ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Скоро слово сказывается, а у дела - свой срок. Какое-то скорое важное дело, о котором говорил Глинский, натолкнулось, похоже, на что-то не менее важное и затормозилось. Как бы то ни было, прошла весна, а из Кремля - ни слуху, ни духу. Стало быть, идет там обычная размеренная жизнь.
Сказать, что Андрей Старицкий томился в ожидании вызова в Москву или иных каких распоряжений царя Василия Ивановича, значит слукавить. Князю было очень уютно в Старице. Но самое главное - княгиня Ефросиния была на сносях, и сейчас его, как и княгиню, больше всего интересовало, мальчик родится или девочка. Решились супруги даже на то, чтобы позвать знахарку, самую известную во всем Старицком княжестве, послали за ней княжеский возок.
Опрятная старушка, с явной неохотой перекрестившаяся на висевшие в красном углу иконы, хотя и приняла она крещение, но оставалась верной своим прежним богам, поклонилась княгине.
- Позволь, княгинюшка, послушать чадо твое будущее?
- Поступай, как сочтешь нужным. Лишь бы слово твое было верным.
- Верное слово может сказать только Суд - Бог, - Поправилась старушка, - а мы, слуги божьи, можем и ошибиться, со мной, правда, такое случалось крайне редко. Благоволит мне Суд.
Очень долго знахарка то гладила живот княгини, то прикладывала к нему ухо и наконец призналась:
- Никак не возьму в толк. Ты вот что… Сядь-ка вот сюда. Прямо на ковер. Давай пособлю. Подожми поплотней ноги. Хорошо, милая. Очень хорошо. Теперь я кликну князя, а как он войдет в дверь, встань ему навстречу. Все поняла?
- Чего тут не понять?
Знахарка будто знала, что князь стоит за дверью, даже не открывая ее, позвала:
- Входи, муж нетерпеливый.
Дверь открылась настежь, князь Андрей шагнул через порог, остановился в нерешительности, увидев жену, с трудом сидевшую на ковре, он зыркнул недовольно на знахарку и кинулся было, чтобы помочь жене подняться, но старушка крепко ухватили его за рукав:
- Не егози, князь, княгинюшка сама встанет. Ефросиния неловко выставила правую ногу вперед, оперлась руками в пол и хотела попытаться встать, но знахарка тут как тут: подхватила княгиню под мышки и, подняв ее, сказала с поклоном:
- Сын родится. Продолжатель рода.
- Наследник! - добавила княгиня Ефросиния, озарившись лицом. - Наследник!
Позже, когда знахарка, щедро одаренная, на том же княжеском возке была отправлена в ее дальнюю деревеньку, а супруги остались одни, князь Андрей, поцеловав жену, похвалил:
- Молодец ты у меня, что носишь в чреве своем наследника мне.
- Только ли тебе? Бог даст, наследника трона.
- Постой-постой. О чем это ты?
- Или не знаешь, не ведаешь?
- А тебе откуда это известно?
Ефросиния не нашла нужным пересказывать разговор со свахой, который произошел перед свадьбой, поэтому все, что она услышала тогда от нее, представила супругу как свою догадку:
- Отчего Василий Иванович позволил тебе жениться? Отчего не братьям твоим старшим Юрию и Дмитрию? Да не верит он им. Так я понимаю. А тебе верит. У государя нет наследника. Винят царицу Соломонию в бесплодии, только не в ней причина, а в самом Василии Ивановиче. Он сам бесплоден. Никогда у него не будет детей. Никогда.
- Что ты говоришь? Это же страшная крамола!
- Или мы с тобой не одни? Неужели мы станем друг дружку опасаться? Тогда какие же мы с тобой муж и жена - единая плоть? К тому же думать нам стоит не только о благе Василия Ивановича, но и о нашем с тобой. О нашем потомстве. И не стоит лукавить, играя в кошки-мышки.
Вот тебе и ум короток. Рассуждала Ефросиния, как Михаил Глинский, искушенный в интригах, наделенный природой гибким и хватким умом. А княгиня? Совсем молодая она еще, к тому же воспитывалась не при дворе. Да, женщина, как говорят мудрые, неразгаданная тайна: за семью печатями тайна.
Надлежало бы князю основательно одернуть княгиню (не женское дело вести речи о державном престоле), но он не менее супруги был рад предсказанию знахаря, и перед ним тоже рисовалось радужное будущее. Вот он и не посторожился. Как покажет время, на гибель себе и сыну своему и всей его семье.
Супруги стали ждать дня родов с еще большей взволнованностью. Иногда они возвращались к разговору, Начатому после отъезда знахарки. Им нравилось мечтать о завтрашнем дне, который, Бог даст, принесет им еще больше счастья. И вот - свершилось. Роды прошли вполне удачно. Княжич оповестил мир о своем Рождении надрывным криком.
В тот же день в Кремль ускакал вестник, а через пару дней от Василия Ивановича было получено слово, чтобы без него ребенка не крестили, ибо он в самое ближайшее время приедет в Старицу.
- Изъявил волю стать крестным отцом, - пояснил гонец.
Царь действительно не задержался и сразу же спросил:
- Еще не определились с именем?
- Ждали тебя.
- Мое предложение - Владимир. Бог даст, ему владеть миром.
- Принимается.
- Если вы с супругой согласны, я, как и передавал через гонца, стану крестным отцом. Крестить же наследника будем в Сергиевой Лавре.
Без особого восторга встретил Андрей Старицкий предложение брата-царя ехать в Сергиеву лавру: Ефросиния еще слаба, да и сынишке не повредит ли дорога? Но, как бы прочитав мысли князя, Василий Иванович сказал:
- Недельку пображничаем в честь наследника, на парочку охот сбегаем, княгиня к этому времени окрепнет после родов, да и Владимир чуточку обретет силенки. И все же вели изготовить просторный возок, чтоб и мамке место удобное было, и кормилице, а уж о сыне и жене твоей я не говорю.
За неделю мастера сделали великолепный возок. Оси кованные, не дай Бог на рытвинах не переломились бы деревянные. Колеса из дуба мореного с толстыми коваными ободами. Внутри возка просторно. Люлька, обитая войлоком, поверх которого - льняная ткань, медвежья полость и подстилка из спинки гагары, непромокаемая. И подвешена люлька к потолку возка, еще и к полу укреплена на растяжках, чтоб не слишком раскачивалась на неровностях дороги. Предусмотрены удобства и для княгини: может сидеть откинувшись, а если утомится, даже лечь. Сам царь осмотрел возок и, признав, что сделан он весьма ловко, поощрил мастеровых, дав каждому по рублю.
- Поезд оказался внушительным: сотни детей боярских царева полка - впереди. При возке Василий Иванович и Андрей Иванович на белых аргамаках в нарядных сбруях, путные слуги из бояр и дворян, а следом - малая дружина князя Андрея. Замыкали поезд брички с необходимым в пути скарбом, за которыми держалась, саженей на тридцать отстав, еще одна сотня детей боярских.
Ехали медленно, останавливались на несколько дней в вотчинах боярских и княжеских, оповещая хозяев загодя. Мать и сын не утомлялись такой дорогой, и все шло ладом до самой лавры, где поезд царский с младенцем встретил самолично настоятель, который и творил таинство крещения.
Помолившись несколько дней в храмах лавры, поклонились мощам святого Сергия и, оставив знатные вклады, дабы прилежно молились монахи за здравие княжича Владимира, определили время выезда.
- Что ж, с Богом, - благословил настоятель, - станем молить Господа о добром для вас пути.
- Мы разными путями поедем, - поправил царь настоятеля, - я прямоезжей дорогой - в Москву, а князь Андрей - в свою вотчину, в Старицу. О двух путях и творите ваши молитвы.
- Благослови вас, Господи, - осенил крестным знамением настоятель вначале царя, затем и князя Андрея. - За добрый путь обоих помолимся.
Василий Иванович покинул лавру первым. Перед Расставанием сказал:
- Живи пока в Старице, расти сына-наследника. Позову только при крайней нужде.
- В Пскове ты и князь Михаил Глинский обмолвились о каком-то скором деле, похоже, важном. Не обойди меня.
- Пока не подоспело время для такого важного дела. В нем и тебе определено место, но пока о нем помолчу, чтоб не сглазить.
Конечно, не из-за опасения сглаза не говорил брат Василий о какой-то своей задумке. Иная причина есть. Ну да Бог с ним. Подойдет время - скажет.
Василий Иванович умалчивал о сговоре с Михаилом Глинским не из боязни сглаза или для сохранения тайности, он опасался осуждения со стороны младшего брата. Открытый Андрей, прямой, не принимает не только коварства, но даже лукавства, а в сговоре с Глинским хватает и того, и другого. Все свои связи использует Михаил Львович, всю свою хитрость, чтобы толкнуть Сигизмунда на опрометчивый шаг, но, к сожалению, пока это не удается. Князь Глинский признался в этом с полной откровенностью, хотя заверил, что придумал иной ход, при котором определенно станет без вины виноватым. Что за ход, не раскрыл даже царю, тоже, видимо, опасаясь, что тот не согласится с задуманным. Василий Иванович, конечно, понял, что затеял Глинский весьма сомнительное в вопросах чести дело, но не стал допытываться до сути, не стал и возражать. Ловко ли обо всем рассказывать брату Андрею? В лицо вряд ли он что скажет, но в мыслях осудит. А нужно ли ему, царю, терять уважение единственного из братьев, верного трону? Нет и еще раз - нет!
Вот так и разъехались братья в недомолвке. Худо вроде бы, но и для одного, и для другого лучше недомолвка, чем откровенность.
Минуло лето - захмурилось небо. Подули злые ветры, принося с собой нудные окладные дожди, и если бы не княжич Владимир, скучноватой была бы жизнь. Андрей и Ефросиний в уединенном уделе, непременно уехали в Москву. И всё же, несмотря на радость общения с сыном, ежедневно удивляющим новыми успехами в постижении жизни, князь Андрей и княгиня Ефросиния решили к Рождеству переехать в Кремль, а недели за две до этого хотели известить царя о своем намерении. Но вышло все иначе. Прежде чем князь Андрей послал в столицу вестника, от царя прискакал гонец со страшной вестью: их сестра Елена, вдовствующая королева польская, чувствуя притеснение Сигизмунда, решила покинуть Вильно и удалиться в свое Бряславльское имение, о чем письмом известила брата Василия Ивановича. Но то ли письмо это, тайно прочитанное приспешниками Сигизмунда, приняли за тайный сговор, то ли, получив неожиданный предлог возбудить против Сигизмунда Россию - Михаил Глинский позже признался, что все было сделано по его наущению, - только Елену арестовали, обвинив ее принародно в измене. Воеводы Николай Радзивилл-младший и Григорий Остиков увели ее из церкви во время обедни.
- Государь Василий Иванович велит тебе на этой же неделе прибыть в Кремль. Одному ли, с семьей ли - выбор твой.
Конечно, с семьей. Княгине уже надоела удельная жизнь, она страстно желала (не полностью открываясь мужу) жить в Москве, чтобы обрастать друзьями и подругами. Ефросиния понимала, что наследовать престол сыну Владимиру будет тем легче, чем больше станет у него сторонников. Князь же Андрей Старицкий Рвался в Москву, думая получить воеводство над ратью, которая пойдет на Сигизмунда. В этом он нисколько не сомневался. Хотя по различным причинам, но выходило единогласие: решили супруги вместе ехать в Кремль в теремной дворец.
Василий Иванович сам пришел в гости к брату Андрею в первый же день его приезда, предупредив сразу:
- За трапезный стол не сяду, не обессудь. Дел по горло. Поговорим накоротке о делах, и я поспешу ксебе.
- Что ж, уединимся?
- Лучше будет.
Первым делом разговор пошел о сестре Елене.
- Перестарался князь Глинский, - признался с прискорбием Василий Иванович. - У нас с ним прежде был уговор, чтобы он помог мне под достойным предлогом отойти от договора о вечном мире с Польшей. Чтоб на Сигизмунда легла вина. Повод теперь есть, но велика цена.
- Бедная Елена.
- Но во всем, что с ней случилось, виню я еще и Юрия. Сдается мне, не без его участия опалена сестра наша. Я тебе сказывал о его намерении бежать к Сигизмунду, так вот успел я его перехватить, хотел даже оковать, но митрополит предостерег. Зачем-де сор из избы выносить. Да и Дмитрий за него просил.
- А мне ни слова. Далеко ли до Старицы? Гонцу, если срочно, суток хватит.
- Не хотел лишний раз волновать. Тем более все уладилось внешне. Похоже, Юрий раскаялся. Вернее, смирился. Но не уверен я в его искренности. Будет искать удобного момента, чтобы под дых кулаком ударить. Велел я тайному дьяку не спускать с него глаз. Нескольких бояр у него сменил, окружив верными мне.
- Я поговорю с ним. Глядись, повлияю.
- Не помешает твой разговор. Но теперь не об этом. Без войны с Сигизмундом не обойтись, а главное в ней - взять во что бы то ни стало Смоленск.
Радостно заколотилось сердце Андрея Старицкого в ожидании, что царь скажет сейчас, что брать великую крепость ему, его брату, и что к походу нужно готовиться уже с сегодняшнего дня, увы…
- Тебе, Андрей, однако, иное поручение. Менгли-Гирей не хочет или не может держать слово о мире с нами. Его сыновья, Мухаммед-Гирей и Бармаш-Гирей, разбойно воевали Белевские, Одоевские и Воротынские земли. Князья достойно встретили грабителей, да еще я дослал княжеским дружинам на помощь Даниила Щеню с полками. Крымцы бежали. Менгли-Гирей уверяет, будто сыновья его без ханского ведома пошли малым походом на наши украинные земли, но это еще прискорбней. Похоже, скоро власть захватит Мухаммед-Гирей, давний наш неприятель и разбойник из разбойников. Да и теперь можно ждать от него в любой момент коварства.
- А как Казань?
- Мухаммед-Амин отдал душу поганую своему Аллаху. Казанцы присягнули Шаху-Али, которого я послал им в цари. Казань, стало быть, нас может пока не волновать. А вот от Крыма, боюсь, можно ждать этим летом знатной угрозы. Поэтому, брат Андрей, отдаю под твою руку Окскую рать, имея большую надежду, что заступишь ты путь разбойникам, если они появятся. Помни: главная наша сила пойдет на Сигизмунда, поэтому от меня большой помощи не ожидай, на нее не надейся. Возглавишь обычные пять полков, еще под твою руку пойдут дружины Верхнеокских и Заокских князей. Сам погляди, как они устроены. Пособи, если в чем-либо окажется нужда.
- Дай мне вторым воеводой Хабара-Симского.
- С великой бы душой, но поздноват спрос. Я послал его воеводой в Рязань, не ловко тут же менять его. Но ты с ним не теряй отношений. Побывай у него в Рязани, погляди, ладно ли устроена крепость, а заодно посоветуйся, как разумней распорядиться полками.
- А ты, стало быть, на Сигизмунда? Братьев без Пригляда оставляешь в Москве. Не рискованно ли?
- Я их возьму с собой. Возле себя стану держать в походе, даже в вотчины не отпущу. Опасно в такое смутное время. Чем черт не шутит, пока Бог спит.
- Разумно.
- Стало быть, уговорились. Готовь Окскую рать. Мы же с князем Глинским станем готовить рать на Сигизмунда. Выступим задолго до распутицы. Ты же выступай в обычные сроки. Если, конечно, ничего не изменится.
Полки московские выступили в поход сразу же после крещенских морозов. Князь Андрей Иванович остался в Москве вести Думу и решать неотложные судные дела, не принимая, однако, никаких посольств. Им ждать самого царя. Сколь долго, одному Господу известно.
На прощание Василий Иванович еще раз уточнил:
- Останешься на Москве до выхода на Оку. Тогда на Москве останется князь Василий Холмский.
Едва лишь Василий Иванович увел полки на Смоленск, как из Крыма прискакал с ужасной вестью посланец тайных друзей России: сыновья Менгли-Гирея царевичи Мухаммед-Гирей и Бармаш-Гирей, вопреки воле отца, лишь при поддержке вельмож, которые льстили царевичам как будущим властелинам, согласились получать ежегодно от Сигизмунда пятнадцать тысяч злотых при условии, что расторгнут мирный договор с московским великим князем и станут воевать его украинные земли.
- Как только поднимется в Поле трава, Мухаммед-Гирей и Бармаш-Гирей выйдут малым походом на Рязань.
- Им уже мяли бока. Все неймется? - неожиданно для себя спросил князь Андрей, понимая в то же время неуместность подобного вопроса к тайному посланцу, и, сделав паузу, добавил: - Будем встречать. А тебе и пославшим тебя низкий поклон и знатные подарки. Передохни, сколько пожелаешь, и под видом купца отправляйся в обратный путь, но если же нет желания возвращаться, оставайся в России. У царя Василия Ивановича на службе много магометан.
- Нет. Я поеду к себе. Через пять дней.
- До Поля тебя проводят и обоз с товаром приготовят. Не медля, князь Андрей позвал дьяка Разрядного приказа, пересказал ему весть, полученную из Тавриды, и приказал:
- Сегодня же пошли гонца в Рязань с моим словом. Кроме того, отправь гонцов во все Верхнеокские княжества, чтобы не благодушествовали. Окскую рать поведу на летнее сидение недели на две раньше. Сбор ее и смотр - в Коломне.
- А государю думаешь, князь, послать весть? Сведения очень важные. Если Сигизмунд затеет переговоры, обвинив царя нашего в разрыве вечного мира, будет чем утереть ему нос.
- Непременно пошлю.
Гонец с важной вестью от князя Андрея подоспел к самому что ни есть нужному времени. Полки русские осадили Смоленск, начав обстреливать город крупными ядрами, тут от Сигизмунда к царю Василию Ивановичу прискакал гонец - не посольство для переговоров, а простой шляхтич - с письмом. Король требовал, именно требовал, прекратить военные действия и возвратиться с войском в Москву, после чего решать взаимные неудовольствия переговорами.
Ничего не написал в ответ Василий Иванович, только повелел гонцу Сигизмунда:
- Нынче же скачи к своему королю и передай ему: его коварство для меня не тайна. Мне известен его заспинный сговор с сыновьями Менгли-Гирея и многое другое. Я не намерен ждать коварного удара в спину, не прощу и оскорблений, нанесенных моей сестре, вдовствующей королеве Елене. Окончательное мое слово такое: взяв себе в помощь Господа Бога, иду на тебя, Сигизмунд, и буду стоять на этом твердо и неизменно. А крестное целование с себя снимаю не по своей воле, а по вине самого короля! Все! Скачи, пока не передумал отпустить с миром!
Отправив гонца, царь позвал главных воевод Щеню и Репня, не обойдя вниманием и ближнего советника князя Глинского.
- Что скажете, вой?
- Наступать надо, не уходить же, не взявши Смоленска.
- Наступление бесполезно, - возразил Глинский Даниилу Щене. - Не одолеть крепких стен. Только хитростью можно войти в Смоленск.
- Почему это не возьмешь? - хмыкнул Репня. - Пушек вон сколько. А рати мало ли? Взбодрить мечебитцев крепким медом и - вперед.
Василию Ивановичу легло на душу предложенное воеводой, но прежде чем сказать свое окончательное слово, решил посоветоваться с воеводами всех полков, отмахнулся от слов Глинского, советовавшего не горячиться, не спешить.
- Осадить, государь, осади, но дай мне время возмутить Смоленск против жолнеров. В городе у меня много друзей.
- Послушаем воевод полков, тогда решим. Я о твоем совете скажу.
Куда там. Никто из воевод и слушать не хотел об отсрочке, особенно дружно стояли за наступление князья Юрий и Дмитрий. Поддавшись мнению большинства, царь изрек твердо:
- Наступаем.
Оставшись после совета с воеводами с царем наедине, Михаил Глинский продолжил настаивать на долгой осаде, но Василий Иванович и на этот раз не отказался от своего решения, даже после того как Глинский пошел на крайность:
- Настойчивость твоих братьев, особенно князя Юрия, должна бы насторожить тебя, государь. Неудача твоя - а она неизбежна - им как мед на масло.
- Я уже сказал свое слово. Теперь не отступлюсь.
- Воля твоя, государь.
Начали готовиться к взятию города. Но не строили туров, а лишь сбивали лестницы и большие деревянные щиты, чтобы у подножия лестниц ими могли прикрываться мечебитцы; И еще в каждом полку заваривали по несколько бочек хмельного меда. Кроме всего прочего, конные отряды разъехались по ближним и дальним селам, чтобы похватать все, что мычит, мекает, кудахчет и крякает, - к миру готовились более старательно, чем к бою. Увы, захваченные мыслью, как бы взбодрить ратников перед наступлением на город, воеводы не замечали подобного перекоса.
В городе же гадали: будет ли осада или будут брать его с ходу. Пушки лениво стреляли поверх стен, ибо пытаться проломить их ядрами было бессмысленно. Толстенные стены из-обожженного кирпича, уложенного на известковой смеси, без ущерба отплевывали ядра, от которых оставались только едва заметные оспины. Пожары, возникающие в расположенных близко от стен домах, горожане тушили дружно, а если в кого Попадало шальное ядро, спешно хоронили, чтобы, не дай Бог, не начался мор. Шла обычная жизнь осажденного города.
Те, кто не единожды пережил и осады, и бой за город, со знанием дела заявляли:
- Пока не сладят туры да не начнут двигать их под стены, наступления не жди.
Вот в одну из ночей в станах русских полков началось что-то необычное: запылало множество костров и повеяло оттуда жареным на вертелах мясом, вскоре веселье, явно хмельное, начало быстро набирать силу. Наблюдатели, бдившие на стенах, донесли об этом своим командирам, те поспешили с докладами еще выше и, наконец, разбудили воеводу Сологуба.
- Гвалт хмельной в станах московских полков. С чего бы это?
У воеводы был ясный ответ на подобный вопрос. Он, быстро одеваясь, одновременно распоряжался:
- Жолнеров поднять на рассвете. Покормить сытно, подбодрив еще чаркой-другой вина. Чтобы хмель на хмель пошел. К кострищам под котлами с водой и бочками со смолой приставить горожан. Силком заставить, если кто не изъявит доброй воли. Пушки изготовить для стрельбы дробью. Особенно в стрельнях подошвенного боя. Но щиты, их прикрывающие, не оттаскивать до самого последнего момента. Подпустить нападающих под самые стены, а уж тогда ударить в упор из всех стволов.
- Ты так уверенно говоришь, воевода, словно с тобой сам русский великий князь держал совет о начале боя.
- Посоветовался или нет, а исполнять мои приказы быстро и со всем старанием, - буркнул Сологуб, - если не хотите оказаться в плену у московского царя или сложить не умеющие предвидеть опасность головы на крепостных стенах.
Вот так развивались события. Пока мечебитцы в русском стане возбуждали себя хмельным бахвальством, предрекая себе легкую победу, жолнеры в полной тишине готовились отбивать нападение противника. Тайно готовились. Боясь малейшей неосторожности, малейшего шума.
Смоленск будто спал безмятежным сном, только на стенах торчали едва различимые силуэты жолнеров-наблюдателей. Эта видимая безмятежность еще более раззадоривала готовившихся к взятию города воинов.
- Приставим лестницы едва забрезжит рассвет и - на стену!
- Пойдет потеха! Раззудись плечо!
- Надо бы воеводам подсказать, чтобы барабаны да сопелки помалкивали. Исподтишка подступить - оно куда как ловчее будет.
- Иль воеводы имеют головы хуже твоей?
- Может, не хуже, но подсказка помехой не станет. Невдомек было мудрому ратнику, что они своим гвалтом давно уже разбудили город, который спешно готовится к встрече.
До самого предрассветья хлебали ратники хмельной мед, заедая сочным мясом и ожидая приказа, когда же он прозвучал, темной саранчовой волной с лестницами на плечах, особо не заботясь о щитах, двинулась рать к стенам Смоленска.
Шли молча, только изредка разрывал тишину пьяный упрек сбившему ногу товарищу, отчего лестница дергалась на плечах.
Вот и стена. Тихо-тихо. Подозрительно тихо. Кажется наступающим, что жолнеры-наблюдатели ничего подозрительного не заметили, не услышали и пьяных возгласов. Никого, однако, такая тишина не насторожила. Сгрудились ратники под стенами, начали поднимать лестницы. Еще немного, и они окажутся на стенах. Сбросить ротозеев-наблюдателей - это ведь раз плюнуть.
Ошалело громыхнул тугой воздух, разя дробью мечебитцев, уже ощущающих себя в городе. В упор бьют пушки подошвенного боя, а со стен пухают рушницы, частым дождем сыплются стрелы.
Говорят, пьяному море по колено. Вполне возможно, что это именно так, но когда ратники увидели, как снопами валятся их сотоварищи, не успевшие даже подставить к стене лестницы, хмель из их голов в один миг улетучился.
Не все отхлынули от стен в ужасе. Кто-то, прижавшись к матушке-земле, пополз от стены, но часть храбрецов и опытных ратников полезла по лестницам вверх, видя в том один из выходов. Это подхлестнуло струсивших, и они вернулись, прорываясь сквозь свинцовый секущий дождь, полезли муравьиными цепочками вверх. Когда же до зубастого верха оставалось всего ничего, на головы наступающих посыпались камни, полились кипяток и смола, хоть не совсем еще горячая, но оттого более липкая, сковывающая движения.
Наступление, как обычно говорят при неудаче, захлебнулось, осиротив изрядно русские полки. Думать о том, чтобы идти на город вторично, не имело смысла. Царь продержал Смоленск в осаде около месяца, дабы вылазками не мешал он срывать гнев на малых городах и селах. По царскому приказу дети боярские, выборные дворяне и каимовские татары предавали огню и мечу, предварительно ограбив до ниточки. Утолив мстительность свою, Василий Иванович повелел отойти от Смоленска.
- Не стоит уходить, государь, - посоветовал ему Глинский. - Вспомни наш прежний разговор. Доверься мне. Рассуди сам: отступление твое ведь расценится как твоя слабость и невезение в ратных твоих делах. А это очень важно.
- Мы вернемся и к разговору, и к Смоленску. Рать я далеко не отведу. Пережду, однако, чем все закончится на Оке.
- Там, думаю, все обойдется ладно. Князь Андрей Иванович наверняка все Верхнеокские и Заокские княжества на уши поставил. Встретит царевичей доброй зуботычиной.
- Дай-то Бог. И все же погодим до его победного донесения, тогда и поведем речь о новом походе на Смоленск.
У князя Андрея Старицкого действительно обстоятельства складывались куда как удачно. Смотр Окской рати он провел, не нарушив обычая, в Коломне, лишь опередив время на пару недель. Тут же, пока полки шли к своим летним станам, поспешил в Воротынск, Белев, Козельск, Новосиль, чтобы убедиться, готовы ли дружины этих княжеств к встрече крымцев и ногайцев. К его удовольствию, все у порубежных князей устроено было ладно: на опасные места выставлены сторожи, Поле лазутится непрерывно - крымцы не появятся неожиданно.
Похвалив князей, он со своей малой дружиной направился в Рязань, туда, по вести тайного посланца, царевичи намерены нанести главный удар.
Князь Старицкий собирался, посоветовавшись с Хабаром-Симским, выделить ему для усиления обороны города тысячи две-три ратников из Сторожевого полка, однако воевода предложил совершенно иное:
- Ты, князь, не растопыривай пальцы. Чтобы город отстоять, у меня достаточно сил, пушек и рушниц тоже изрядно, а огнезапаса с излишком. Месяц с гаком могу отбиваться. Но, рассчитываю, ты пораньше подойдешь и ударишь в спину царевичам, отрезав их от Поля. Мой совет - нынешней весной поставь иначе полки: в Серпухове и Коломне посади всего один полк - Большой; в Кашире оставь весь полк Правой руки, а Левой руки, Сторожевой и Передовой - переправь через Оку. В Зарайске, чтобы заступить обратный путь на переправах через Сосну, - полк; в Луховицах - еще один, а Передовой полк, позвав еще татар из Касимова, выдвинь в Пронск. Только всех строго предупреди, пусть не выказывают себя, когда крымские тумены пойдут на Рязань. Действовать тебе, князь, нужно единым ударом. Когда царевичи возьмут мою крепость в осаду.
- Совет стоящий. Поеду лично погляжу места для станов и пути подхода к Рязани для единого удара.
- Если не против, могу тебя сопроводить. Пару недель в запасе у нас с тобой есть. У меня же в крепости все изготовлено для обороны.
Неделю они провели в поездке, и вот когда, побывав уже в Пронске и в Зарайске, подъезжали к Луховицам, их перехватил гонец от князя Ивана Воротынского, сообщивший, что лазутчики увидели в Поле тумен крымцев, идет он по Калмиусскому тракту.
«Получается, не на Рязань. Странно! Что? Тайная весть ошибочна?» - спросил сам себя Андрей Старицкий и обратился к Хабару-Симскому:
- Придется менять все.
- Погодим, - сказал воевода и приказал гонцу: - Побудь пока в княжеской дружине. Мы покумекаем что к чему.
Отпустив гонца, принялись раскладывать все по полочкам: в поход выступят два царевича, и за те злотые, какие отсыпал им король, одним туменом они не отделаются, а если не оправдают надежд Сигизмунда, он им денег не даст. А такого царевичи допустить не могут. Каждому из них нужны деньги. После смерти отца они вцепятся друг другу в глотки, добиваясь ханского стола, и в этой борьбе не обойтись без сторонников, а сторонникам нужно платить.
- Мое мнение, князь Андрей Иванович, твердое, - подвел итог долгих рассуждений Хабар-Симский, - царевичи пойдут на Рязань. Тот тумен, что на Калмиусском шляхте - для обмана. Он и высказался, считаю, специально, чтобы тронулись русские полки в верховье Оки или даже на Угру. А когда там наша рать завязнет в мелких стычках, основные силы нацелятся на Рязань.
- А если поход все же нацелен на Верхнеокские земли? Прорвутся тумены через княжеские дружины к Москве, тогда как? Там войска - кот наплакал.
- Не будет этого. Уверен я. Да и князь Иван Воротынский - воевода от Бога. Подчини ему всех князей, и он сумеет заступить путь разбойному тумену.
- И всё же Большому полку не лишне подойти поближе. В Калугу, допустим.
- Может быть, ты прав, подстилая соломку, - согласился воевода. - Оставь по тысяче в Кашире и Серпухове, остальные - в верховье Оки. Да так постарайся сделать, чтобы со стороны казалось, будто вся рать туда устремилась. Попыли по дорогам, гоня тысячи днем туда, ночью, тайно, обратно. А в Пронск, Зарайск и Луховицы перемещай полки в полной тайне.
- Так и поступим. Возвращаю гонца со своим словом.
- Пошли с ним десяток своих дружинников, для лучшей связи с князем Иваном Воротынским. Чтобы н не своих гонцов слал, а твоих - меньше путаницы будет.
- А где мне свой стан посоветуешь поставить? В Серпухове или Коломне, а может, лучше в Кашире?
- Конечно, в Кашире - самое удобное место по сегодняшним обстоятельствам.
Вполне разгадали воеводы хитрый замысел Мухаммед-Гирея и Бармаш-Гирея, ошиблись лишь в малом: не один тумен шел на Верхнеокские княжества, а целых два, и вел их Бармаш-Гирей. Если бы не встретили тумены объединившиеся дружины и основные силы Большого полка, они прорвались бы, по меньшей мере, до Боровска, основательно пограбив малые города и захватив великий полон. Наткнувшись же на дружный отпор, Бармаш-Гирей стал уклоняться от решающего боя, втягивая русских ратников в мелкие стычки.
Вот тут Мухаммед-Гирей и пожаловал под стены Рязани, а вернее сказать, налетел голодной вороньей стаей. Стремительно и, казалось бы, неудержимо. Да и кому его удерживать, если, как Мухаммед-Гирей считал, нее полки русской рати завязли в верховье Оки в стычках с туменами брата. Не предполагал разбойник, что тРи полка Окской рати и крупный отряд касимовских Татар только по воле главного воеводы не заступили ему путь к Рязани, затаились, словно мыши в норах при виде хищников.
Первый успех крымцев: захват посада. Целого и невредимого, правда, без единого жителя.
- Успели гяуры разбежаться по лесам, - досадовали крымцы.
Как бы утешая своих воинов, Мухаммед-Гирей повелел:
- От каждого тумена - по тысяче. Ловить гяуров. Остальным брать город в осадное кольцо. Нас здесь не ждали. Охраны здесь не может быть много. Мы легко возьмем Рязань. Впереди себя погоним захваченных гяуров.
И невдомек было царевичу, что его здесь ждали, а Жители посадов не в лесных чащобах, давно за городской стеной укрылись, поэтому отряженным тысячам никого не удастся найти и поймать. Опустели и дальние села, загодя предупрежденные. Все их жители действительно ушли и увели с собой скот в лесные дебри, за болота, - попробуй сунуться к ним. Стрелы у них меткие, копья далеко летят. Да и тропы через болотистые низины, кроме них самих, кому ведомы? Поди-ка найди их.
Темники доложили Мухаммед-Гирею о непонятном исчезновении поголовно всех гяуров из всех поселений.
- Такого, о великий из великих, раньше не бывало. Похоже, кто-то предупредил урусутов о нашем походе.
- Тогда они встретили бы нас на Тихой Сосне.
- О, мудрый хан, они, похоже, хитрят. Урусуты коварны.
- Но что вы предлагаете? Уходить?! Разве король Сигизмунд за трусость щедро заплатил нам и обещал платить каждый год? Вы хотите потерять их?! У меня два тумена! Ответьте, в этих туменах нукеры или джейраны, вздрагивающие при каждом шорохе?!
- Нукеры, наш повелитель. Храбрые нукеры. - Тогда через два дня мы захватим город.
Воины Мухаммед-Гирея действовали по всем правилам, установленным еще Чингизханом и подтвержденным ханом Батыем и его верным лашкаркаши Субудай-Боготуром: крепкорукие лучники принялись осыпать защитников крепости стрелами, невзирая на потери от залпов рушниц и дроби крепостных пушек; затем дружно затараторило множество бубнов, зашлись корнай и сурнаи, и под эти надрывно-разнобойные звуки туча крымцев начала наползать на крепостную стену со всех сторон, истошно горланя:
- Ур! Ур! Ур-а-а-г!
Вот уже приставлены к стенам лестницы, взвились крюки на узловатых крепких арканах из конского волоса - лезут по ним все выше и выше штурмующие, а на защитников города продолжают сыпаться тучи стрел, разя и убивая пушкарей и стрельцов.
- Пора! - тормошит Хабара-Симского воевода огневого наряда.
- Пора! - вторит ему воевода городовой стражи, которая в ответе за подачу кипятка и горячей смолы на стены крепости.
Отпихивают рязанцы баграми и даже ухватами лестницы от стен, крымцы приставляют их снова и лезут, лезут, лезут. Топорами обрубают канаты аркана, к ним привязывают новые крюки и опять - вверх.
А под стенами скопилось уже изрядно крымцев, уверенных, что вот-вот завяжется на стенах рукопашная схватка и тогда только поспешай на помощь первым.
- Неужто не пора, воевода?
- Вот теперь - в самый раз. Огонь!
Дал знак воевода огневого наряда стрельницам подошвенного боя, еще и крикнул вдобавок, словно кто-то мог его услышать:
- Давай, ребята! Угостите щедро!
У пушкарей нижних стрельниц давно чесались руки. Стволы уже запыжены, порох на полках, факелы горят, - только отодвинь щиты, прикрывающие стрельницы, долой, подвигай пушки к своим гнездам и бей в упор по крымцам, ждущим, когда до них дойдет очередь карабкаться вверх.
Столь неожиданно и знатно ударили пушки подошвенного боя, сметая столпившихся у стен нукеров, что у тех сразу отбило охоту продолжать начатое, отхлынули они от стен в один миг. Пушкари даже не успели еще раз выстрелить им в спины.
В гневе Мухаммед-Гирей. Затопал даже ногами на темников:
- Не отступать! Переломаю хребты!
Не с прежним, правда, вдохновением, но возобновился штурм. На сей раз подошвенный бой не ждал команды своего воеводы: пушки секли нукеров дробью, которая пробивала и кожаные нагрудники, и татарские деревянные щиты, обтянутые воловьей кожей. Только огромные щиты из толстых досок защищали подступивших к стенам, но не все же, однако, за ними стоять. Какой же тогда это штурм?
Вот бы в самый раз князю Андрею ударить в спину. Замешкался он что-то.
Что верно, то верно - замешкался. И все же удар русских полков оказался весьма удачным. Даже, можно сказать, именно благодаря задержке более удачным, чем ожидалось.
Крымцы пустили в город стрелу с белым флажком и письмом-просьбой похоронить погибших у стен. Хабар-Симский ответил согласием и пообещал не делать вылазки, если нукеры будут подбирать трупы без оружия.
Расслабились крымцы, получив эти заверения, вот тут подошедшие русские полки ударили ротозеев по загривку.
Тихо, лесами, подальше от опушек (оттого и припозднились) шли полки к осажденной Рязани. Князь Андрей повелел атаковать всем разом после одного удара главного набатного барабана и не повторять этот сигнал в полках. Один набатный удар и - все. Расчет был на то, что крымцы не успеют понять, откуда донесся звук, как на них вынесется конница касимовских татар и детей боярских.
Все так, но не учел князь, что в лесу звук слышен не очень далеко. Набатный удар услышали только полки Левой и Правой руки, сосредоточившиеся по обе стороны от стана главного воеводы, до остальных звук не долетел, запутавшись в ерниках и пышных еловых лапах.
Но и эта неурядица оказалась кстати: татары, поначалу растерявшиеся, быстро пришли в себя, завязалась сеча, но тут из леса, как снег на голову в жаркий июньский день, повалили конники и пешцы Передового и Сторожевого полков.
Первым хлестнул коня Мухаммед-Гирей.
До Тихой Сосны гнали крымцев русские ратники. Князь Андрей Старицкий, гордый столь знатной победой, тут же отрядил спешного гонца к царю Василию Ивановичу с донесением: «С помощью воеводы Хабара-Симского я разбил тумены Мухаммеда-Гирея. Часть захваченной добычи поделю между ратниками, часть направлю в твою, государь, казну».
Радостная весть. Пару лет после такой зуботычины Крым большим походом не пойдет, а разбойным сакмампорубежные воеводы умеют заступать пути, и даже, перехватывая, пленить крымцев и ногайцев.
Казань тоже изменила политику. Резко изменила; Клятвенно уверяла в своей дружбе с Москвой и, похоже, намерена была свою клятву держать. Стало быть, Можно приступать к вытеснению Польши и Литвы из Древних славяно-русских земель, и главное - отбить Смоленск, этот ключ к основательно заржавевшему замку.
Однако слишком крепки и высоки крепостные стены, ворота тоже непробиваемы, ни таранами их не сдвинешь, ни ядрами самых больших осадных пушек не разрушишь. Только хитростью, как сказал Глинский, можно овладеть Смоленском, а хитрость эта уже созрела в голове у князя Михаила Глинского.
«За просто так не уступит, - думал государь, - запросит непомерно. И все же есть нужда позвать. А там видно будет».
Михаил Глинский запросил ни мало ни много - княжества Смоленского.
- Под твоей, Василий Иванович, рукой удельное княжество. Я - удельный князь, верный в делах и помыслах Москве и тебе, государь.
Да, не вытошнит, если не подавится! Сколько усилий потрачено, чтобы избавиться от уделов, основных смутьянов кровавой междоусобицы, и - на тебе: своими руками отдать столь важный для России город со всеми укра-инными землями. Стоит ли овчинка выделки? Выбить польско-литовских захватчиков, чтобы посадить нового недруга. Не станет князь Глинский долго шагать в ногу с Москвой, как ее присяжник, объявит обязательно о своей независимости^ и его во весь голос поддержат многие короли, император и даже Папа Римский.
Новая головная боль?!
А если поиграть с Глинским, как он сам говорит, в кошки-мышки? Пообещав, не исполнить обещание? Что в ответ предпримет Глинский? Одно может: сбежать из России, унеся с собой многие кремлевские тайны, до которых допущен. Но для чего тогда тайный дьяк? Для чего око его неусыпное?
- Въехав в Смоленск, всенародно объявлю тебя правителем Смоленского удельного княжества, присяжного Москве и царю всероссийскому.
- Утвердим слово клятвенной грамотой. - Можно и утвердить, если нет веры моему слову.
- Вера, государь, есть, но ряд с клятвой на кресте более надежен.
- Ты, как всегда, рассуждаешь мудро. Готовь рядную грамоту. При моем духовнике поцелуем крест.
- После чего я расскажу, государь, как положу Смоленск к твоим ногам и что потребуется сделать для этого тебе.
Досадливо Василию Ивановичу вести такой торг, но пересиливает он себя, убеждая одновременно: «Глинский - латынян, играющий в православие. Крестоцелование с клятвой латыняну не стоит выеденного яйца».
Никого не позвал Василий Иванович в свидетели на крестоцелование - духовник, он сам и князь Михаил Глинский - все условности, однако, соблюдены были неукоснительно, все чин по чину.
Помолившись, продолжили прерванный разговор.
- Дай мне, государь, время до весны. Пошлю я в город дюжину своих людей. Они осядут в Смоленске под видом крупных торговцев, под видом коробейников, собьют артели плотников, даже краснодеревщиков, затесаются в среду ремесленников. Смогут подготовить горожан к мысли, что нулсно по доброй воле отворить ворота царю всей России. Что касается воеводы Сологуба, то при его руке есть несколько моих друзей, да и сам он не дурак, поймет что к чему, если умно подскажут.
- Все так просто?
- Нет. Мои люди сработают без промаха, если ты, государь, основательно пугнешь Смоленск. Силой ратной несметной. Множеством осадных пушек, ядра которых полетят через стены, сея смерть и разрушая дома. Почувствовав безысходность, горожане принудят сложить оружие. Брать силой город не будет нужды. Придется только показать, что готовимся к этому. Я все предусмотрю, государь. Устрою такие скоморошные представления, комар носа не подточит.
- Стало быть, тебя ставить первым воеводой Большого полка?
- Воля твоя, государь. Только я считаю, что лучще мне при тебе ближним советником оставаться.
- Вполне разумно, - согласился было Василий Иванович, но тут же изменил свое решение: - И все же, считаю, надо дать тебе полк, специально для тебя собранный. Сверх пяти основных. И по числу более обычных десяти тысяч. До дюжины тысяч двести, а то и более.
Не уловил хитрости князь в этом решении царя, не понял, что началась игра с ним самим. Придет время, и станет он кусать локти, да поздно будет: главный воевода, конечно, по совету царя, определит особому полку место поодаль от основных сил, якобы для резерва, и получится, что князь Глинский со своим многочисленным полком никакого участия в захвате Смоленска не примет. Что же касается тайных бесед Глинского с царем и их клятвенным рядом, они так и останутся тайными. Кто в России поверит слову, единожды изменившему? Предателю, как правило, нет больше веры. Его можно и в крамоле обвинить и оковать, упрятав в подземелье.
Царь Василий Иванович, несмотря ни на что, твердо придерживался совета Глинского: из Москвы вывел полных пять полков с великим огневым нарядом, для которого специально были отлиты пушки-великаны. К основной рати в придачу вышел еще и пятнадцатитысячный полк князя, тоже с увесистым огневым нарядом.
Но не только московская рать пришла в движение, по воле государя Великий Новгород и Псков послали к Смоленску еще по паре полков. А в Боровске разместились еще и несколько полков резервной рати. На всякий случай. У резерва пушек и рушниц тоже изрядно. Таким образом, задействовано было невиданное прежде по мощи войско.
Самого храброго такая мощь заставит задуматься и почесать затылок, прежде чем решиться обнажить меч.
Дальнобойные пушки, установленные на холмах, провели малую пристрелку, сотрясая город, а в это время царские полки окапывали себя закопами, окольцовывали валами, давая смолянам и жолнерам понять, что пришли на долгое осадное сидение, и возьмут крепость не мытьем, так катаньем: не согласятся по доброй воле открыть ворота, так откроют, чтобы избежать голодной смерти.
Исподволь - спешить вроде бы некуда - начали устраивать близ стен высокие туры, затаскивая на них пушки полегче. Туры-то возвели на уровне стен, можно осыпать город ядрами, выбирая для себя любую цель. Проведя пристрелки, пушки замолкали. Их молчаливые жерла угрожающе взирали на городскую сутолоку, готовые в любой момент обрушить на смолян увесистый град. Пушкари от пушек не отходят. На турах под плотными крышами приготовлены зелье, ядра и дробь, а для пушкарей тоже устроены навесы от дождя. Но дождя нет вот уже несколько дней, поэтому пушкари красуются, наслаждаясь страхом, какой они внушают горожанам.
Только на вершинах холмов установленные великие пушки время от времени плюются ядрами, чтоб не забывал город, что он в осаде, - но плюются нехотя, вроде от нечего делать.
А по городу тем временем ползут слухи, что царь Василий Иванович не намерен разорять Смоленск, город Исконно русский, готов даже сохранить жизнь жолнерам и шляхтичам, отпустив их на родину, если по доброй воле будут открыты ворота.
Все чаще и чаще собираются толпы вокруг тех, кто убеждает горожан присягнуть русскому царю и не подвергать себя смертельной опасности. Волнует призыв вернуться в лоно православной отчины, а не натирать свои выи до крови хомутом латынян. В поддержку этих речей часто выступали и настоятели христианских приходских церквей.
Жолнеры и шляхтичи, которые особенно ярились, налетали коршунами на такие сборища, хватали златоустов, волокли их к воеводе Сологубу, которому, по их мнению, следовало вешать крикунов-смутьянов в самых людных местах. Но воевода, к неудовольствию шляхты, не лил крови, а лишь сажал под стражу приведенных к нему на расправу. Он видел недовольство шляхтичей, но казнить горожан опасался: не проливать кровь убедил Сологуба епископ смоленский Варсонофий, пугая всеобщим бунтом.
- Давно и упорно, воевода, по городу расползаются толки о перемете к Москве. Большинство смолян воспринимают такой поворот как дар Божий. Скажу более того: почти все горожане-православные животов не пожалеют ради этого. Злобством, воевода, не изменить общего настроения. Оружия у горожан много. Сомнут они жолнеров. Тебе тоже - смерть. Стоит ли проливать реки крови в никчемной распре. Великий князь Василий Иванович крепости не одолеет, постоит-постоит и уйдет восвояси, как случалось не единожды. Сигизмунд же не оставит столь важный для себя город без поддержки. Вот тогда можно будет устроить казнь горлодерам. Показную.
- Приму твой совет. Верю, что вот-вот подойдут шляхетские полки.
- А свои меры ты все же прими: пошли глашатаев, пусть извещают народ о подходе шляхетского великого войска.
Не удалось задуманное епископом и воеводой, не стали горожане слушать воеводских глашатаев, а вокруг призывающих присягнуть русскому царю собиралось все больше народа. Более того, мужи смоленские начали вступать в схватки с жолнерами, не позволяя схватить смутьянов. Полилась кровь.
Возбуждая своими речами горожан, посланцы князя Глинского вместе с тем внимательно следили, как разворачиваются события, определяя время для решительного шага. Они стали собираться вместе каждую ночь, чтобы не упустить момента и не проиграть.
С нетерпением ждал условленного сигнала и Михаил Глинский, которого торопил царь.
- Что-то помалкивают твои люди? Может, пора начинать обстрел города?
- Погоди, государь. Через неделю не получим сигнала, тогда - с Богом.
- Ладно. Подождем. До зимы еще ой как далеко» На исходе недели, когда Василий Иванович готов уже был приказать главному воеводе огневого наряда Стефану зажигать факелы, Михаил Глинский обрадовал:
- Готовь, государь, клятвенную грамоту. Сегодня ночью примут ее со стены. Я получил сигнал.
Писарь тут как тут, четко выводит слово за словом под диктовку Василия Ивановича:
- Даю твердое обещание никого не опалять. Даже врагов. Кто пожелает идти ко мне на службу, одарю знатно. Кто из воевод, шляхтичей и жолнеров останется на службе своего короля, отпущу с миром…
Глухой ночью один из ближних слуг Глинского подкрался к стене в условленном месте. Отцепив от бечевки белую ленточку, прикрепил клятвенную грамоту Царя Василия Ивановича, дернул за бечевку и пронаблюдал, как она поползла вверх. Только после этого возвратился к своему господину и доложил, что все исполнено в точности.
Теперь осталось одно: ждать.
До утра люди князя Глинского успели предупредить всех своих верных помощников, коими давно обзавелись, чтобы те скликали православных на соборную площадь. Утром она быстро заполнилась.
На ступени паперти храма Святой Богоматери поднялось сразу несколько человек: богатый торговец, золотых дел мастер, глава артели краснодеревщиков и еще содержатель постоялого двора - люди в Смоленске недавние, но обретшие уже уважение своими добрыми делами.
- Слушай древний Смоленск слово государя великой России, - зычно заговорил золотых дел мастер, подняв для обозрения грамоту. - Вот его самоличная подпись, вот печать царская. Читаю. «Даю твердое обещание никого не опалить…»
Сквозь толпу, осыпая преграждавших им путь увесистыми тумаками и даже грозясь пустить в ход палаши и сабли, протискивалась к паперти дюжина шляхтичей, которых, несмотря на тумаки и угрозы, стискивали со всех сторон. Действительно, все могло окончиться кровопролитием, лопни у заносчивых шляхтичей терпение, выхвати они из ножен оружие. Были бы они, конечно, растерзаны, но успели бы посечь не один десяток смолян.
Первым положение оценил купец, который, положив руку на плечо читавшего царское послание, попросил:
- Погоди. Да остановись же ты!
Едва золотых дел мастер с недоумением прекратил чтение грамоты, как купец крикнул зычно:
- Не препятствуйте шляхтичам. Пусть и они послушают. Они не обделены милостью царя всей России.
Толпа нехотя потеснилась, пропуская шляхтичей, и когда они подобрались к паперти, чтец как раз дошел до того места в грамоте, где определены были милости воеводам, шляхтичам и жолнерам:
- «Вольны они остаться на службе королю Сигизмунду, и тогда будут с миром отпущены, вольны идти ко мне на службу с хорошим жалованьем…»
Шляхтичи, до этого имевшие намерение скрутить всех, кто стоял на паперти, а при сопротивлении сечь беспощадно, и думавшие в ожидании поддержки укрыться в церкви от гнева толпы, которого, как они трезво оценивали, им не избежать, услышав слова клятвенной грамоты великого князя Василия, решили поступить иначе: дождаться, когда закончат читать грамоту, а далее поступить с хитростью.
Вот и конец грамоте. Золотых дел мастер еще раз показал народу саморучную подпись Василия Ивановича и царскую печать.
- Все честь по чести, - добавил он.
И тут же старший шляхетской группы, поднявшийся на верхнюю ступеньку, объявил, стараясь говорить как можно громче:
- Клятвенная грамота должна быть доставлена воеводе крепости. Она и для него писана. Вручите вы ее нам для передачи или понесете сами? Заодно объясните, откуда она у вас. Может быть, всё же фальшивая? Стрелу князь Василий не пускал, и к нему никто не ходил. Решите сами, кто из вас пойдет с нами и объяснит все это?
- Мы все пойдем, - раздались крики.
Однако риск был велик. Войти во дворец воеводы труда не составит, а вот выйдешь ли оттуда? Велит повесить на крепостной стене, чтоб увидел царь российский ответ.
Выход нашел глава артели краснодеревщиков. Он крикнул толпе:
- Нас приглашают (слово это он произнес с ухмылкой) к воеводе Сологубу. Зову вас всех сопроводить sac и оставаться у ворот дворца, пока нас оттуда не выпустят.
- Идем! Не отдадим братьев своих на расправу!
- Вооружитесь на всякий случай. Поспешите домой, у кого есть мечи и кольчуги.
- Верно! Опояшемся мечами!
Толпа быстро ополовинилась, но пока оставшаяся часть шагала за шляхтичами ко дворцу воеводы, снова выросла: почти все горожане вернулись и были теперь в кольчугах, с мечами, топорами и шестоперами. Иные прихватили даже щиты и копья.
Грозная толпа собралась у дворца воеводы. К тому же - решительная. А у Юрия Сологуба в палате спор. Большинство воевод шляхетских ополчений и даже некоторые из командиров жолнеров настаивают на крутых мерах:
- Повесить смутьянов на крепостной стене! Пусть все обозревают!
- Пошевелят тогда мозгами, подумают, что ждет их, если хвосты поднимут!
- Отобьют своих смоляне, - урезонивали более благоразумные, - вон их сколько. Может так повернуться, что и нам не сдобровать.
- Посечь самых рьяных, остальные разбегутся!
- Ой ли?
Воевода Сологуб прервал наконец спор:.
- Я отпускаю задержанных. Почему? С ними уйдет и толпа. Я же подумаю, как поступить в дальнейшем, чтобы отстоять город, усмирив бунт без крови. Все.. Идите к своими ратникам и готовьтесь противостоять натиску полков. Помните, город сдавать нам нельзя. Таково повеление короля Сигизмунда. Он, должно быть, уже выслал помощь, - сделав паузу, повелел: - Позовите ко мне епископа Варсонофия.
У Сологуба возник хитрый, как он сам оценил, замысел: отпустить задержанных лишь после прихода епископа, который якобы вступился за них. Это возвысит Варсонофия в глазах православных. И тогда от имени православных горожан и от его, Сологуба, имени послать епископа со всем его клиром к русскому царю с поклоном и просьбой дать пару суток на размышление и на опрос горожан. Мол, только убедившись, что смоляне готовы присягнуть Москве и царю, можно начать переговоры об условиях сдачи города. А за эти двое суток уничтожить поодиночке всех, кто смущает горожан, и, вернув городу послушание, переговоры сорвать. Два дня - большой срок. И горожане успокоятся, и Сигизмундова помощь даст о себе знать. Ударит она в спину, когда пойдут полки на приступ, а пока подождет, укрывшись в лесах.
«Пусть тогда попробуют взять город! Не впервой, - думал воевода. - Обломают зубы и воротятся в свою Москву не солоно хлебавши!»
На епископа Варсонофия Юрий Сологуб полагался полностью. С ним у него давний уговор: вроде бы отстаивая интересы православия, внушать на проповедях уважение к власти, независимо какого вероисповедания она придерживается. Одним словом, власть дана от Бога, а на волю Бога роптать - смертельный грех.
Епископу его тайные люди (а их у него - десятки) уже успели донести о случившемся на соборной площади и о толпе у воеводского дворца. Получив приглашение Сологуба, Варсонофий догадался, что тот в затруднительном положении, выкрутится из которого должен помочь он, православный священнослужитель. Напустив на себя тревожность, поспешил он на зов.
У ворот дворца Сологуба толпа встретила пастыря с поклоном и горячей просьбой:
- Не дай, владыка, погубить уважаемых братьев во Христе!
- Приложу все усилия, уповая на Господа, - пообедал епископ, еще не зная, что задумал воевода.
Настроение смолян Варсонофий уловил сразу же, поэтому твердо решил добиваться от воеводы освобождения взятых под стражу, стращая его всегородским бунтом. Шагая от ворот до красного крыльца, епископ обдумывал убедительные слова, способные сломить упрямство вояки, однако, к его несказанному удивлению, ему даже не пришлось приводить свои доводы. Воевода Сологуб буквально ошарашил епископа:
- Посидим, побеседовав, четверть часа или чуть больше, вроде бы ты, пастырь православных, добиваешься моей милости, а затем выйдешь толпе и выведешь из дворца задержанных, скажешь еще, что, благословясь у Господа, намерен уговаривать воеводу откликнуться На клятвенную грамоту великого князя Московского…
- Всея Руси.
- Пусть будет по церковному «всея Руси». Главное, чтобы толпа разбрелась по своим домам.
- Сказать, обнадежив прихожан, - это дело пустяшное, а как убедить в том, будто я и впрямь за сдачу Смоленска?
- Подумал я и об этом. Соберешь клир и выйдешь за ворота. Крестным ходом - к князю Московскому Василию. Благословишь его во здравие и передашь мое слово, что готов я вести с ним переговоры. Пару суток, мол, прошу, чтоб уговорить смолян не обнажать мечей, встав в ряды защитников плечом к плечу с жолнерами. Еще, мол, время нужно, чтобы сбить спесь со шляхтичей, воинственно-де они настроены.
- Но ты же, раб Божий Юрий, не собираешься без боя уступать крепость, тебе вверенную королем Сигизмундом?
- Верно мыслишь. Рассчитываю я на твою помощь, на то, что пособишь, настраивая прихожан через настоятелей приходских церквей против сдачи города русской рати, мол, пагубно подобное.
- Не исполнимо это. Не желают православные быть под латынянами.
- Или в моем городе притесняли православных? Так и скажи: не притесняли и впредь не станут притеснять. А если войдет в город рать московская, разве не станет грабить и лишать жизней невинных? Великий князь, мол, пишет одно, а поступает иначе. Смутьянов, как я думаю, намеренно подставленных, этой ночью я уберу. Исчезнут без следа. В Днепре.
- Господи!
- Не причитай, а благослови. Думаю, князь Василий, войдя в крепость, погонит тебя поганой метлой из епископов. В Соловки сошлет или в Белое Озеро.
- Не дай Бог.
- Не только от Бога, но и от нас с тобой многое зависит.
- Расстараюсь. Господь простит лукавство наше великой пользы ради.
Очень странные слова: так ли уж богоугодно вести дело к великому кровопролитию, к гибели сотен, а то и тысяч христиан? Только о личной выгоде думки, прикрываемые елейностью.
К утру епископ собрал весь православный церковный клир Смоленска. В праздничных одеяниях, с крестами дорогими и иконами лучшего письма торжественно вышли священнослужители из ворот и без страха - вполне могли надеяться, что ни у кого из православных ратников не поднимется рука на пастырей, - направились к стану царя Василия Ивановича.
Царь, которого тут же известили о крестном ходе, вышел из шатра и сделал дюжину шагов навстречу священнослужителям, почтительно поцеловал крест, которым его осенил епископ Варсонофий, сказавший при этом:
- Благословляю намерения твои, царь всея Руси, не проливать христианской крови.
- С каким словом ко мне? С ведома ли воеводы Юрия Сологуба?
- С его ведома и с его предложением. Он готов вести с тобой, государь российский, переговоры о сдаче крепости, но просит двое суток отсрочки.
- Какие переговоры?! Свое слово я сказал в клятвенной грамоте. Согласны если, распахивайте ворота.
Как было условлено с воеводой, епископу Варсонофию надлежало уговорить Василия Ивановича согласиться с отсрочкой, но епископ неожиданно для себя решил, что ему лучше не поддерживать открыто руку Сологуба, и поддакнул:
- И я того же мнения.
- Передай воеводе: до вечерней зари жду ответа.
У Сологуба Варсонофий тоже начал с лукавства, не стал пересказывать всего разговора с царем.
- Как я не изловчался, уповая на Господа Бога нашего, не смог одолеть упрямство государя всея Руси, - сокрушался епископ. - Уж я и так, и эдак, он же на своем: срок до вечерней зари. Вольны, мол, по моей царской клятвенной грамоте поступить, раскрывайте ворота.
- Повременим. Во всяком случае, до утра. А на утренних ваших службах ты, епископ, исполняя мою волю, станешь вдохновлять православных на защиту крепости.
Хитрый расчет Сологуба прост: на ночь глядя кто на приступ пойдет, а утро вечера мудренее.
Иное мнение было у Михаила Глинского, он упрямо наседал на царя.
- Сологуб хитрит, - убеждал князь, - уберет моих людей за ночь, а нет головы, нет и тела. А епископ разве не двоерушничает? Чего ради согласился просить за воеводу-латынянина? Что, сам воевода не мог выйти либо послать от себя кого-либо из знатных ратных людей.
- Это и мне, князь, понятно. Пугнуть бы стоит город, выказав свое твердое намерение взять его. Но на приступ идти ближе к вечеру вряд ли уместно. У нас и факелов-то не припасено. Даже если спешно готовить, И тогда до ночи не успеть.
- Не нужен, государь, приступ. Совсем пока что не нужен. Вели из всех пушек, особенно тех, что на холмах и на турах, бить по городу беспрестанно. Огнезапаса у пушкарей и ядер в достатке.
- Думал я и об этом, но безвинные тогда изрядно пострадают.
- Зато ухватишь за горло Сологуба и его приспешников. Куда как меньше прольется крови, особенно крови твоих воев. Или ты их не жалеешь?
- Резон в этом есть. Своих жальче. Попробуем, стало быть, разбудить сонных.
Не успел царь принять это решение, как уже пушки из всех стволов обрушили на город ядра, и он содрогнулся. Началась паника.
- Государь всей России долго не трогал нас, надеясь на наше благоразумие, - принялись разъяснять поступок русского царя люди князя Глинского, подначивая горожан. - Айда ко дворцу Сологуба. Разнесем его в пух и прах.
- Толпой нельзя. Скольких ядрами посечет, если угодит?
- По толпам не станут бить. Поймут, что к чему. Или они нехристи?
Со всех холмов Смоленска потянулись горожане к воротам воеводского дворца, и - о чудо! Ни одно ядро не Угодило в толпы идущих. Это еще больше вдохновило смолян, они избрали тех, кто будет вести переговоры с воеводой, и тех, кто выйдет на стены, призвав воевод царской рати утихомириться хотя бы на время, обещая приневолить воеводу, шляхтичей и жолнеров к сдаче, и если они не послушаются, побить их аки псов паршивых.
Обстрел прекратился дружно, как и начинался. Переговорщиков впустили во дворец, и они твердо заявил и:
- Не откроешь ворота, воевода, город восстанет. Мы сами распахнем ворота, сил побить воротников у нас вполне достанет, хватит и на то, чтобы продержать отворенными и дать московской рати ворваться в крепость. Вряд ли кто из вас тогда останется живым. Заодно и безвинных смолян могут посечь. Укладисто ли такое? Не лучше ли тебе, воевода, принять разумное решение. Богоугодное. А шляхтичам и жолнерам что? У них есть выбор: разъезжаться по своим домам или переходить на службу к русскому царю. Решай, воевода. Либо мир, либо вскоре снова ударят осадные пушки, а смоляне тогда оголят мечи. Пролитая кровь ляжет на твою, воевода, душу. Господь взыщет с тебя за грех твой великий.
- Я принимаю условие клятвенной грамоты великого князя Василия. Жолнеров и шляхтичей, разоружив, построю на площади у ратуши. Под вашим приглядом и вашей заботой, чтоб не обманул московский князь моих ратников. К нему вступлю сам с ключами от города Смоленска. О моем решении русских воевод известите со стены. На разоружение и подготовку к выходу мне немного времени понадобится.
- Что ж, немного подождать можно, - с удовольствием воспринял добрую весть Василий Иванович.
Вскоре многолюдная процессия вышла из города. Оказалось, что жолнеры и даже шляхтичи, на уговоры которых просил время воевода Сологуб, без малейшего пререкания сложили оружие. У шляхтичей одна забота:
- Надо, чтоб после встречи с воеводами, вернули нам наши палаши и сабли. Мы же - шляхта. Это наши привилегии.
- Вернут. Иль воеводы и бояре русские не уважают знатность.
Больше никаких вопросов не возникло. Все ясно из клятвенной грамоты Василия Ивановича.
Василий Иванович, пытаясь упрятать ликование души поглубже, вышел навстречу процессии важной поступью, но без надменности во взгляде.
- Прими, государь всероссийский, ключи от отчины твоей с тихостью. Не обнажая меча, - сказал воевода Сологуб.
Милостиво выслушал царь его, даже поклонился в ответ.
Погодив, пока будут вручены ключи, выступил вперед епископ Варсонофий, осенив Василия Ивановича животворным крестом, произнес торжественно:
- Божией милостью радуйся й здравствуй, православный царь всея Руси на своей отчине и дедине граде Смоленске!
Василий Иванович поцеловал крест.
- Воевода Юрий Сологуб, епископ Варсонофий, бояре смоленские, зову вас в свой шатер на трапезу.
Организовались пиры и у ратников со смолянами. Свои. Более веселые. И то сказать, все живы и здоровы, как тут не радоваться. Братаются, целуясь по-христиански. Лишь жолнеры и шляхтичи пока не присоединены к общему веселью, хотя вольны в своих поступках: никто их не сторожит, ни в чем нет им ограничений.
Не вошли в город русские полки на ночь глядя. Только по приказу главного воеводы Даниила Щени заменили стражу воротниковую на детей боярских: на каждые ворота - по полусотне. Им велено сторожко охранять, в то же время не запирая ворот на ночь, чтобы не стеснять празднующих долгожданное воссоединение. И еще воевода Щеня выслал усиленные дозоры на все дороги, ведущие к Смоленску, чтобы не подошла неожиданно польская рать, которую Сигизмунд послал на помощь городу. Хотя она не подоспела даже к шапочному разбору, но если ее не упредить, неприятности устроить вполне могла.
Утром Василий Иванович распорядился:
- Воевода Даниил Щеня с Большим полком входит в город, приводит смолян к присяге с крестоцелованием, после чего - мой въезд.
Князя Михаила Глинского встревожило такое повеление: отчего не ему, будущему удельному князю Смоленскому, приводить к присяге смолян? Порывался спросить об этом царя, но тот ни на минуту не оставался без окружения воевод и бояр.
«Может, так даже лучше. Там, в Смоленске, неожиданно для всех, объявит свою волю», - решил Глинский.
Известили царя, что горожане присягнули все до единого. Присягнула даже часть шляхтичей, это и неудивительно, ведь у некоторых имения в Смоленской земле. Только жолнеры упрямо твердили:
- Нет. Мы не хотим изменить своему королю. Мы ему присягали.
- Что же, верность присяге не осудительна, а похвальна, - оценил Василий Иванович отказ жолнеров и повелел казначею:
- Всем, кто не пожелал мне служить, выдать по рублю, - подумав немного, добавил: - Кто из шляхтичей присягнул, тем по два рубля.
Вроде бы можно входить в город, признавший его единовластным царем, но Василий Иванович на всякий случай поосторожничал, велев Щене вывести оттуда всех жолнеров, не согласившихся служить России.
Еще один день прошел в хлопотах: проводили с миром, как и обещал Василий Иванович, верных Сигизмунду ратников. Не задержали даже Юрия Сологуба, хотя князь Михаил Глинский пытался втолковать воеводе, что у Сигизмунда ждет его лютая смерть. Не внял Сологуб доброму совету, оттого спустя некоторое время и потерял голову на ратушной площади в Вильно.
К исходу дня подготовили воеводский дворец, бывший некогда дворцом князя Мономаха и его потомков, к приему царя. Священники православных церквей готовились к торжественным молебнам. Прихожане едва ли не вылизывали храмы, начистили до золотого блеска медные колокола на звонницах. Все спорилось. Радость царила в городе, избежавшем разорения и оказавшемся снова в единой российской семье.
Когда о том, что город готов к встрече царя всей России, известили Василия Ивановича, он сказал окончательное слово:
- Въезд завтра утром.
Ранним утром смоляне высыпали из главных ворот встречать своего царя. Впереди, как к этому уже приучили пастыри рабов Божьих, церковный клир. Епископ держит животворящий крест, рядом с епископом - пара служек. Один с серебряным ведерком, наполненным святой водой, освященной днепровской, второй - со священной метелочкой, которой надлежит окроплять победителей и в первую очередь самого царя.
Василий Иванович не сел на коня, которого ему подвели:
- Войдем в город пеши. У руки моей - братья Юрий с Дмитрием, воевода Щеня, князь Шуйский, кому наместничать в Смоленске, остальные - по ратному чину их.
Вот так и остался князь Глинский во втором ряду, вместе с остальными первыми воеводами полков - такого он никак не ожидал.
Резанули по сердцу и слова царя о наместнике: «Что, при мне, удельном князе, - наместник?! Где такое видано?!»
Глинский еще надеялся, что царь объявит его удельным князем Смоленска. Но время шло, а никакого намека на желание исполнить клятвенный ряд тот не выказывал, да и князя вроде бы не замечал, во всяком случае (и это Глинскому хорошо стало видно) избегал уединения с ним.
Вот царь после молебна в храме Пресвятой Богородицы направился к древнему дворцу Владимировичей, ветви Мономаха, и сел на троне. Гордый, уже не скрывающий своего довольства. Вон он - решительный момент для Михаила Глинского: «Сейчас объявит».
Увы, государь повторил сказанное прежде еще у своего шатра:
- Не трогая уставы, оставленные вам Витовтом, Александром и Сигизмундом, даю вам наместника своего в Смоленске князя Шуйского. До возвращения в Москву определю наместников и во все меньшие города.
Рассыпал Василий Иванович милости свои очень щедро, без скаредности одаривал знатных горожан, затем позвал всех на торжественный пир.
Радость царила всеобщая, у иных хотя и показная, вот только князь Михаил Глинский был не в состоянии изображать довольство на своем лице. Тоскливо было на душе у него, необоримо тоскливо. Только одна мысль беспрепятственно терзала: «Обман?! Как можно?!» Одно желание владело всеми его поступками: остаться с царем Василием Ивановичем наедине. Удалось это ближе к полуночи, когда окончилось веселое пирование.
- Ты, государь, клялся крестоцелованием объявить о моем смоленском княжении всенародно, если положу я к твоим ногам Смоленск. Я исполнил свое, а ты, похоже, намерен нарушить клятвенный ряд? - сказал с упреком Глинский.
- Чем ты, князь Михаил, не доволен? Ты - ближайший мой советник. Одарен уделом с двумя богатыми городами. Тебе остается одно: служить мне честно. А Смоленск я взял не для того, чтобы тут же отдать в чужие руки. Продолжим сей разговор в Кремле. Теперь лее не время глаголить, еще рано вкладывать меч в ножны. Веди свой полк к Орше и присоедини ту крепость к России. Такова моя воля.
