь разбойную по лесам разогнали — они. Всеволодовичей самовластных победили, законного великого князя на стол владимирский возвели — опять они, новгородцы! Слава им и честь! Ну и князю их Удалому, конечно.

Никита не понимал. Разве что одно мог найти объяснение — боятся Всеволодовичей, даже побежденных, и боятся, что когда-нибудь Георгий и Ярослав припомнят Новгороду Липицкое поле. Князь Мстислав не вечен, он уже человек пожилой и наследника достойного после себя не оставит. Сын-то его, Василий, дышит на ладан, вот-вот помрет. Князь новоторжский! Да и великий князь Константин тоже здоровьем, говорят, слаб. Долго ли протянет? А Георгий с Ярославом да прочими Всеволодовичами его переживут, стол и волость наследуют — что тогда? Собирать полки да снова идти с ними воевать?

Эта причина, по мнению Никиты, и заставляла многих новгородцев, особенно тех, кому было что терять, мыслить ко Всеволодовичам и тайно вынашивать желание попросить кого-нибудь из них сесть на новгородский стол. Лучше бы Георгия Всеволодовича. Хотя можно и Ярослава, ведь один раз уже под ним были — и ничего, выжили, слава Богу.

О таких настроениях он Мстиславу Мстиславичу сообщал — и каждый раз видел, что князь заметно огорчается. Отнюдь не боялся Мстислав Удалой подобных шептунов. Но неблагодарность людская приводила его в отчаяние.

Удалому становилось опять скучно в Новгороде. Он предпочитал сидеть в маленьком Торопце и пользоваться там всеобщим восхищением, чем править великой столицей, где многие им совсем не восхищаются, несмотря на все его старания и подвиги. В любом другом городе не найдется и десятой доли того числа недоброжелателей, сколько живет в Новгороде, спасенном им и возвеличенном.

Люди, которые не любили Мстислава Мстиславича, не сражались бок о бок с ним, не стояли за него на вече, не претерпевали ужасов голода. Но без них Новгород не был бы Новгородом, они являлись его неотъемлемой частью. Их отцы и деды жили здесь на протяжении веков, строили дома, рядили городское устройство, щедро жертвовали на храмы и монастыри. Храбрость и отвага князя была для них приятным, но не обязательным условием существования — так они думали. Озеро может быть спокойным или бурным — в зависимости от того, дует над ним легкий ветерок или свистит злая буря; но у самого дна всегда тихо. Между прочим, там и кормится вся рыба. И без этой тихой воды возле дна озеро будет неживым.

Торговля Новгорода с низовскими землями оживлялась, оживились и укрепились и связи зажиточных новгородцев с Суздалем, Владимиром и, конечно, Городцом Радиловом на Волге, где проживал князь Георгий Всеволодович со всем своим двором. Понемногу возле опального князя собирались верные ему люди. В небольшом городке, который раньше не был ничем замечателен, княжеский двор мог поспорить пышностью со многими знаменитыми столицами. При дворе этом часто бывали богатые новгородские мужи, такие, как Станимир Дернович или Борис Некуришинич — тайные и непримиримые противники князя Мстислава Мстиславича. Старались загладить обиду, которую Новгород нанес Всеволодовичам.

Георгий Всеволодович недолго просидел в Радилове. Великий князь Владимирский Константин, как этого и можно было ожидать, простил брата, призвал его к себе во Владимир и принародно объявил наследником Великого княжения. А также дал Георгию Суздаль. В последнее время Константин чувствовал себя нехорошо, болел, часто находился в угнетенном состоянии духа и искал спасения в чтении богословских книг, раздаче щедрой милостыни бедным и строительстве новых церквей. Старался собрать во Владимире как можно больше святых мощей и прочих святынь — много золота тратил на их приобретение. Видимо, зная, что жить ему осталось недолго, Константин не хотел уходить в другой мир, не примирившись с братом, и, кроме того, хотел доверить Георгию заботу о своих сыновьях — Василии, Всеволоде и Владимире. Вся земля с умилением смотрела, как мирятся недавние противники. Казалось, что на просторах Великого княжения наступает мир на вечные времена.

Князь Мстислав не препятствовал примирению братьев. Он, конечно, знал, что Георгий Всеволодович очень скоро сядет снова на отцовский стол. Но поскольку это случится законно, то и причин возмущаться грядущим возвышением бывшего врага не было. Скука новгородской жизни грозила свести на нет то величие душевное, которое он в себе ощущал после совершения столь славных и больших дел. А гоняться по Новгороду за недругами, выискивать крамолу в их речах и поступках было для него столь же мелким занятием, как орлу ловить комаров. И Мстислав Мстиславич все чаще стал подумывать о том, что надо искать новых дел, новых подвигов. Душа этого требовала, да и некоторые близкие ему люди намекали, что порядок в русской земле еще не полностью установлен и непобедимому мечу князя много работы.

Все время думал о южной Руси, о Галиче, о юном и храбром зяте своем, князе Данииле Романовиче. Призывов помочь он от Даниила не получал, но это не значило, что зять доволен своим нынешним положением. Просто горд и самолюбив и, может быть, надеется справиться с уграми сам.

И о Галиче, что находился в руках юного королевича Коломана, забывать не следовало. Город должен непременно быть возвращен Руси. Унижение, испытанное Мстиславом Удалым в том неудачном галицком походе, требовало удовлетворения.

Через год после победы на Липице Мстислав Мстиславич со своими приближенными и дружиной пошел в Киев к Мстиславу Романовичу. Это не было военным походом, скорее напоминало обычную прогулку — не то князь объезжает земли, в которых когда-то воевал и устанавливал порядок, не то просто собирается навестить родственников и старых боевых товарищей. В Новгороде было объявлено, что в отсутствие Мстислава Мстиславича его заместит брат, князь Владимир Псковский, и что продлится такое замещение недолго, самое большее — до зимы. С тем Удалой и отбыл, провожаемый новгородцами тепло, но без горести.

Новгород ничего не потерял от такой замены. Но отсутствие знаменитого и грозного князя сразу вдохновило воинственных соседей новгородской земли, которые до поры сидели тихо. Узнав, что Мстислава Мстиславича в городе нет, вернется он еще не скоро и вдобавок оставил вместо себя Владимира Мстиславича, давно благоволившего к Риге и ордену, соседи осмелели и поверили в свою безнаказанность. Литовцы напали на окраинную Шелонскую волость и вдоволь пограбили ее, разорив и предав огню несколько городков и сел. Немцы тоже решили воспользоваться удачным стечением обстоятельств. Сам магистр ордена Вольквин вместе с зятем Владимира Мстиславича Дитрихом пошли на город Медвежью Голову и взяли его, надеясь там укрепиться и таким образом расширить границы ордена. Дитрих уверял магистра, что князь псковский — друг и с ним можно будет всегда договориться, а главное — взять город. Медвежья Голова, отвоеванная когда-то Мстиславом Мстиславичем, вновь перешла в чужие руки.

Но, видимо, Владимир Мстиславич, от которого Дитрих в свое время выслушал столько восхищенных слов по поводу орденского военного устройства и порядка в немецких землях, был уже не тот. Слава, завоеванная им в войне против Всеволодовичей, и, конечно, влияние брата сделали князя псковского другим человеком. Теперь он уже не так бездумно восхищался орденом и его военной силой, осознав, что русская сила и русская правда тоже кое-чего стоят. Он сам, Владимир Мстиславич, стал настоящим русским князем.

Узнав о вероломстве и наглости немцев, он тут же собрал новгородское ополчение и пошел к Медвежьей Голове. По дороге к нему присоединилось множество чуди, которая, замиренная в свое время Мстиславом Мстиславичем, много зла теперь видела от немцев. Владимир охотно принимал чудинов в свое войско, рассчитывая, что совместные боевые действия, если они вдобавок закончатся успешно, надолго сделают чудские племена союзниками русских. А это было совсем не лишнее.

Барон Дитрих, увидев со стен Оденпского замка, что к Медвежьей Голове подходит многочисленное войско, возглавляемое тестем, был весьма удивлен. Рыцари ордена, спасаясь, укрылись в замке, и осада началась.

Магистр готов был волосы на голове рвать, оттого что поверил, благодаря увещеваниям Дитриха и других, в миролюбие князя псковского. В замке не оказалось съестных припасов ни для людей, ни для коней. А миролюбивый Владимир Мстиславич сразу повел осаду так грамотно, что выбежать из крепости и поискать продовольствия было невозможно. Много людей магистра погибло при таких вылазках. Невозможно было даже отправить гонца в Ригу с требованием помощи. Приходилось выбирать: или сдаться в плен этим дикарям, этой чуди лесной, которая не пощадит никого, — или медленно умирать с голоду. Поначалу Вольквин выбрал второе. Он еще храбрился, пытался русских обмануть: высылал к Владимиру Мстиславичу посольство с переговорами о мире, а тем временем, полагая, что доверчивые русские ослабят бдительность, отправил сильный отряд — захватить обоз с припасами. Почти весь тот отряд пал под русскими мечами и топорами. Русские, оказывается, вовсе не поверили и не дремали. Десяток рыцарей успели вбежать в крепость, и больше магистр решил не повторять таких вылазок.

В замке не было и воды. Ее можно было бы черпать из реки прямо со стены, спуская ведра на веревках. Но хитроумные варвары набросали в реку мертвых тел, уже сильно разложившихся из-за стоявшей жары. Распухшие трупы прибивало медленным течением к самой подошве стены, и о воде можно было забыть.

Голод обессиливал людей, заставлял беситься коней — те, не находя в стойлах никакой пищи, отгрызали друг у друга хвосты. Многие рыцари во время дежурства на стенах теряли сознание и часто сваливались вниз.

В конце концов немцы не выдержали — и решили сдаваться. Дитрих попытался воспользоваться родственными чувствами тестя и просил Владимира Мстиславича, чтобы тот счел его и магистра своими личными пленниками, но Владимир отказал — и отдал знатных мужей войску, хорошо еще, что не чудинам, а новгородцам, которым жизнь пленников была не нужна, а нужен был только выкуп. Разумеется, все оружие, снаряжение и кони тоже доставались победителям, и остатку войска орденского было разрешено идти домой.

Князь Владимир Мстиславич вернулся в Новгород победителем и был встречен с восторгом — не потускнела слава новгородская! В те дни многие граждане уверились в том, что смогут победить любого врага. А какой князь над ними будет — не так уж и важно. Вот же — без Мстислава Мстиславича победили, и кого победили-то, орден! Непобедимых немецких рыцарей заставили униженно о мире просить. Стало быть, не в князе тут дело, братья, а в нас самих. Вот вернется Мстислав Мстиславич, а мы ему и скажем: пока ты, князь, гулял, мы тут без тебя разобрались — и, как видишь, не хуже получилось! Большое в городе было веселье.

А князь Мстислав не торопился с возвращением. Он жил в Киеве у гостеприимного Мстислава Романовича, проводя время в увеселениях — звериной ловле, пирах, скачках. Хорошо было так жить — не отягощая сердце никакими заботами, не тревожась ни о чем. Здесь его все любили и гордились, что принимают такого знаменитого человека, как Удалой. Любили его и за щедрость, с которой он устраивал пиры чуть ли не для всего Киева. Столы выстраивались прямо на улицах, созывалось множество народу, даже чернецов угощал, веля им на время перестать терзать плоть свою воздержанием.

Мстислав Романович, получивший Киев во многом благодаря Удалому, был рад ему. Им, двоюродным братьям, было что вспомнить, о чем поговорить. Много разговоров, конечно, велось о южных областях, где властвовали угры и несправедливо притесняем был славный юноша Даниил Романович. Оба князя сходились на том, что нового похода к Галичу не избежать и хорошо бы приготовить к этому и Даниила, да и Коломана — пусть знает, что его положение неустойчиво, и поостережется творить зло, которым, по слухам, отмечено его правление. Пусть знает, что русские не намерены ему прощать. Оба князя, сговорившись, отправили в Галич послов, чтобы напомнить Коломану и тем галицким боярам, что его поддерживали, о своем существовании. Но посольство вернулось в Киев ни с чем — Коломан не захотел с ним даже видеться. Громкое имя Мстислава Удалого не испугало его, или же он был еще слишком юн и неопытен в государственных и военных делах, чтобы в полной мере оценить весомость подобного предупреждения.

Потом стали приходить вести из Новгорода, и многие из них огорчали Мстислава Мстиславича. Ничего нового, конечно, — все те же тайные козни недоброжелателей. На вечевом дворе и на Торгу уже открыто выкрикивались призывы идти на поклон к суздальским князьям и звать их на стол. Владимир Мстиславич ничего против таких крикунов не предпринимал и о них не сообщал, вести приходили совсем из другого источника. Приятно было узнать об очередной новгородской победе, но одновременно в душе Мстислава Мстиславича росла уверенность, что он теряет Новгород, и, может быть, навсегда. Причем независимо от того, где находится он сам — в Новгороде или вне его. Он мог вернуться, сокрушить орден и литву, завалить граждан новгородских добычей — скотом, рабами, кунами, но свое отторжение от Новгорода не пресек бы, а лишь отодвинул на более поздние сроки. В гражданах новгородских, как всегда, побеждала короткая память и горделивая самоуверенность, на которой, словно на хорошо унавоженной почве, легко вырастала и пышно расцветала неблагодарность.

Например, недовольство Мстиславом Мстиславичем очень возросло после пожара, что произошел в Новгороде вскоре после начала похода князя Владимира Псковского на Медвежью Голову. Пожар уничтожил значительную часть города, в том числе — и несколько каменных церквей вместе с жителями, вбежавшими туда в надежде, что каменные стены защитят их от жара. С той же легкостью, с какой общественное мнение склонно было приписывать себе заслуги, оно всегда готово было на стороне искать виноватых в своих несчастьях. И Мстислава Мстиславича, якобы нарочно оставившего город в трудное время, многие укоряли: вот, мол, каков наш князь! Пока мы здесь подвергаемся ударам судьбы, горим, лишаемся жизни и имущества, он в свое удовольствие развлекается, а о Новгороде ему и заботы нет.

Недовольство новгородцев, однако, все меньше тревожило Удалого князя, и не оно послужило причиной его возвращения в Новгород. Пришло еще одно известие — сыну, князю Василию, стало совсем худо. Простившись — ненадолго — с гостеприимным Мстиславом Романовичем, князь поспешил к Торжку, где жил Василий.

Сына он застал в плачевном состоянии. Василий был очень слаб и даже не мог вставать, и к тому же его поместили в самом дальнем закутке дворца и словно забыли про него. Заправлял всем в Торжке боярин новгородский Борислав Некуришинич, при живом князе сам возомнивший себя властителем. Дошло до того, что он жил во дворце и налог с торговых людей присваивал в свою пользу. Разбогател за время самозваного правления безмерно.

Мстислав Мстиславич взял его под стражу, отобрал награбленное. Борислав каялся, обещал впредь так не поступать. Нашлись и ходатаи за него, не дававшие князю Мстиславу покоя просьбами смягчиться и Борислава освободить.

Василий вскоре после прихода отца умер — просто не проснулся утром. Мстислава Мстиславича, вроде бы давно смирившегося с мыслью о том, что сын проживет недолго, смерть Василия глубоко потрясла. Оплакивая потерю, он корил себя за то, что мало уделял сыну внимания, что оставил его в Торжке одного и предавался в это время приятным занятиям в Киеве. Может быть, он действительно был перед всеми виноват? И не имел права никого судить, раз сам не исполнил даже отцовского долга как подобает?

Он велел отпустить Борислава Некуришинича. А чтобы хоть как-то искупить вину перед Василием, повез его в Новгород, решив похоронить со всеми возможными почестями там, где хотел бы сам быть похороненным — у Святой Софии, возле гроба Мстислава Ростиславича, князя Храброго.

Прибыв в Новгород с телом сына, Мстислав узнал еще много неприятного для себя. Хотя — каких еще ждать неприятностей было теперь? И все же они имелись, эти неприятности, и не заметить, отмахнуться от них было нельзя. Княгиня Анастасия, почерневшая от горя, рассказала мужу, что, пока он был в Киеве, бояре новгородские не шутя предлагали ей убраться из города вместе с дочерьми. Она чувствовала себя здесь совсем беззащитной: Мстислав Мстиславич был в Киеве, Владимир Псковский воевал с немцами. А бояре, и среди них главный — Станимир Дернович, несколько раз к ней приходили, врывались нагло в покои, разговаривали с княгиней едва ли не как с холопкой. Что она могла сделать? И сейчас, при мертвом сыне Василии, просила мужа: увези, увези отсюда. Хоть в Торопец, к тихому Давиду Мстиславичу, — там будет спокойно и свой век можно дожить без страха.

Мстислав Мстиславич, как ни был разбит печалью, рассвирепел. В тот же день приказал похватать всех бояр, которых назвала княгиня, и покидать их в темницу, предварительно заковав. Дружина, надо сказать, исполнила приказание с удовольствием и быстро. Вскоре виновные уже звенели цепями в яме неподалеку от дворца, вопили о пощаде. Мстислав Мстиславич долго придумывал им казнь, но потом произошло непонятное: дав пленникам потомиться в яме всего только ночь, наутро приказал всех выпустить. Объяснил: в память о сыне. Освобожденные возвратились по домам, а князь занялся похоронами Василия.

Народу возле Софии собралось множество — и все плакали. Понятно, что князь не останется в Новгороде, и, осознавая это, многие из тех, кто кричал против Мстислава Мстиславича, горевали непритворно. Люди не способны ценить то, что имеют, и, лишь теряя, спохватываются.

Новгородцы оказались правы в своих предчувствиях. Похоронив Василия, прямо над его могилой князь обратился к ним с последней речью.

— Граждане новгородские! — сказал Мстислав Удалой. — Кланяюсь Святой Софии, гробу отца моего и вам. Иноплеменники господствуют в знаменитом княжении галицком, я хочу поискать Галича себе и прогнать их! Но вас не забуду, добрые граждане, и хочу быть похоронен здесь же, возле Софии, где отец мой и где довелось лечь сыну моему раньше меня. Прощайте!

Ему ответом был общий плач. Но князь как бы не заметил народного горя. Он удалился к себе во дворец, где подтвердил приближенным, что его решение идти к Галичу неколебимо. Приказал тотчас начинать сборы.

И через неделю уехал из Новгорода навсегда. С ним отправилась и та верная часть дружины, которая не покидала князя Удалого никогда.

В числе таких дружинников, конечно, был и мечник Никита.