Нет, Болеслав Мечиславич, кажется, и не собирался уходить из Русской земли. Сидел в Киеве хозяином. Даже казначея Анастаса подмял под себя, тот только и смотрел ему в рот, хотя знал же, каналья, что великий-то князь в Киеве — Святополк. Привык еще с Херсонеса перед сильными клониться хитрый грек, привык. И здесь сообразил, в чьих руках сила настоящая. И переметнулся, к чему смолоду был склонен весьма.

Едва осмотревшись в Киеве, Болеслав решил сообщить двум наиболее сильным государям, что и он тоже не лыком шит, завоевав земли от Вислы до Днепра. Этим ему хотелось продемонстрировать силу и убедить императоров на будущее в своих обоснованных притязаниях на королевскую корону. Ведь не век же ему в князьях ходить, надо же когда-то и королем стать. А Зика? А что ему Зика? Окочурилась старая ведьма, и теперь ее предсказания не стоят выеденного яйца.

Вызвав к себе аббата Тупи, пришедшего с ним в Киев, Болеслав сказал:

— Поедешь к германскому императору Генриху Второму с моей грамотой, в ней я предлагаю ему закрепить нашу дружбу.

— Но ведь у тебя же есть уже договор, который мы с Гортом привезли тебе из Бауцен.

— Тот договор на три года, а я ему предлагаю дружбу навечно. И не из Гнезно уже, а из Киева.

— А если он откажется?

— Тогда напомни ему, что ныне у меня под рукой не только полки польские, но и русские, и с его стороны будет неразумно отвергать мое предложение. Кроме того, Генрих вот-вот столкнется с византийским императором Василием Болгаробойцем в Италии, а я бы хотел примирить двух монархов. Намекни ему, что я смогу это сделать.

— Значит, ты и в Византию пошлешь кого-то?

— Да. С таким же самым предложением пошлю одного грека. Есть тут у меня на примете.

На примете у Болеслава был Анастас, и едва уехал Тупи, как был призван этот давно обрусевший грек.

— Поедешь высоким послом в Константинополь, — начал Болеслав и увидел, как побледнел Анастас, в глазах его испуг явился. — Что с тобой?

— Князь, умоляю тебя, не посылай меня в Византию.

— Почему? Это ж твоя родина.

— Нет, нет, — мотал головой грек. — Я не могу туда ехать.

— Но почему?

— Еще в молодости я помог великому князю Владимиру Святославичу захватить Херсонес, и об этом наверняка знают в империи. Мне там грозит виселица.

— A-а. Значит, ты переметчик, — сказал бесцеремонно Болеслав, привыкший называть вещи своими именами. — Предатель?

Щеки Анастаса вдруг покраснели, как от пощечин.

— Нет, нет, — замямлил он. — Я всего лишь хотел помочь князю Владимиру.

— Ну что ж, причина уважительная, — усмехнулся Болеслав. — В петлю ты всегда успеешь. А ныне ступай и составь мне опись всего имущества Ярослава, которое он забыл здесь. И не только имущества, но и слуг, и рабов его, и коней. Теперь это моя законная добыча.

— А казну тоже вписать?

— А как же. Все куны, которые в ней есть и собраны им, — мои.

В Византию с грамотой Болеслава к императору Василию II поехал другой грек, которого помог найти князю митрополит Иоанн. Анастас занялся имуществом Ярослава.

Из степи прискакал к Святополку посланец князя Бориса Моисей Угрин.

— Князь Борис шлет тебе поздравления с возвращением на киевский постол, князь, — сказал Угрин. — И спрашивает, остается ли за ним город Владимир?

— Отчего он сам не приехал? Тут же близко.

— Эх, князь, — засмеялся посланец. — Он перед киевлянами себя виноватым считает. Думаю, ему долго сюда нельзя будет являться.

— Почему?

— Ну, как же? Когда он свою жену выручал, печенеги город подожгли.

— Ну а он-то при чем?

— Как при чем? Он же ими командовал, он и считает себя виноватым, зажигальщиком.

— Да, — вздохнул Святополк, — пожалуй, и я не менее виноват перед киевлянами. Я напишу ему грамоту, а ты подожди пока. Сходи в трапезную.

— Мне бы коня подкормить.

— Ступай на конюшню, найди Звана. Это наш конюх, скажи ему, что я велел. Пусть даст овса.

Святополк достал чернила, писало и лист пергамента. Развернул на столе и начал писать:

«Дорогой брат, ты поздравил меня с возвращением. Спасибо. Но, увы, ныне нет у меня радости от этого рожества. Со мной, подобно саранче, явились мои союзники-поляки и стали на постой в Киеве и всех ближних городах и ведут себя как та же саранча. Жена моя в плену у Ярослава, и он ее не отдает ни на каких условиях. Вот из всего этого представь мое состояние. Ярослав, судя по всему, копит силы для похода на Киев, и боюсь, в грядущее лето пожалует сюда. К тому времени поляки окончательно настроят киевлян против меня. С кем я выступлю навстречу Ярославу? Бог весть.

Милый Борис, город Владимир, конечно, остается за тобой, но идти туда пока не спеши. Уйдут поляки, тогда и пойдешь утверждаться. А за пожар киевский не переживай так уж, не ты ж в том виноват. И потом, помимо беды огонь и благо принес. На месте сгоревшего храма Петра и Павла строится храм каменный, очень красивый и величественный. Уж и хоромы некоторые киевляне строят из камня, чтобы огню поживы не было. Так что не переживай, милый брат, я пострашнее огня беду в Киев привел. И мне не легче твоего. Рано или поздно уйдут они, а нет, так выпроводим. Вот с Ярославом будет труднее, в Киеве у него много сторонников. Пока затаились, но как почуют, что он на походе, все проявятся. Ныне на стольце киевском горячо и колко сидеть, брат. Не завидуй, сострадай, ежели можешь. Обнимаю тебя вместе с прекрасной женой твоей, и вот вам-то я завидую. Вы имеете самое дорогое в жизни — любовь, а все остальное — стольцы, города, куны — прах. Когда приспеет час, я позову тебя, и надеюсь, ты встанешь рядом. Любящий тебя Святополк».

Святополк перечитал написанное, стал сворачивать пергамент как можно туже. Явившемуся Моисею сказал, передавая грамоту:

— Она только для Бориса, а посему зашей ее в платье, чтоб ежели кто тебя задержит и станет обыскивать, не обнаружил ее.

— Хорошо, князь. Будь уверен, у меня никто ее не обнаружит.

— Стерегись поляков, эти могут и коня отобрать.

— Князь Борис спрашивал про сестер, он беспокоится за Предславу.

Святополк глубоко вздохнул и, прикрыв ладонью глаза, молвил каким-то отчужденным голосом:

— Сестры живы, здоровы. Предславу Болеслав взял в наложницы, я не мог этому помешать. Не мог. Да и узнал слишком поздно.

Первым воротился к Болеславу посланец из Германии от императора Генриха II.

— Ну, где грамота? — спросил аббата Тупи князь.

— Грамоты нет.

— Как нет? Я же ему написал. Ты передал ее?

— Передал.

— А он?

— Он прочел и сказал, что-де помнит о нашем договоре и нарушать его не думает.

— Но ты говорил ему, что у меня теперь есть и русские полки?

— Говорил.

— А он?

— А он: я, мол, рад за друга моего князя Болеслава.

— А что насчет Византии? Ты говорил ему о моем предложении примирить его с Василием Болгаробойцем?

— Говорил.

— Что он ответил?

— Прости, князь, но Генрих на эти мои слова рассмеялся.

— Как? Ты, наверно, плохо сказал. Несерьезно.

— Да куда уж серьезнее.

— Но что-то же он сказал? А?

— Он сказал, мы, мол, с императором сами разберемся, и велел тебя поблагодарить за участие.

Кряхтел Болеслав, слушая Тупи, не того он ждал из Германии. Не того. Впрочем, чего же ждать было? Генрих задрожит и скажет: я, мол, испугался? Конечно, он не подаст вида какому-то аббату. Важно, что императору был показан кулак польско-русский, грамота-то пришла из Киева. Так утешался Болеслав хоть этим.

И посол из Византии вернулся ни с чем. Более того, его не допустили до императора, хотя грамоту и приняли и, конечно, отдали ее Василию. Ответ его тоже был устный и короткий:

— Поздно. Моя армия уже в Италии.

Что ж? Пришлось Болеславу довольствоваться и этим. Главное, два императора узнали о его силе и возможностях, в будущем при коронации это учтется: он, Болеслав Храбрый, не из слабаков, если даже смог в столицу Руси прийти не гостем, а полным хозяином. Пусть знают и помнят.