ГЛАВА 17
Москва поразила Кудеяра и Олексу многолюдством, великим шумом, обилием товаров на торгу. Московское торжище произвело на них особенно сильное впечатление; здесь можно было купить все, недаром одно из самых распространенных пожеланий богатства и благополучия звучало в те годы так: «Что в Москве на торгу, то бы у тебя в дому!»
Торговля с рук и в легких палатках велась на площади, называемой Пожаром, а более солидная — к востоку от этой площади, в каменных и деревянных лавках. Кудеяр с Олексой долго блуждали по Китай-городу в поисках ряда, где продавали хлеб и калачи. Оказалось, хлебники бойко торговали в Зарядье. Спустившись к Москве-реке, к церкви Николы Мокрого, ребята досыта наелись московского хлеба, который показался им необычайно вкусным.
Лошади, на которых они приехали из Суздаля, мирно пощипывали прибрежную траву. Здесь они были большой обузой: постоянно водить двух лошадей по многолюдным и узким московским улочкам — занятие непростое. Продать же лошадей ребята не решались: если задуманное ими дело сладится, они рассчитывали вернуться на них в Заволжье.
— Кому-то из нас придется побыть с лошадьми, а кому-то разыскивать хоромы Шуйского, — предложил Кудеяр. Олекса согласно кивнул головой. — В одной руке у меня камень, кто его получит, тот останется с лошадьми. Из какой руки берешь?
Сидеть с лошадьми выпало Олексе.
Кудеяр поднялся в Китай-город. Дома располагались здесь часто, но почти при каждом из них были сады и огороды. Глухие заборы из еловых или дубовых бревен отделяли усадьбы от дороги, за прочными воротами грозно рычали здоровенные псы.
Жилые и хозяйственные постройки срублены из добротных толстых бревен, благо леса под Москвой достаточно. Для жилых хором москвичи предпочитали сосну, из ее прямых ровных стволов можно было собирать без щелей даже крупные срубы. Такие дома были сухи, долго не гнили. Хозяйственные же постройки обычно сооружали из дуба, который из всех других пород выделялся своей прочностью.
Кудеяр с любопытством рассматривал дома московских вельмож, видневшиеся за высокими заборами. Все они стояли в глубине дворов на расстоянии десяти- двадцати саженей от ворот. Через ворота можно было попасть на мощеный, так называемый чистый двор, расположенный перед теремом. Сзади хором виднелись пристройки для слуг, конюшни, коровники, курятники, неудивительно, что задний двор был почти целиком покрыт навозом, поэтому от дома до хозяйственных построек вели узкие дорожки, мощенные досками и дранкой. Справа и слева от боярских хором виднелись сады с плодовыми деревьями и огороды, засаженные овощами. Потому по московским улицам гуляют ядреные ароматы укропа, чеснока, огурцов. Особенно занятны терема знати. Многие из них в два-три яруса с башенками и гульбищами, окна украшены затейливыми наличниками.
Тут на гульбище ближнего дома выбежал нарядно одетый парень, ловко перемахнул через перила, минуту повисел на руках и, приземлившись, кинулся к забору. Дверь дома распахнулась, на крыльцо вывалила орава слуг во главе с хозяином. Слуги бестолково суетились, орали. Между тем добрый молодец уселся на частоколе верхом и, приложив к носу растопыренную пятерню, принялся дразнить преследователей:
— А ну поспешайте, лежебоки, не то боярин Головин всыплет вам по заднему месту!
Когда слуги были уже близко, парень спрыгнул с забора, но неудачно: его пояс накрепко зацепился за острый конец бревна. Шутник оказался в незавидном положении: часть слуг взбиралась уже на забор, другие устремились через передний двор к воротам, еще мгновение — и парню несдобровать.
Кудеяр кинулся к нему, отцепил пояс.
— Бежим, не то слуги Фомы Головина сцапают нас! — крикнул парень своему спасителю. Пробежали до конца улицы, свернули налево, потом направо. Притаились за углом, выжидая, не покажутся ли преследователи. Никто не гнался за ними.
— Спасибо тебе, друже, что помог мне. Фома Головин дюже лют на меня за то, что я к дочке его, Феклуше, наведываюсь. Люба она мне, да и я ей мил. А вот родитель никак не хочет, чтобы мы были вместе, потому и приходится сигать с гульбища. Как тебя кличут?
— Кудеяром.
— А меня Федором Овчиной. Наверно, у тебя тоже зазноба есть?
У Федора лицо открытое, улыбчивое, лет ему столько же, сколько Кудеяру. Иному Кудеяр ни за что бы не стал рассказывать об Ольке, а ему доверился, поведал обо всем, что с ней случилось. Выслушав, Овчина крепко схватил его за руки.
— Андрей Шуйский, говоришь, виновен в смерти твоей зазнобы? Не человек он — зверь лютый! Четыре года минуло с той поры, как отца моего заточил в темницу и там уморил голодом.
Настала пора Кудеяру выражать сочувствие Федору. Тот, успокоившись, продолжал:
— Много зла чинит Андрей Шуйский всей земле Русской. Что ж ты намерен делать?
— Решил я убить его, чтобы кровью своей заплатил он за смерть Ольки.
Федор недоверчиво покачал головой.
— Убить Шуйского не так-то просто, зорко охраняют его верные прихвостни, без них он нигде не показывается. Да и нужно ли без суда убивать человека? Знаешь что, — загорелся вдруг он, — завтра вечером государь отправляется вместе с детьми боярскими за город, я сделаю так, чтобы он выслушал тебя. Может быть, узнав о новых злодеяниях Андрея Шуйского, великий князь наконец-то решится покарать его. Лошадь у тебя есть?
— Есть.
— Так ты завтра об эту же пору жди меня на Варварском крестце.
Варварский крестец Кудеяр нашел возле церкви святой Варвары, в самом оживленном месте московского торжища. Напротив церкви за прочной оградой притаился Панский двор, где жили литовские послы. Федор Овчина явился вместе со своим дружком, веселым горбоносым Ваней Дорогобужским родом из Твери. Отец Вани — Иван Пороша вскоре после рождения сына погиб под Казанью. Вдова вышла замуж за влиятельного боярина Ивана Петровича Федорова, владевшего большими поместьями в Белозерском крае. Иван почитал спокойного и рассудительного отчима за отца.
Вскоре к ним присоединился тихий, застенчивый отрок.
— А это боярский сын Матюша Башкин, — представил его Кудеяру Федор. — Набожен Матюша, дни и ночи Священное писание читает, в каждом слове тайный смысл ищет.
Со стороны Кремля послышался нарастающий шум. Через минуту на Варварку выметнулась группа всадников, неистово погонявших лошадей. Впереди на белом стройном коне скакал двенадцатилетний отрок. Кудеяр успел приметить, что он высок для своих лет, плечи его подняты вверх, грудь широкая, нос удлиненный, глаза блестят. Федор махнул Кудеяру рукой, и они присоединились к следовавшим за государем детям боярским.
Великий шум сопровождал всадников: испуганно гоготали гуси, кудахтали куры. Застигнутые врасплох, они во множестве погибали, будучи раздавленными копытами коней. Проклятия москвичей неслись вслед государю и его спутникам. Так миновали Варварские ворота, Конскую площадь, Большой Посад. По Солянке всадники выехали к Яузским воротам Белого города. На берегу Яузы в месте ее впадения в Москву-реку спешились. Вечерние сумерки окутали город, вокруг было тихо, покойно. Отроки, побросав одежды, затеяли купание.
Ваня держался особняком от резвившихся друзей, он задумчиво смотрел в сторону Замоскворечья, поросшего садами.
— Государь, — тихо обратился к нему Федор Овчина, — из Заволжья в Москву приехал вот этот человек, чтобы бить тебе челом о злодеяниях боярина Андрея Шуйского. Ваня нахмурил брови, пристально глянул в глаза Кудеяра.
— Какие же такие злодеяния совершил Андрей Шуйский в Заволжье?
— Приехав в свою вотчину село Веденеево; боярин Шуйский приказал своим слугам привести к нему на ночь мою невесту Ольку Финогенову, а потом отдал ее слугам, чтобы те измывались над нею. Олька не стерпела позора, наложила на себя руки.
Юный государь крепко сжал зубы, легкий румянец, появившийся было на его щеках во время скачки, сошел с лица, глаза зажглись гневом.
— Хотел бы напомнить, государь, — вновь заговорил Федор, — что Шуйские отца моего ни за что ни про что заточили в темницу и там уморили голодом.
— Все помню, Федор, — хрипло сказал отрок.
Он круто повернулся, вскочил на коня и, огрев его плетью, быстро устремился в сторону Москвы.
Было совсем темно, когда Кудеяр вернулся к Олексе.
— Ну что, видел великого князя?
— Не только видел, но и говорил с ним о боярине Шуйском.
— А ты не врешь, Кудеяр?
— К чему мне врать?
— Что же он сказал?
— А ничего. Все, говорит, я помню. Сел на коня и уехал.
Помолчали.
— Что же нам, Кудеяр, делать?
— Как задумали раньше, так и будем делать. Проведал я, что хоромы боярина Шуйского в Кремле находятся. Завтра попытаюсь проникнуть на его двор.
— Два дня уже я сижу с лошадьми, наскучило мне это дело, позволь разыскать подворье князя Андрея Шуйского.
— А мы по три дня будем с лошадьми сидеть. Завтра я схожу в Кремль, а потом ты три дня будешь охотиться за Шуйским. Договорились?
Олекса неохотно кивнул головой.
Наутро Кудеяр отправился в Кремль. Пройдя через Фроловские ворота, он повернул налево, в сторону «подола» Кремля, находившегося под горою, у берега Москвы-реки. «Подол» был густо заселен наиболее родовитыми боярами, духовенством и служилыми людьми. Дома стояли здесь часто, отделенные друг от друга только частоколами.
— Где тут подворье боярина Андрея Шуйского? — спросил Кудеяр пробегавшего мимо мальца.
— Пойдешь мимо каменных палат купца Тарокана, увидишь подворье Кириллова монастыря с церковью Афанасия Александрийского, а как завернешь за угол, тут тебе будет двухъярусный терем с двумя башенками — дом Шуйских, — малыш поддернул порты, шмыгнул носом и был таков.
Кудеяр не спеша дошел до старой церкви, повернул направо и сразу же увидел дом с двумя башенками. Рядом с ним стояла неказистая приземистая избенка, глядевшая на улицу подслеповатыми оконцами. Между избой и высоким частоколом, окружавшим двор Шуйских, был узкий проход. Кудеяр пошел по нему и оказался возле высокого сарая, стоявшего позади избы, Под крышей сарая был приметен лаз. Кудеяр ухватился за доску и, подтянувшись на руках, забрался на чердак, откуда двор Шуйских был как на ладони.
Время от времени на высоком крыльце появлялись какие-то люди, одни приходили в дом, другие выходили, но все они были незнакомы Кудеяру, поэтому он начал было сомневаться, в этом ли доме живет боярин Шуйский. Солнце покатилось к закату, когда на крыльцо вышел толстый человек в синем кафтане. Сердце Кудеяра дрогнуло: он сразу же узнал тиуна Мисюря Архипова. Мисюрь подозрительно осмотрелся по сторонам и вернулся в дом. Вот на крыльцо вышел Андрей Михайлович Шуйский в сопровождении Мисюря Архипова и Юшки Титова, они миновали ворота и двинулись по бревенчатой мостовой вверх.
Кудеяр спустился с чердака и по узкому проходу направился к выходу. Возле подслеповатой избушки стоял мужик с заросшим черными волосами лицом, вид которого ничего доброго не предвещал Кудеяру. Тот невольно оглянулся, намереваясь повернуть назад, однако здоровенный парень с дубиной в руке заступил ему дорогу.
— А ну, добрый молодец, пошли с нами, поведаешь, пошто по чужим сараям шастаешь, — обратился к Кудеяру мужик.
Он нажал на бревно, и перед ними открылась малоприметная дверь в частоколе, ведущая на двор Шуйских.
— Ступай в погреб, охолонись там маненько, потом все поведаешь.
Кудеяра втолкнули в погреб, дверь захлопнулась, глухо скрипнул замок.
Напрасно Олекса ждал в эту ночь Кудеяра. Поняв, что тот угодил в беду, он, едва рассвело, устремился к Конской площади, раскинувшейся перед Варварскими воротами. Здесь шла бойкая торговля лошадьми.
Прежде чем продать лошадь, ее нужно было пятнить у пятенщика, взимавшего за продажу лошадей пошлину. Помимо пошлины с пятна и шерсти в пользу великокняжеского конюшего шла особая пошлина с проданных лошадей. Когда Олекса рассчитался со служкой Троицкого монастыря, взимавшим пошлину и записывавшим проданных лошадей в особую книгу, он почесал в затылке: денег от продажи лошадей у него осталось совсем немного. Но сейчас ему было не до этого, все его помыслы об одном: как отыскать Кудеяра, вызволить его из беды.
«Кудеяр сказывал мне, будто боярин Шуйский в Кремле жительствует, туда я и пойду».
Миновав Фроловские ворота Кремля, Олекса остановился в растерянности: в глазах рябило от обилия теремов, церквей, дворцов. Он долго блуждал среди них, пока не вышел к дому Андрея Шуйского.
Олекса сразу же приметил проход между частоколом и неказистой избой с подслеповатыми окнами. Устремившись по этому проходу, он вышел к сараю, который посчитал удобным местом для наблюдения за домом Шуйских. Вот на крыльце показался боярин с неизменными своими спутниками Мисюрем и Юшкой. Когда они скрылись из виду, Олекса спустился с чердака и хотел было проследовать за ними, но крепкие руки ухватили его.
— Еще один птенчик выпал из гнездышка! Подь, охолонись.
Олексу втолкнули в мрачный холодный погреб.
— И тебя, Олекса, поймали?
Попав с дневного света в темноту, тот долго ничего не видел.
— Где ты, Кудеяр?
— Здесь я, — Кудеяр взял друга за руку, усадил рядом с собой.
— Холодно как тут!
— Ничего, привыкнешь.
Ребята прижались друг к другу, помолчали.
— Ты из сарая наблюдал за двором?
— Ну да.
— Видать, это ловушка, удуманная боярскими слугами.
— Что теперь с нами будет?
— А ничего, Олекса. Никто ведь не ведает, кто мы и зачем полезли на чердак. Может, мы спьяну там спали. Подержат нас здесь да и отпустят. На всякий случай прикинемся, что не знаем друг друга.
Медленно идет время в темнице. В погребе даже днем темно, лишь через узкую дверную щелочку проникает янтарное сияние. Но вот и оно померкло, значит, наступил вечер.
За дверью послышались шаги, скрипнул замок. В погреб с факелами в руках вошли трое — Мисюрь, Юшка и мужик с заросшим лицом.
— Где ж вы этих сопляков сцапали? — гнусаво спросил Мисюрь.
— На чердаке в сарае были. Весь Божий день, не смыкая глаз, зыркали на боярский двор. Не иначе как красного петуха подпустить хотели, а может, и еще что удумали. Вчера вон того, а нынче этого, светловолосого, словили.
— Чьи же вы будете, робятки? — голос у Мисюря мягкий и даже как бы сочувственный. — Что ж вы молчите? Али языки проглотили? Так мы их из желудка достанем и пришьем. Завопите тогда благим матом. Глянь, Юшка, на них: мнится мне, где-то я их видел.
— Они веденеевские, Мисюрь. Этого Олексой кличут, а у того, он в скиту жительствует, имечко какое-то чудное, татарское, запамятовал я его.
— Теперича и я вспомнил, где их видел. Издалека в Москву пожаловали, видать, неспроста. Что ж вас, робята, в Москву погнало?
— Никогда тут не были, вот и решили посмотреть, какая она, Москва, — ответил Кудеяр.
— Ишь, любопытные какие! На лошадях или пешком отправились в путь?
— На лошадях.
— А кони где? Где, спрашиваю, коней оставили?
— Продали.
— Ну-ка пошарь у них, Юшка.
Юшка Титов быстро обыскал обоих, отобрал у Олексы деньги и, поделив их, часть отдал Мисюрю, остальные сунул себе за пазуху.
— Зачем же вы лошадей-то загнали? Али обратный путь решили пешком править?
— Есть было нечего, вот и продали лошадей.
— Черт с ними с лошадьми. На чердак-то пошто полезли?
Ребята молчали.
— Вы когда из Веденеева выехали?
— После Петрова дня, — простодушно ответил Олекса.
— Вон оно что… Значит, по нашим следам пустились. А вы девицу, что руки на себя наложила, ведали?
— Как же нам ее не ведать, коли в одном селе жили?
— Хороша была девица! — Мисюрь отлично помнил ночь, когда они по очереди измывались над Олькой. — Жаль ее, всем сердцем жаль. Был бы я вашего возраста, непременно влюбился бы в такую. А вы? Нешто вы не любили ее?
Мисюрь пристально всматривался в лица ребят. Те, потупившись, молчали.
— И вам, вижу, мила она была. Как не стало ее, сердечки ваши загорелись, и удумали вы подстеречь и убить злодея Шуйского! Казалось, Мисюрь читал тайные мысли ребят. — Слышь, Юшка, завтра же отведешь их в Разбойный приказ, скажешь, что эти молодцы решили ни за что ни про что извести боярина Андрея Михалыча Шуйского и в тех мыслях своих тайных признались нам. Мы же марать руки об них не будем — ни к чему нам лишние разговоры. А там им конец.