Нечасто бывает Макарий в покоях государя, всецело занят он церковными делами, спешит завершить Великие Четьи-Минеи, Степенную книгу, да и иных задумок у него немало. Но хоть и редко бывает митрополит, у великого князя, однако досконально ведает, чем он занимается. Незаметно в окружении юноши оказались люди, близкие к Макарию. Это прежде всего боярин Федор Семенович Воронцов, младший брат Михаила Семеновича, дружившего с Михаилом Львовичем Глинским и недавно почившего. Федор Семенович в качестве посла повидал немало стран. Приближены к государю и седобородые братья Морозовы-Поплевины-Иван Григорьевич да Василий Григорьевич. Еще в бытность деда нынешнего великого князя начали они службу при дворе, за спиной каждого из них немало боевых походов, посольских дел. Верная служба братьев Морозовых-Поплевиных была отмечена покойным Василием Ивановичем — оба они получили чин окольничего, стали боярами.

Воронцов высок станом, круглолиц, остроумен, беседовать с ним одно удовольствие. Вот и сегодня государь внимательно слушает рассказ Федора Семеновича о том, как он правил посольство в турецкую землю.

— Великий князь Василий Иванович послал меня в Царьград для своего государева дела к турецкому султану Сулейману. И пошли мы на Рыльск, а из Рыльска на Азак. Путь к Азаку через литовские земли хоть и длиннее, зато менее опасен, нежели путь степью по причине разбоев, производимых в степях азакскими казаками. Снег был таким глубоким, что кони проваливались в нем по брюхо, поэтому нам пришлось до Донца идти пешком, а государеву казну и свой запасишко везти на салазках. В начале апреля вышли к Донцу, Льда на реке уже не было, и я велел делать суда, на которых нам надлежало идти водяным путем до Азака. Через неделю суда были готовы к отплытию. Когда до Азака оставалось три дня пути, я послал к азакскому диздару трех казаков с наказом сказать ему, что я иду от великого князя к Сулейману. И азакский диздар прислал мне встречу на Оксайское устье двух человек в приставы да толмача. За шесть верст до Азака нас встретили человек с тридцать, присланных диздаром для нашего бережения. А за две версты до Азака ждали нас аги янычарские, было их более двухсот человек. И в те поры в городе из пушек стреляли, в набат били и в сурны играли. У судового пристанища на мосту встретил нас азакский диздар, приказные турецкого султана и жители города. Когда мы сошли с судна на берег, диздар взял меня под руку и проводил через городские ворота к подворью.

— А велика ли, Федор, крепость Азак?

— Крепость Азак велика, в ней собираются купцы из разных стран. Тут турки и татары проводят торг с московскими купцами, выменивают у них меха на шелковые и шерстяные материи и драгоценные каменья.

— А трудно ли отнять этот город у турок?

— Забрать Азак у турок легко, да удержать трудно: далеко он от Москвы и на всем пути по Дону между Москвою и Азаком нет больших городов, которые служили бы опорой для твоего, государь, войска.

— Выходит, надобно строить на Дону русские города?

— Города эти очень необходимы, государь, для одоления Дикого поля, где ныне хозяйничает немало татей.

— Что же было дальше, Федор?

— Когда вышли мы из Азака к Кафе, азакский диздар проводил меня до корабля и корм на путь дал. На судах одолели Сурожское море, а как стали подходить к Кафе, в городе стреляли из пушек, в набат били и в сурны играли.

— А Кафа велика ли?

— Обширен и многолюден этот город, много в нем мечетей с минаретами, где неверные молятся своему богу. Со всех сторон окружен он крепкой стеной со множеством башен, а внутри стен огромное торжище, куда съезжаются купцы со всего света. Оттуда поплыли мы в Царьград. Когда пришли к месту и корабль наш встал у пристанища, к нам явился султанов толмач, а на берегу встречали конные и пешие нарядные аги янычарские. На той же неделе в субботу приехал ко мне толмач от султана, а с ним янычарские головы и сказали: «Велено тебе прибыть на султанов двор, Сулейману ударить челом. А у государя тебе сегодня не есть, потому что у нас едят мясную еду, а вы нынче говеете. Рыбы же здесь мало». И вот пошли мы на Сулейманов двор. У ворот встретили нас многие люди пешие, а когда вошли в палату, в которой сидят паши и приказные люди, то все они встали. Главный паша спросил: «С каким делом пришел ты от своего государя к нашему государю султану?» Я сказал: «Прислал государь мой великий князь всея Руси Василий Иванович к брату своему, Сулейману, грамоту, и то дело писано в грамоте». Паша спросил: «Кроме грамоты приказ с тобой иной какой и поминки есть ли, и какие поминки?» Я ответил, что со мной кроме грамоты приказа никоторого нет; все писано в грамоте, а поминки от государя нашего к Сулейман-султану — сорок соболей, да рыбий зуб, да кречет. Паша спросил еще, давно ли я пошел от своего господина из Москвы. Я сказал: «Как государь мой меня отпустил к брату своему, Сулейман-султану, прошло уже восемь месяцев». А как явился я к султану и челом ударил, взяли меня его ближние люди под руки и подвели к Сулеймановой руке. А после того я от государя и великого князя султану поклон исправил и грамоту подал и поминки явил по государеву наказу. А поклон правил стоя, а не на коленках, и султан против этого не промолвил ни одного слова и не спросил ни о чем.

— А каков, Федор, турецкий султан?

— Сулейман сидел на рундуке, а вид у него был важный, телом толст. Под ним был тюфяк золотной. Одет Сулейман в чугу камчату, золотную по лазоревой земле, да на голове чалма.

— Много удивительного видят наши послы — разные страны и народы, моря и горные вершины. Хотелось бы и мне самому все это повидать!

— Ты прав, государь, много диковинного есть на белом свете. Будучи в Царьграде, довелось мне наблюдать удивительное чудо, совершенное на глазах толпы кудесником. Получив от людей самое обыкновенное яблоко, он разрезал его ножичком пополам, извлек зернышко и посадил во влажную землю. Затем покрыл посеянное зерно маленькой корзиночкой и стал играть на дудке. Когда же он поднял корзинку, то оказалось, что под ней появился нежный росток. Кудесник покрыл его корзинкой и, играя на дудке, стал скакать вокруг. Снова подняв корзинку, он показал нам яблоньку, которая своей вершиной упиралась в покрышку. Вся яблонька была усыпана ароматными цветками. После этого принялись скакать и кривляться помощники кудесника, и на яблоньке появились плоды. Кудесник накрыл яблоньку корзинкой, чтобы эти плоды созрели, и через некоторое время раздал окружавшим его людям десяток спелых яблок. Само же деревце он вырвал из земли и поставил в воду.

Юноша перекрестился.

— Не иначе как сама нечистая сила явилась людям в облике сего кудесника! Уж не отведал ли ты, Федор, тех нечестивых яблок?

Воронцов весело рассмеялся.

— Нет, государь, мы не стали осквернять себя прикосновением к сатанинским яблокам. Много диковинного видели мы в разных странах, но и то нужно иметь в виду, что русские послы нередко терпят самые гнусные притеснения, оскорбления и обиды от лихих людей, да и от недружественных нам правителей.

Ваня нахмурился.

— Придет время, Федор, и мы усмирим татей, а недружественных правителей, оскорбляющих русских послов, жестоко покараем!

Воронцов вежливо поклонился в ответ на эти слова, а сам подумал: «Не скоро такое свершится!»

— Федор, когда Жигимонтов посол намеревается покинуть Москву?

— Сказывал он, будто хочет отправиться домой в Артамонов день.

— Доволен ли он кормом?

— Очень доволен, государь, премного благодарил он за оказанную ему честь.

Вчера, в день Рождества Богородицы, великий князь Иван Васильевич дал обед в честь посланника польского короля Жигимонта. На том обеде за большим столом сидели бояре князь Дмитрий Федорович Бельский, князь Иван Михайлович Шуйский, брат Андрея Шуйского, и он, Федор Семенович, с братом Иваном.

— Благодарствую, Федор, за душевную беседу, а сейчас пора нам идти в столовую избу, где нас ждут бояре.

Идя по переходам дворца в столовую палату, юный государь залюбовался открывшимся перед ним видом. Под ярко-синим осенним небом несла свои спокойные воды величавая Москва-река. Белые облака засмотрелись в глубину ее чистых вод. За рекой до самого края неба распахнулись тронутые осенним румянцем сады. Вчера народ справлял осенины — вторую встречу осени: бабы толпились по берегам реки, пели величальные песни. И ныне выдался хороший денек.

Бояре, собравшиеся в столовой палате, встали при появлении великого князя, низко склонили перед ним головы. Встал и митрополит Макарий. Он-то и требует от бояр почтения к великокняжеской особе, постоянно напоминает в своих проповедях о божественном происхождении власти государя.

Ваня заметил перемену в отношении к нему бояр, знает, что проявляемое ими почтение — результат трудов Макария, но ему все мнится — и не без оснований, что в душе бояре продолжают считать его несмышленым мальцом, по-прежнему готовы в его присутствии творить бесчинства и своеволие.

Юный государь приблизился к митрополиту для благословения. Темные, живые глаза Макария смотрят на него строго, требовательно.

«Чего хочет от меня первосвятитель? Так ли я веду себя, как подобает вести великому князю? Почему терплю своеволие бояр? Как мне поставить их на место?»

Эти вопросы не в первый раз приходят в его голову, но до сих пор он не ведает четкого, однозначного ответа на них.

Ваня сел в предназначенное для него кресло. Шелестя одеждами, разместились по лавкам бояре. И вдруг — громкий крик Андрея Шуйского взорвал тишину.

— Гляньте-ка, люди добрые, куда Федька Воронцов уселся! А ну встань и сядь ниже меня!

Федор Семенович, побледнев, продолжал сидеть поблизости от великого князя. Иван Кубенский, Дмитрий Палецкий, Дмитрий Курлятев, Иван Турунтай-Пронский, Алексей Басманов-Плещеев повскакивали со своих мест и кинулись к Воронцову. Андрей Шуйский первым подскочил к нему и со всего маху ударил по лицу. Иван Кубенский ухватился за борт нарядного бархатного кафтана, рванул его на себя-оборванные пуговицы, накидные петли и затейливые кисти полетели в разные стороны.

— Стойте, прекратите творить мерзости в присутствии государя! — громко кричал митрополит.

Его, однако, никто не слушал. Федора Семеновича поволокли к дверям. Растерзанный кафтан его валялся на полу, длинные, собранные в мелкие поперечные складки рукава словно взывали о помощи. Макарий исподлобья глянул на государя — тот молча взирал на избиение своего любимца, глаза его были широко открыты, тело сотрясала дрожь.

Между тем бояре выволокли Воронцова на крыльцо великокняжеского дворца. Привлеченные шумом, со всех сторон к дворцу бежали люди.

— Вот тебе, любимчик великого князя! — Андрей Шуйский ногой пнул Федора Семеновича так, что тот повалился с высокого крыльца на площадь. Но и здесь бояре продолжали бить его руками и ногами. Юный государь, бледный, дрожащий, стоял на крыльце.

— Волоките его в темницу, недолго уж ему жить!

— Недостойно великому князю смотреть на эти мерзости, — прозвучал голос митрополита, — пойдем, государь, отсюда.

Макарий взял юношу за руку, тот послушно пошел следом за ним и, лишь когда они оказались в палате вдвоем, обрел дар речи.

— За что, за что они хотят убить Федора? Что он сделал плохого? Каждого, кто люб мне, Шуйские норовят лишить живота! Звери, а не люди… Когда же кончится все это?

— Все эти мерзости кончатся лишь тогда, когда великий князь своей рукой пресечет их, — голос митрополита звучал сурово, требовательно.

— Настало ли для этого время, святой отец?

— Да, время настало, пора тебе, государь, быть мужем!

Митрополит отошел к окну, глубоко задумался. Ныне рушатся все его замыслы. На стороне Шуйских большая сила, сплошь титулованное княжье. А у него был лишь Федор Воронцов, которого он приблизил к великому князю в надежде, что боярин станет ему опорой, будет противодействовать пагубному влиянию Шуйских. Кто же еще верен ему? Пожалуй, отец и сын Тучковы. Но Михаил Васильевич последнее время часто хворает, сторонится боярских склок, и не без оснований: еще со времен митрополита Даниила Шуйские затаили на него злобу и при случае могут расправиться с ним. На стороне Макария и родственники Тучковых братья Морозовы-Поплевины. Их-то и призовет он на помощь.

Макарий решительно направился к дверям и, распахнув их, приказал стоявшему на страже чернецу:

— Немедленно позови сюда братьев Ивана Григорьевича и Василия Григорьевича Морозовых.

Великий князь вопросительно глянул на митрополита.

— Хочу, государь, отправиться в логово смутьянов, чтобы спасти от погибели Федора Семеновича.

«Не обильно мое воинство, трудно мне бороться с Шуйскими и их подпевалами. Настало время воспользоваться советами тверского епископа Акакия — противопоставить Шуйским еще одну силу — дядей государя Михаила да Юрия Глинских».

— Государь, много обид чинят тебе строптивые бояре, поэтому надобно окружить себя верными людьми, способными защитить от оскорблений.

— Где же взять их — верных людей?

— Обопрись пока на дядей своих, пожалуй Михаила Васильевича Глинского боярством и чином конюшего, а Юрия Васильевича — боярством и чином кравчего.

— Год назад, святой отец, по твоему совету я просил Юрия Васильевича быть воеводой в передовом полку, да он отказался, сославшись на то, что в полку правой руки был князь Александр Борисович Горбатый и ему меньше князя Александра быть нельзя.

— Что ж, в отказе Юрия Васильевича есть резон, однако, если ты пожалуешь его боярством и чином кравчего, он будет лишь благодарен тебе.

— Хорошо, пусть свершится по твоей воле, святой отец.

— И еще об одном прошу тебя, государь. Смута из-за Федора Воронцова только началась, и, чтобы не видеть всех мерзостей, творимых боярами, советую тебе уехать на богомолье в Троицкий монастырь для душевной беседы с игуменом Алексием. Десять лет минуло с той поры, как твой отец, государь Василий Иванович, отправился в Сергиеву обитель в последний раз. Так ты бы своей поездкой почтил его память.

— Хорошо, святой отец.

— Вместе с тобой будут Василий Михайлович Тучков да братья Глинские. Я же останусь в Москве гасить огонь смуты.

— Жаль мне, святой отец, Федора Воронцова.

— О нем не печалься, сын мой, я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти его.

В палату вошли братья Морозовы-Поплевины. Иван Григорьевич — сильный еще старик с пышной окладистой бородой, с густыми бровями, нависшими над спокойными серыми глазами. Василий Григорьевич ростом пониже, но и ему силушки не занимать. Оба с почтением поклонились митрополиту.

— Други мои, — обратился к ним Макарий, — великое бесчестье учинили Шуйские по отношению к государю, избив верного его слугу Федора Семеновича. Намереваются они убить Воронцова, а государь просил меня всячески противодействовать злобным замыслам. Потому намерен я немедленно отправиться к смутьянам.

Братья незаметно переглянулись, они опасались, что прямое вмешательство митрополита в свару между боярами может закончиться для него так же, как и для Даниила и Иоасафа. Не лучше ли ему пока остаться в стороне?

Иван Григорьевич, кашлянув в кулак, осторожно произнес:

— Шуйские злопамятны, святой отец, по их воле оставили митрополию Даниил и Иоасаф.

Лицо Макария зарумянилось.

— Чем такое терпеть, лучше и мне вслед за Даниилом и Иоасафом отречься от возложенного на меня сана! До тех пор, пока я митрополит, надлежит мне всячески противодействовать варварским обычаям.

Видя решимость Макария, братья не стали больше удерживать его и вместе с ним отправились в столовую избу.

В столовой палате сторонники Шуйских праздновали победу над очередным любимцем великого князя.

— Так мы поступим с каждым, кто будет лезть под крылышко государя! — кричал на всю палату Андрей Шуйский.

— Верно! — ревел Иван Кубенский, изрядно выпивший.

Появление митрополита и бояр Морозовых-Поплевиных вызвало некоторое замешательство в стане победителей. Князь Федор Скопин-Шуйский, сын воеводы Ивана Скопы, осклабился при виде Макария:

— Святой отец тоже никак решил ввязаться в драку.

Кто зашикал на смельчака, а кто и весело рассмеялся. От негодования лицо первосвятителя покрылось красными пятнами. Стремительной походкой он направился было к Андрею Шуйскому и вдруг резко остановился. В палате раздался треск раздираемой материи- это Фома Головин наступил на мантию, и она в нескольких местах порвалась.

Макарий повернулся и медленно, пошел в сторону шутника. Глаза его полыхали гневом.

— Именем Господа Бога проклинаю тебя, исчадие адово! — голос митрополита звенел как туго натянутая тетива. От его слов многим присутствующим стало не по себе. Макарий меж тем обратился к Андрею Шуйскому:

— Боярин, великому князю стало ведомо, что твои люди намереваются убить Федора Воронцова. Так ли это?

— Да, святой отец, по своим делам Федор Воронцов заслужил смерти.

— Хотел бы я ведать, в чем вина Федора?

— Вина Воронцова в том, что государь его жалует и бережет. Не так давно без нашего на то приговора он пожаловал Федора боярством.

— Выходит, ты, Андрей Михайлович, и твои люди решили учинить суд над самим великим князем. Ведомо ли вам, что это грех тягчайший? Испокон веков так ведется, что государь волен жаловать или казнить своих людей. Воля государя есть воля Господа Бога. И вы эту святую заповедь собираетесь порушить. Великий князь Владимир Мономах в поучении своем писал: «Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо делающие зло истребятся, уповающие же на Господа наследуют землю. Еще немного, и не станет нечестивого; посмотришь на его место, и нет его».

— Всем ведомо, святой отец, что великий князь юн, а потому не может сам управлять государством. По этой причине мы бережем его от влияния тех, кто хотел бы использовать расположение государя для своей корысти.

— Верно, боярин, великий князь юн, но ведомо всем, однако, что юность быстротечна. Да и так ли уж юн тосударь? В его годы великий воин Александр творил великие дела во славу Руси. Потому лишать власти великого князя — значит совершать богопротивное деяние. Вот еще о чем хотел спросить тебя, боярин: велика ли вина Федора Семеновича?

— Воронцов подбивал великого князя против других бояр.

— Не верю тому! Ведомо мне, что он вел с государем речи о тех странах, где ему пришлось побывать. Много ли вреда в тех речах? Напротив, они полезны для юного государя. Кто из присутствующих здесь поклянется именем Бога, что Федор Семенович подбивал государя на плохое? — митрополит обвел всех пристальным взглядом. Желающих свидетельствовать в пользу Андрея Михайловича не нашлось. — Вот видишь, боярин, нет послухов, подтверждающих правоту твоих слов. Вымысел же не может служить причиной казни человека. Бог жестоко покарает за это. Потому великий князь и велит освободить Федора Воронцова из темницы.

— Уж не для того ли, чтобы снова жаловать? Не бывать тому! Пусть государь будет доволен тем, что мы не лишим Федора живота, но на Москве ему больше не бывать!

«Судя по всему, Шуйские намерены сослать Федора, но куда? На Белоозеро? В Соловки? А там, глядишь, задушат его, как Ивана Бельского».

— Боярин, коли Федору Воронцову нельзя остаться в Москве, пошли его на службу в Коломну.

— Нет, святой отец, боярина Воронцова вместе о сыном Иваном мы пошлем в Кострому.