Книга вторая. КУДЕЯР
ГЛАВА 1
Не доехав до Нижнего Новгорода верст пятьдесят, беглецы повернули на юг.
— На Волге зимой нам нечего делать, поживем пока в глуши, в нижегородских лесах, благо там у меня укромное местечко есть.
В ответ на слова Елфима Олекса грустно вздохнул. Ему хотелось податься в Заволжье, в родное Веденеево, а Елфим повел их совсем в другую сторону.
— Земля здесь добрая, хлебородная, — говорил между тем предводитель, — на лугах народ собирает вдоволь сена, оттого животины по дворам у всех немало. Да только и тут бедности хватает. Грабят народ и свои русские бояре, и князья татарские. В здешних местах одни селения русские, другие татарские, третьи — мордовские. Немало и таких сел, где все совместно живут — и русские, и мордвины, и татары. Простому народу чего друг друга чураться-то?
Ослепительно сияли на солнце снега. Укатанная санями дорога весело бежала навстречу полуденному солнцу, выгибая на буграх блестящую, лоснящуюся спину. Справа и слева бесконечной чередой тянулись леса, то преимущественно еловые, то березовые, то сосновые, а нередко и дубовые.
— Не горюй, паря, — хлопнул по плечу Олексы Елфим, — глянь, какая красота кругом!
— У нас, в Веденееве, такой красоты тоже немало.
— Верю тебе, друже, богата красотой Русская земля. Да только человеку надобно за свою жизнь всякую красоту повидать. Вишь, как ели-то принарядились, словно невесты. Тени от них пока серые, а как придет бокогрей, поголубеют они. А там уж до весны-красны недалеко. Русскому человеку она всегда мила. Поплывем в стругах по широкому волжскому простору, и опять красота небывалая! Чего тебе в деревне-то томиться?
Олекса согласно кивал головой, да сердцу-то не прикажешь, рвется оно в родные места, удержу нет.
— Бояре да дворяне в здешних местах вольготно живут, — продолжал Елфим, — взять хоть поместье Плакиды Иванова, что на реке Варгалее. В селе церковь Рождества Христова о трех верхах, рубленная шатром и с переходами. Загляденье, а не церковь! Хозяйские хоромы тоже хороши: столовая горница на подклети с сенями и переходами, другая горница с комнатой и сенями, также на подклети, есть еще три горенки. Во, какие хоромы отгрохал себе Плакида! На дворе тоже всего хватает: ледник, сушила, житница, поварня, конюшни, Да к тому же и огородец с яблонями. Двор огорожен заметом. Рядом — большое водное угодье. У боярского прикащика Нестора тоже немало добра: две избы, клеть, погреб, баня, конюшня, коровьи хлевы. Да и что им, боярам да дворянам, не жить? Земли плодородной много, народа подневольного тоже немало. Людишки в изобилии бегут ныне в украйны от боярской смуты и несправедливости. Так ведь здесь тоже властелинов на их шею хватает. Кому боярское ярмо совсем опостылело, в леса подаются, — в глухом лесу сам себе хозяин.
Впереди возле дороги показалась огромная развесистая сосна. Медно-красный ствол ее словно светился на голубом фоне неба.
— Примечай ту сосну — от нее нам до места уж недалече.
Лошади, обогнув сосну, сошли с наезженной дороги, глубокий снег был им почти по брюхо. По сторонам тянулся глухой еловый лес, казалось, конца-краю ему не будет. Вот уж и вечер настал — края облаков засияли расплавленным золотом, но вскоре померкли, словно подернулись пеплом. Стало смеркаться, когда Елфим весело объявил;
— Ну вот, братцы, и приехали!
Лошади остановились возле большой избы, крытой соломой. С трудом открыли заваленную снегом дверь. Внутри было выстужено, пахло пылью.
— Пока совсем не стемнело, пошли за валежником.
Боярин Плакида Иванов в сопровождении свирепых псов неторопко обошел свой двор, тщательно проверил запоры.
— Береженого Бог бережет, Нестор. Много в округе развелось лихих людишек, да и мордва, недовольная нами, озорует.
Нестор, следуя за хозяином, согласно кивал головой.
— Этим летом мы земли мордвина Ичалки себе отгородили, так ныне тот Ичалка худые слова про тебя, боярин, повсюду молвит.
— Проучить надоть Ичалку, чтоб худо про нас не говаривал. В кандалы его, собаку, заковать! Мы тут, в нижегородских местах, хозяева!
Нестор в ответ опять стал кивать головой.
— Все, кажись, в порядке, пошли в хоромы, выпьем для сугреву.
Жена Плакиды Василиса низким поклоном встретила вошедших. Тело у нее пышное, рыхлое. Плакида придирчиво осмотрел накрытый стол, пригладил рукой смазанные маслом волосы. На столе всего изобилие — пироги с разными начинками, лепешки медовые, балыки рыбьи, икра…
— Агриппина где? Дрыхнет, что ли?
— Какое спит, батюшка, только тебя дожидается. Агриппинушка, отец тебя кличет!
В горницу вошла девица с большим плоским заспанным лицом. Небольшие глаза ее недовольно глянули на родителей. Отец с неодобрением осмотрел ее нескладную широкозадую фигуру.
— Рукоделием бы занялась, а то дрыхнешь с утра до ночи!
— Что я-сенная девка? Пусть они рукоделием-то занимаются.
— А ты, Агриппинушка, отцу-то не перечь, не перечь. Да и что, к слову сказать, толку-то в рукоделии? Всего у нас вдосталь. Пущай бедняки рукоделием-то промышляют.
— Вас, баб, не переспоришь, а того соображения в вас нет, что девку замуж выдавать пора. Кто же польстится такой, которая лишь дрыхнуть умеет?
Усердно помолясь на иконы, Плакида сел за стол в красном углу. Вслед за ним сели домочадцы. Хозяин налил две чарки — себе и Нестору.
— Мороз нынче лютует, так нам обогреться не мешает.
— Удивительно ли то дело! — голос у приказчика слащавый, угодливый, большая мосластая рука цепко обхватила чарку. — Ведь Тимофей-полузимник на дворе. В народе не зря говаривают: не диво, что Афанасий-ломонос морозит нос, а ты подожди Тимофея-полузимника, подожди тимофеевских морозов!
— Денек-то нынче больно хорош — ясный, ведренный, знать, и весна будет красна, — подала голос Василиса.
— А я вот в Нижнем Новгороде на торгу был, так там сказывали, будто голодный год будет.
— Нам-то что об этом думать? — вмешалась в разговор Агриппина. — У нас всего в сусеках полно, на много лет хватит!
— Дура, она и есть дура! — Плакида сердито глянул на дочь. — Надо, чтобы в сусеках полнилось, а не тощилось.
Дочь огрызнулась:
— Коли в сусеках тощиться почнет, у людей возьмем, на все наша воля.
Василиса глянула в слюдяное оконце и побелела лицом.
— Никак, горит чтой-то!
— Амбар полыхает!
Все вскочили из-за стола. Хозяин, набросив полушубок, ринулся на двор. Отовсюду к горящему амбару бежали люди, кто с бадьей, кто с багром. Собаки подняли истошный лай.
— Нестор, готовь лошадей, будем ловить татя, подпустившего нам красного петуха!
— Не иначе как Ичалкиных рук дело.
— К нему и поспешим. Вели и другим людишкам ехать с нами.
Десяток всадников устремился в сторону бедного мордовского селения, что стояло в нескольких верстах от боярского поместья.
— Где Ичалка? — завопил Плакида, ворвавшись в крайнюю избу. — Где он, тать нечестивый?
Перепуганная мордовка упала к его ногам.
— Не ведаю, господин, не ведаю.
— Врешь, ведьма, все ты знаешь, да от меня скрыть хочешь! — боярин изо всех сил пинал жену Ичалки куда попало. Дети, забившиеся в угол, подняли истошный крик.
— Всех вас изничтожу, проклятущих! Нестор, вели палить это змеиное гнездо!
Ярким пламенем вспыхнула в ночи соломенная крыша Ичалкиной избы.
— Расскажу, словно бисер рассажу! — весело произнес Филя.
Все встрепенулись. Скучно жилось ребятам в одинокой избе посреди глухого леса, поэтому Филины побасенки слушали с большим удовольствием, а за ними и время проходило незаметно. За окном, затянутым бычьим пузырем, завывает метель, а в избе тепло, благо дров за дверью много, ребята никогда не отказываются помахать топором.
— У одного попа попадья сдружилась с псаломщиком. Поп догадывался, что дело нечисто, да никак не мог уличить их. Наконец один раз запряг он лошадь и сказал, что поехал в дальнее селение отпевать покойника. Сам поставил лошадь на дороге и вернулся. А псаломщик-то уж тут как тут. Попадья перепугалась, думает: куда мне деть дружка своего? Запихала его под лавку и дровами всего заложила. Поп вошел и начал искать. Искал, искал, не найдет нигде. Что делать? И говорит попадье:
— Я уж помолюсь дома, не пойду к вечерне-то.
Рыскрыл книгу, перекрестился и нараспев произнес:
— Благословен, Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков!
Как только произнес он эти слова, псаломщик-то услышал его и отвечает из-под лавки:
— Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!
А поп подходит к нему и говорит:
— Молодец, брат псаломщик. Здорово бы я тебя наказал, когда бы ты эдак не сказал. Посмеялись над простодушно-лукавым попом. Филя вридвинул к себе гусли, купленные три дня назад у калик перехожих, бедовым голосом запел:
Как женил-поженил меня батюшка,
Не у голого женил, не у богатого,
Приданого-то много, дак человек худой!
Все люди сидят, как будто свечки горят,
А мой муж сел на покрасу всем,
Уж он бороду погладил да ус залощил,
Ус залощил да глаза вытаращил
Муж на меня, как черт на попа,
А я на него помилее того,
Помилее того, как свинья на…
За окном тихо заржала лошадь. Все насторожились.
— Берите оружие да в сени! — приказал Елфим.
К избе кто-то подъехал верхом на лошади. Всадник спешился, приблизился к освещенному окну. Через дверную щель было видно, что он невысокого роста.
— Мордвин, наверно, — предположил Елфим.
Приехавший тихо постучал в дверь.
— Чего нужно? — грозно произнес Елфим.
— Пустите меня, люди добрые, погреться. Метель сбила меня с дороги.
— Заходи, коли так.
В избу вошел невысокий, крепко сложенный черноглазый мордвин.
— Звать-то тебя как?
— Ичалкой кличут.
— Что же тебя в такую метель погнало?
Ичалка долго молчал, внимательно всматриваясь в лица хозяев. Елфим приветливо улыбнулся ему.
— Да ты не бойся, здесь все свои.
Мордвин махнул рукой, в глазах его блеснули слезы.
— Этим летом боярин Плакида отнял у меня землю. Осерчал я на него, амбар запалил. А боярин о том проведал, явился в мой дом, жену избил, избу сжег. Жена с детишками едва спаслась, живет теперь у своих родичей. Мне же в село путь заказан, боярин не раз наведывался туда, искал меня.
Елфим скрипнул зубами.
— Давно уж мой нож по Плакиде скучает: зверь он, а не человек. Вот что, братцы, наведаемся-ка мы в боярские хоромы, пощекочим лютого боярина.
— Так метель же на дворе, — неуверенно произнес Олекса.
— Вот и хорошо, что метель, она для нас самое милое дело, к боярским хоромам подобраться поможет, да и следы потом заметет.
Стали собираться в дорогу. Кудеяр впервые участвовал в таком деле, на душе было весело и тревожно. Судя по оживлению, и другие пребывали в таком же состоянии. Ичалка вызвался показать путь к владениям Плакиды Иванова.
Ехали медленно, снег был глубок, да и ветер все время яростно дул в лицо. Лишь под утро оказались на опушке леса, откуда смутно проглядывали постройки боярского поместья.
— Сторож об эту пору, поди, спит, нужно накрыть его так, чтобы шум не поднял. Пока Кудеяр с Олексой будут вязать его, все остальные ломают двери боярского дома. Плакиду я беру на себя.
Тронули лошадей. Не успели проехать и десятка шагов, как в усадьбе истошно занялся набат.
— Заметили нас, черти полосатые, — выругался Елфим, — видать, настороже были.
Метель почти прекратилась. В серо-белой полумгле было видно, как из построек выбежали люди. Спрятавшись за частоколом, они открыли по нападающим пальбу из луков. Совсем близко засвистели стрелы.
— Поворачивай назад! — приказал Елфим. Стрела сбила с него шапку. Отъехав на безопасное место, он оглянулся в сторону боярских хором, погрозил кулаком.
— Ну погоди, Плакида, мы еще посчитаемся с тобой!
Весело скользят сани по накатанной обледенелой дороге. На переднем возу восседает арзамасский купец Глеб Коротков- широкоплечий старик с небольшой белой бородкой и живыми выразительными глазами.
— Корней! — обернувшись, позвал он сына.
Со второго воза сорвался рослый румяный парень, догнал сани отца, робко спросил:
— Что надобно, батюшка?
— Как приедем в Новгород, так ты проследи, когда выгружаться станем на постоялом дворе, чтобы все наши кожи были как следует складены. Товар-то ноне не особливо хороший везем на ярмонку — тут порез, там дыра, а где и мясо гниет. Так ты так кожи сложи, чтобы худые места не больно-то лезли в глаза. Авось все добро продадим скопом. Понял?
— Все сделаю как велишь, батюшка.
А Любку Мокееву выбрось из головы — неровня она тебе. Воротимся домой, найду тебе стоящую девку среди купечества. Вон у Завьяла Чурилина какая отменная девица — пышнотела, белолица, ступает как пава.
— Да у Дашки Чурилиной глаза косят — один на вас, а другой — в Арземас.
— Тебе с ее глаз не росу пить, а станешь противиться родительской воле — батогов отведаешь. Хоть у Дашки глаза косят, да зато у ее отца — Завьяла дом полная чаша, а под домом, поди, не одна кубышка зарыта. К тому же Дашка — единственное чадо, умрут родители — все твое будет!
«Не хочу, не хочу Дашки! Мне Любушка ой как мила!» — рвется из души Корнея. Да разве можно перечить родителю, изобьет до крови! Потому парень тяжко вздохнул и поплелся к своим саням.
Низкое январское солнце стало клониться за могучие ели, между которыми пролегла дорога. Корней глянул в сторону и перекрестился: «Не приведи, Господи, повстречаться в таком лесу с татями». И тотчас же раздался богатырский посвист. Парень сорвался с места и, не разбирая дороги, кинулся в лес.
Глеб Коротков оглянулся: от задних возов к нему бежали свои оружные люди, да было поздно — предводитель татей сволок его с воза, приставил нож к горлу. — А ну стойте, черти полосатые, не то вашему хозяину конец!
Людишки остановились в отдалении.
— Где твоя казна купец?
— Дак какая такая казна у меня, мил человек? Не видишь, рази, везу для продажи кожу, купленную в Арземасовом городище. Опосля ярмонки казну-то и спрашивай.
— Ты нам зубы не заговаривай! Ну-ко, ребятки, пошарьте в возке! — приказал Елфим.
Ичалка с Филей обыскали воз и вскоре извлекли из-под мешков купеческую суму.
— А ты говорил мне — нет у тебя ничего!
— Каюсь, мил человек, всего-то и было у меня сто рублев, половину уплатил за эту вот гниль. Глянь, глянь, разбойничек, что за кожу мне подсунули — одни дыры. Да я за нее на ярмонке и своих кровных не верну. На какие же шиши я товар куплю в Нижнем Новгороде? О, горе мне, горемычному! Придется с сумою по миру идти!
— Ты о казне не печалься, купчина, потому как одному Богу ведомо, придется ли тебе по миру ходить. Уж больно ты говорлив, как я погляжу. А ну стань на колени!
Глеб, побледнев лицом, повиновался.
— Не губи, не лиши живота, разбойничек, дети у меня малые!
— Так уж и быть, пощажу тебя, купчинушка. Только ты прикажи своим людишкам собрать все оружие и отдать его вон тем молодцам, — Елфим указал на Кудеяра и Олексу.
— А не обманешь, разбойничек?
— Мне тебя обманывать ни к чему, потому как давно мог снять твою голову. Ты лучше не медли, делай то, что тебе велено.
— Ребятки, отдайте им ваше оружие.
Слуги собрали луки, колчаны со стрелами, топоры, шестоперы.
— Гони, купчина, еще всю снедь, что при тебе есть, — нам в лесу все сгодится, а ты на ярмонке разживешься.
Слуги, не мешкая, собрали съестные припасы, сложили их в особые сани.
— А теперь проваливай подобру-поздорову да поменьше о нас трезвонь в Нижнем Новгороде, не то на обратном пути и головы лишишься.
Купеческий обоз быстро удалился.
— Ну что ж, ребятки, — обратился Елфим к друзьям, — вот мы и разжились едой да оружием. Вишь, Кудеяр, как все просто. А ну, Филя, давай нашенскую!
Все повалились в сани. В глухом сумеречном лесу зазвучала песня:
Как во темну ночь осеннюю
Выезжали добры молодцы,
Добры молодцы, буйны головы…
Кудеяр ткнул Филю в бок.
— А ну смолкни на миг, кто-то в лесу голос подает.
Прислушались.
— Померещилось тебе, Кудеяр, это ветер в деревьях гудит.
— Глянь, кто-то стоит меж елей.
— Никак, человек. А ну подь сюды.
— А вы не прибьете меня?
— Да за что же нам обижать тебя? Ты кто будешь?
— С обоза я, Корнейкой меня кличут. Как тати засвистали, я в лес кинулся, да и заплутался. Обрадовался было, завидев сани, да только потом разглядел, что вы и есть те самые тати.
— Садись в сани, поедешь с нами.
— Погодь, Филя, больно ты добрый, как я погляжу. Проведает сей человек, где мы живем, — бояр наведет иа нашу погибель. Уж лучше ему сгинуть в лесу.
— Не по-божески это, Елфим.
— А у нас тут не святая обитель, где Господу Богу поклоны бьют.
— К ночи подморозило, сгинет человек ни за что ни про что, ведь, кроме нашей избы, в округе на многие версты жилья нет.
— Дурак ты, Филя! — Елфим повернулся к Корнею. — А ну быстро садись в сани, некогда нам с тобой цацкаться!
Как приятно бывает явиться с мороза в теплую избу, особенно когда на дворе ночь, a вокруг на многие версты глухой лес! Разгрузившись, разбоинички плотно поели, а потом развалились по лавкам.
— Все бы хорошо, только вот винца да бабенки нам не хватает.
Филя промышлял своим ремеслом при кабаке, по-этому нередко скучал по чарке.
— Будет тебе и винцо, коли пошлет нам Господь купчишку с винным обозом. Пригоним его сюда — повесилимся в волю. А с бабами разбойничкам не резон связываться — обязательно воевод наведут, от них одна погибель.
— Вот уж не думал, что угожу в монастырь, где игуменом разбойничек служит. Нешто хочется тебе Корнеюшка, в монахи идти? У тебя, поди, зазноба есть.
Корней густо покраснел.
— А ну валяй, сказывай скольких девок охмурил?
Парень смутился еще более, но скрытничать не стал.
— Полюбились мы с Любкой Мокеевои, а тятька слышать не хочет о ней, грит- не ровня она тебе, женись на Дашке Чурилиной. А та такая красавица: в окно глянет — конь прянет, на двор выйдет — собаки три дня лают.
— Что же ты намерен делать?
— Хотел из родительского дома бежать куда глаза глядят, лишь бы с Любушкой быть вместе.
— А Любкиным родителям ты по нраву?
— Сирота она, у тетки живет, а у той своих ртов хватает.
— Эх, братцы, — загорелся Филя. — Порушим мы нашу обитель, добудем Любушку Корнею, свадебку сыграем, то-то повеселимся!
— Ишь, чего захотел, — возразил Елфим, — а коли дети пойдут, их куда денешь? Может, и младенцев к разбойному делу приставишь? Мы, мужики, в случае чего снимемся отсюда да переберемся в Волчье становище- там у меня еще одна потайная изба есть, а с женками да детьми как?
— Скучно тут, Елфим.
— Коли скучно тебе, скоморох, — вон Бог, а вон порог, ступай на все четыре стороны!
— Тогда и мы уйдем отсюда, — тихо произнес Олекса.
Ребятам по нраву пришелся весельчак Филя, поэтому слова предводителя вызвали неодобрение. Елфим понял это, изменил тон.
— Зимой в лесу и впрямь невесело, а как придут весна с летом — забудешь про тоску-кручину.
— Весна-то не скоро еще грядет, а повеселиться ныне охота. Дозволь, Елфимушка, нам с Корнеем в Арземасовом городище побывать, Любушку повидать?
— Да ты, никак, спятил, Филя: до Арземасова городища, поди, верст семьдесят, как не боле.
— Коли поспешать будем на конях, в два дня можем обернуться. Ты уж дозволь нам съездить, Елфимушка, вишь, как Корней-то страдает.
— Пристал как банный лист… Езжайте, коли невмоготу.
