ГЛАВА ШЕСТАЯ
Не велел царь торжественно встречать возвращающихся из Казанского похода, не собрал и пира для воевод. Он никого не опалил, хотя все ждали бурной грозы. Она, однако, не прогремела даже на горизонте. Тишина и спокойствие в Кремле, словно ничего из ряда вон выходящего не случилось.
Так виделось со стороны, но сам Василий Иванович с великим сожалением переживал крах своей надежды, своей золотой мечты, и вынужден был круто изменить важное для России решение - решение о престолонаследии. И сделав это, царь позвал князя Андрея.
- Я знаю, что ты, если не вслух, так в душе упрекаешь меня за назначение Дмитрия главным воеводой походной рати. Скажу откровенно: справедливо осуждаешь. Однако мною руководила благая цель - забота о будущем отечества. Знал бы ты о ней, иначе бы мыслил.
- Что мешает тебе рассказать?
- Теперь вот - ничего. Потому и позвал. На долгий разговор. На откровенный. Братский, - произнес задумчиво Василий Иванович и умолк, словно никак не насмеливается произнести важное слово. Не играть же, однако, в молчанку бесконечно?
- Ты знаешь, братишка, что Соломония, царица, бесплодна, - заговорил он в конце концов, - вот и гложет меня неотступно мысль: кому передавать трон, кто станет наследником. Не озабочусь я о наследнике из Даниловичей, кто-то другой ветви Владимировичей захватит власть. Царствованию Даниловичей наступит конец.
- Постриги в монахини царицу, получив благословение митрополита. Женишься вторым браком. Родишь сына. Не старик же ты.
- Легко советовать. Легко идти и по проторенной Дорожке. Но не могу пересилить себя. Люба мне царица Соломония. Язык не повернется повелеть постричь ее. Но ты погоди, не перебивай. Дай высказаться до конца, потом спросишь, если не ясно что. Или скажешь свое слово.
Снова наступила долгая пауза.
- Хотел я, - вздохнув, продолжил государь, - продлить царствование нашего рода так: дозволить жениться брату Дмитрию и сына его объявить наследником престола. Как поступил в свое время наш отец Иван Великий. При своей жизни объявил бы сына Дмитрия царем и ни при каких обстоятельствах не изменил бы своего решения. Вот и испытывал Дмитрия, давая ему важные поручения. Державные. Увы, с устройством оборонительной линии от Казани он не совладал. Вернее, не ударил палец о палец, перевалив все на тебя и Хабара-Симского. Подумал тогда я: слаба для него ноша, не по его плечу, вот он и не усердствовал. Доверил я ему поход. А вышло что? Опозорился донельзя сам и опозорил весь наш род, всю нашу семью. Князья Курбский, Ростовский, Федор Бельский не укрыли от меня его бездумное самовольство, о тебе же с Хабаром-Симским отозвались только добрым словом. Разумными действиями спасли вы едва ли ни треть рати. Поразмышлявши над этим, оценив все твое прежнее разумное старание в угоду державе, я решил: твоего сына назвать наследником. Невесту я тебе уже выбрал. Не знаю, пригожа ли? Говорят: статная и в то же время сытая. Свахи утверждают, что озорница и частошажная. Они, думаю, лукавить не станут, опасаясь моей крутой руки. Впрочем, все это - мелочи, не имеющие важности. Важен род. Княжна юная из древа Даниловичей по крови, не коренной ветви, но все же. Как ты на это смотришь?
Буря бушевала в душе Андрея Старицкого: «Признан! Выпрыгнул из последышей! Выпрыгнул! Не с помощью ли Михаила Глинского?!»
Но время ли размышлять об этом? Радужная картина семейного счастья во всей полноте предстала перед ним. Впору в пляс пускаться, кричать во всю ивановскую. Только пристойно ли такое? Ответил смиренно, склонив голову:
- Весьма благодарен, государь. Но ведь есть еще старший после тебя - Юрий. Отчего о нем ни слова?
- Скажу, надеясь, что останется между нами в полной тайне: Юрий намерился бежать к Сигизмунду.
Обижен, что отец не наделил его уделом княжеским самовластным, только присяжным, как и ты. А я, видишь, не исправил несправедливость. Но разве это несправедливо, когда единое государство, единая власть? Ответь: вполне возможно, у вас с Дмитрием тоже такая обида имеется, особенно у князя Дмитрия, оттого, считаю, не радеет за интересы отчины. И все же он не готовил, как я знаю, и не готовит ковы, как Юрий. Тот не единожды требовал полновластного княжения, беспошлинного к тому же и с правом сношения с закордонными правителями, требовал изменить завещанное отцом, оделить землями, чтобы сложилось у него цельное и крупное княжество. Требовал Юрий права самовластного суда и права сбора пошлин. Без каких-либо обязательств перед Москвой. Но самое гнусное: хотел он, чтобы я дал ему право самовольно решать, слать ли под мою руку ратников или нет. Похоже, смута зреет.
- Верно. Кое в чем я подозревал Юрия. Пытался вразумить его, но он, как я понял, не открываясь мне ни в чем, мимо ушей пустил мое слово. Жаль, забыл брат заветы отца, мудрые заветы.
- Мне тоже жаль. Если он, однако, подастся в Польшу, перехвачу и очень круто обойдусь с ним, не как с братом. Поступлю как самодержец - в интересах державы, в интересах народа российского. Хватит лить кровушку друг дружке. Вдосталь жертв в сечах с алчными соседями.
- Вижу в этом разумность и нужность, поддерживаю тебя.
- Верно. Вернемся, однако же, к твоей женитьбе. Ефросиния, будущая жена твоя, как я уже сказал, из Древа рода Даниловичей. Минует месяца полтора-два, Уляжется горе в семьях ратников, сложивших головы под Казанью по вине Дмитрия и в какой-то мере и по вашей вине, тогда и сыграем свадьбу. А дальше? Дальше - Псков. Заканчивать нужно с его вольницей. Не то, конечно, каким был Великий Новгород, вроде бы послушная, а все же вольница - есть вольница. Не люб, видите ли, им мой наместник, а он за ружан и аланов вступается. Ну, да ладно, обо всем этом ближе к поездке поговорим, а то и во время самой поездки. Сейчас скажу лишь об одной причине, ради которой нужно покончить с вольницей Пскова, - выделение рати. Да, я не оговорился, - увидев вопрос на лице брата, подтвердил царь. - Сейчас как? Собирается вече и решает, стоит ли готовить рать под руку царя всероссийского, а если стоит, то каким числом. Допустимо ли подобное в единой державе? Короче говоря, поеду суд вершить, а ты - со мной. Князь Михаил Глинский тоже отправится с нами. Мастак он улавливать всякие лукавства. Разумеется, и думных бояр возьму. Но опора моя на тебя и Глинского.
Без одобрения отнесся князь Андрей к услышанному о Пскове. Жил, живет и будет впредь жить этот город в лоне России, даже не помышляя об отделении. Важно ли, что имеет он что-то свое, древнее, веками лелеянное? Пусть его. Да и в споре ли горожан с наместником дело? Спор можно разрешить, призвав спорящих в Москву. И не в особом праве вече выделять войско - ни разу вече не строптивилось, давало сколько нужно. Тут что-то иное, более важное.
Царь Василий Иванович по погрустневшему лицу брата догадался, что тот сомневается в нужности крутых мер к Пскову, поэтому решил открыть всю правду:
- Тебя еще на свете не было, когда при отце нашем началась смута: братья против единовластия ополчились. Так вот Псков, к которому они обратились за поддержкой, хотя и не выделил им рати и не принял их как своих правителей, но все же Приютил. На малое время, но приютил. Едва не закончилось походом и междоусобной сечей. Одумались псковитяне, проводили братьев Ивана Великого за ворота. Но разве даже такую малую измену можно сбрасывать со счета? Брат наш Юрий вполне может приручить к себе Псков. Попытки такие он делает. И тогда не в Польшу побежит, а Псков возьмет под свою руку, а тут и Великий Новгород может встрепенуться. Круто тогда все изменится. Вот что меня страшит. Я обязан, как царь всей России, предугадывать события и предотвращать неурядицы. Ради этого и еду в Псков - за единовластием во всей России. Во всей! Ради этого беру тебя и князя Михаила Глинского в соратники.
- Даю слово, не отступлюсь от тебя.
- Вот и ладно. Давай подумаем о выборе.
- Ты хочешь все устроить по великокняжескому обряду, по царскому?
- Да, но при одном условии. Соберем сотни две девиц для смотрин, но я укажу тебе, где будет стоять Ефросиния. Если она тебе очень уж не понравится, то из остальных никого не выбирай. Повторим все, когда я сделаю вторично свой выбор. Пойми, не прихоти ради твоя подневольность, а для державы, ради наследника. Он должен быть достойным короны царской и нашего славного рода. Сам знаешь, коль у древа гнилые корни, какой толк от плода его?
- Хорошо. Я не ослушаюсь тебя.
Несколько месяцев свахи, объезжая не только старейшие города, но и отдаленные княжеские вотчины, выбирали невест для смотрин. Это удивляло как придворных, так и тех князей, вотчины которых посещали свахи. Никто не знал, чего ради сбор пригожих дев из знатных семейств, оттого судачили всяк на свой манер. Более всего предполагали, будто царь решил бесплодную царицу отправить в монастырь, себе же выбрать Новую жену. Предположение это в конце концов возобладало над всеми иными, и как обескуражен был государев двор, когда выбирать себе жену вышел князь Андрей Старицкий в сопровождении самого царя. «Младшенький. Последыш. Какая честь!» Еще в мыслях у каждого придворного появилась и такая догадка: в немилости князья Юрий и Дмитрий, стало быть, следует сделать соответствующий вывод и относиться к ним с большей осторожностью, дабы не вызвать неудовольствие царя-батюшки.
Князю же Андрею Ивановичу в это решающее для него время даже в голову не приходила мысль о великой чести, оказанной ему. Он с замиранием сердца ждал момента, когда подойдет к княжне, предназначенной ему в жены. У него одно в голове: не согласишься с выбором брата-царя, когда еще повторит он смотрины, а вдруг вовсе передумает из-за какой-либо случайности. Придется век коротать холостяком, без взгляда в завтрашний день. Не оставит тогда он после себя семени своего.
С неспешной торжественностью переходил князь Андрей от одной красавицы к другой, делая вид, что присматривается к каждой. С иными даже встречался взглядами, были они иногда стеснительно робкими, иногда многообещающими. Волновали его эти взгляды, однако он не мог покориться личному чувству, ибо ждала князя одна-единственная, уже выбранная для него.
Какова она?
Вот их взоры пересеклись. Его - испытывающий, ее - игриво-задиристый. Глаза ее походили на голубое небо, просвеченное изнутри золотыми солнечными лучами. Лицо хотя и пухловатое, но привлекало ярким румянцем, который, как его ни забеливали, пробивался наружу. Верно сказывал брат: не тоща. В теле дева, но становита. Как опарное тесто, начавшее едва-едва взбухать, но еще далеко от того, чтобы выпирать из дежи. В общем, нет никаких оснований отказываться. Тем более что и следующий выбор не за ним самим, а за братом-государем.
- Она, - обернувшись к Василию Ивановичу, сказал князь Андрей, не скрывая волнения, - она.
Свахи тут же окружили Ефросинию и повели в отведенный для невесты князя Андрея терем в царском дворце.
- Стало быть, по душе?
- Да.
- Я доволен, что угодил тебе.
- Спасибо, брат.
- Будем готовиться к свадьбе. Кого возьмешь в дружки? Хабара-Симского или князя Глинского?
- Лучше, если будут оба.
- Ладно. Сваху и боярынь выберет Соломония. Мы с ней тоже благословим вас на счастливую супружескую жизнь и на наследника.
- Спасибо.
Знали бы братья, какой смутьянской окажется княгиня Ефросиния, ни в жизнь бы не остановили на ней выбор. Но завтрашний день не ведом людям.
Зачин свадьбы не в теремном дворце князя Андрея, а в палате царева дворца, именуемой серединной. В красном углу, под иконами поставили два схожих с малым троном кресла, одетые белым бархатом. На креслах - по два сорока черных соболей, на которых сидеть жениху и невесте. Перед креслами на лавке с узорчатым полавочником из белой камки еще связка из сорока соболей, которая будет служить опахалом для жениха и Невесты.
На правое кресло усадили князя Андрея, подле него встал царь Василий Иванович, а у левого - пока пустого - встала царица Соломония. За спиной - Дружки: Михаил Глинский и Хабар-Симский. А уж за их спинами - Юрий и Дмитрий, братья Андрея. Они не хотели быть гостями на свадьбе последыша, завидуя его счастью, но Василий Иванович предупредил их:
- Сбежите в свои вотчины - опалю! По моей воле свадьба Андрея. Он хоть и младше вас, хоть и последыш, но честней и разумней вас. Так что выбирайте: быть на свадьбе или оказаться в опале. И чтоб без кислых лиц!
Куда денешься? Скрипи зубами от злой зависти, однако держи себя достойно, радуясь якобы счастью брата.
Тем временем княжну Ефросинию, одетую в сарафан из белоснежной камки, шитый лишь жемчугом, в белом же кокошнике, украшенном жемчугом и алмазами, вывели из отведенного ей терема на встречу с суженым, который ожидал ее в серединной палате. Целая толпа боярынь сопровождала ее. Впереди несли две брачные свечи, еще не зажженные, два каравая и серебряные деньги на серебряном подносе.
Словно озарилась палата, когда порог ее переступила невеста, которая светилась озорной радостью, вовсе не робея. Частыми шажками, как бы подпираемая с боков двумя свахами, подошла к своему креслу и, опершись на руку суженого, поднявшегося ей навстречу, мягко опустилась на белоснежный бархат.
Царев духовник начал читать заздравную молитву, одна из боярынь принялась гребнем чесать волосы жениха и невесты, для чего у княжны сняли с головы кокошник и расплели косу. Светлые волосы ее под гребнем заструились на плечи. Вторая боярыня, взяв связку из сорока черных соболей, начала опахивать ею суженых. Остальные боярыни осыпали их хмелем.
Внесли богоявленскую свечу, от пламени ее запалили брачные. Свадебное шествие направилось в собор Успения Божьей, Матери. Молодые шли пока еще не рука в руку. Княжна в окружении боярынь и боярышень шла позади будущего мужа на несколько шагов. В храм ввели Ефросинию, когда князь Андрей стоял уже у правой стороны столпа. Княжну поставили по левую сторону.
Из царских врат вышел митрополит, хор грянул здравицу, жених и невеста теперь на полном основании взялись за руки и направились по дорожке, устланной черными соболями, к амвону, где их ждал митрополит. Перед сужеными несли брачные свечи и караваи.
Краток и не очень волнующий для присутствующих обряд венчания. Это для жениха и невесты он незабываем. Митрополит, окропив святой водой из серебряного ведерка, объявил их навечно соединенными узами священного брака, служка подал венчаемым малые кубки с красным вином (кровью Господней), они выпили вино до дна. Ефросиния опрокинула кубок, чтобы не осталось в нем ни капли, а князь Андрей, бросив свой кубок на пол, раздавил его каблуком.
Стоя вплотную друг к другу, они принимали поздравления от царя и царицы, от митрополита, от дружек Хабара-Симского и Михаила Глинского, от братьев Андреевых, от родственников Ефросиний, от бояр и боярынь, терпеливо слушали церковный хор, возглашавший здравицу и многолетие.
Обряд закончен. Царь Василий Иванович позвал всех на свадебный пир в большую трапезную. Гости с великой радостью последовали за царем с царицей, за князем Андреем с его молодой женой.
Свадебные свечи и караваи отправили в опочивальню теремного дворца князя Андрея, чтобы поместить в кади с пшеницей. Опочивальня готова была для встречи молодых, для первой брачной ночи: во всех ее четырех углах воткнуты стрелы, а под ними на скамьях лежат связки соболей, на которых аппетитно румянятся калачи. У ложа два изголовья, две скамейки с шапками на них. На лавках между изголовьями - оловянники с медом. На ложе, поверх семи ржаных снопов - перина лебяжьего пуха, а на ней - кунье одеяло. В головах - Крест воздвизальный. Кресты и над дверью и над всеми окнами внутри и снаружи. Однако опочивальне еще долго томиться в ожидании любовных утех повенчанных. Пока же молодожены входят в трапезную, где им было отведено место рядом с большим креслом царя Василия Ивановича. Один за другим поднимались тосты за семейное счастье молодых, все тянулось утомительно долго, но вот, наконец, поставили перед князем и княгиней жареного петуха, которого Хабар-Симский и Михаил Глинский завернули в верхнюю скатерть и унесли в теремной дворец князя Андрея в сени перед опочивальней, куда поспешили и свахи со знатными боярынями.
Вот в сени вступили князь с княгиней. Дружки и свахи подали им с поклоном жареного петуха, разломанного на куски (молодые обязаны были скушать хотя бы по маленькому кусочку), а одна из боярынь, нарядившись в шубу, вывернутую наизнанку, в это время осыпала новобрачных хмелем.
Всю ночь под окнами опочивальни с обнаженным мечом гарцевал на жеребце сотник из царева полка: не дай Бог, какая-нибудь нечистая сила захочет сотворить пакостное злодейство.
Утром молодых ждала истопленная баня. А затем - новые поздравления и опять пир.
- Можешь здесь проводить медовый месяц, можешь в Верее или Старице. Лучше в Старице. Не будет ловко по пути в Псков остановиться у тебя, попировать с недельку да поохотиться. В любом случае через пару месяцев идти на Псков, - предупредил брата Андрея царь Василий Иванович.
- Как велишь, государь.
- Выбор твой. В Верею я тоже могу заехать, сделав малую огибь.
- Нет-нет. Отпируем здесь с недельку и - в Старицу.
- Сопровождение выделю как царскому поезду. Государь сдержал слово. Не только выделил лучшие возки и чистокровных единой масти коней, не только отрядил пару сотен детей боярских из своего полка, но даже рынд, кои все в белом, в белых же горлатных шапках на белых аргамаках ехали при карете княгини Ефросиний.
Зря так расстарался Василий Иванович. По душе пришлись юной княгине царские почести, и в первой долгой поездке в Старицу возмечтала она о возможности иметь такие почести не от деверя, с барского плеча, а по праву хозяйки. Тем более что всезнающие свахи успели шепнуть ей на ухо, что разрешил князю Андрею царь жениться ради наследника престола, какого она, Ефросиния, родит. И даже не подумала она о том, куда может завести ее корыстолюбие.
Окруженная заботой сенных девок, мужа и раболепствующих княжеских бояр и боярынь, вроде бы забыла Ефросиния о своей властолюбивой мечте, наслаждалась уютом и покоем, отвечая искренней нежностью на пылкость мужа. Детство ее прошло хотя и в таком же знатном доме, но менее богатом и с меньшим числом слуг, к тому же с большими ограничениями по скудости средств у родителей, и она даже стала благодарить судьбу за такое счастье в замужестве. Однако… та мыслишка не испарилась вовсе, запряталась в самом затаенном уголке души.
Стремительно пронеслись первые полтора месяца счастливой семейной жизни, и для князя Андрея показалось неожиданным слово прискакавшего от царя Василия Ивановича гонца:
- Государь Василий Иванович выехал из Москвы, не позднее как через неделю будет, князь, у тебя.
Стало быть, покою конец. Готовь царю палаты и опочивальню. Держи наготове баню, наставляй сокольничего и псарей, дабы выбрали для царевой охоты самые Добычные места. Не помешает и нарядов добавить княгине Ефросиний для смены, когда станет выносить почетному гостю чарки с вином.
Впрочем, велика ли колготня для самого князя: он сказал - все делают. Не у него спина мокрая. Главное, ничего не упустить в наказе управителю, и он, чтобы не подвел. Поэтому провел с ним серьезную беседу:
- Продумай хорошенько, как встретить государя. Обскажешь все мне. Я, возможно, добавлю. Тогда - за дело. Случись какая неурядица - опалю, за сохой станешь ходить да ругу платить в мою казну.
Старицу еще ни разу не посещали цари. Слишком мал теремной дворец, да и охоты, как считалось, вольготней дальше к Валдаю, либо южнее - в Великих Луках или в Волоколамске. Потому князь еще раз предупредил:
- Обмозгуй все основательно. Пяток теремов для думных бояр, достойных их знатности, чтобы были срублены. Сегодня же к работе приступайте! Государю - мои палаты. А мне в паре с князем Михаилом Глинским тоже новый терем.
- Государь один? Вез царицы?
- Без.
- Стало быть, покои княгини не трогать?
- Ни в коем случае.
Забурлила жизнь в княжеском дворце. Управляющий показал свои способности, успел-таки уложиться в отведенные ему сроки. Царя Василия Ивановича встретили воистину по-царски. Остался он доволен и покоями, ему отведенными, и баней с дороги, и пиром после бани. С великим удовольствием поцеловал он Ефросинию, когда та с поклоном поднесла ему кубок пенного меда, который он любил более вина фряжского.
- Небось и охотами побалуешь? - спросил Василии Иванович Андрея под конец пира. - Как?
- Места выбраны. И на боровую. И на соколиную. На вепря или сохатого при желании тоже можно сбегать. Есть весьма добычные места.
- На всех и побываем. Неделю целую у тебя погощу, если то не обузно.
- Что ты, брат. Как можно.
- Ладно. Пошутил. Не дуй губы, аки дитя малое. Охоты удались. На вепря царь не рискнул идти, а вот с сохатым получилось ладно: его так вывели на Василия Ивановича, что он смог самолично свалить его брошенным копьем. Следом просвистели стрелы метких лучников и добыча царя оказалась вскоре на вертеле. Начался шумный пир на лесной поляне.
- Угодил, братишка, угодил, - восторгался государь, - дал самому взять рогача. Впервые. Слишком опекают: только подниму копье - стрелы летят, в упавшего и приходится метать. А ты дал отвести душу. Однако потехе - час, а делу - время. Завтра на соколиную охоту свозишь, а послезавтра побеседуем. Я, ты и князь Глинский. После этого - в Псков.
Соколиная охота тоже удалась. Особенно яро били дичь два шестокрыльца, самые любимые соколы князя Андрея. Дух захватывал от их стремительности.
- Вот это соколина! Даже у меня нет таких. Без облета срезают. Сказочно! - не сдержал восторга Василий Иванович.
- Дарю. Если примешь?
- Обоих не приму. Поделимся по-братски. А не Жаль? Скажи откровенно: любимцы же.
- Верно, любимцы, но разве для государя можно что-либо жалеть? Особенно если государь - брат старший. Почитай, отец.
- Ладно. Не к лицу пустоеловство. Хотя в словах твоих все верно.
В тот же день был послан в Москву к сокольничему гонец, чтобы слал лучшего соколятника в Старицу, принять в свои руки чудо-птицу.
Попировали в свое удовольствие на берегу тростникового озера, заночевали в шатрах, загодя там установленных, а утром, еще до завтрака, начался в царском шатре тот самый разговор, о котором предупреждал Василий Иванович младшего брата и своего ближайшего советника.
- Я уже говорил с вами поодиночке о том, что недовольны псковитяне моим советником князем Оболенским. Он будто бы нарушает основы извечного ряда с великими князьями, а затем и царями. Он, дескать, не вправе притеснять древнюю уставную грамоту о земледельцах и горожанах. По той грамоте хлебопашцы и скотоводы считаются данниками горожан, их работниками. Когда отец наш взял под свою руку Великий Новгород, установил в пятинах единый для всей России оброк. Псков вроде бы безоговорочно принял этот порядок и для себя, боясь жесткой руки царя, но через два года возобновились прежние порядки. Земледельцы возмутились, требуя точности: платить, мол, или Пскову, или Москве, а не туда и сюда одновременно. Отец обвинил тогда вече в самовольстве и стал готовить поход. Псковитяне едва смягчили его гнев мольбами о прощении и дарами. Теперь вот все повторяется. Считают в Пскове меня менее способным радетелем единства русской земли. Князь Иван Михайлович Репня-Оболенский извещал меня не единожды, что посадники Пскова настраивают против него горожан, отчего вече не прислушивается к голосу разума не возрождать прежний уставной порядок, когда горожане господствуют над сельскими. Вот я и намерен наказать псковитян, применив даже силу, если потребуется.
О своих опасениях, что Псков может принять к себе брата Юрия, Василий Иванович промолчал. Об этом заговорил Михаил Глинский:
- Настороженность твоя должна быть еще в одном. Два твоих брата, государь, не рады самодержавству. Не мирятся ни Юрий, ни Дмитрий с твоим единовластием. Особенно Юрий. Они оба косятся и вполне могут повторить то же самое, что сотворили братья вашего с Андреем отца Ивана Великого. Потянутся тогда и они, по примеру дядей, к Пскову. А как нынче поведет себя Псков? Разве можно предвидеть что-либо определенное?
«Вот бестия. Не зря, выходит, взял я его в советники. Не зря», - подумал Василий Иванович, но поскольку не мог показать того, что Глинский догадался о сокровенном, решил слукавить:
- Об этом я как-то не думал, - ответил Василий Иванович, - однако совет весьма дельный. Придется Псков предупредить, чтобы не вмешивался в неурядицу мою с Юрием.
- А не лучше ли, если лишить Псков вечевого колокола? А станет ершиться, поступить так, как с Новгородом поступил твой отец. Что Псков сможет сделать?
- Дельный совет. Учту. Ну, а теперь вам поручение: в Псков вы въедете на несколько дней раньше меня. Велите собрать вече и объявить на нем мою волю. Если ее примут, пусть готовят для меня палаты. Вершить суд стану на вечевой площади.
- Не вправе мы противоречить твоему решению, государь, но можно ли дать совет? - спросил Глинский.
- Я позвал вас для совета, готов выслушать вас.
- Не скороспелый мой совет. После прежнего разговора нашего я много думал о наиболее благоприятном исходе. Так вот… В Псков тебе, государь, ехать не следует. И полку своему тоже не вели туда входить. Поезжай в Великий Новгород и жди там послов из Пскова. От их слова будут зависеть дальнейшие твои действия. Очень верно ты поступаешь, отправляя в Псков нас с Князем Андреем. Пусть при нас собирают вече, избирает на нем посольство и обсуждают челобитную тебе. Вмешиваться, как мне видится, в ход вече нам с князем Андреем не следует. Что решат, с тем к тебе и пожалует посольство. Пусть покажут истинное свое лицо.
- И на мой взгляд, - вставил слово князь Андрей, - нам даже не имеет смысла выходить на вечевой сход, в сторонке послушать, а то и вовсе не покидать дворец князя Оболенского. Пошлем пяток соглядатаев, они нам все перескажут.
- Светлая твоя голова, братишка. И твоя, князь Михаил. Стало быть, вместе едем только до Старой Руссы, оттуда я - в Новгород, вы - в Псков. Вам в помощь думаю дать князя Петра Шуйского да дьяка Долматова. Не помешают небось.
- Воля твоя, государь.
- Иль не согласны?
- Прибереги их, государь, для дальнейшего. Думаю, не вдруг псковитяне, особенно посадники, склонят перед тобой головы. Может, придется круто поворачивать дело. Вот тогда настанет время окольничего и дьяка.
- Что ж, приму и этот совет. Действуйте совместно, не чинясь друг перед другом. Помните: на вас великое державное дело.
Через пару дней царский поезд выехал из Старицы. На добрую версту впереди шла тысяча, которая высылала окрест дозоры, словно не по своей земле ехал самодержец всероссийский, а шел походом в земле недругов. Но, как говорится, береженого Бог бережет.
У Старой Руссы разъехались. Михаил Глинский отказался от пятисот детей боярских, какие им с князем Андреем намеревался выделить Василий Иванович для сопровождения и большей внушительности.
- Не более полусотни. К путным слугам и стремянным - самый раз.
- Как ты считаешь, братишка? - спросил Андрея Василий Иванович.
- Я думал, что никакой полусотни не нужно. Моей малой дружины вполне достаточно.
- Ладно. Как считаете лучшим, так и поступайте. Полусотню все же возьмите.
На том и сошлись. Лишь об одном попросил царь:
- Сразу же, как въедете в Псков, шлите гонца. С добром ли вас встретят или настороженно.
- Пошлем непременно. Однако могу сказать сейчас, - ответил Глинский. - С восторженными лицами, но душами, слезами омытыми.
- Ну-ну, провидец. Все же пошли гонца без волокиты.
Михаил Глинский как в воду смотрел, говоря о настроении посадников и знатных горожан, которые вышли их встречать за версту от ворот крестным ходом. Низкие поклоны, радушность - все внешнее; в глазах, при всем старании, - настороженность и даже тоска. Очень хорошо поняли и отцы города, и знатные псковитяне, отчего сам царь, оповестивший прежде о своем приезде вершить суд, завернул в Великий Новгород. Либо гневается государь зело, либо замыслил что-то необычное.
Посадник Юрий Акимов не спешил расспрашивать князей о том, с каким словом прислал их царь Василий Иванович, сами они тоже не торопились передавать требование государя, еще прежде договорившись о том, чтобы как можно дольше потомить городскую знать.
- Когда изведутся в догадках, вот тогда - самый раз будет. Сговорчивее станут, - предложил Глинский, и Андрей Старицкий с ним согласился, добавив:
- Нам самим тоже время нужно, дабы приглядеться, в души их поглубже заглянуть. Тогда можно будет с ними говорить более уверенно.
Только поздно вечером, когда долгий пир в честь гостей завершался, князь Андрей объявил посаднику:
- Завтра, благословясь у Господа на утрене, перейдем к делу. Собери всех, кого считаешь нужным. Князь Михаил Глинский, ближний советник царя нашего, государя всей России (этот титул он произнес с особым нажимом), донесет слово Василия Ивановича до нас.
- Понятно, - с поклоном ответил Юрий Акимов, едва сдерживая тревогу, - будут от всех сословий.
Посадник, как и обещал, собрал всех улицких посадников и по паре представителей от всех сословий горожан. Слух о том, что царь Василий Иванович намерился самолично рассудить спор между городом и его наместником, давно взбудоражил весь псковский люд, и один вопрос они задавали друг другу, не зная на него ответа: отчего царь избрал местом суда Великий Новгород, а не Великий Псков?
С большим нетерпением ждали насуплено молчаливые собравшиеся слово князя Глинского, поглядывали на двери большой трапезной палаты, куда были званы не на дружеский пир, гадая, скоро ли появятся царев брат и царев советник.
А те специально медлили, выискивая причины задержки. Действовал их уговор: пусть потомятся. Чтобы не так заметно было их нарочитое промедление, заинтересованно расспрашивали посадника о городской жизни, о торговле, об отношениях с Великим Новгородом. Всему, однако, должен прийти конец. И Андрей Старицкий заключил:
- Вроде бы мы немного разобрались в том, как у вас здесь идут дела. Наверное, уже все собрались и ждут нас в трапезной палате. Так пошли, князь Михаил Львович.
- Да, пошли, - поспешно подтвердил Юрий Акимов.
Хмурой тишиной встретила трапезная князей.
- Здравы будьте, псковитяне, - приветствовал собравшихся Глинский, но ответили ему недружно, и князь, усмехнувшись, начал не с тех слов, какие приготовил, спросил вполне добродушно: - Отчего серчаете? Иль, думаете, самодержцу всей России есть время дознаваться, кто прав, кто виноват в вашем споре с его наместником? Или мы с князем Андреем Ивановичем от нечего делать заглянули к вам на огонек? Нам впору успевать оборонять украины от ордынцев, от Казани, от алчных ляхов, шведов и Ордена, а вам вдруг смуту взбрело в голову затеять, отвлекая государя от державных забот.
- Мы не смутьяны, - упрямо перебил князя Глинского кряжистый муж, по всему видно, из уважаемых ремесленников, знающий себе цену. - Мы по уставу, по какому испокон веку живем, суд и ряд ведем. Вот посадник супротивничает. А царю мы послушники. Или мы хоть раз поперечили Москве? Не было такого!
- Так уж и не было? Не единожды бывало. А теперь что, не перечите? Разве послушники вы царю, коль не берете во внимание слово царева наместника? Сколько раз Москва спасала вас и от Ордена, и от шведов? Не рать бы московская, давно стали бы вы рабами рыцарей. Неужто не хотите это ценить, цепляясь за древний устав? Но это - предслово. Теперь само слово государя нашего Василия Ивановича. Внимайте. И не перебивайте впопыхах. Если Россия единая, то и порядок должен в ней быть единым. Землепашцы и скотники перед царем такие же люди, как и горожане. Един оброк для всех. Нет здесь ни низших, ни высших. Все по доходам их платят в казну. Именно в казну! И платить только установленное царем и одобренное Боярской думой. Никакого самовольства. Повторяю: если Россия едина, то и власти находиться в единых руках. Воля царя - святая воля. Непререкаемая. Ее нельзя обсуждать на вече, решая принимать или нет. Если Россия единая, то и войско должно быть единым, подчиненным государю через Разрядный приказ. Ратные дела не дело судить на вече, определяя, выделять полки или воздержаться. Государь наш Василий Иванович хочет слышать, готовы ли вы стать единым целым с Россией? Подумайте. Соберите вече и решите. Мы, - Михаил Глинский указал на князя Андрея, - с государевым братом не станем вмешиваться, даже не появимся на вече. Вам самим решать свою судьбу. Это все, что хотели вам сказать. Мы исполнили волю царя всей России и никаких разговоров больше вести не станем ни с кем. Господом Богом суд вершить дано только одному - самодержцу земли Русской.
Князья встали, поклонились поясным поклоном. Однако, прежде чем покинуть трапезную, князь Старицкий сказал и свое слово:
- Желаю вам здравия и разумности в судьбоносном решении.
Набатный звон вечевого колокола зазвучал сразу же, как представители псковитян вышли за ворота дворца наместника. Площадь моментально заполнилась, ибо зов вечевого колокола не застал горожан врасплох, был с нетерпением ожидаем.
На лобное место поднялись все, кто слушал во дворце наместника волю царя. Каждому из них предстояло сказать народу свое мнение.
Понятное дел, не одинаковые они, оттого сразу же пошел разнобойный толк и в толпе едва за грудки друг друга не стали хватать. Одно только снимало горячность: все понимали, что воевать с Москвой - себе дороже. Хотя призывы ополчиться слышались не так уж и редко, но их тут же заглушали многоголосые протесты. Подступила ночь, однако никто даже не делал попытки покинуть площадь, страсти еще более разгорались. В иных местах дело доходило и до кулаков.
Впервые, должно быть, вечевое собрание бурлило так страстно и так долго, не находя угодного и царю, и себе выхода, но наконец посадник, освещенный угодливыми факелами, выступил вперед:
- Слушай Великий Псков мое слово. Дозволь мне, великое собрание, с выбранными мной уважаемыми горожанами подготовить челобитную царю Василию Ивановичу. Письмо мира. Именем вече Псков поклянется никогда не отстраняться от России. Но мы будем молить государя российского милости, дабы сохранил он наши древние свободы.
Гул одобрения. Только редкие голоса требовали собрать еще раз вече, на котором утвердить само челобитное письмо.
- Иль не верите мне, посаднику вашему? - спросил Юрий Акимов. - Не верите уважаемым и знаменитым горожанам?
- Верим, - прозвучало вначале не слишком стройно, но вот уже со всех сторон доносилось: - Верим! Верим!
Посадник поклонился.
- Благодарю тебя, Великий Псков. Я оправдаю твое доверие. Но, прежде чем мы разойдемся по домам, нам нужно избрать посольство и определить откупной дар.
- Тебе, посадник, решать, с кем ехать в Великий Новгород и сколько везти откупных, - прозвучал громкий голос близ вечевого лобного места какого-то, явно подготовленного лизоблюда, но псковитяне не обратили на это внимания. Площадь согласно откликнулась:
- Верим!
Вдохновленные надеждой, псковитяне продолжали беседовать меж собой, утешая себя возможностью решить спор с царевым посадником без ущемления Их вольностей. Вечевую площадь не спешили покидать, хотя уже зарделся восток. Только те, кто имел честь стоять на лобном месте, покинули площадь вместе с посадником, который пригласил их в свой дом.
- Станем готовить челобитную.
Поначалу никто ему не возразил, но уже на подходе к дому посадника кто-то усомнился:
- Не лучше ли с утра, на свежую голову.
- Откуль взяться свежей голове? - усомнился животастый купчина. - Утро-то вот оно, клюв высунуло.
Не оглянешься, как вылупится. Да и как уснешь, если решается судьба Пскова, наша с вами судьба.
- Оно и к лучшему, коль не захрапишь. Глядишь, что-либо разумное высветится.
- Хорошо. Чуток отдохнем, и - все ко мне.
Сам посадский решил сразу же, позвав писаря, сесть за письмо. Надумал он показать письмо князьям Андрею Старицкому с Михаилом Глинским после обсуждения с представителями сословий и внесения поправок, какие они предложат.
Меж тем такую возможность предвидели и князья, которые сделали выводы, едва выслушав доклады соглядатаев.
- Коль решили схитрить, - высказал свое предположение Михаил Глинский, - попытаются и нас втянуть в свою игру: вот, мол, государь, твои послы не слишком возражали против челобитной. Стало быть, согласные, раз не отвергли. А мы разве можем поперечить вечевому собранию? Нам государем не дано такое право по нашему же совету. Вот и окажемся мы с тобой в ощипе.
Князя Андрея покорили разумные слова Глинского. Что касается его самого, он бы не отказался прочитать челобитную к Василию Ивановичу и, понятное дело, попал бы в затруднительное положение. Пришлось бы объясняться с братом.
- Стало быть, ты предлагаешь мне не брать в руки письма? - спросил он у Глинского.
- Челобитная не нам с тобой, она - государю. Если он сочтет нужным дать ее нам на оценку, вот тогда и скажем свое слово.
События еще раз подтвердили, что Михаил Глинский обладает редким даром предвидения. К обеду следующего дня во дворец наместника пожаловал Юрии Акимов, обратился к посланникам царя с низким поклоном:
- От имени города я прошу вас, князья, ознакомиться с челобитной к царю Василию Ивановичу и определить свое к ней отношение. Ваши замечания, если они приемлемы, мы тут же внесем.
«А если не приемлемы? Тогда что? Пререкания. Еще одно вече», - подумал князь Андрей, который, несмотря на малый опыт в интригах, уловил главные слова, пожал плечами, будто в недоумении, и спросил:
- Челобитная государю или послам его?
- Царю Василию Ивановичу.
- Можем ли мы, его слуги, решать за него?
На помощь князю Андрею поспешил Михаил Глинский:
- Мы вместе с посольством Пскова поедем в Великий Новгород. При нас вы вручите челобитную государю нашему, и, если он повелит нам ознакомиться с челобитной, мы это сделаем незамедлительно. А свое мнение изложим ему лично.
Опешил посадник - впору чесать затылок - не ожидал он такого поворота событий, намеревался как единомышленников присоединить к себе князей, особенно брата царева, и с их помощью добиться царской милости. Увы, с первого шага у него не заладилось.
Не стали вмешиваться князья и в выбор посольства. Раз посадник решил брать представителей всех сословий, пусть так и будет. Хотя намного разумней было бы ехать самым знатным горожанам, перворядным. Дабы показать этим свое уважение к царю всей России.
Впрочем, князь Андрей засомневался: не возникнет ли у Василия Ивановича недовольство, что не вмешались они решительно в выбор послов.
- Не исключено, - подтвердил сомнения князя Глинский, - но я, друже, считаю, что низкознатное посольство не нам в ущерб, а Пскову. Вот это и есть Пскова Истинное лицо. Мы так и объясним Василию Ивановичу, Даже если он не будет доволен нашим поведением.
Еще один щелчок князю Андрею по носу: учись, как выть с волками. Добродушие рядом с троном - совершенно излишне, даже весьма вредно оно.
Посольство провожал весь город. С крестным ходом. С колокольным звоном. С обещанием архиепископа молиться денно и нощно во всех церквах, во всех монастырях об успешном завершении переговоров.
Однако переговоров никаких не было. Царь Василий Иванович принял посольство радушно, остался вроде бы доволен преподнесенными деньгами (сто пятьдесят рублей), взял письмо из рук Юрия. Акимова.
- Сия челобитная, царь Василий Иванович, от имени вече, - счел нужным при вручении письма сказать посадник.
Даже не взглянув на челобитную, не передав ее для оглашения дьяку Долматову, царь ответил посаднику:
- Я во всем разберусь, прежде чем вершить суд. Он отпустил посольство, не пригласив на пир, что не только весьма огорчило псковитян, но и основательно встревожило.
- Гневается Василий Иванович, князь великий. Зело гневается.
- Щедрый дар и челобитная с заверением верности Москве смягчат его гнев, - почти уверенно заявил Юрий Акимов. - Ознакомится с челобитной и непременно покличет на пир.
Вполне возможно, так бы все и произошло, не будь рядом с Василием Ивановичем Михаила Глинского. Едва псковитяне покинули палаты, государь тут же обратился к князьям Старицкому и Глинскому:
- Давайте прочитаем челобитную. Возможно, разум взял верх над властолюбием, и Псков признал единодержавие?
Челобитную принял Глинский. «Отчина твоя, Псков, бьет тебе челом и благодарит…»
- Видишь, выходит все по уму. Признают, что они мои вотчинники.
«…и благодарит, - продолжал Глинский, не обращая внимания на слова Василия Ивановича, - что ты, царь всей России, держишь нас в старине…» Вот на какие слова обрати внимание, государь. В старине, видишь ли, ты их держишь. В этом голос Пскова.
- Продолжай.
- «…и милостиво обороняешь от всех иноплеменников. Так делал и великий твой родитель. За это мы готовы верно служить тебе, как служили царю Ивану и всем вашим предкам…»
- Можно прервать чтение и сказать свое мнение? - спросил Глинский, почтительно склонив голову.
- Прервись.
- Выходит, словно в торговом ряду: продавец - покупатель, а вернее, баш на баш. Ты нам - мы тебе. Устроит ли тебя, самодержец, такой ряд? Оставишь ли ты всё как было прежде? Думаю, не стоило бы тогда городить огороды. В Москве бы рассудил распри и - делу конец.
- Как, князь Андрей?
- Я так же мыслю. Мы с князем Глинским тебе уже сказывали, что Псков спит и видит свою вольницу. Даже архиепископ, провожая к тебе посольство, заверил посадника Акимова, что в церквах и обителях станут молить Господа беспрестанно, чтобы переговоры прошли успешно, то есть на пользу Пскова, а не державе твоей. Чтобы, значит, умилостивить тебя словами лестными, вставив между ними ничего якобы не значащие требования порядка не менять. Да и посольство какое послали? От всех сословий. Голос будто бы всего Пскова. Советую посольство вернуть, а нас с князем Михаилом послать в Псков, чтобы вразумить горожан.
- Возможно, ты прав. Но давайте дослушаем челобитную.
Дальше в челобитной ничего интересного - только клятвенные заверения в верности Москве и царю российскому, - можно и не вести о ней разговора, если бы не ее концовка:
«Но будь правосуден. Твой наместник утесняет добровольных людей Пскова. Государь, защити нас».
- Это уже сверх меры! - стукнул кулаком по колену своему Василий Иванович, добавил грозно: - Буду правосудным! Но не Пскова ради, а для державы!
Андрей Старицкий и Михаил Глинский терпеливо ждали, когда Василий Иванович заговорит о том, что намерен предпринять, но он молчал, пытаясь унять вспышку своего гнева.
- Что скажете, брат мой и советник ближний? - наконец спросил.
- На первый взгляд, стоило бы послать нас с князем Андреем в Псков, но считаю это совершенно лишним. Нужен ответ по их привету. Чести много, чтобы брат государев ехал в ответ на разночинное посольство.
- Тогда и тебе туда не по чину? Ты лее - первый советник.
- Твоя воля, государь. Скорее всего ты сказал верное слово. Пошли пару бояр, не из перворядных, да дьяков с подьячими для розыска правды.
- Ну, а дальше?
- Не стоит пускать телегу впереди лошади. Поглядим, как все начнет оборачиваться. Ты, государь, не без ловкого ума, да и мы у тебя под рукой.
- Пусть над дьяком и подьячими встанет князь Петр Шуйский. И то, видимо, для них слишком, ну да ладно, Бог с ними.
Наказ посольству был дан твердый: выслушать все жалобы, не беря во внимание сословное положение, после чего, не обещая псковитянам ничего, вернуться в Великий Новгород. Сроку на все отпущено - целая неделя.
Как и велено было, посольство вернулось через неделю. 'Доклад такой: наместник винит горожан, горожане - наместника.
- Очень далеко зашло, - высказал свое мнение о распре князь Шуйский, - так далеко, что простым словом их не примирить.
- А не виновен ли в самом деле князь Репня-Оболенский? Не мздоимствовал ли? Не превышал ли своей власти?
- На мой взгляд, нет за ним вины. Он против самовольства выступал. А оно тебе, государь, ведомо: горожане считают сельских своими данниками. Принуждают их к оброку. Горожанам якобы стоять над сельскими самим Богом установлено. Без твоего суда, государь, не обойтись.
- Понятно. Подумаю.
На этот раз думал он вместе с Михаилом Глинским и Андреем Старицким основательно, и главный вывод из этой думки вышел один: наместника снимать нельзя, особенно как виновного.
- Поеду-ка я сам во Псков.
- Ни в коем разе. Твоя цель, государь, не столько дознаться истины, сколько подрезать крылышки псковской вольнице. Вернее, повыдергать у нее маховые перья. Вот и поступай соразмерно с этим, - настоятельно посоветовал Глинский. - Лучше здесь вершить суд. Да такой, чтобы не повадно было псковитянам впредь самовольничать, а тем более - ершиться.
- Как рассудишь ты, Андрей?
- Звать в Великий и наместника, и всех, им недовольных. Станут наседать, надеясь хитростью переупрямить тебя, поступи с ними круто, а Псков предупреди, пригрозив расправой за бунтарство.
- Приглашение всех обиженных, - вставил слово Глинский, - произведет здесь несогласие, какое тебе, государь, как раз в угоду.
Снова Глинский оказался провидцем. Когда получили псковитяне известие о том, что царь Василий Иванович повелел ехать в Великий Новгород всем, кто имеет обиду на наместника, отцы города рассудили, что царь берет их сторону, и решили так: чем больше жалобщиков, тем лучше.
- Считаю, - высказал свою мысль посадник, - нужно оповестить все псковские земли о распоряжении московского царя. Наверняка пополнится число жалобщиков изрядно.
Его поддержали все, не понимая, что сами себе делают хуже. Как любые другие правители, они мало представляли жизнь народа и особенно низших его слоев, а тем более - жизнь села, его истинные проблемы, неведомы им были даже интересы крупных землевладельцев. Живущих на земле более всего волнуют споры о межах. Упорные споры, нескончаемые, нередко доходящие до кровавых стычек. Опрометчивое решение псковичей привело к тому, что из подвластных городу вотчин и поместий потянулись в Великий Новгород не обиженные наместником, а враждующие меж собой землевладельцы, именно их он и защищал. Каждый из них надеялся доказать царю свою правоту и получить его поддержку, то есть прибрать к своим рукам оспариваемый участок земли. Таких жалобщиков среди прибывающих на царский суд оказалось подавляющее большинство, что дало право заключить Василию Ивановичу, что правители Пскова не в состоянии держать землю в мире и покое.
Важный пункт обвинения.
И еще один легкомысленный поступок совершили в Пскове: довольные тем, что множество народа отправилось в Новгород, посадники посчитали, что этого вполне достаточно, дабы убедить царя в виновности его наместника, поэтому сами остались в домах.
Сам Василий Иванович в окружении бояр на бывшей вечевой площади Великого Новгорода слушал жалобщиков. С каждым новым жалобщиком чело государя суровело: не споры о межах приехал он сюда судить, для этого есть дьяки и подьячие Поместного приказа, а рассудить распрю псковитян с наместником. Довольно долго он, пересиливая себя, выслушивал спорщиков, но в конце концов вспылил:
- Суд мой о недовольстве псковских посадников наместником моим. Князь Оболенский вот он - по правую руку. А где посадники?! Что?! Испугались открытого суда?! Земельные споры решать надо дьякам и подьячим. Я же прекращаю суд. Пока не прибудут посадники для прямого разговора с князем Оболенским. А вас, имеющих ко мне слово, повторяю, выслушают дьяки и бояре.
Спустя короткое время в Псков уже скакал гонец, всего лишь сотник царева полка, чтобы объявить Юрию Акимову волю самодержца: на вече избрать самых знатных горожан для прямого суда с наместником. Кроме того, непременно прибыть в Великий Новгород всем псковским посадникам. Если эта воля царя не будет безоговорочно исполнена, в ответе за это - вся псковская земля.
Не прикрытая ничем угроза. Теперь, как говорится, дошло и до посадников, и до простых горожан, что по их вольности готовится удар. Во всей оголенности перед ними встал выбор: не пререкаясь, подчиниться воле царя всей России либо проявить характер. В последнем случае - война, и тогда уж не избежать Пскову участи Великого Новгорода. Впрочем, как многие понимали, ни в том, ни в другом случае не сохранить прежних вольностей, а поэтому нужно сделать так, чтобы не случилось Ненужного кровопролития и разграбления города.
Однако посадник Акимов и его сторонники упрямо твердили о праве Пскова жить по уставу, дарованному великими князьями и подтвержденному царем Иваном Великим, но большинство знатных горожан рассуждали разумнее:
- Только в единстве со всей Россией - наше благополучие. Если изменим России, вольготней ли станет жить под пятой Ордена Тевтонского? Иль не ведомо нам, сколь рыцари кровожадны и алчны?
Победило большинство, оказавшееся столь же упрямым, как и безудержно-крикливое меньшинство, часто добивающееся своего наглой напористостью. Победила разумная неизбежность.
Вроде бы в конце концов условились на вече выступить с единым мнением или, что еще лучше, не обсуждать слово царя Василия Ивановича, а сразу же избрать посольство, в которое само собой войдет посадник, и все же, когда вечевой колокол собрал псковитян, Акимов, пользуясь своей властью, рассказал народу и о воле царя московского, и о споре между знатными горожанами по этому поводу. Мало того, он попросил горожан высказать свое мнение. Для чего? Разбудить еще раз горожан, играя на их привязанности к вековым вольностям?
Ничего не вышло у посадника и на этот раз. Псковитяне все хорошо понимали, что не от нечего делать царь зовет в Великий Новгород посадников и посольство из знатных, имеет, стало быть, заднюю мысль. Не будь ее, сам бы приехал в Псков. Или нет здесь места для него? Не хуже, чем в Великом Новгороде, приветили бы. Нет, неспроста он выбрал Новгород. Понимая все это, псковитяне, поднимаясь на Лобное место, более сетовали на судьбу, чем излагали что-либо толковое. Ни одного голоса не прозвучало против поездки посольства и посадников на суд с царским наместником. Вот и вышло, что делать нечего, нужно ехать. Не воевать же с Россией, тем более что народ этого не желает, даже не держит такой сход в голове.
В свое время Псков не поддержал Великий Новгород, поднявший против Ивана Великого (объединенными усилиями они вполне могли бы добиться победы), а теперь, в одиночку, разве серьезно можно говорить о ратном противостоянии? Что Псков против могучей России? Вслух же этого никто не говорил. Лишь купец Филимонов, сын Филимонов, уважаемый в городе за размах торгов своих не только с Ганзой, но и с Шемаханами, - вот уж для кого, казалось бы, вольность Пскова более чем на руку - отважился сказать правду-матку:
- О чем стонешь, Великий Псков? Наша древняя вольность уже давно под пятой великих московских князей, царей всей России. Нам осталась только тень от прежней вольности. Так стоит ли ради былого проливать православную кровь? И еще… Хотите ли вы участи Великого Новгорода? Не лучше ли, не оголяя меча, не пыжась мыслью о своей вольности, о власти над этой вольностью, смиренно принять волю государя Василия Ивановича как неизбежность, сохранив город от поругания и разорения, сохранив свои жизни и свое имущество? Уверен и вас уверяю, что только малое число гордецов думают иначе, да и они, скорее всего, думают точно так же, но их одолевает страх перед расплатой. Но если могли шкодить, пусть смогут и ответить. Разве не правители наши, по недогляду нашему, нами же избранные, вызвали гнев государя Всероссийского?! Вот я и предлагаю вечевому собранию Великого Пскова сказать так: пусть едут и судятся с царским наместником. Пусть доказывают царю, что они правы, а не морочили бы головы честному люду.
- Верно! - выкрикнуло сразу несколько голосов, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы вече выдохнуло единой грудью:
- Пусть едут!
Посольство, из знатных, избрали быстро и без особых споров.
Однако еще пару дней посадники оттягивали выезд, задерживая тем самым посольство. Это и привело к роковым последствиям: когда Василия Ивановича оповестили, что посадник Акимов уже второй день после вече не трогается с места, удерживая всех остальных, это пришлось не по нраву единовластцу. И все же царь еще не готов был к крутым мерам, которые ему советовал предпринять Глинский, но когда узнал, что на вече Акимов выступал с крамольными речами, призывая не идти на поклон к Москве, и что большинство его перебороло, а он теперь не сидит сложа руки, Василий Иванович вторично послал гонца со строгим словом: не будет посольства и посадников в Великом Новгороде в два-три дня, в Псков войдет царев полк и посадников тогда доставят под конвоем.
- Не послушал, государь, моего совета сразу, а я был прав, - удовлетворенно заметил Михаил Глинский.
- Признаю. Схватят всех, кто смутьянит!
- А почему не всех, кто приедет? - спросил князь Андрей. - На словах многие перечат Юрию и его сторонникам, а на деле? Кто бы им помешал, если противники Акимова спешно откликнулись на твой зов, государь?
- Верное слово Андрея Ивановича, - поддержал Старицкого князь Глинский, - очень верное. Но есть еще одно очень важное условие. Как сказал на вече знатный купец? Шкодливая кошка должна нести ответ. Вот и посуди: ты схватишь шкодливых, озаботится ли город об их судьбе? Псковитяне вполне могут махнуть на них рукой: пусть получают, что заслужили, а с тобой продолжат торговаться, чтобы добиться большей для себя выгоды, тебе уступая. Если же ты посадишь всех да поставишь их судьбу с судьбой города в один ряд, все пойдет проще и надежней.
- Вроде бы на пользу пойдет, если взять под стражу всех, но бесчестно, - возразил князь Андрей. - Вероломство не украшает правителя. Честь государя…
- Эко, честь - бесчестие, - хмыкнул Глинский. - Интересы державы, вот это - честь. Все остальное - плевелы.
Василий Иванович не останавливал препирание брата с Глинским, слушая их доводы, но вот высказал наконец свое мнение:
- Ты прав, Андрей. Честь для государя - высшее из высших. По нему строят жизнь все его дворовые, все его князья и бояре, а дальше - по ступенечкам - и вся отчина. Но прав и ты, князь Глинский. Честь отечества - превыше всего. Я собираюсь совместить вроде бы несовместимое, возьму под стражу всех, что пособит мне окончательно сломить город без кровопролития, не обнажая меча. А вот покараю я только тех из посадников и знатных горожан, кто держал сторону Акимову, тех, кто бузотерил. Уверен, Псков поймет и одобрит мои действия.
Посадник Акимов тем временем снова проявил самовольство: вместе с избранным посольством повез в Великий Новгород и младших псковитян, а для чего, не понятно. Для солидности, что ли? Или, может быть, пытался многолюдным мнением убедить Василия Ивановича в том, что они всей душой за единство с Россией, но с сохранением прежних вольностей. Наивен либо совершенно близорук оказался посадник: и судьба Пскова, и его собственная судьба давно уже были решены. Твердо и бесповоротно.
Встретили псковитян у ворот Давмонтовых и повелели направиться в архиепископский дом, который в то время пустовал из-за отсутствия в Великом Новгороде поставленного архиепископа. Едва они вошли во двор, их тут же окружили дети боярские царева полка, а вышедший к ним дьяк Долматов объявил:
- Вы еси пойманы Господом Богом и царем всей России Василием Ивановичем. За ослушание в исполнении его воли.
Юрия Акимова и улицких посадников, бояр и купцов заключили под стражу в архиепископском доме, младших горожан, переписав, отдали под охрану новгородских детей боярских.
- Не время ли князю Петру Шуйскому с дьяком Долматовым ехать в Псков с моим словом к вечевому собранию? - спросил царь Михаила Глинского, помня его прежний совет.
- Думаю, еще не подоспело оно. Сейчас нужно бы озаботиться, чтобы прошел слух о том, что призванные на суд с твоим наместником вельможи, среди которых есть очень уважаемые, взяты под стражу. Если ты, государь, не против, я займусь этим. Подождем, что ответит псковский люд.
- Не слишком ли много выжидаем. Будто нет у нас решительности?
- Не слишком, государь, если, конечно, намереваешься бескровно, но полностью подчинить Псков.
- Хорошо. Еще раз послушаюсь твоего совета.
Михаил Львович пошел к содержащимся под стражей младшим людям на беседу, выяснив, кто менее всего поддерживает посадника Акимова, отпустил их домой. Они, несказанно обрадованные, поспешили в Псков.
Весть о том, что схвачены и посадники и иные уважаемые горожане, всполошила Псков донельзя. Кто-то по собственному разумению даже ударил в вечевой колокол. Нет посадника, кому зачинать вечевое собрание, нет и улицких посадников, нет даже ни одного боярина. Что делать? Толкуют на площади меж собой, ставить, ли щит против царя, закрывать ли ворота, чтобы всех не схватили, не взяли бы под стражу безвинных. Иные, наоборот, заговаривают о челобитной, что послать надо с низким поклоном. Только все это пустословие. Вече должно утвердить свое веское слово о том, как поступить дальше. Слово всенародное, а не межсобойное. Наконец на Лобное место вышел кольчужник, славный своим мастерством. Его кольчуги пользовались спросом не только в самом Пскове, но и в землях заморских. Поклонившись поясно, мастер заговорил:
- Осиротели мы, но не лишились права сказать свое слово, слово Великого Пскова! Многие горячие головы предлагают взяться за мечи, а я скажу так: слабость не может одолеть силу. Что Псков против России?! Если кто мыслит Польшу с Литвой да рыцарей душегубцев звать в поддержку, предает благополучие Великого Пскова! Разве не опорочит нас на веки вечные подобное?! Да еще подтолкнет под ярмо иноземное, от которого мы отбивались всегда с помощью московской рати. Вот я и спрашиваю: гибели мы хотим или мирного житья в лоне матери-России?!
- С Россией! - послышались со всех сторон голоса.
- Тогда слушайте мое слово: бьем челом царю всей России Василию Ивановичу от мала до велика, да жалует он свою древнюю отчину. Заверим мы государя, что ни в чем не станем противиться Богом данной власти, да будет царь российский волен в своей вотчине.
Долго молчала вечевая площадь. Послышались всхлипы, кто-то даже зарыдал навзрыд. Но вот площадь в конце концов выдохнула тяжелым словом:
- Принимается.
- Тебе везти челобитную, - раздались тут же голоса.
- С честью исполню волю твою, Великий Псков, - ответил мастер.
Появился писарь со свитком и своими принадлежностями, сам составил челобитную на основе слов кольчужника, тут же ее зачитали, и псковитяне еще раз единодушно, хотя и с тоской, выдохнули:
- Принимается. Нынче же ехать в Великой Новгород.
Чтобы не обузно и споро ехать, посольство небольшое - в основном ремесленники, коим усталость не великая помеха. Они выбрали мало езженную дорогу, поболее короткую: через Боровичи и дальше - по Шелоне. Полторы сотни верст одолели менее чем за два дня. И вот ударили челом боярам, их встретившим.
Прочитав челобитную, царь Василий Иванович допустил к себе псковских ремесленников.
- Я вижу теперь, что псковитяне душой со мной, в это верил и прежде. Воду мутят посадники.
- Великий Псков, государь, молит тебя сменить гнев на милость. Отпусти уважаемых горожан. Не все они мутят воду. Объяви им свою волю, пошли с ними своих бояр на вече либо приезжай сам, и мы скажем свое слово. Псков - с Россией. Псков - твоя вотчина, как вся русская земля. И волен ты в единовластии твоем.
- Уважу. Ступайте с миром.
Сдержал обещание Василий Иванович, освободил всех. Послал к ним князей Ростовского, Шуйского, конюшего Челяднина, дьяков Мисюра-Мунехина и Луку Семенова с твердым наказом:
- Либо Псков в единстве с Россией, либо - кара. Вечевой колокол - долой. Наместники мои в Пскове и всех меньших городах. Воеводы - тоже мои. Ты, Иван Челяднин, более речист, вот и убеди вольницу в пользе единения и единовластия.
- Приложу все усилия.
Челяднин действительно расстарался, выступление начал с обвинения:
- Самодержец всей Русской земли еще не сменил гнев на милость. Младшие люди Пскова, оставшись без вас, посадники и бояре, признали Василия Ивановича своим государем. Их окончательное слово: «Господь Бог и ты волен в твоей отчине». Стало быть, вы мутите воду, строите ковы. Хитрость-то ваша белой стежкой смотрится: обвиним, мол, наместника, глядишь, выгадаем что-нибудь для себя. Не выходит это у вас. Хитрость ваша вам же боком оборачивается. Вот так. Если уразумели, то слушайте теперь, что вещает вам Василий Иванович милостью Господа царь и государь всей России.
Челяднин строго оглядел всех посадников и бояр, особенно долго задержав взгляд на Акимове, и когда убедился, что во всех глазах знатных псковитян больше нет гордыни, есть лишь смирение - а у иных даже страх, - ибо именно их касалось обвинение, продолжил более спокойно:
- Вот слова государя: предки наши, отец мой и я доселе берегли вас милостиво, ибо вы держали имя ваше честно и грозно, наместников слушались. Ныне же дерзаете быть строптивыми, оскорбляете наместника, вступаетесь в его суды и пошлины.
Обвинения конюший сыпал горстями, многое преувеличивая. Сильнее всего досталось посадникам и судам земским, которые непомерно притесняют меньших горожан, но особенно сельский люд. Обвинил конюший сановных псковитян даже в том, что они готовы принять врагов единовластия в России под свое крыло, хотя об этом прежде никакого разговора в боярских кругах не велось. Стало быть, мыслилось. Не с потолка же взял это конюший?
Закончил Челяднин свою пылкую речь так:
- Государь считает, что вы заслуживаете великой опалы, но он смилуется, если вы исполните в точности его волю: уничтожите вече, примете его наместников в самом Пскове и во всех меньших городах, если примете единый для всей России порядок, установленный Русской Правдой и иными уложениями, единый суд, единую пошлину. Примите беспрекословно его царское слово, и он не тронет вашей собственности, приедет к вам помолиться Святой Троице. Ну, а ежели ваше властолюбие затмит разум, царь Василий Иванович будет вынужден делать свое дело с Божьей помощью. Кровь же христианская взыщется с мятежников, которые смущают народ на прозрение к государеву жалованию и на действия, противные единовластию. Все. Никаких слов ваших слушать сейчас не будем. Поезжайте в Псков, собирайте вече и решайте. Пока государь шлет к вам не рать, а дьяка Долматова. Он повторит слово царя Василия Ивановича всему честному народу Великого Пскова. Дьяк Долматов выедет вместе с вами.
- Дозволь слово, конюший? - поднялся боярин Сильвестр, ярый противник посадника Юрия Акимова.
- Свое слово скажешь на вече. Не здесь нам обсуждать волю государеву.
- А я и не собираюсь этого делать, только прошу от имени тех, кто не держал сторону Юрия Акимова, прежде нашего выезда послать свое слово гражданам Пскова. С этим посланием пусть поедет не из посадников кто, не из бояр, а из купцов или ремесленников. Выберем самого уважаемого. Мы же задержимся с выездом всего-то на пару дней. Пусть наши сограждане, почитав наше воззвание к ним, подумают перед вечевым собранием о судьбе Великого Пскова.
- Предложение разумное. Думаю, государь не воспротивится.
Василию Ивановичу понравился этот ход. Он даже высказался за то, чтобы вече было проведено до возвращения и первого посольства, и знатных граждан города.
- Задержу их теперь словно гостей своих, а поступлю с ними так, как решит вече.
В Псков воззвание повез купец Онисим Манухян. Короткое воззвание, крик души: «Перед лицом государя мы единомысленно дали ему крепкое слово своими думами за себя и за вас, братья, исполнить его приказание. Не сделайте нас преступниками. Буде же вздумаете противиться, то знайте, что великий князь в гневе и ярости устремит на вас многочисленное воинство: мы погибнем и вы погибнете в кровопролитии. Решайтесь немедленно…»
Купец Манухин прочитал это воззвание всему народу, собранному на площадь вечевым набатным звоном.
- Теперь, - пояснил он, - не станем обсуждать. Думайте. Мой совет: разумно решайте. Вече соберем, когда приедет из Великого Новгорода посланец царев - дьяк Долматов.
О чем думать, о чем рассуждать. Выбор мал: гибель или смирение. Обливайся, стало быть, слезами и жди терпеливо дьяка Долматова. Впрочем, терпеливо ли. Дьяку не дали даже отдохнуть с дороги. Едва Долматов въехал в город - ударил вечевой колокол. Все понимали, что это последний его звон. Своими руками придется снимать дорогой сердцу колокол, сопровождавший всю их жизнь с самого рождения. Снимать и грузить на розвальни.
Площадь заполнялась быстро. Хрустел под ногами морозный снег, но - чудо: пока слушали слово царя, которое передал дьяк Долматов, пока обсуждали ответ, на небо наползли брюхастые тучи, и повалил снег. Липкий, лохматый. Падая на лица, он таял, и поэтому казалось, что лица жестокосердных, кто не обливался слезами, видя, как спускают на землю вечевой колокол, все равно бороздят слезливые потоки.
Но что теперь слеза?! Падение вечевого колокола - Неизбежность. Конечно, до одури жаль вольности, но разве она такая, как прежде, когда, осели на берегу Балтийского моря. И когда каждый гражданин основанной венедами Вольной республики - от первого Посадника до последнего слуги - по доброй воле неукоснительно исполнял правила общежития, установленного на вечевых собраниях. За пару сотен лет д0 рождества Христова, отступив под натиском готов на восток, венеды осели на новых местах, основав Псков и Новгород, где сохранялся неизменным вечевой образ правления. Быстро эти города набрали силу, торгуя с помощью собратьев-финикийцев со всеми странами Европы и даже с Африкой.
Процветание, главный источник которого виделся в добровольном и неукоснительном соблюдении нравственных законов, послужило хорошим примером для других славяно-русских ветвей - вечевые колокола возвысились во всех крупных городах России.
Увы, золотой век не был слишком долгим. Властолюбие и алчность, свойственные большинству людей, особенно обретающим богатство, постепенно подсекали корни народовластия, и вечевые колокола начали исчезать с городских площадей один за другим, а вместо них возводились дворцы князей-властелинов, хоромы бояр, тоже охочих до власти.
Особенно споро единовластие княжеско-боярской кучки стало набирать силу с проникновением в Россию христианства, проповедовавшего власть от Бога, призывавшего к смирению и рабскому поклонению власти.
И вот осталось всего два города с вечевым правлением: Псков и Великий Новгород, да и в них от подлинного народовластия - только едва уловимая тень. Богатые властолюбцы грызлись между собой за власть, а граждане давно разделились на больших и меньших. Тень извращенного народовластия должна была неизбежно исчезнуть. Первым потерял вечевой колокол Великий Новгород, и вот - Псков.
Что теперь лить слезы. Раньше нужно было плакать, а еще лучше стоять стеной, не поддаваясь сладкоречивым посадникам и боярам. Однако время ушло. ГраЖ" дане давным-давно обмануты, хотя никак не хотят этого понять. Последний признак давно утерянного народовластия, вечевой колокол Пскова, пал. Его погрузили на розвальни, и на исходе того же дня дьяк Долматов, несмотря на непогоду, выехал в Великий Новгород. Вез он не только вечевой колокол, но и клятву псковитян признать над собой единую царскую власть. А Псков со следующего утра начал готовить дворец царева наместника к приезду самого Василия Ивановича, его брата, ближнего советника князя Михаила Глинского, князя Даниила Щени и боярина Давыдова. Для всех остальных князей, бояр и дворцовой челяди предназначили Средний город, временно переселив из него жителей в Большой город.
Через несколько дней, получив весть о том, что царь уже подъезжает к городу, псковитяне выступили через Довмонтовы ворота встречать Василия Ивановича. Так бы и шли они, невесть как долго, но вмешалась церковная власть, велев остановиться в версте от городских стен и ждать терпеливо государя. Сами священнослужители, с крестами и иконами, в торжественных облачениях, пестрых от золотого и серебряного шитья, от множества драгоценных каменьев, выпялились перед толпой. А между горожанами и священниками втиснулся хор певчих, отобранных из всех церквей, не только соборной, но и приходских.
Царь Василий Иванович спешился и, подойдя к встречавшим его церковникам и псковитянам, поклонился:
- Благодарю за здравомыслие, граждане Пскова. Иду, как и обещал, в храм Святой Троицы благодарить Господа за бескровный конец распри.
Хор грянул долгие лета и не замолкал, идя в ногу за священнослужителями, сопровождавшими государя до храма Святой Троицы.
Пока в храме шла благодарственная служба, князь Петр Шуйский оглашал список тех, кому надлежит собраться во дворце наместника. Предупредил строго:
- Если кто захочет уклониться, все едино будет пойман. И тогда тому будет кара иная.
- Что с нами станет? - спросил посадник Акимов.
- Вы, - ответил Шуйский, -= смущали Псков, зачто достойны смертной казни, но государь Василий Иванович, - милостив. Он, не лишая вас жизни и даже имущества, отправляет на новые места в Подмосковье.
- А что с городом?
- Продолжит жить, как жил. Никого не тронут пальцем. Такое твердое слово самодержца. От имени государя, клятвенно в том заверяю всех псковитян.
Лелеют души такие слова, успокаивают. Теперь с радостью можно ждать выхода из храма Василия Ивановича, чтобы отблагодарить его за милость великим ликованием.
В ту же ночь опальных увезли из города. Лишь тех оставили на псковской земле, кто пожелал принять постриг.
Попировав пару дней, Василий Иванович назначил наместниками в Пскове боярина Григория Феодоровича Давыдова и конюшего Челяднина. Дьяка Мисюря оставил ведать делами приказными; дьяка Андрея Волосатого - ямскими. Определил сразу же воевод, тиунов и старост в меньшие города; установил новый чекан для монет и ввел единую для всей России торговую пошлину; раздал московским боярам землю сосланных псковитян и, наконец, вздохнул свободно.
- Все, слава Богу. Теперь можно без всякого огляда браться за Сигизмунда. Как, князь Михаил Львович?
- Совсем скоро, мой государь.
Князю Старицкому не ясен был ни вопрос, ни ответ, однако не спросишь, о чем их разговор. Хотя и любопытно. Василий Иванович, не приоткрывшись, еще больше раззадорил брата:
- Тебе, Андрей, тоже с нами придется. Пока же, если хочешь, отправляйся в Старицу миловаться с молодой женой. А ежели, возникнет желание, приезжайте в кремль.
- Останусь в Старице.
- Ладно. К весне, должно быть, позову.
