ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Княгиню Ефросинию словно подменили. Она больше ничего не требовала от супруга, не пыталась даже советовать, как вести себя, сообразуясь с обстоятельствами. Ее последние слова прозвучали похоронным звоном:
- Конец всему. Мы обречены. Мое сердце - вещун. Грустно от подобного вещания князю Андрею. И без того ноет душа, а на сердце кошки когти точат. Да не только он один в такой растерянности и печали, хотя ему более всего жаль брата, который хоть и одарил надеждой о наследовании престола Владимиром, круто хлестнул по радужным мечтам. И все же брат держал его в почете, при своей руке, а что можно ждать от племянника? Пока он под опекунством Верховной думы, ничего особенного произойти не должно, а как начнет единовластвовать, наверняка постарается убрать со своей дороги Владимира. Так же поступит с ним, как Василий Иванович поступил с племянником Дмитрием: до конца его жизни держал великого князя, к тому же венчанного на царство, в заточении.
Далеко заглядывал Андрей Старицкий вперед, не видя, что творится у него под носом.
Князь раскладывал все по полочкам, как все должно быть, и считал, что так и пойдет. Он в эти скорбные дни даже не поговорил откровенно, как бывало прежде, с Михаилом Глинским, а с братом Юрием, который намерился открыть ему глаза, разговора не получилось. Приглашенный царем перед смертью, Юрий Иванович остался в Кремле даже после похорон Василия Ивановича. Его волновала судьба трона, на сей раз, правда, он думал не о себе - о державе пекся. Вникая в интриги, развернувшиеся во всю ширь у трона, он понял, что готовится переворот и что все может пойти не по духовной покойного Василия Ивановича.
Начал разговор Юрий Иванович с братом Андреем с вопроса:
- Тебе отдан Волок Ламский, дарованный покойным братом в духовной?
- Пока - нет.
- А иными всеми, не обойденными в духовной, милости получены. Тебе ни о чем это не говорит?
- Я как-то не думал об этом. Да и не знаю, кому что уже отдано. На девятый день помянем, и, как я считаю, соберется Дума. Послушать духовную, присягнуть Ивану Васильевичу. Не обойдут меня вниманием. Вести Думу станет князь Михаил Глинский. А у меня с ним отношения дружеские.
- А ты с ним виделся? Он, как мне известно, оттеснен князем Овчиной-Телепневым.
- Телепневу в паре с Глинским блюсти державные интересы и интересы царя-дитяти. Так я понял из духовной.
- Нет, ты даже не пытаешься стать мужем и хоть капельку мыслить державно. Рассупонь глаза. Не куксись в тоске по брату, вникни в то, что творится у трона. И давай объединим усилия, спасая трон от алчности. Не нас ради, а ради торжества нашего рода - рода Даниловичей.
- Подождем до девятого дня. После поминок - Дума. После нее сделаем свой выбор.
- Не соберется Дума до сорокового дня. Мне это доподлинно известно. Не опоздать бы нам. Вот в чем главное.
- Не может быть, чтобы до сороковины без Думы. Не может. Давай, брат, перегодим немного.
- Упрям ты, хотя и тюльпа-последыш.
Это уже было через верх: зачем его, князя, называть глуповатым?! Честность не есть глупость, а для него, Андрея Старицкого, честность - превыше всего.
Обида вытолкнула, словно за околицу, разумное предложение брата, не позволила даже обдумать его как следует, поэтому и ничто не изменилось в поведении князя Старицкого. Не насторожило его и то, что на поминальной службе вдовствующая царица Елена встала на то самое место, которое определено для царей всей России, по правую руку поставлен был князь Овчина-Телепнев, а не князь Юрий. Ему же и князю Андрею Старицкому и князю Михаилу Глинскому - место за спиной Елены. Оскорбительно? Да. Однако, когда после службы Юрий спросил Андрея: «Ну, что?», тот ничего не ответил. Продолжал князь считать, что после поминальной трапезы соберется непременно Дума, и все встанет на свои места.
День миновал, второй прошел - ни намека на сбор Думы. Не все же из верховников в Москве, более половины наместничают в старейших городах или воеводят на украинах, а гонцы за ними не посланы. Прав Юрий, говоривший о непонятном, что творится в Кремле.
«Поговорю с Еленой. Получив Волок Ламский, уеду туда сразу же под предлогом обустройства новой вотчины, - решил князь. - Подальше от Москвы - спокойней будет».
Не вот так, запросто, как входил он в палаты царя-брата, попал князь Андрей к вдовствующей царице. Ему назначили время приема, что весьма оскорбительно, но, увы, и это оскорбление не остановило его. Встретила Андрея Старицкого Елена не одна: несколько боярынь в палате, а главное - князь Иван Овчина рядом с ней. И первый вопрос задан был не вдовствующей царицей, а Овчиной-Телепневым:
- О Волоке Ламском забота либо интерес, когда присягать Ивану Васильевичу?
Такое оскорбление было невыносимо для князя Андрея, он нахмурился, решая, как вести себя: осадить ли резким словом наглеца либо, проглотив обиду, ответить напрямую, чего ради он здесь? Верх брало желание ответить на наглость, и он уже готов был гневно отчитать князя Овчину-Телепнева, но Елена, видимо, почувствовав приближающуюся неурядицу, предложила Андрею Старицкому:
- Садись, Андрей Иванович. Не серчай на князя Телепнева. Поведай мне, с чем пожаловал?
Час от часу не легче. «Пожаловал». Словно принимает захудалого дворянина или сына боярского. Может, за бедного родственника станет держать? Впрочем, чему удивляться? Он, князь Андрей, даже не во главе Верховной боярской думы, а так - среди всех остальных. Был брат государя, теперь дядя наследника, который сам нуждается в опеке.
- Сказывай, чего насупленный сидишь, рта не раскрывая. Выслушаем мы тебя со смирением.
«Кто это «мы»? Вот с этими боярынями слушать мое слово будут? Или с князем Овчиной-Телепневым? С ним? Да-да, с ним! Прав брат Юрий, - догадался вдруг князь Андрей, - не все у трона идет ладом». В один миг понял, что все изменилось, пошло кувырком. Хлестнула мысль: «Самому нужно было не сидеть сложа руки».
- Я пришел известить тебя, Елена, что намерен сразу же после сороковины ехать в Волок Ламский, который по духовной отдан мне в вотчинное владение, - спокойно сказал князь Старицкий, решив, что нельзя сейчас натягивать вожжи, не гоже сразу становиться на дыбы, что все нужно прежде обдумать.
- Духовная, Андрей Иванович, еще не читана в Думе, - услышал он ответ.
- Однако же многие милости покойного государя исполняются.
- Если и тебе супруг мой покойный даровал бы шубу, тебя тоже не обошли бы вниманием. Но столько земли? Озвучится духовная на Верховной боярской думе, и будет так, как она решит.
- Но духовная не подсудна Думе!
- При живом самодержце Дума по его воле поступает. Ивану Васильевичу, сыну моему, посильно ли вершить дела державные? Мне ли, не обремененной прежде заботами о благе государства, вот так, сразу, принимать столь важные решения? - вздохнула Елена грустно, явно лукавя, и с издевкой ухмыльнулась: - Ты помнишь мой приезд к тебе в Верею? Я поняла тогда твой отказ. Ты вправду не мог ничего поделать. Нынче я в таком же точно положении. Ты должен понять меня.
Вот это - оплеуха. Ужаснулся князь Андрей Старицкий не от ответа, а более от взгляда Елениного, не насмешливого уже, а леденящего душу холодной жуткостью: «Все. Права Ефросиния. Прав был покойный Дмитрий. Прав Юрий».
А в глазах Елены вновь лукавая ухмылка:
- С отъездом из Кремля повременил бы, князь. Ты мне здесь нужен. Глядишь, твой совет понадобится. Совет наторевшего в державных делах слабой женщине.
Это было слово самодержавного правителя. Но в духовной Василий Иванович на самодержавие определил не ее, а своего сына. Не может такого быть, чтобы мать намерилась избавиться от сына ради захвата власти. Да и женщина на троне - не смеху ли подобно? - мелькали мысли у князя Андрея.
Не вспомнил он в тот момент, как ловко правила Россией княгиня Ольга при малолетнем сыне Святославе, воспитав его сильным и смелым, с державной гордостью.
Одного понимания опасности мало, чтобы ее избежать, нужно действовать, бороться с этой опасностью, а князь Старицкий, осуждая Елену и понимая ее устремления, задумал все же дождаться собрания Думы и только после этого принять для себя окончательное решение. Успокоил он себя услужливой мыслью: «Может, все обойдется». Эта мысль сопровождала князя до самой поминальной службы, прошедшей на сороковой день в Успенском соборе. Там и открылись у него глаза, хоть и не в полной мере. Как и на поминальной службе в девятый день, Елена встала на то самое место, которое в этом храме определено было для царей всей России. У правой ее руки - князь Иван Овчина-Телепнев, по левую - несколько боярынь. Дяде ее, князю Михаилу Глинскому, главе Верховной думы, вместе с князьями Юрием и Андреем, определено место за спиной вдовствующей царицы.
Юрий Иванович, не выдержав такого унижения, шепнул Андрею на ухо:
- Дожили!
Князь Андрей Старицкий и без этого обидного шепотка понял, куда нацелилась Елена. Успокаивающая все последнее время мысль о возможной его ошибке в оценке происходящего развеялась словно туман от дуновения ледяного ветерка. Однако надежда родилась в его душе: «Неужели верховники потерпят иноверку на троне?»
Теперь князь стал уповать на возможный протест бояр на собрании Верховной думы и даже задумал поговорить с несколькими князьями вполне откровенно, особенно с братом Юрием и Михаилом Глинским. Увы, поздно пришло разумное решение. Слишком поздно. Князю Андрею удалось по пути из Успенского собора до трапезной перекинуться с братом Юрием всего несколькими фразами.
- Елена явно рвется к трону.
- А что я тебе говорил.
- Воспротивиться, объединив всех верховников.
- Хорошо бы. Только, думаю, проспали мы, братишка, все на свете.
Не упрекнул напрямую Андрея, пожалел.
Больше ни с кем из бояр верховников поговорить Андрею Старицкому не удалось. Елена перестала таиться, дала твердо понять всем, что она - царица. В трапезной села Елена на царское место, посадив справа от себя князя Овчину-Телепнева, слева же за царским столом - никого. И дядя ее, Михаил Глинский, князья Юрий и Андрей - за общим столом. Правда, с правой стороны и ближе всех к столу цареву. Возмутиться бы, покинуть трапезную, но разве можно взбунтоваться на поминках брата Василия Ивановича. Перетерпели оскорбление.
«Ничего, - рассудил князь Андрей, успокаивая себя. - Поговорю перед Думой с боярами, небось без поддержки не останусь».
Длившаяся недолго поминальная трапеза закончилась, и Елена повелела всем боярам Верховной думы пройти в Золотой тронный зал.
Всего-то ничего в Москве верховников, добрая их половина отсутствует, правит службу государеву, с избытком будет для собрания даже малый тронный зал, а тут - Золотой. Никто, однако, не открыл рта для вразумляющего слова, все дружно направились туда, куда позвала их Елена.
У дверей - заминка.
- Погодите. Не велено впускать.
Снова - странность. Обычно думные бояре рассаживались по своим местам по знатности рода и ждали прихода царя, для которого почти у красного угла имелась особая дверь.
- Чудно, - хмыкнул князь Юрий Иванович, - наперекосяк все идет.
Его открыто никто не поддержал, и молчаливое сопение раздосадованных бояр продолжалось до тех пор, пока не распахнулась дверь и не услышали они:
- Входите. Разрешено.
Бояре, стараясь опередить друг друга, образовали в дверях толчею, а протиснувшись с горем пополам в зал, и не поверили своим глазам: на царском троне восседала Елена. Рядом с ней - пустое кресло, похожее на трон, лишь поскромнее. Для кого? Скорее всего, для князя Михаила Глинского, как для главы Верховной боярской думы.
Елена, не дав угнездиться боярам на своих местах, произнесла повелительно:
- Князь Иван Овчина-Оболенский-Телепнев, займи свое место по достоинству твоему.
У всех присутствующих челюсти отвисли.
Вдовствующая царица, переждав, пока бояре рассядутся по своим местам, а князь Овчина-Телепнев прошествует гордо к своему креслу-трону, продолжила:
- Надобно бы нам сегодня начать свое собрание с прочтения духовной покойного моего супруга, но вот недолга, запропастилась куда-то духовная. Ни у писаря нет, ни у дьяка, ни у митрополита. Я и умоляла найти, строжилась, и даже гневалась, они, знай, разводят руками. Поплакала я, беззащитная вдова, поплакала, потом подумала: почти все из вас слышали волю покойного супруга моего о моем опекунстве над сыном. Слышали и о том, что в помощь мне - князь Овчина-Оболенский-Телепнев.
- Такого Василий Иванович не заповедовал, - прервал Елену Юрий Иванович. - Опекает Верховная дума. Ей же вершить державные дела. Во главе Думы - князь Михаил Глинский.
- Не кощунствуй! Все слышали одно, ты - иное! - грозно сверкнул очами князь. - Царица Елена определена на опекунство! Ей и царствовать до пятнадцатилетия сына!
Повисла долгая пауза. Кто еще посмеет вступиться за истину? Похоже, нет больше смелых и честных. Князю бы Андрею Старицкому встать с протестным словом, тогда наверняка взбодрились бы верховники, но он не посмел, хотя вполне осознавал необходимость дать бой Елене с Овчиной.
Не хватило князю Старицкому мужества.
А Михаил Глинский ждал его слова, даже намеревался пойти на решительные действия: встав, позвать за собой всех, кто готов стоять за правду и подступить к Овчине-Телепневу, чтобы изгнать того с малого трона, затем потребовать от племянницы покинуть тронный зал, ибо не женское дело верховодить Боярской думой, взваливая на себя державные заботы. Ей вдовствовать в выделенном на содержание имении или уходить в монастырь.
Не один Михаил Глинский ждал слова Андрея Старицкого. Князья Шуйские и Глинские тоже были настроены на решительные действия. Им тоже, как почти всем другим, не по душе был явный захват власти князем Овчиной-Телепневым, который, как они понимали, отныне станет вершить все дела, держа перед собой, как куклу, вдовствующую царицу.
Увы, Андрей Старицкий промолчал.
По знаку князя Овчины-Телепнева в зал вошли десятка три рынд, охватили подковой трон царицы и полутрон князя Овчины-Телепнева. Следом за рындами в дверях встали дети боярские, опоясанные мечами и в кольчугах.
Вдовствующая царица переждала, пока рынды замрут истуканами, тогда вновь заговорила:
- Надобно бы нам повенчать на царство сына моего Ивана Васильевича, но я решила провести венчание завтра. Нынче же вы, бояре Верховной думы, первыми присягнете царю всей России как имеющие не только власть, но и обязанность блюсти устроенную тишину в державе нашей. Присягнете и мне, правительнице при малолетнем сыне моем.
И тут в Золотой тронный зал мамка Агриппина ввела смешно ковылявшего мальчика, охраняемого дюжиной детей боярских. Елена посадила сына себе на колени и, гладя его по головке, спросила:
- Что это, митрополит медлит?
Как ветром сдуло князя Овчину-Телепнева, явно испугавшегося, что митрополит может воспротивиться преждевременной присяге. Но нет, у митрополита тоже духу не хватило встать за правду, он просто замешкался, и князь Овчина встретился с ним в дверях.
Смиренно склонив голову, проговорил Овчина вроде бы с почтением:
- Проходи, владыка. Царица ждет тебя. Присягали царю всей России Ивану Васильевичу и матери его, положив руки на Библию, а после клятвы верно служить самодержцу и его опекунше целовали животворящий крест, который подносил каждому сам митрополит.
Закончили присягу быстро и вновь расселись по своим местам, предвидя разговор о делах насущных, но Елена молчала. Произошла заминка, ибо все ожидали милостей после присяги, как исстари велось. А князь Андрей Старицкий ждал еще и обещанного обсуждения на Думе вопроса о завещанной Василием Ивановичем вотчине. Царица же Елена, играя в заботливую мать, сказала:
- Сын мой утомился. Думу соберу после завтрашнего венчания Ивана Васильевича на царство. Теперь же отдыхайте и вы, бояре.
Она уже не допускала возможных возражений, если присягнули с целованием креста, стало быть, обязали себя на верную службу.
Когда братья Юрий и Андрей, сойдя с Красного крыльца, направились к своим теремным дворцам и остались одни, старший, скорбно вздохнув, признался с грустью:
- Очень не хочется служить иноземке и ее полюбовнику, но теперь уж ничего не поделаешь. Присягнули. Будем верны присяге. Ради племянника.
- Если Овчина не придавит нас своей наглой рукой. Князь Юрий Иванович внимательно поглядел на младшего брата и, хмыкнув, упрекнул:
- Поумнел задним умом. Поздновато.
Андрей Старицкий ждал вполне заслуженных упреков, но Юрий Иванович перевел разговор на домашние дела.
«Понял, что раскаиваюсь, - с благодарностью оценил поведение брата Андрей Старицкий. - Спасибо».
Он готовился и к буре в доме, твердо решив покаяться перед своей княгиней-провидицей, но все его приготовления оказались зряшними: супруга была ласковой, покорной, предусмотрительной, как и в первые месяцы и в первые годы их совместной жизни. Изменение в поведении княгини еще более открыло Андрею Старицкому глаза на трагизм происходящего. Сердце его тоскливо заныло, а в его душе угнездилось твердо и надолго предчувствие чего-то недоброго, даже страшного.
- Пойдем на венчание вместе, - предложила утром Ефросиния.
- Но после венчания - присяга. Неужто ты присягнешь нагулянному, как ты воспринимаешь Ивана?
- Какое это имеет теперь значение? Не стоит, думаю, возбуждать у Елены подозрения. Пусть считает нас признавшими и ее власть, и власть ее сына. Так будет лучше для нас с тобой и для нашего сына. Ну, а дальше? Дальше - поглядим.
Выходит, не смирилась. Не покорилась судьбе, промыслу Божьему. Не отбросила мечту о престоле для сына. «Не сделала бы рокового шага, лелея свои устремления?» - подумал князь.
- Не опасайся, - вроде бы уловив опасения супруга, успокоила его Ефросиния. - Ни одного опрометчивого шага не сделаю. Терпеливо стану ждать удобного момента.
- Без совета со мной - ни шагу, ни взмаха руки.
Вскоре княгиня была готова к выходу. Белила и румяна нанесены искусной рукой самой умелой сенной девушки: ни радости на лице, ни печали. Кокошник скорее тусклый, чем искристый, а височные подвески хмурятся бордовостью драгоценных камней, зато сарафан привлекает взор нежной голубизной камки и мягкой прелестью куньего меха, каким оторочены горловина и подол сарафана.
- Ну, как? Ладно ли?
- Еще бы не ладно. С хитрецой, но не бросающейся в глаза.
- Тогда - пошли.
На подходе к Соборной площади толпился народ. Словно вся Москва ввалилась в Кремль в надежде лицезреть великое событие. Казалось, не пробиться сквозь плотную массу не только в храм, но и на Соборную площадь, но их пропускали, теснясь, образовывали проход. Князь Андрей шагал по узкому проходу первым, отвечая поклоном на поклоны москвичей. Княгиня Ефросиния семенила следом. Тоже приветливо кивая головой в ответ на поклоны простолюдин. Через плотную людскую толпу проследовали супруги до самого храма, до своего почетного места по праву рода.
На изголовье теснились два трона вместо одного, принятого по обряду венчания на царство. Такое явное пренебрежение к обычаям возмущало всех бояр и князей без исключения, всех боярынь и княгинь, однако никто даже не попытался раскрыть рта. Все знали: Верховная дума присягнула (волей или неволей - не важно) не только царю-ребенку, но и его матери, чего же после драки кулаками махать? Крест целован. Никуда теперь от этого не уйдешь.
Из Царских палат вышел митрополит, ведя за руку ребенка, одетого в бархат и меха, которого сейчас предстояло венчать на самодержавную власть над всей Россией. Зрелище умилительное, если не сказать - потешное. Особенно нелепо смотрелась шапка Мономаха на детской головке.
В ногу с митрополитом шагала и вдовствующая царица Елена, сверкая алмазами на белоснежном бархате. Сводный хор всех кремлевских храмов и церквей затянул заздравную - торжество началось. Впервые необычное для России. Венчали вроде бы на царство Ивана Васильевича, а впечатление складывалось, будто венчали его мать - царицу Елену. Не любо такое боярам и князьям, да разве в храме Божьем поднимешь бучу?
Позднее, дни спустя, Москва примется судачить о подлости иноверки (простолюдины Елену иначе не называли), а в закутках Кремля шептались о неимоверном нарушении древнего уклада, что грозит России великими потрясениями, карой Господней. Дело сделано. Теперь, действительно, чего ради махать кулаками. Впрочем, языками чесать тоже не к большой пользе.
Не долго, однако, эти тайные пересуды будоражили и государев двор, и Москву. Вихрем налетели новые события. Пугающие. Угнетающие волю. Нелепые обвинения предъявлены были князю Юрию Ивановичу Дмитровскому. Будто он подослал своего дьяка Тишкова к князю Андрею Шуйскому, дабы привлечь того к участию в заговоре против царя и царицы ради захвата трона. Князь Андрей Шуйский, по слухам, вроде бы согласился и даже посоветовал привлечь к заговору князя Бориса Горбатова, который с возмущением отверг ему предложенное:
- Неделя всего прошла, как князь Юрий целовал крест Ивану Васильевичу, племяннику своему, и вот - святотатство, - вроде бы возмутился князь Горбатов.
Тишков и Шуйский будто бы уговаривали князя Горбатова, что присяга подневольная не обязательна, но тот остался верен присяге, о крамольном же разговоре сообщил вдовствующей царице Елене.
Все с замиранием сердца ждали ее слова, а она, как утверждала молва, плакала, жалуясь на свое несчастное одиночество. Многие не ставили ни в грош слезы правительницы, ибо видели всю гнусность обвинения, ведая, что князь Андрей Шуйский окован и сидит в темнице, и мог ли дьяк князя Юрия простить опального Шуйского? И еще. Неужели князь Юрий - если даже он действительно решил возмутиться против Елены - настолько глуп, чтобы искать поддержки у узника? Или нет иных князей и бояр, кому нелюба иноверка?
Андрей Старицкий, до которого дошли эти слухи, поспешил к брату Юрию.
- Ты слышал, о чем перешептываются дворовые? Неужели это правда?!
- Нет, брат. Каверза князя Овчины.
- Тогда чего тебе ждать у моря погоды? Иди к Елене. Объяснись.
- Чести много. Да и Овчина не без ее согласия пустил слух. Вижу я нынче свой близкий конец. Перст Божий грядет.
- Не перст Божий, а рука Овчины! Давай искать выход. Я поговорю с Михаилом Глинским, с Шуйским, с Симеоном Бельским, еще кое с кем. Возмутимся против Овчины-Телепнева, тогда и Елена признает нашу силу, перестанет прятать духовную Василия Ивановича.
- Нет и нет! Послушай меня внимательно, не перебивая. Когда мы с покойным Дмитрием предлагали тебе вразумить покойного Василия, предостеречь от пагубного для нашего рода шага, ты отмахнулся. Ты потакал Василию, и вот теперь настала пора собирать плоды нашего разномыслия. Виден уже конец нашему роду. Дмитрий скончался бездетным, нет наследника и у меня. Наследовать нашему роду лишь твоему сыну Владимиру и сыну Василия - Ивану.
- Но Иван - не сын нашего брата!
- Погоди, не перебивай. Об этом впереди речь. А пока такой расклад: ты, подавшись молве, втянешься в нешуточную крамолу - а именно на это рассчитывает Овчина-Телепнев - и тогда нас с тобой вместе бросят в темницу, где морят голодом до смерти. Не пощадят и сына твоего Владимира. Останется тогда малолетний Иван, кому мы присягнули, свято чтя духовную нашего брата Василия. У Елены-блудницы будут развязаны руки. Не доживет Иван до пятнадцатилетия своего. Сживут со света племянника, а на престол сядет род иноверки. В лучшем случае князь Овчина-Телепнев воссядет.
- Отчего, в лучшем случае?
- Князь Иван Овчина-Оболенский-Телепнев, хотя и в малой доле - носитель крови великого князя Киевского Владимира. Даниловичи потеряют трон, но останется он за Владимировичами, хотя и дальней ветви. Тебе поэтому сегодня нужно вести себя так, чтобы Овчина с Еленой не обвинили тебя в крамоле. Это нужно для сохранения нашего рода, рода Даниловичей в сыне твоем Владимире. Время торжества князя Владимира Андреевича придет. Я уверен в этом. Пока же, исполняя волю брата Василия, опекай его сына Ивана.
- Иван - не сын Василия. Не стоит, братишка, идти на поводу у слухов. Никто из нас не стоял у изголовья со свечкой в руке, когда Елена прелюбодействовала. Меня вот теперь тоже обвиняют в грехах, мною не свершенных.
- Но Елена нынче открыто держит при себе Овчину.
- Верно, но это теперь, а ты злословишь о прошлом, точнее, о прошлых слухах. Ты, видимо, не совсем понял меня, когда я говорил, что Иван, племянник наш, может не дожить до пятнадцатилетия. Как родится сын у Елены от Овчины, тогда - свершится зло. Заруби это себе на носу, опекая Ивана. Пусть даже он сын Овчины. Тебе, как и мне, ведомо о крови великого князя Владимира в жилах Овчины, стало быть, Иван - вполне законный наследник. Владимировичи останутся на российском троне. Его не захватят Глинские, посадив на него брата Елены.
- Овчина-Телепнев, сделав свое дело, наверняка почиет в Возе. Неожиданно. За час до смерти находясь в полном здравии.
До полуночи братья вели подобные разговоры. Князь Юрий вроде бы убедил своего младшего брата остаться в стороне от надвигающихся страшных событий, и все же Андрей Старицкий перед уходом посоветовал:
- Уезжай в Дмитров. Дружина у тебя крепкая, многие князья и бояре переметнутся к тебе. Не посмеет тогда Елена тебя тронуть. А в удобное время я тоже примкну к тебе. По твоему слову.
- Нет! Я никогда не желал трона. Я был противником Василию только ради процветания нашего рода. И сейчас не тянусь к трону. Я верен присяге государю Ивану Васильевичу и останусь верным до конца дней своих. Бегство же мое в Дмитров оживит молву о моей несуществующей крамоле. Даже те, кто верит в честность мою, может усомниться в ней. Я остаюсь. Ради чести рода нашего.
- Окует тебя Елена.
- Не окует без решения Думы. Мы же с тобой - верховники. А Думе я скажу без лукавства: я верен присяге. Верховники, надеюсь, поддержат меня.
Не предвидел он дальнейших действий Овчины-Телепнева и вдовствующей царицы, не мог даже представить, какую скоморошину они разыграют.
Елена вошла в Золотой тронный зал, где уже томились в ожидании царицы и ее соправителя бояре Верховной думы. У Елены глаза заплаканы, сама она словно тряпка, которую только что полоскали в студеной речке. Скукоженная вся. Села на трон вроде бы через силу, опустошенно как-то. Князь Овчина-Телепнев встал у трона с решительным видом, готовый кинуться в драку, защищая свою царицу, на которую могут налететь коршунами ее недруги, а она, беззащитная, не сладит с ними по женской слабости своей.
Овчина-Телепнев время от времени окидывал суровым взором лавки с верховными боярами, не останавливая особого внимания ни на ком, но каждый из бояр невольно опускал очи долу, хотя все поняли уже, чего ради им велено собраться в неурочное время.
Вот Елена, глубоко вздохнув, заговорила плаксивым голосом:
- Мне доносят, будто князь Юрий Дмитровский затеял заговор ради захвата трона. Но вы же ведаете, что супруг мой покойный поручил сына мне до его пятнадцатилетия. И державу. Вас же, определенных им в Верховную думу, он просил быть едиными, как одна семья, в пособлении мне, слабой женщине, не весьма искушенной в державных делах. Вот я и прошу вас, верховные бояре, рассудите крамолу брата покойного государя.
Не успела она тяжко вздохнуть после этих слов, как князь Овчина-Телепнев грозным голосом не спросил - приказал:
- Поведай, князь Юрий Дмитровский, Думе о пакостных делах своих!
- Остепенись, князь Овчина, - спокойно, даже не поднявшись с лавки, заговорил Юрий Иванович. - Тебе ли повелевать мною? Кто ты? Случаем возвышенный. Кто я? Данилович!
- Оттого и хочешь трона?
- Нет. Я приехал закрыть очи брату своему. Я целовал крест наследнику Ивану Васильевичу и не намерен нарушать священную клятву!
- Ты, оправдываясь, клевещешь на себя.
- Это ты, Овчина, клевещешь на меня. Ты сеешь смуту, чтобы удержаться у трона, а то и завладеть им.
Побагровев, князь Овчина-Телепнев хлопнул в ладоши, и в Золотой тронный зал ввалилось десятка три детей боярских и кузнец Казенного дома с оковами в руках.
- Верховная дума единодушно определила: князь Юрий Дмитровский виновен в крамоле!
Никто из верховников не раскрыл рта. Все испуганно молчали. Они-то предполагали, что у каждого из них спросят, каково их мнение, виновен ли князь Юрий Иванович или не виновен, получилось же вон как. Страшно вышло. До жути страшно. Каждому за себя страшно. Вон куда поперла злая красавица латынянка?!
Князь Юрий успел шепнуть младшему брату:
- Крепись. Рода нашего ради.
Юрия Ивановича оковали тут же, в тронном зале, и увели, а Елена, распрямившись, приняв гордую осанку, поблагодарила верховников:
- Тебе, князь Иван Овчина-Оболенский-Телепнев, низко кланяюсь за великую поддержку слабой женщины. И вам, бояре Верховной думы, мой низкий поклон. Выходит, не одинокая я и всеми забытая. Теперь я в дружной семье державных мужей. Надеюсь, что и впредь вы станете служить мне верой и правдой и в купе с князем Овчиной-Телепневым, кого я определяю главенствовать в Верховной думе, решать дела державные с разумностью, по чести и совести.
Едва князь Андрей Старицкий сдержался. Да и не одолел бы он себя, не звучи набатно в его ушах прощальный шепоток брата, наказ его крепиться ради рода Даниловичей. Выплеснуть бы все, о чем он думал, что чувствовал, в лицо царице, в наглую морду Овчины-Телепнева, и чем черт не шутит, пока Бог спит: взбодрятся верховники. Взбунтуются.
Но сцепил зубы Андрей Старицкий, и только пышная русая его борода скрывала твердые жгуты на скулах.
Вся жизнь текла теперь перед мысленным взором князя Андрея, пока он понуро шагал к своему теремному дворцу. Бесцветной она виделась ему. Все время жил в угоду чужой мысли, чужого счастья, чужого спокойствия. Даже ради этого ссорился с родными братьями, с княгиней Ефросинией, ладой своей. «Одно слово - последыш. Обижался на прозвище, а зря».
Теперь он - один. В ответе за свой род. За сына своего Владимира, за племянника, пусть даже нагулянного, но признанного Василием своим сыном. Нет больше у него поводырей. Все решать самому.
Домой, где ждут его упреки жены, тоже не спешилось, но тут он ошибся - Ефросиния прижалась к нему, едва сдерживая слезы, известила:
- Юрия посадили не в подземелье, а в палату, где уморен был в заточении великий князь Дмитрий. Выходит, и Юрию такой же крест выпал.
- О, развратница латынянка!
- Предвижу. Скоро твоя очередь. За тобой Владимир наш. И меня - в монастырь. Давай уедем в Старицу. Там, может, сохраним себя. До лучшего времени. А оно наступит, верю я в это.
- Нет, - твердо заявил князь, гладя по плечу прижавшуюся супругу. - Нет! Я стану бороться за честь брата! За честь рода!
Княгиня Ефросиния отстранилась и с удивлением, в котором чувствовалась даже гордость, посмотрела на супруга.
- Первый раз слышу от тебя слова гордого мужа. Я всей душой с тобой. Если же постигнет тебя недоля, я разделю ее без страха. Не унижу я вашего, - поправилась, - нашего царствующего рода.
Впервые за долгое время в их семье вновь обрели полную власть мир и покой. Супруги стали вместе обсуждать, что предпринять ради спасения Юрия Ивановича, ради спасения их племянника Ивана Васильевича, хотя Ефросиния не сразу согласилась, что малолетнему царю грозит опасность.
- Не падет так низко Овчина. Не станет сыноубийцей. Ты приглядись, сколь он нежен с Иваном. Более заботлив, нежели сама Елена.
- Все так. Но, думаю, и брат Юрий так же считает, нежность и заботливость, пока другого сына не будет.
- Ты думаешь, Елена пойдет на такой позор?
- Сама сказывала: у латынянок иное понимание чести и бесчестия.
- Что верно, то верно, - согласилась княгиня. - Не допустить до такого падения, повлиять на Елену может только князь Михаил Глинский. Елена - любимая его племянница. Отвечает, как мне видится, взаимностью и сама Елена.
- Отвечала прежде. Нынче - иное.
- Согласна. Но все же повлиять на племянницу он сможет и теперь.
- Обязательно поведу с ним по этому поводу разговор.
- Бельских не обойди. Князя Симеона Федоровича и особенно Ивана Бельского. Он нынче, как я знаю, главный воевода Окских полков. У него в руках большая сила.
- С Лятским непременно повстречаюсь. Хорошие они намечали планы, только не взяли во внимание колдобины на опасном пути. Княгине Ефросиний простительно, она, возможно, даже не слышала о тайном дьяке, хотя такое маловероятно, сам же князь Андрей мог ли забыть, как вместе с покойным братом-царем не единожды обсуждали, на кого более всего нацелить сыск. А если так, пораскинув умом, Андрей Старицкий понял бы, что тайному дьяку не втоль важно, кто на троне, ему важно, чтобы сам трон не шатался. По чести и совести он оберегал трон при Василии Ивановиче, столь же старательно продолжит дело и теперь, хотя, что вполне может быть, лично ему не совсем по душе пара - Елена с Овчиной - в державной упряжке. И если Елена сама не вдруг вспомнила о тайном дьяке, то князь Овчина-Оболенский-Телепнев подсказал ей:
- Ты вот что, моя царица, вели тайному дьяку взять под свое око в первую очередь дядю своего и Андрея Старицкого.
- Нужно ли? Твоими стараниями князь Юрий Дмитровский окован - добрый урок всем, а более всех дяде моему. Михаилу Львовичу. Он долго сидел, не забыл, должно быть, каково в застенке, и вряд ли захочет повторения прошлого. Что касается князя Андрея, он безволен. Не вскинет он голову.
- Не будь столь уверенной. Оберегай трон, на котором сидишь, для сына. Осмотрительно веди себя, принимая во внимание худшее. Князь Андрей вполне может встрепенуться. А дальше? Худым концом все может закончиться. Не благодушничай, моя царица. Нельзя нам с тобой, на лебяжьем пуху ежась, забывать об опасности.
- Ладно. Зови тайного дьяка. При разговоре с ним и тебе быть. Дополнишь, о чем я по женской слабости своей забуду.
Вот так и оказалось, что каждый шаг князя Андрея тут же становился известным Овчине-Телепневу, и нужное из узнанного тот доносил правительнице, переиначивая часто себе в угоду. Кроме того, тайный дьяк немедленно устанавливал наблюдения и за теми, с кем Андрей Старицкий встречался. Увы, никто из них не почувствовал излишнего к ним внимания. Начав плести сети заговора, они продолжали начатое, вполне уверенные в успехе.
Князь Симеон Бельский, кого Андрей Старицкий посетил первым, встретил его горьким упреком:
- Чего ты раньше-то дремал? Встрепенулись бы вы с братом сразу же после кончины государя Василия Ивановича, вашу руку взяли бы многие. Теперь-то поздновато, но попробуем. И не только из жалости к Юрию Ивановичу, более оттого, что предвижу неспокойствие в Кремле, которое вполне может распространиться на всю Россию.
- Кто может, на твой взгляд, возмутиться против Овчины и Елены?
- Окольничий Лятский - без сомнения. Зело она его обидела, лишив завещанного Василием Ивановичем. Князья Бельские. Впрочем, с Иваном и Дмитрием сам переговорю, так для них угодней будет.
- Я так и намеревался поступить.
- Если мы все свои дружины тайком вызовем в Москву, да пара тысяч детей боярских пристанет к нам из царева полка, не устоит Овчина.
- С Еленой поступим по духовной покойного государя?
- А как же иначе.
- Важно еще, чтобы князь Иван Бельский если не всю Окскую рать привел к Москве в нужный срок, то хотя бы пару полков.
- Приведет, - твердо заверил Андрея Старицкого князь Симеон Бельский. - Никак не меньше двух полков. А еще подскажи ему, чтоб приобщил к нашему богоугодному делу князей Верхнеокских земель. Особенно князя Ивана Воротынского. Если он встанет в один ряд с нами, примкнут тогда и Белевские, и Новосильские, и иные многие.
- О том и будет моя речь с Иваном Бельским.
- Не оставь без внимания и князя Федора Бельского. Он - старший среди нас, Бельских. С него бы тебе стоило начинать.
- Справедливый упрек. Ты, надеюсь, умолчишь, что я к тебе первому пришел?
- Умолчу. Не сомневайся. Ради успеха нашего общего дела'.
- Шуйских бы позвать. Они, по моему понятию, не заупрямятся. А их - много. Сила.
- Вроде бы верно думаешь. Более скажу, они уже не сидят сложа руки, только цель они имеют отличную от нас. Не ради сбережения Ивана Васильевича поднимают они головы, но трона ради. Шуйские спят и видят трон в своих руках. Мое мнение: обойти нужно Шуйских стороной. Более того, действовать в полной тайне от них. Иначе нам не сдобровать.
- Убедительно. Завтра же навещу князя Федора Бельского.
- С Богом.
На прощание уговорились не частить со встречами, а новостями обмениваться с помощью верных слуг.
Князь Федор Бельский воспринял предложенное Андреем Старицким без вдохновения.
- Поздновато, оттого весьма опасно. Да и не сдюжу я оков на старости лет, случись неудача. А пособить, отчего же не пособить? И Юрию Ивановичу, и тебе, и племяннику вашему, мне тоже не чужому, царю малолетнему Ивану. Симеона Бельского настрою, с Иваном Бельским переговорю.
Не сознался Андрей Старицкий, что уже встречался с князем Симеоном Бельским, а по поводу Ивана Бельского сказал:
- После тебя, князь Федор, поговорю и я с Иваном. У него, как у главного воеводы Окской рати, великое войско в руках.
- Так ловчее будет.
- Симеон князь тоже не станет обузой. Уверен. С великой охотой встречусь с ним, - еще раз слукавил Андрей Старицкий, укрывая свою встречу с ним.
- Я же более всего окажусь полезным, извещая тебя, князь Андрей, о шагах князей Шуйских. Опасайся их пуще всего. Они скребутся к трону. Им нынче кажется легким ссадить с трона малолетнего Ивана, покончив с Еленой и с Овчиной.
- В этом - великая помощь твоя, князь Федор. Поистине - великая.
Более долгим и более полезным выдался разговор с Михаилом Глинским. Князь выглядел очень расстроенным, и понять его вполне было можно: обида терзала его душу. С его исповеди и пошел разговор:
- Не то меня удручает, что племянница, которую я, почитай, выпестовал, которую лелеял, оттолкнула меня от себя. Гневит иное: как она это сделала. Грубо. Бесчестно. Опозорив наш род донельзя. Жажда власти голову вскружила?! Подобное, в общем-то, понятно и даже простительно. Пусть ее. Правила бы, если с умом и нравственно. Но она же - прелюбодействует с Овчиной-Телепневым. Стыд головушке!
- Грех велик. Вполне с тобой, Михаил Львович, согласен, - с пониманием отнесся князь Андрей к стенаниям Глинского. - Но мы с братом Юрием попробовали дальше заглянуть: не уговорит ли полюбовник Елены ее на больший грех?
- Куда уж больше?
- Избавиться от малолетнего царя Ивана.
- Сомнительно. На такое, считаю, Елена не пойдет. - Подумав немного, Михаил Глинский все же заговорил не столь уверенно: - Хотя первые ее шаги после кончины Василия Ивановича ни в какие ворота не лезут. А падшая душа стремительно летит в пропасть, не обращая внимания ни на что.
- Сама она, может, и не решится на роковое слово, но закроет глаза, когда Овчина-Телепнев возьмется за страшное дело. А он уже - рассупонился. Слюни текут, когда на трон глядит. Он, считаю, и Елену не пожалеет. Как с Иваном расправится, ей тоже не жить.
- Исключить подобного нельзя.
- Вот поэтому мы и решили восстать против князя-наглеца и властолюбца. Спасая и царя-ребенка, и самою Елену.
- Поздновато. Раньше бы ты пришел ко мне. До первого собрания Верховной думы.
- Каюсь. Верил в Елену. Не предполагал, что наплюет она на духовную.
- А видеть вокруг себя ничего не видел? Ну, да ладно. Чего попусту воду в ступе толочь. Упущенное упущено. Попробуем наверстать. Кто уже откликнулся на твой зов?
- Пока только Бельские. Князья Федор, Симеон, Иван.
- Верный выбор. Шуйских обойди стороной, но к трону лезть им не мешай до поры до времени. Сохраним Ивана Васильевича до возмужания, он сам с ними расправится. Но с одними Бельскими не удастся своротить Овчину. Его хотя никто и не любит, но начали многие основательно побаиваться. Стало быть, не пойдут против него по трусости.
- Окольничий Хабар-Симский, надеюсь, откликнется. Теперь он в Нижнем Новгороде или в Васильсурске. Его туда еще Василий Иванович покойный отправил проверить, крепка ли охрана в крепостях, есть ли добрый запас зелья и ядер. Как воротится, сразу вызову к себе.
- А я с князем Михаилом Воронцовым свяжусь. Он в состоянии Великий Новгород возбудить. На Псков он тоже имеет влияние, но Псков очень уж осторожен. Всегда в крутое время в сторонке оказывается. Предать не предаст, но и руку помощи не протянет.
- Без него обойдемся. Достанет сил.
- Думаю, да. Если Господу угодно будет, укрепит он нас мышцей своей.
Богу, быть может, и угодны справедливые деяния, только на пути Божьем - князь Иван Овчина-Оболенский-Телепнев. О каждой встрече князя Старицкого он непременно докладывал царице Елене. Когда же Андрей Иванович посетил Михаила Глинского, Овчина уже не просто сообщил об этом Елене, а настойчиво предложил:
- Вели, Моя царица, оковать всех. И - в пыточную.
- Хватит, князюшка, нам одного Юрия Ивановича. Люди-то о чем судачат? Верно. Без вины оковал. Даже выборные дворяне рты раскрывают.
- Я уже заткнул им рты. В Перми многие. И не дворянствуют, а пушнину добывают для твоей, моя царица, казны.
- Не жестоко ли?
- Ласки расточать - на всех не хватит.
- Не опасайся, для тебя их не уменьшится.
- Да не об этом я. Распусти слуг, они тут же на шею взгромоздятся. Ты меня, моя царица, не треножь. Ради тебя стараюсь.
- Нас двоих ради, - поправила князя Овчину-Телепнева Елена, но решения своего не изменила. - И все же спешить не станем. Оковать всегда успеем, когда будем знать не то, о чем ведут родственники и приятели беседы за трапезным столом, а о разговорах тайных. О какой крамоле речи те ведутся. Ты, князь, позови-ка на досуге тайного дьяка.
- Он в сенях ждет твоего слова.
- Расторопен ты, друг мой. Зови.
Тайный дьяк повторил все то, о чем правительнице рассказывал князь Овчина-Телепнев, и Елена выказала явное неудовольствие скудостью его доклада. Заговорила твердо:
- Ты, глава тайного сыска, говоришь то же, о чем судачат боярыни и дворянки. Ты обязан о тайном узнавать. И только об этом мне доносить.
Не сробел тайный дьяк ни от жутко-холодного взгляда правительницы, ни от выговора ее, ответил спокойно:
- Тайные вести тайным путем добываются, а это - не шаньги из печки доставать. Если невтерпеж узнать, в чем крамола, вели всех, кто в подозрении, отправить в пыточную. Если же имеешь желание всех разом скосить, покончив одним махом с крамолой, потерпи, пока все выяснится.
- Не дерзи! - одернул тайного дьяка Овчина-Телепнев, но тот ответил столь же спокойно и уверенно:
- Я говорю то, что есть. Тайные дела, они и есть тайные. Ни спешки они не приемлют, ни домыслов. Мое дело узнать истину, и я ее узнаю. Как скоро? Как удастся. Постараюсь поспешить, но сломя голову в омут не полезу, дабы не испортить всего дела.
- Испортить нельзя, а вот взять под свое пристальное око всех, с кем общался князь Андрей Старицкий, очень даже нужно. Особенно тех, кто после встречи покинет Москву либо отрядит гонца. Дознаться обязательно, зачем и к кому тот гонец отправлен.
- Кое в чем я уже успел. Теперь, имея твое, царица, благословение, стану уверенней действовать.
- Меня оповещать обо всем, не медля, в любое время, даже ночью.
На взгляд тех, кто намеревался встать против Елены и Овчины-Телепнева, шло все нормально. Князь Иван Бельский известил Андрея Старицкого, что не два, а даже три полка сможет он привести к Москве в нужное время и что ему остается только заручиться поддержкой Верхнеокских князей и, в первую голову, - князя Ивана Воротынского. Через несколько дней он намерен отправиться в поездку по Верхнеокским княжествам, якобы для проверки того, как в них организована охрана державных границ.
Андрей Старицкий поспешил поделиться столь важной новостью с Михаилом Глинским, а тот порадовал его не менее приятной вестью:
- Я обменялся письмами с ближним боярином князем Михаилом Воронцовым, послав к нему в Великий Новгород верного слугу. Князь заверил: Великий Новгород нас поддержит, пришлет в Москву пару полков.
- Это великолепно!
- Я тоже так считаю. И еще я считаю, не стоит князю Ивану Бельскому ездить в Верхнеокские княжества. Затяжка времени не в нашу пользу. Нам лучше поторапливаться. В пару недель нужно управиться. И войска подвести, и свернуть голову Овчине-Телепневу.
- Ты, князь, прав. Но теперь гонец просто не успеет перехватить главного воеводу, если только послать к Ивану Воротынскому? Пусть от него возвращается и сразу ведет полки на Москву.
- Согласен. Как его поворотишь, я тут же к Воронцову шлю гонца.
Тайный дьяк тем временем, соединив воедино доносы своих соглядатаев о выезде князя Ивана Бельского из Серпухова в Воротынск и о посылке туда же гонца князем Андреем, поспешил к правительнице Елене с докладом:
- Похоже, зашевелились.
- А как мой дядя?
- Он никуда никого не посылал, к нему никто не приезжал.
- Не верю, чтобы дядя мой остался в стороне.
- Но доказательств нет. Раза два князь Андрей Старицкий побывал у Михаила Львовича, но о чем они вели речь, мне узнать не удалось.
- Плохо.
- Вестимо, хорошего мало. Только скажу тебе, царица, князь Михаил Глинский ой как хитер и зело осторожен.
- А ты перехитри его. Одолей. Озолочу.
- Да уж я придумал кое-что. Одолею.
Отпустив тайного дьяка, Елена велела позвать князя Овчину-Телепнева:
- Поспешит пусть. Дело важное.
Посланный за князем слуга встретил его, когда он поднимался на Красное крыльцо.
- Царица ждет. Важное, сказывает, дело.
- И я тороплюсь к ней с важным словом. Выслушав упрек скорее ревнивой женщины, чем царицы, князь оправдался:
- Извини, что не пробудил тебя поцелуем. Тревожные сведения я получил из Серпухова. Один из тысяцких доносит, будто князь Иван Бельский смущает против тебя рать, неволит идти на Москву. Спасать князя Юрия Ивановича. Я с гонцом того тысяцкого беседовал, оттого и припозднился.
- Все сходится. Иван Бельский подался в Верхнеокские земли под тем предлогом, что надо поглядеть, как оберегаются державные украины. Цель-то скорее всего иная: ополчить дружины княжеские против нас с тобой.
- Душой всего этого - твой дядя, Михаил Глинский, хотя вроде бы тихо сидит. Будто окуклился.
- Не скажи. Он несколько раз бывал у меня. Стыдит, увещевает порвать с тобой. Не может понять нашей любви.
- Один ли он? - хмыкнул Овчина-Телепнев, затем предложил вполне серьезно: - Свадьбу бы нам сыграть, враз молва умолкнет. Митрополит благословение даст. Я уверен в этом.
- Повременим с годок. Осудительно, не помянув Василия в год смерти, сочетаться мне браком. После чего, думаю, сладится наше дело, и не станет никаких препятствий для нашей любви.
- - Коль так считаешь - не настою на ином. Теперь же, моя царица, стоит подумать о судьбе князя Юрия Ивановича.
- Предлагаешь казнить?
- Да. Хотя казнь может сильно повредить нам. Однако и оставлять его живым можно ли? Живой он все одно что мед для мух липучих.
- Не возьму в толк, что ты предлагаешь?
- Развяжи руки, а я уж поломаю голову, чтобы почил Юрий Иванович в Возе без шума и кривотолков недругов.
- Не по-христиански такое, - со вздохом сказала Елена, затем махнула нежной своей ручкой, отягощенной перстнями, - впрочем, поступай как сочтешь лучшим и для нас спокойным.
Уже через пару дней государев двор встревожился: князь Юрий Иванович сильно занедужил. На смертном одре, почитай.
- От обиды, должно, за попранную честь перегорел душой.
- Оно, может, и так, но скорее всего не обошлось без зелья смертоносного.
- Вестимо, Овчина на все способен.
А еще через пару дней царица Елена со слезами на глазах сообщила скорбным голосом боярам, которых срочно позвали на собрание Верховной думы:
- Князь Юрий Иванович Дмитровский, брат покойного государя, скончался от сильной горячки. Лекари не смогли спасти его. Мы с князем Иваном Овчина-Оболенский-Телепнев и митрополитом постановили похоронить его в Троицкой лавре.
Что обухом по голове весть эта для Андрея Старицкого. Сразу же после собрания Думы он устремился к Михаилу Глинскому.
- Нам следует поспешить!
- Да. Нынче же я посылаю тайного гонца к Михаилу Воронцову.
- Я тоже нынче потороплю Ивана Бельского. Какой определим срок?
- В воскресенье свершим богоугодное дело.
- Но мой долг сопровождать тело брата в лавру, я не могу им пренебречь.
- Это даже лучше. Управимся без тебя. Воротишься, снова присягнем Ивану Васильевичу, малолетнему нашему государю.
- Не ловко как-то. Заварил кашу, а сам - в сторонку?
- Иначе не получится. Все тебя поймут. Не осудят.
- Ну, что же, коль Богу так угодно. Лишь бы все обошлось.
Не обошлось. Заговорщиков опередили. В то самое время, когда поезд с телом князя Юрия Дмитровского готовился к выезду из Кремля, через Фроловские ворота по дороге на Серпухов и по дороге на Боровск ускакали отряды детей боярских царева полка, приставами к которым были подьячие Казенного двора. Приказ им был дан строгий: привезти в Москву, не оковывая, князей Ивана Бельского и Ивана Воротынского с его сыновьями Михаилом и Владимиром. На Казенном дворе их оковать и упрятать в подземелье.
Побоялись Елена с Овчиной-Телепневым объявить в Серпухове и Воротынске князьям, что пойманы они: дружины княжеские могут отбить взятых под стражу князей, а полки Окской рати поддержать крамольников - великая тогда начнется смута. Если же с хитростью действовать, все пройдет как по маслу.
И еще один ловкий шаг предприняла правительница Елена по совету Овчины:
- Тело покойного Ивана в лавру везти медленно, отпевая во всех церквах, какие есть на пути. Даже сворачивать в близлежащие монастыри. За это время мы управимся, получив же пыточные опросы, предъявим обвинение и князю Андрею. Окуем, как только он вернется.
Заподозрил Андрей Старицкий что-то недоброе в очень медленной езде и долгих отпеваниях покойного, устраиваемых едва ли не во всех, даже самых маленьких церквушках, но что он мог предпринять? Не приструнишь же, осуждая обряды скорбящей церкви. Не мог и требовать более скорого движения. Оставалось лишь успокаивать себя: «Не долго изгаляться Елене с Овчиной. Не долго!»
С нетерпением ждал князь радостной вести из кремля, пока только удивляясь, отчего ее так долго нет. Исподволь начало подбираться сомнение, от которого он всячески отмахивался. Да и впрямь, что могло помешать исполнению так хорошо продуманного плана? Никаких помех Андрею не виделось.
Вот наконец прибыл долгожданный вестник. Но почему таится? Почему в одежде паломника? В полночь ввел его в опочивальню к князю самый верный слуга Андрея Ивановича - постельничий. И - словно кулачищем по темечку, ударило известие:
- Окован князь Михаил Глинский. Перехвачен гонец от него к князю Воронцову. Князь Симеон Бельский и окольничий Иван Лятский бежали к Сигизмунду. В Москву везут под стражей князя Ивана Бельского и князя Ивана Воротынского с сыновьями. Княгиня Ефросиния извещает тебя, князь: сына Владимира она тайно отправила в Старицу, сама пока остается в Кремле, а тебе велит из Сергиевой лавры, не мешкая после похорон брата, скакать в Старицу. Получив от тебя весть, что ты в своем уделе, и она туда приедет. Все. Я должен поспешить с уходом. Мне еще пеше шагать до лавры и только оттуда - обратно. Когда ты, князь, ускачешь в Старицу.
Поклонившись земным поклоном, вышел, не испросив даже на то согласия князя. Твердый, видимо, наказ получил гонец от княгини Ефросиний.
