ГЛАВА 21
— Эх, были бы со мной гусли, уж повеселил бы я вас, братцы! — вздохнул скоморох Филя.
— Сиди уж, — недовольно проворчал лежавщий под грудой тряпья немощный старик, — все бы вам, молодым, грешить. Ты вот лучше бы лоб свой перекрестил, ни разу, чай, не помолился, нехристь!
— А чего зазря-то креститься? Ты вот, Мирон, уж больно набожный, с утра до ночи лоб бешь, а толку-то что? Сам говорил: ни за что ни про что восьмой год здесь вшей кормишь.
— Видать, есть за что, — Мирон надрывно раскашлялся.
— Не пойму я тебя: то говоришь, что безвинно страдаешь — кто-то боярина Колычова по головке неласково погладил, а тебя за то в темницу упекли. Нынче же говоришь: есть за что.
— По молодости лет я, как и ты, к Богу-то был равнодушен, вот за это и страдаю.
— Так Бог-то, говорят, милостивый, а коли так, пошто не внемлет твоим усердным молитвам? Ты вот прощения у Бога просишь, а он на тебя хворобу напустил.
— Видать, время еще не пришло для милости-то Господней, — старик опять закашлял.
— Во-во, тебя, Мирон, не переспоришь, лучше я вам, братцы, бывальщину расскажу.
— Давай, валяй бывальщину, — хрипло проговорил вор Брошка.
Рожа у него припухшая, нахальная. Приподнявшись на локте, он приготовился слушать Филю. Тот такое может сморозить, весь день хохотать будешь.
— Шел я дорогой, поперек мне едет мужик на телеге. Другой мужик подкрадается, да с заднего колеса и влез на небеса. Ему сказали — на небесах коровы дешевы, а вши больно дороги. Вот он ходил, ходил, на тракт нигде не угодил. Увидел вдруг: небольшая церковь из пирогов складена, блинами набита, лепешками покрыта, под крестом Адамова голова из большого базарного пирога. Подошел к двери — священники там воют как звери. Дверь бороной затворена, кишкой затянута, калачом заперта. Я взял кишку, перекусил, калач переломил, борону отвалил. В церкви образа пряничные, а свечи — морковные. Гляжу, стоит поп — я его кадилом в лоб. Стоит дьякон — я его смякал.
— Тьфу ты, мерзость какая! — простонал в углу Мирон.
— Валяй, валяй, — одобрил рассказчика Ерошка.
— Стоит пономарек-я его из церкви поволок и затылком прямо об порог. Из его заднячки посыпались яблочки. Я яблочки собираю, родителей поминаю: Трюшу, Матрюшу, праведную душу, Якова распятого, Никиту горбатого. Вот теперь, духовный отец, и сказке тут конец. Это у нас не сказка, а присказка, приходите сказку тогда слушать, когда бояре будут кушать, а мы — завтракать.
Все, кроме Мирона, рассмеялись.
— Правильно сделали, что тебя в темницу упекли, словеса твои греховодные, от них народу пагуба.
— Меня, Мирон, не за то сюда упрятали. Своими ушами я слышал, как тати, нанятые Шуйскими, сговаривались прикончить боярина Ивана Бельского, сидевшего в темнице на Белоозере. Я о том людям поведал, да среди них дерьмо нашлось, донесло на меня куда надобно. Вот и обвинили меня в том, что я клевету возвел на Шуйских. С Белоозера привезли сюда — в Белокаменную.
Кудеяр вздохнул: они с Олексой, как и Филя, безвинно страдают по воле Шуйских. — Как же так, — заговорил Олекса, — Андрей Шуйский приказал убить неугодного ему боярина Бельского. По вине Шуйского невеста Кудеяра руки на себя наложила. Так его бы в темницу бросить, а заместо него мы, безвинные, страдаем.
— Ха, нашелся безвинный, — ехидно произнес Ерошка, — а не ты ли вкупе с Кудеяром умыслил прикончить боярина Шуйского?
— Ты, Ерошка, сам в грязи утоп, — вступился за Олексу Елфим, — и других столь же грязными считаешь. Задумали ребята убить Шуйского, да не убили, потому на них вины нет никакой. Да и убили бы — невилика беда, поскольку за дело намеревались боярина покарать.
— Сам-то ты хорош! — взвился Ерошка. — Посчитай, скольких людей на тот свет отправил — видимо-невидимо! Тать ты с большой дороги, тать!
— Правду молвил — многим головы я поснимал, да и то сказать — за дело. Ты вот всех без разбору обворовываешь, кто под руку подвернется. Невдомек тебе, что ты у иного последний кус хлеба отымаешь. А ведь вокруг тебя и без того неправды хватает, бояре да дворяне кровь из народа сосут, грабят без зазрения совести. Стоит же людям против того слова молвить, их, истязают и губят без числа. Так я снимаю головы с тех, кто грабит народ, и возвращаю людям их добро.
— Может, и раздаешь добро, — язвительно заметил Ерошка, — да и себе немало, поди, оставляешь. У тебя в нижегородской земле сколь кубышек зарыто?
Елфим, казалось, не слышал этих слов, в его глазах появилось мечтательное выражение, словно он был где-то далеко-далеко.
— Эх, други, хорошо-то как на воле! Мне вот на Волге много раз приходилось быть, какой там простор для души!
Кудеяр вспомнил свое первое впечатление от Волги, когда они с отцом Андрианом увидели ее возле Плеса. Слова Елфима глубоко запали в его душу. Выходит, есть люди, готовые вступить в единоборство с грабителями народа. И живут эти люди вольными птицами, в стругах плывут по широкому волжскому простору, на быстрых конях мчат по лесным дорогам, чтобы покарать злодеев.
Полтора года томятся они в одной каморке вместе с Елфимом, и каждый раз, когда тот рассказывает о своих приключениях, у Кудеяра возникает желание стать таким же, как он. Да и собой Елфим пригож, сила чувствуется в нем недюжинная.
— Я ведь тоже от Шуйского пострадал, только от другого — Василия Васильевича. В его имении засуха приключилась, все повыгорело — и в поле и на огороде, народ от голоду помирать стал, а боярский тиун все требовал с людей подати. Когда же они, чтобы не помереть с голоду, открыли боярские житницы, явились от боярина людишки и жестоко всех покарали: кого в поруб побросали, кого плетьми выпороли. Тогда я подпустил боярину красного петуха и утек в лес. Эй, Филя, что же ты приуныл? Спой нам бывальщину про лихих разбойничков!
Филя сделал вид, будто ударил по гуслям:
Как во темну ночь осеннюю
Выезжали добры молодцы,
Добры молодцы, буйны головы,
Со ножами со булатными,
Со стрелами со калеными.
Как завидели разбойнички
В теремах-домах огни,
Нападали буйны головы,
Убивали, кто богаче всех,
Забирали злато, серебро.
А на зорьке, зорьке аленькой
Как по полю, полю чистому,
Как по травке по муравушке,
По цветочкам да по аленьким
Проезжали добры молодцы,
С той ли песней, с той ли звонкою!
Глаза Елфима увлажнились.
— Ай, молодец! Вот она-песня нашенская! Дай облобызаю тебя.
Кудеяр обвел глазами убогую каморку. Тесно в ней, но только не зря говорят: в тесноте, да не в обиде. Попробовал было Ерошка поизмываться над ним с Олексой, когда они только что попали сюда, да Елфим заступился, проучил пакостника. Свет едва проникает через крохотное зарешеченное оконце, притаившееся под самым потолком. Для тепла оно почти целиком заткнуто соломой, а все равно в камере прохладно — изморозь проступила на грязно-сером потолке.
— Тихо! — закричал вдруг Ерошка. — На воле чтой-то подеялось.
Прислушались.
— Елфим, подсади-ка меня, я послухаю.
Ерошка добрался до оконца, выдернул из решетки пук соломы. В камеру хлынул сухой морозный воздух.
— Эй, баба, о чем это там галдят?
Через оконце глухо донесся визгливый женский голос:
— Уж что там подеялось, уж что там подеялось!
— Что ты расквохталась, словно клуша! Говори толком.
— Сказывают, будто великий князь приказал псарям казнить боярина Андрея Шуйского, те и убили его, волоча к тюрьме. Вон он, бедненький, голышом лежит на снегу.
— Нашла, дура, бедненького!
Новость потрясла всех.
— Говорил я, — послышался из-под тряпья голос Мирона. — Бог правду видит, он и покарал злодея.
— Чует мое сердце, — обратился Елфим к Кудеяру- быть вам с Олексой вскоре на свободе.
Сердце Кудеяра радостно дрогнуло: может, и вправду их с Олексой выпустят на волю, ведь сам великий князь покарал боярина Шуйского. Вспомнились слова, сказанные им полтора года назад: «Все помню, Федор!» И лицо с плотно сжатыми губами, бледное от гнева.
«Отомстил государь за бесчестие, причиненное Ольке, пусть душа ее будет теперь спокойна!»
Елфим пристально всматривался в лицо Кудеяра.
— Слышь, друже, ежели и вправду вас с Олексой выпустят на волю, поможешь нам бежать отсюда?
Кудеяр задумался. Он бы и рад помочь Елфиму бежать из тюрьмы, да разве это возможно? Через дверь нe убежишь, там здоровущий замок, да и стража не дремлет. Пол каменный, подземный ход не прокопаешь. Потолок крепкий. Через окно? Так ведь там надежная решетка.
— Жди, будет он тебя спасать! — до чего же у Ерошки противный голос! — Ежели сам выберется отсюда, то даст стрекача, как заяц, и был таков, об нас он и не подумает.
— Не все такие, как ты, — в голосе Елфима теплится надежда.
— Ежели смогу, то помогу.
— Слышал, Ерошка, а ты говоришь: даст стрекача! Кудеяру я верю. — Елфим тихим голосом стал объяснять свой замысел. — Долго я думал, как можно отсюда убежать. Путь только один-через окно.
— А решетка?
— В ней-то все и дело. Ну-ка, ребята, подвалите нас с Кудеяром! На вид она крепкая, и в самом деле, если ломить ее изнутри, ничего не выйдет. А вот если снаружи поддеть ее пешней, легко отвалится — вишь, в том углу она еле держится.
— А стража?
— Что ж стража? Надо выбрать ночку потемнее, тогда стража не помешает.
Предсказание Елфима сбылось: через несколько дней после казни Андрея Шуйского стражник заглянул в камеру и выкликнул троих — Кудеяра, Олексу и Филю. Дьяк Разбойного приказа проверил, те ли явились, и велел убираться из тюрьмы, да поживее.
Ребята не заставили себя упрашивать, стрелой вылетели из тюрьмы на волю и замедлили шаг лишь возле Успенского собора. Ноги у Кудеяра ослабли, сердце колотилось в груди с перебоями. Свежий морозный воздух обжег внутренности.
— Куда же мы теперь? — спросил Олекса. — Эх, кабы дали нам коней, помчались бы мы во весь опор в Веденеево!
У Олексы в селе отец с матерью, сестренки и брат. А что у него, у Кудеяра? Отец Андриан? Кудеяр соскучился по нему, но в скит не тянуло: со смертью Ольки его словно отрезало от тех мест.
— А ты куда хочешь податься? — спросил он Филю.
— Где оладьи, там и сладко, где блины, там и мы. Скомороху везде жить можно! Да и к вам я привязался, — Филя весело засмеялся.
— Перво-наперво нам поесть нужно да подумать, как спасти Елфима с Брошкой. Мирон бежать не хочет, да и слаб он.
— А может, не стоит?… — Олекса глянул в глаза Кудеяру и осекся. — Это я так, сдуру. Страшно стало: вдруг опять туда угодим.
— Бог даст, не угодим. В Москве я знаю только одного человека — Федора Овчину, к нему и направимся.
Довольно быстро ребята отыскали нужный дом. Воротник, подозрительно осмотрев их с ног до головы, сердито промолвил:
— Нетути князя Федора дома, ходят тут всякие! Друзья хотели было уйти, но в это время на вороном коне показался нарядно одетый всадник.
— Эй, ворота!
Кудеяр вежливо поклонился:
— Здравствуй, Федор.
Молодой князь оглянулся и с удивлением посмотрел на ребят.
— Здравствуй, Кудеяр, я помню тебя. Рад, что невеста твоя отмщена: на днях государь Иван Васильевич велел казнить злодея Андрея Шуйского, а дружков его разослать по разным городам.
— И Фому Головина?
— Его в первую очередь: он митрополита бесчестил, на мантию ему наступал.
— И дочку его, Феклушу, услали?
— Нет, она в Москве осталась.
— Так ты, поди, женишься на ней?
— Кто ж на опальных женится? Да к тому же на Москве красавиц много. Вы-то куда путь правите?
— Нас с Олексой слуги Андрея Шуйского сцапали да в тюрьму упрятали, А как казнили боярина, нас и освободили. Нам бы теперь помыться.
— Эй, Фалалей, — обратился к воротнику Федор, — проводи их в мыльню да прикажи новую одежку им дать, а после бани пусть накормят.
После сытной еды ребята вздремнули, а когда проснулись, на дворе была темень, мела метель.
— Теперь самое времечко, — промолвил Кудеяр, Разыскав в сарае пешню, вышли за ворота.
— Ежели все случится так, как задумали, поволокем Елфима с Ерошкой в сарай, что возле хором Шуйских, там освободим их от цепей. В цепях им из города не выбраться — стража в воротах сразу же сцапает.
— А ну как в сарае нас подстерегут слуги Шуйского?
— Хозяина нет, Олекса, слугам теперь не до сарая, да и недолго мы там задержимся. До утра нужно выбраться из города, не то в тюрьме обнаружат пропажу н почнут нас разыскивать.
Сквозь снежную круговерть проступила громада Успенского собора. Постояли возле него, осматриваясь по сторонам, — кругом ни души, все москвичи давно спят. Осторожно пошли в сторону тюрьмы, отыскали нужное оконце и, подсунув под решетку пешню, налегли на нее. Решетка, чуть скрипнув, отошла.
Первым выбрался Ерошка. Ухватив за рука, вытащили Елфима. Кудеяр с Олексой взвалили беглецов на плечи, Филя шел впереди, высматривая безопасный путь.
Яростные порывы ветра опрокидывали с ног. С трудом одолели путь до Фроловских ворот, свернули направо под уклон. Вот и подворье Кириллова монастыря с церковью Афанасия Александрийского. Остановились, заслышав крики сторожей, торопливо пересекли дорогу. На ощупь отыскали узкий проход между приземистой избушкой и оградой дома Шуйских. Несколько минут отдыхали, лежа на сене. Кудеяр попытался было пешней сбить цепь с ног Елфима, но где-то поблизости грозно зарычала собака.
— Тише! прошипел Олекса, наблюдавший за двором Шуйских через чердачное окно.
Затаили дыхание. В тишине послышался слабый скрип саней.
— Тпру! — прозвучал в темноте голос, показавшийся Кудеяру знакомым. — Наконец-то приехали. Ну и погодка!
— Нынче святой Сильвестр гонит лихоманок-сестер за семьдесят семь верст.
— Провалиться бы им в геенну огненную, повадились ходить на Русь, — говоривший громко икнул.
Кудеяр догадался — это Мисюрь Архипов с Юшкой Титовым пьяными заявились на подворье. В темноте послышался громкий стук.
— Спят, черти полосатые! Как не стало нашего милостивца, так и порядок порушился.
— Кто там? — глухо донеслось из-за двери.
— Свои, сонная кулема, живо отворяй!
Скрипнула дверь, трепетное пламя свечи на мгновение выхватило из темноты две фигуры в огромных тулупах. Вновь стало тихо.
— Быстро к саням! — приказал Кудеяр.
Все сразу поняли его замысел, торопливо покинули укромное место. Возле ворот стояли двое саней, слуги вот-вот должны были явиться за ними. Поспешно отвязали лошадей и, повалившись в сани, погнали в сторону Фроловских ворот. При виде стражников сердце у каждого захолонуло, но те не остановили беглецов, лишь один из них проворчал:
— И куда в эдакую круговерть людей несет? Путный хозяин в такую погодку собаку на двор не выпустит.
Передними санями правил Ерошка. Как москвич, он лучше всех знал дорогу. Выметнувшись на Пожар, Ерошка с силой хлестнул лошадь, та резво припустилась по безлюдной Варварке.
Когда въезжали в Рогожскую слободу, в окнах некоторых изб затеплились огоньки — близилось утро. В стороне от жилья остановились.
— Светать скоро начнет, пора освободиться от тюремных оков, — Ерошка извлек из сена свои ноги.
Пешней сбили с узников цепи.
— Ну вот что, братцы, — хрипло проговорил Ерошка, — премного вам благодарен за подмогу, только мне с вами не по пути. Я в Москве как рыба в воде, потому покидать стольный град мне ни к чему. Вы же на Волгу удумали путь держать. Так что прощайте, тут, в Рогожской слободе, у меня зазноба есть.
Ерошка махнул рукой и словно растворился в снежной пелене.
Кудеяр сел в одни сани с Елфимом, Олекса с Филей, лошади бойко устремились по Владимирке в сторону Нижнего Новгорода.
