— Наконец-то Господь Бог надоумил государя явить милость своим ближним родичам, — княгиня Анна Глинская осмотрелась по сторонам, словно принюхиваясь, — а то ведь после кончины великой княгини — моей доченьки, отравленной Шуйскими, счастье совсем было отвернулось от нас, Глинских. Ныне же, хвала Всевышнему, государь обратил свой взор в нашу сторону и вопреки воле Шуйских щедро пожаловал своей милостью. А злодеев Шуйских Бог покарал и еще покарает. Вон Василий Васильевич женился на молоденькой да и загнулся. Недавно братец его, Иван, скончался.

— На смену одним, матушка, явились другие — Андрей и Иван Михайловичи, Петр — сын Ивана, Федор Скопин-Шуйский… Конца-краю не видно этим Шуйским!

— Ты, Юрий, больно горяч. Древо Шуйских сразу не свалить. Так вы, дети мои, по одной ветке рубите И тем ускорите конец всему дереву. У Андрея Михайловича рыльце в пушку: юный государь, приметила я, страсть как не любит его, да терпит пока. Так вы, отправляясь вместе с великим князем в Сергиев монастырь, по дороге внушайте ему, что за тяжкие вины следует казнить первосоветника!

— Мудро говоришь, матушка, — вмешался в разговор Михаил Глинский, — и я мыслю, что прежде всего нам Андрея Михайловича свалить надобно. И с тем делом мешкать не следует. Времена нынче такие: либо мы одолеем Шуйских, либо они нас.

Анна повела крючковатым носом в сторону иконы, перекрестилась.

— Денно и нощно молюсь я за вас, дети мои. Долго вы были в стороне от больших дел. Ныне пробил ваш час. Так дерзайте же!

На следующий день после Никиты Гусепролета великий князь отправился на богомолье в Троицкий монастырь. Рядом с ним ехал Василий Михайлович Тучков. Время от времени низкие, насыщенные водой облака обдавали путников холодными брызгами. На душе юного государя было мерзко: он все еще тяжко переживал обиду, причиненную ему Шуйскими.

— Федор Воронцов говорил мне, будто есть страны, где и зимой так же тепло, как летом. Правда ли это?

— Правда, государь, те страны лежат в полдневной стороне. Туда сейчас держат путь наши птицы — гуси, журавли. И по полету этих птиц мы можем узнать, какой будет весна.

Ваня внимательно посмотрел по сторонам.

— Вон стая гусей летит…

— Судя по их полету, следует ожидать малую вешнюю воду: вишь, как они низко летят. Чем выше проносятся гуси, тем дружнее будет весна и обильнее половодье.

— Выходит, гусь — птица вещая. А можно ли узнать, какая ждет нас зима?

— Для этого надобно присмотреться к тем гусям, которые по земле ходят: ежели гусь лапу поднимает, значит, быть холодам, стоит на одной ноге — к морозу, ну а коли полощется в воде — быть теплу. Раннюю зиму указывает гусь, спрятавший голову под крыло.

«И я уподобился гусю, почувствовавшему приближение ранней зимы: вместо того чтобы покарать Андрея Шуйского за оскорбления, причиненные Федору Воронцову, я сел на коня и отправился на богомолье. Когда же кончится мое унижение? Когда я стану наконец настоящим великим князем, таким, каким были мой отец и дед? Как сделать так, чтобы бояре перестали считать меня дитем несмышленым?»

Нет, он не дите несмышленое. В книгохранительнице отца изучены им история древней Иудеи и Византии, Ветхий и Новый завет, жития святых отцов, труды византийских богословов. Он может по памяти повторить написанное в той или иной книге. Все говорят, что Василий Михайлович Тучков прочитал множество книг. Так, может быть, он ведает, что надобно сделать, чтобы стать настоящим великим князем? Только вот смеяться бы не стали над ним, если он спросит об этом.

— В поучении Владимира Святого, которое я не так давно прочитал, сказано: «Еще немного, и не станет нечестивого, посмотришь на него, и нет его. А кроткие наследуют землю и наслаждаются множеством мира», Горы неправды, творимой злыми людьми, вижу я вокруг. Почему же торжествуют нечестивые и унижены праведные? Почему у нас делается все вопреки поучению Мономахову?

Тучков пристально посмотрел на юношу.

— Ты спросил, государь, о словах Владимира Святого, который полагал, что зло обречено на погибель, а добро всегда торжествует, и я отвечаю тебе-такова воля Господа Бога, В поучении его далее тех слов, которые ты мне поведал, сказано так: «Нечестивый злоумышляет против праведника и скрежещет на него зубами своими. Господь же посмеивается над ним, ибо видит, что приходит день его. Нечестивые обнажают меч и натягивают лук свой, чтобы низложить бедного и нищего, чтобы пронзить идущих прямым путем; меч их войдет в их же сердце, и луки их сокрушатся». Так сказал премудрый Мономах. Его слова означают: на все воля Господа Бога нашего. Нечестивый человек силой оружия творит неправду, но Господь Бог, видя это, укрепляет дух великого князя, призванного быть праведным судьей своим людям. И великий князь поднимет меч свой разящий, чтобы сокрушить нечестивца и восстановить справедливость.

«Поднимет меч свой разящий… Поднимет меч свой разящий». Юноше казалось, что именно эти слова вызванивают колокола Троицкого монастыря, приветствуя высоких гостей.

«Выходит, чтобы стать настоящим великим князем, я должен поднять меч свой разящий!»

Игумен Троицкой обители Алексий похож на старого сурового воина. Громкий голос его колоколом гудит под каменными сводами собора Троицы. И молитва его какая-то особенная, похожая на напутствие воинов перед бранью. В своей проповеди он не раз упомнил князей Александра Невского и Димитрия Донского.

После службы игумен увлек великого князя в свою келью, усадил напротив, пристально всмотрелся в его лицо.

— Вижу, возмужал ты, государь. И не диво: четырнадцатый год уж пошел. В твои годы знаменитые предки большие дела творили. Взять хоть прославленного князя Димитрия, коего в народе Донским кличут. Девять годков ему было, когда отец его, князь Иван Иванович, возвратившись из Золотой Орды от хана Берди-бека, занедужил и скоропостижно скончался. Бердибек тоже вскоре умер, и на его место взошел хан Кульпа. В те поры русские князья, узнав о переменах на ханском престоле, должны были ехать в Орду для получения ярлыка от нового хана. Не долго продержался у власти хан Кульпа, по прошествии шести месяцев и пяти дней его убил князь Науруз, Так что, прибыв в Сарай, русские князья вручали свои дары, предназначенные для Кульпы, новому хану. И вот к Наурузу явился сын великого князя Ивана Ивановича девятилетний отрок Димитрий.

Игумен Алексий задумался, словно вспоминая то, что видел когда-то своими глазами. Ване не терпелось узнать, что же было дальше.

— Дал ли Науруз ярлык на княжение отроку Димитрию? — прервал он затянувшееся молчание.

— Нет, государь, не дал. Посмотрел он на него, покачал головой и велел послать за сыном князя нижегородского и суздальского Константина. Ярлык на княжение получил не Димитрий Иванович, а Димитрий Константинович. Не по отчине и не по дедине досталось ему княжение. Вскоре, однако, в Орде вновь сменился хан, престолом завладел Амурат. Когда к нему явились с дарами московский посол от князя Димитрия Ивановича и посол от Димитрия Константиновича, Амурат приказал поместить их обоих под стражу и запретил сарайским вельможам иметь с ними дело. Сам же он задумал разобраться, правильно ли поступил правивший до него Науруз с московским княжением. И решил он, что княжить на Москве должен Димитрий Иванович, а не Димитрий Константинович. В ту пору Донской был моложе тебя, ему исполнилось всего двенадцать лет.

— И Димитрий Константинович легко уступил княжение отроку?

— Нет, государь, Димитрий Константинович был недоволен волей Амурата и занял своим войском Переяславль-Залесский, чтобы воспрепятствовать продвижению Димитрия Ивановича во Владимир, где в ту пору в Успенском соборе он должен был венчаться на великое княжение. Но юный Димитрий Иванович смело сел на коня и устремился со своей ратью к Переяславлю.

Узнав о его приближении, Димитрий Константинович перепугался и бежал сначала во Владимир, а оттуда в свою вотчину — в Суздаль.

«А я, когда пришел на Русь Сагиб-Гирей, не решился сесть на боевого коня, все перепоручил своим воеводам. Так ли поступили бы мои предки? Александр Невский в пятнадцать лет стал князем-наместником Великого Новгорода, водил свою дружину на врага, судил строптивых новгородцев. Димитрий Донской и того раньше стал промышлять власть. Я же советуюсь с боярами: быть мне в Москве или бежать от Сагиб-Гирея в дальний северный город. Оттого бояре и не чтут меня, творят по своей воле, а не по моей. Не бояре похитили у меня власть-я сам отдал ее им. Но отныне все должно измениться, я буду сам править своими людьми, судить их по правде и совести».

— Святой отец, как поступил бы Димитрий Донской с боярином, который почал бы править от его имени?

Алексий строго глянул в глаза юноши и твердо произнес:

— Димитрий Иванович жестоко покарал бы святотатца. Великому князю власть дана самим Господом Богом, и обладать той властью должен лишь он сам.

Из Троицкого монастыря великий князь поехал на Волок, а затем в Можайск. В Москву он возвратился лишь в день Зиновея. Во время всего путешествия его дяди проявляли по отношению к нему большое почтение. И не диво: по просьбе митрополита Макария государь щедро пожаловал их.

Но по мере приближения к Москве в душе Михаила и Юрия росла тревога. Им прекрасно были ведомы порядки, установленные боярами при дворе. Каждого, снискавшего любовь великого князя, ждет пропасть. И той пропасти не сумели избежать ни Иван Бельский, ни Федор Мишурин, ни Федор Воронцов. Что же уготовили Шуйские им, нынешним милостивцам великого князя? Темницу или ссылку на Белоозеро? Плаху или отраву в кубке? Не лучше ли упредить Шуйских, первыми нанести удар с помощью государя? Братья пришпорили коней и поехали по обе стороны от Ивана.

— Государь! В большой тревоге возвращаемся мы в Москву, — скороговоркой произнес Юрий.

— Отчего так? Разве не пожаловал я вас великим своим жалованием?

— За пожалование мы премного благодарим тебя, государь. Да вот опаска берет: ну как по возвращении в Москву ждет нас лютая кара, уготованная Шуйскими? Не любят они тех, кого государь жалует. Вон и Федора Воронцова в Кострому услали…

Лицо юноши покрылось красными пятнами.

— Отныне несправедливостей, чинимых Шуйскими, больше не будет!

Произнеся эти слова, Ваня вдруг спохватился: ну как не справится он со строптивыми боярами, не сумеет поставить их на место? Ведь до сих пор в боярских сварах ему еще ни разу не удавалось отстоять свою честь и достоинство. До мельчайших подробностей запомнил он события, происшедшие почти год назад в ночь на Малахия: искаженное ужасом лицо Петра Щенятева, умолявшего спасти его, просьбы о защите митрополита Иоасафа.

«Нет, такого больше не должно повториться! Ни Александр Невский, ни Димитрий Донской не потерпели бы подобного бесчестия. Отныне никто не посмеет в присутствии великого князя вершить суд и расправу».

Легко сказать: все будет отныне иначе. Но как достигнуть этого? Как должен он поступить с Шуйскими?

— Государь, — вкрадчиво заговорил Михаил Васильевич, — достаточно тебе убрать Андрея Михайловича Шуйского, и все станут послушными тебе. А убрать его надобно так, чтобы другим было неповадно творить бесчестие в присутствии государя. Пора избавить государство от хищников власти и покарать злодеев!

«Отец Алексий и Василий Михайлович Тучков призывали меня поднять меч разящий, а Глинские указали мне, на кого следует направить этот меч. Да, я должен судить Андрея Шуйского и жестоко покарать его за совершенные злодеяния в назидание другим».

— Согласен с тобой, Михаил Васильевич, много зла причинил всем Андрей Шуйский и за это должен быть наказан. Ты советуешь казнить его смертной казнью, а ведь предок мой славный Владимир Святой поучал: ни невинного, ни преступного не убивайте; хотя и будет достоин смерти, не губите никакой христианской души.

Казалось, Михаил Глинский смутился от этих слов, но быстро овладел собой:

— Времена нынче другие, государь, люди очерствели душой, стали лютее, кидаются друг на друга, словно дикие звери. А потому и судить их нужно по-другому. Верю я: живи Владимир Святой сейчас, он смело казнил бы своих ворогов.

«Времена нынче и впрямь иные. Прав ли, однако, Михаил Глинский? Пожалуй, прав. Вон и Василий Тучков, которого я почитаю за набожность и начитанность, призывает меня поднять меч разящий, А ведь он не мог не знать всех слов поучения Мономахова».

Юному государю вспомнились слова митрополита Макария: «Да, время настало, пора тебе быть мужем».

— Какой же смерти достоин Андрей Шуйский?

— Чем позорней, тем лучше, — вмешался в разговор Юрий, — собаке — собачья смерть, потому прикажи псарям прикончить Андрея Шуйского.

Любят на Руси рождественский праздник Святки. Начинается он с обхода домов в рождественский Сочельник детьми или молодыми парнями и девушками. Ожидая колядовщиков, в каждом доме готовят для них подарки — печенье, сдобные коврижки, яйца, масло, рыбу, оладьи, шаньги. Коли хозяева оказывались щедрыми, их благодарили:

Ну а жадному пели по-иному:

Могли спеть скрягам и похлеще-об осиновом коле, забитом в могилу, поэтому хозяева старались не прогневить колядовщиков.

А потом начинались святочные посиделки, причем молодежь являлась на них разодетая в новые рубахи и платья, чтобы не было неурожая. На посиделках загадывали загадки, водили хороводы, пели озорные песни про старого мужа, про свекра со свекровью, которых молодая невестка не очень-то почитает, играли в «молчанку». Кто нарушит тишину смехом или словом, тотчас же подвергался веселому наказанию, его обливали с ног до головы водой, заставляли съесть пригоршню углей, поцеловать старуху или пробежаться на гумно и принести сноп соломы. Последняя кара почиталась самой ужасной, поскольку все страшились ночью угодить а лапы гуменника.

Веселье усиливалось с приходом в избу ряженых. Иной надевал личину медведя и, кривляясь, показывал, как бабы ходят по воду, как девушка смотрится зерцало, как ребятишки воруют горох. Другой набрасывал на себя вывороченную шерстью вверх шубу, в один из рукавов которой вставлял палку с крючком на конце, Когда «журавль» начинал гоняться за девушками и клевать их крючком, те, смеясь, бросали на пол орехи или пряники. «Журавль» охотно подбирал подарки. Что визгу-то, что гаму-то было, когда в избу врывалась «нечисть» — парни, одетые в вывернутые тулупы, в длинные белые рубахи с рукавами, волочившимися по полу. Глянешь на иную личину — мороз по коже от страха: глаза свирепые, клыки огромные, Девушки, знавшие о возможности прихода «нечисти», повизжав для вида, начинали выгонять ряженых. Парни, слегка посопротивлявшись, убегали в сени и тут разболокались.

А уж каких только гаданий не было! Девицы ходили слушать на перекресток дорог: в какой стороне собака залает — туда и идти замуж. Иные подслушивали вод окнами: ежели в доме ругаются — в плохой дом попадешь, а коли смеются — в хороший. Третьи шли к амбару и говорили: «Суженый-ряженый, приходи рожь мерить!» Послышится, будто там пересыпают зерно, значит, судьба пошлет богатого жениха, а покажется, что метут пол веником, — быть за бедным. Повсюду на Руси выходили девушки на Святки «полоть снег». Да мало ли напридумано русскими людьми святочных забав для всех возрастов! Приостанавливаются в эти дни многие работы: бабы не прядут и не шьют — будешь на Рождество шить — родишь слепого; мужики не гнут дуг, колес-иначе приплода скота не получишь.

В Сочельник под окном боярина Андрея Михайловича Шуйского здоровущая черная собака вырыла глубокую яму. Увидевший эту собаку Юшка Титов хотел было шугануть ее, а она оглянулась в его сторону и так зарычала, что он перекрестился и попятился. Вооружившись кольями, боярские слуги кинулись к указанному Юшкой месту, да никого уже не застали, собаки и след простыл. Молча стояли челядинцы над глубокой ямой, чесали затылки и хмурились — примета была пакостная.

А москвичам дела нет до боярина Шуйского, шумит-бурлит по городу большой зимний праздник — Святки. И вдруг словно гром среди ясного неба — через день после коляды великий князь приказал всем боярам собраться в средней царской палате.

С неудовольствием явились бояре на зов государя, по дороге гадали — может, беда приключилась нежданная, вот великий князь и позвал их. Никто толком ничего не знал.

Государь сидел на своем обычном месте, тщетно пытаясь скрыть волнение. Лицо у него бледное, руки не лежат на подлокотниках кресла, беспокойно движутся. Вот он поднялся и громким звонким голосом обратился к присутствующим:

— Много неправды чинится ныне на Руси. Пользуясь малолетством великого князя, бояре злым умыслом завладели его властью. И те бояре ведут себя беззаконно: убивают ни в чем не повинных людей, словно тати с большой дороги грабят свою страну.

Боярам была в диковинку эта речь, они украдкой переглядывались между собой, кто насмешливо, кто возмущенно, кто выжидающе — что-то будет дальше?

— И я отныне намерен восстановить справедливость и мир в своем государстве. Мне ведомы имена всех виновных, но казнить решил я наивиновнейшего. Вот он сидит перед вами! — голос юного великого князя зазвенел от возмущения, когда он указал рукой на Андрея Михайловича Шуйского. — Это он убивал безвинных людей, незаконно присвоил себе власть, по праву принадлежащую великому князю. Много людей погибло от рук этого нечестивца, так пусть же смерть будет наказанием ему за совершенные злодеяния. Эй, псари! Войдите сюда и возьмите его!

Бояре от удивления лишь глазами хлопали. В палату ввалилось десятка два дюжих молодцев, они схватили упиравшегося, жалобно вымаливавшего прощения у великого князя Андрея Шуйского, поволокли его из великокняжеского дворца. По дороге в тюрьму псари нещадно били свою жертву, так что возле Ризположенских ворот он был уже мертв. Обнаженное тело его часа два лежало на виду у москвичей.

Хотя в своей речи великий князь обещал покарать лишь одного Андрея Шуйского, однако на следующий день были схвачены ближайшие его советники — Фома Головин, Федор Скопин-Шуйский, Юрий Темкин и другие. Все они были высланы из Москвы — митрополит Макарий не мог оставить безнаказанным легкомысленный поступок Фомы Головина.