Как и говорил адмирал Монго, к Херсонесу приплыли через два дня — вечером второго. Помог и ветер, и гребцы, которым не очень-то давали отдыхать.

Дружины сошли на берег, шатры разбивать не стали, поставили только княжеский, но и тот оставался пустым, князь Мстислав лег у самого моря, подстелив под бок касожскую бурку.

Чуть свет князь поднялся и отправился осматривать крепостные стены, захватив с собой Сфенга и Яна.

— Для начала сделаем, как и отец мой, — сказал Мстислав, — переймем им воду.

И послал к водотоку своих людей с кирками и лопатами.

— Они уже научены, — отвечал Монго, — вода у них есть, запаслись.

— Ничего, ничего, пусть думают, что мы приступаем к осаде. К долгой осаде. А мы сегодня ночью… Впрочем, я должен осмотреть всю крепость. Потом принеси мне чертеж города, адмирал.

— Хорошо, — отвечал Монго. — Чертеж есть.

Мстислав добросовестно обошел город, в него кое-где стреляли со стен из луков, кричали что-то оскорбительное. Он приветливо махал горожанам рукой, бормоча под нос:

— До встречи, голуби, до скорой встречи.

Воротившись уже после обеда с осмотра крепости, Мстислав перекусил изжаренным ему на копье куском мяса и позвал в шатер к себе Монта с Яном.

Мстислав приказал своим гридням отодвинуть всех от шатра не менее чем на сто шагов, чтобы ни до чьих ушей не дошло, что будет говориться в княжеском шатре…

Мстиславовы гридни быстро исполнили его приказ, и вскоре вокруг шатра было пусто и тихо.

— Адмирал, у тебя чертеж Херсонеса. Давай его, — сказал князь.

Монго развернул пергамент, расправил сгибы.

— Т-так. — Мстислав стал рассматривать чертеж. — Это что? — ткнул пальцем в кружок с крестиком.

— Это базилика.

— Понятно. Да их тут, вижу, много, базилик-то.

— И народу немало в городе.

— А в какой моего отца крестили?

— Вот в этой, — ткнул пальцем Монго.

— А купель та цела?

— А куда ей деться.

— Ну что ж, даст Бог, завтра умоюсь в этой купели.

Монго хмыкнул, качнул головой с укоризной. Князь сделал вид, что не заметил укора.

— Вот в эти ворота мы и войдем. — Мстислав указал на ворота, самые близкие к базилике, в которой был крещен когда-то князь Владимир Святославич.

— Войдем? — с усмешкой переспросил Монго. — Кто ж их нам откроет?

— Сами, — отвечал твердо Мстислав. — Я их отворю.

Взглянув на воеводу и адмирала, князь понизил голос и продолжал:

— Только прошу беспрекословно исполнять мои приказы. Беспрекословно, — подчеркнул Мстислав и взглянул строго на адмирала.

У Монго от этого взгляда истаяла насмешливая улыбка, таившаяся в уголках губ.

— Сколько ты сможешь, адмирал, выставить перед этими воротами катапульт? Три, четыре, пять?

— Да хоть десять.

— Лады. Сейчас же ставь их на эту линию. У каждой катапульты должно быть не менее двух этих ваших бартабов. Теперь ты, Сфенг, сей же час отряди людишек вязать узлы на веревках. Каждая веревка должна иметь не менее сотни локтей длины, а на конце иметь котву. Сверните веревку в бухту, положите в таком виде у каждой катапульты, а котву оставьте наверху.

— Но где я возьму веревки, котвы?

— Монго, у тебя на галерах должно быть много этого добра.

— Есть. Но…

— Что «но»? Вели снять такелажные, коли будут коротки, мы их свяжем. Котвы тоже небось найдутся?

— Котвы есть, — отвечал Монго.

— Теперь внимательно слушайте, как будем действовать. Все это должно быть готово к ночи. Как только станет темно, твои катапульты, Монго, должны закинуть в город горящие бартабы. Произведут два выстрела огнем, а ежели три, еще лучше. Но чтоб все разом. Понял?

— Понял, князь.

— Вспыхнувший за стенами пожар отвлечет людишек на его тушение. Следующий выстрел, адмирал, твои катапульты делают котвами, чтобы они зацепились крючьями за стены и за что там придется. Сразу после выстрелов котвами, слышь, Сфенг, вступают лучники. Отбери самых метких. Собери для них все колчаны, все стрелы, чтобы на стене никто не смел головы поднять.

— Но будет же темно. Ночь, — заметил Сфенг.

— Верно. Но ты забыл, что в городе от бартабов будут пожары, они осветят верх стены и бойницы. Стреляйте по бойницам. Стреляйте, повторяю, густо. Не ждите, когда в бойнице кто-то высунется. Тут уж я со своими воинами кинусь к стене, и по веревкам мы вскарабкаемся на стену. Потом пробиваемся к воротам и открываем их. Ты, Сфенг, должен точно засечь, когда мы очутимся на стене, и мигом прекратить стрельбу, чтоб не перебить своих. Понял? Наставь лучников строго: бить только по бойницам и после сигнала трубы уж больше не стрелять. Трубача держи под рукой. Я открываю ворота, а там в дело вступают меченосцы во главе с Яном. Ян, убивать только сопротивляющихся, кто сдается в плен, того не трогать, это уже наша добыча.

— Но ведь будет ночь, как различишь, где свои, а где чужие? — спросил Ян.

— Начнется стрельба, тут же все приготовившиеся к нападению повяжут головы убрусами, так будет в бою отличен свой. И чтоб нам не путаться, твои, Монго, не вмешиваются.

— Хорошо, — сказал адмирал столь поспешно, что было ясно, ему это по душе — не участвовать в бою.

Казалось, все предусмотрели на совете, все распределили, кому где быть, что и когда делать. Забыли только об одном участнике — о Херсонесе, а точнее, о его защитниках.

Едва приступили к выгрузке с галеры катапульт, как из города прилетели одна за другой горящие бартабы. Одна из них рассыпалась на берегу и обожгла лишь нескольких воинов, но вторая угодила прямо на верхнюю палубу адмиральской галеры и подожгла ее.

В одно мгновение галера превратилась в огромный костер. Матросы прыгали в море. Но гребцы, прикованные к скамьям, так там и остались. Поднялся почти звериный крик и вой заживо горевших людей. Но вскоре и он оборвался. Из воды вылезли на берег спасшиеся матросы. К пылающей галере и близко нельзя было подойти, таким от нее несло жаром.

К Монго подошел капитан галеры с обгорелой бородой, обожженным носом, молвил хрипло:

— И кто ж я теперь?

— Болван, — сказал Монго, — оставался бы с гребцами. Твиндек успел открыть?

— Какое там. Я был на корме, откуда спускали катапульты. Палуба сразу вся огнем взялась.

— Значит, и там все сгорели?

— Выходит, так.

— Ну вот, — повернулся Монго к Мстиславу. — Более ста гребцов как корова языком слизнула. Вот и в сражении так же. Как галера начинает тонуть, о гребцах ни одна собака не вспомнит. Ну ладно, которые на веслах, они прикованы, с ними некогда возиться, но те, что в твиндеке взаперти сидят, их же можно выпустить. Так и про них забывают.

— Что уж о гребцах сокрушаться, — вздохнул красномордый. — Судно жалко, только что построенное, одно лето и ходило.

Однако потеря галеры явилась для осаждающих хорошим уроком. Теперь для выгрузки другие галеры подходили к берегу за мысом, где их почти не было видно из города и где они были недосягаемы для крепостных катапульт.

Пришлось отменить и дневную передвижку метательных машин, потому как из крепости начинали сразу усиленно обстреливать машину камнями и бартабами. И сжигали машину или разбивали.

Сожгли и шатер княжеский, что почему-то развеселило Мстислава. Глядя на смеющегося князя, Сфенг удивленно спросил:

— Ты чего, Мстислав Владимирович?

— Нет, ты представь себе, воевода, если б бартаба прилетела туда, когда мы там совещались. А? Ха-ха-ха. Хорош бы шашлык из нас получился.

— Но что ж тут смешного?

— Не знаю, Сфенг, не знаю… Но как представлю нас поджаренными, не могу удержаться от смеха.

Днем пришлось ограничиться лишь перестрелкой из луков да обоюдной перебранкой.

— Оно, может, и к лучшему, — сказал Монго, разрывая зубами кусок плохо прожаренного мяса.

— Что к лучшему? Что галеру сожгли? — спросил Сфенг, обгладывая кость.

— Нет. Что нам они не дали днем вести подготовку к нападению. Если б мы стали все делать у них на глазах, они бы мигом смекнули, для чего это. А теперь будем устанавливать машины в темноте, начнем дело ночью, когда на стенах останутся лишь сторожа.

— Но днем надо всем определить их место и действия ночью, чтоб не было потом суеты и путаницы, — заметая Мстислав, высасывая мозг из вареной кости.

Так и порешили. И сразу после обеда разошлись каждый готовить свою часть грядущего штурма. Монго — распределять воинов и матросов к каждой катапульте и объяснять, куда нести, где устанавливать, чем заряжать и по какому сигналу стрелять.

Сфенг — проследить за вязкой узлов на веревках и креплением котв на их концы, а кроме того, определить лучших лучников и собрать для них как можно больше стрел, назначить каждому его место, чтоб ночью не было толкотни и, Боже сохрани, разговоров.

Мстислав стал отбирать охотников идти на стену, объяснять им, что они должны делать. В его дружине, кроме русских, пришедших с ним ранее из Киева, были хазары, угры, касоги, в большинстве своем когда-то плененные, но ставшие не рабами, а дружинниками князя, получавшие от него содержание. Мстислав ценил воинов по мастерству, помня всех поименно и хорошо зная, кто на что способен.

Для взятия высокой стены конечно же лучше всего подойдут касоги, привыкшие с детства лазать по горам и скалам, гибкие, как кошки, смелые, как львы. И, что не менее важно, носившие черные кафтаны, что в ночное время делало их почти невидимыми.

— Ну что, братцы, — сказал Мстислав, собрав их возле себя. — Наше дело простое — забраться на стену и открыть ворота нашей дружине. Поэтому все лишнее снять — кольчужки, бахтерцы и даже мечи. У каждого только кинжал, им и действовать. Я тоже пойду с вами.

— Зачем, князь, тебе рисковать? — возразил Георг. — Мы все сделаем, как велишь.

— Дорогой Георг, — усмехнулся Мстислав, — я хочу сам видеть, как вы будете действовать. И потом, когда ты видел меня за вашими спинами?

В последних словах князя касогу послышался упрек.

— Прости, Мстислав Владимирович, я не хотел обидеть тебя.

— Сразу договоримся, братцы, так. Ни единого звука, если даже кого-то сбросят со стены. Падай, как камень, молча. Кому суждено погибнуть, пусть знает, семья его получит все его содержание вперед на два года, а отсюда не менее десяти рабов. Сегодня ночью мы должны взять Херсонес на щит, да поможет нам Пресвятая Богородица.

Воинов, которым определено было первым ворваться в город, возглавить должен был Ян Усмошвец.

— Ну, не мне тебя учить, Ян, — сказал Мстислав, с удовольствием охлопывая богатырские плечи Усмошвеца — Безоружных не трогайте. Ладно?

— Это само собой, — отвечал Ян, — мы, чай, не волки.

С наступлением темноты все пришло в движение, а чтобы отвлечь внимание сторожей на стене, было пущено в город несколько горящих бартаб, которые, разбившись, вызвали несколько очагов пожаров. Причем пущены бартабы были совсем с другой стороны города, чтобы создать у осажденных ложное представление о направлении готовящегося удара.

Ворота, через которые предполагали ворваться в город, у осажденных не были главными, и, естественно, им херсонесцы не уделяли внимания.

Они были, выбраны Мстиславом случайно, по причине близости их к базилике, в которой когда-то крестили его отца, великого князя Владимира Святославича.

К полуночи установили наконец напротив ворот десять катапульт, все, что удалось наскрести с уцелевших галер и что осталось после дневных обстрелов. Монго, разбив своих воинов на десятки, приказал им ходить вокруг города, не шумя умышленно, но и особо не таясь, полагая этим отвлечь внимание осажденных.

Главная часть метательной машины представляла собой что-то вроде гигантской деревянной ложки или курительной трубки. При обычном, «не боевом», положении эта «ложка» стояла вертикально, упираясь в верхнее поперечное бревно катапульты. Для производства выстрела «ложку» два-три воина отводили назад и вниз, при этом нижняя часть рычага скручивала внизу жилы, когда «ложка» ложилась горизонтально, внизу ее удерживал в таком положений спусковой рычаг. И тогда в «хлебалку» ложки укладывали камень или даже несколько камней. Для производства выстрела воин дергал спусковой рычаг на себя, и ложка под действием раскручивавшихся жил устремлялась вверх до поперечины, ударившись о которую резко бросала вперед камень или то, что было положено в «хлебалку».

Между катапультами встали отобранные Мстиславом касоги, имевшие на поясах своих лишь кинжалы, Меж ними в таком же черном кафтане был и сам князь, ничем не отличаясь от своих воинов.

Сразу за катапультами выстроились лучники, каждый имел на себе по два-три колчана со стрелами. За лучниками стояли воины Яна Усмошвеца, вооруженные до зубов: каждый имел при себе по белому убрусу.

Трубач находился при Сфенге, ему было приказано трубить лишь по команде воеводы.

Воин, посланный к далекому костру, воротился с десятью тлеющими концами пеньковых веревок, разнес их по катапультам. И вот заскрипели взводимые катапульты, в каждую «ложку» были положены бартабы и зажжены от тлеющих концов. Бартабы вспыхивали, с шипением извергая огонь. И тут же, немедленно, производился выстрел. Еще первые горящие бартабы летели в город, а уж катапульты взводились вновь и вновь стреляли горящими бартабами. За городской стеной вздымалось пламя, а катапульты взводились уже в третий раз, но в расположенные «ложки» их вкладывались железные зубастые котвы. Со свистом устремились котвы на стену, и, как кольца змей, развертывались бухты веревок. В крепостные бойницы со свистом влетали стрелы лучников, поражая смельчаков; рискнувших выглянуть из них, заставляя остальных распластываться на полу заборол.

Мстислав первым кинулся к стене, за ним неслышно, почти по-кошачьи, последовали касоги. У некоторых из них были свои тонкие волосяные веревки с крючьми, которые они рассчитывали забросить на стену, если у греков что-то не получится.

Сфенг, напрягая зрение, следил за Мстиславом, за спиной которого болтался светлый башлык, надетый для быстрого распознавания. Вот это пятнышко башлыка поползло стремительно вверх по стене, вот оно почти у бойницы, резко выделившейся на фоне пылавшего в городе огня. Сфенг бьет трубача по плечу, и тот дает короткий сигнал: «Ту!» И все.

Сразу прекращается свист стрел и басовитый звон спускаемых луков. Лучники отходят за катапульты, освобождая проходы между ними приготовившимся к броску воинам Яна.

Никто не видит, что происходит на стене, но все догадываются, что касоги уже там, они пробиваются к воротам и что вот-вот…

Ворота громко заскрипели, завизжали, как поросята, не смазанными давно петлями. Дружинники Яна устремились вперед, на головах белели убрусы.

Бой в горящем городе шел всю ночь, до самого рассвета. А когда рассвело, то он сжался к центру, к магистрату. Там в высоком каменном здании забаррикадировались последние защитники города во главе со своим архонтом.

К магистрату притащили две катапульты, зарядили их бартабами. Сам Монго, подойдя к каменным ступеням, ведущим в здание магистрата, громко произнес:

— Георгий Дзулос! Я предлагаю всем, кто находится с тобой в магистрате, сложить оружие и сдаться. В противном случае вы все будете сожжены бартабами. Выбирайте. При счете «двадцать» мы стреляем в вас бартабами.

Адмирал обернулся к матросу, стоявшему рядом, приказал:

— Считай, Михаил, да чтоб слышали они.

И тот начал громко, размеренно, без спешки:

— P-раз… Два… Три… Четыре… Пять…

Когда он досчитал до десяти, из магистрата закричали:

— Условия! На каких условиях?

Матрос перестал считать, Монго отвечал:

— Всем жизнь. Дзулосу — суд императора.

Все понимали, что «суд императора» означал смерть, чаще мучительную.

— Продолжай счет, — кивнул адмирал матросу.

— Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать…

При счете «девятнадцать» из магистрата вышел высокий, статный мужчина в блестящих посеребренных латах и оттуда, сверху, швырнул меч к ногам победителей.

Монго побледнел, Мстислав шагнул, поднял меч, сказал с укоризной:

— Так с другом не прощаются.

Монго, конечно, узнал архонта, однако спросил громко:

— Георгий Дзулос, это ты?

— Да, я, — отвечал тот.

— Ты арестован.

Следом за архонтом стали выходить воины, бросая оружие на камни крыльца. Мстислав с восхищением смотрел на них, все были рослые, крепкие, на лицах — ни тени страха.

Мстислав подошел к адмиралу, сказал твердо:

— Монго, их я забираю себе.

— Всех?

— Всех. И даже раненых.

— Ну что ж, бери в счет полона. Рабы будут крепкие.

— Воины, Монго, воины, самые дорогие для меня люди, — отвечал почти весело Мстислав, отирая рукавом подсохшую на лбу кровь, смешавшуюся с копотью.

До подвига Мстиславова, который прославил его имя на века, оставалось шесть лет. Именно столько было отпущено еще жить касожскому князю Редеде, рискнувшему схватиться в единоборстве с тмутараканским князем Мстиславом Владимировичем, достойным наследником деда своего Святослава.