Василевский конфуз
Стугна от Киева недалеко, за день доскакать можно. Великий князь приехал в Василёв, стоявший на Стугне, проверить, как идут работы по укреплению стен. Захватил с собой воеводу Блуда хорошо знавшего эти места.
Приехали они вечером, а чуть свет отправились осматривать стены.
Стены строились из сосновых бревен, которые затесывались с одного конца остро — «копьем», а тупым зарывались в землю. Бревно к бревну подгонялось плотно — и так из сотен, тысяч бревен образовывалась городьба с острым зубчатым верхом, опоясывавшая весь город.
По углам и при воротах строились рубленые вежи, на которых обычно сидели сторожа, обязанные следить и сообщать городскому старшине или воеводе о появлении чего-либо подозрительного, чтобы воевода успел сам подраться на вежу и определить, представляет ли замеченное опасность для города. А там решал уже, объявить ли тревогу, запереть ли ворота или высылать сотника с людьми для проверки, а то и кого-то полонить, коль скоро явятся чужаки.
Князь с воеводой и местным старшиной по лесенке забрались на одну из веж, откуда далеко видна была степь. Пахло свежей сосновой стружкой, смолой.
Владимир осмотрел просторную клеть, огладил рукой грубо тесанные стены, сказал старшине:
— Надо, чтобы тут лежали наготове стрелы, копья и каменья, чтобы было чем отбивать наскок, если случится.
— Все сделаем, князь. Дай отстроиться.
— Не я время даю, печенеги. Три года уж не набегают. Это значит, жди вот-вот. Жито собрано, самое время для набега. Что-то сумно у меня на душе. Не то мир они держат, не то силы копят.
— Эвон кто-то бежит, — сказал Блуд, глянув через проем в степь.
Старшина приложил ладонь козырьком, прищурился, вглядываясь, наконец молвил встревоженно:
— Никак, сторож с заставы скачет. Не к добру.
Они спустились вниз, к воротам. Вскоре в них влетел верховой на взмыленном коне. Увидел начальство.
— Князь, печенеги!
— Сколько?
— Много.
— Дурак. Возьми свежего коня, даже двух, скачи ходко в Киев. Пусть воеводы Жидьберн и Волчий Хвост ведут сюда дружины. Старшина, коней ему самых резвых. Живо!
Старшина с дозорным побежали к конюшне. Владимир взглянул встревоженно на Блуда, сплюнул смачно:
— Сглазил. Помянешь поганого, получишь нежданного.
— Что делать? Ворота затворять?
— Ворота за мной затворишь, когда я выведу в поле дружину.
— Да ты что, Святославич? Какая тут дружина? С сотней хочешь против тысячи, а то и двух?
— Надо хоть задержать их до прихода киевлян.
— Киевляне лишь завтра явятся, а тебя уже сегодня сомнут.
— Ничего, Бог не выдаст — свинья не съест. Вели трубачу играть.
Трубач заиграл тревогу. Дружинники съезжались к воротам, кто-то бежал от конюшен, ведя коня в поводу. Все были встревожены, даже кони храпели, приплясывая, грызли удила. Видно, и они знали этот сигнал трубы и что за этим последует.
Отроки притащили князю доспехи и меч. Он облачился в бахтерец, надел остроконечный шлем с бармицами, застегнул под бородой ремешок, опоясался мечом. Затяжелевший от броней, поднялся с помощью отроков в седло, принял в левую руку щит. Выехал перед дружиной, остановил коня.
— Други мои боевые, на Русь пришли печенеги. Так случилось, что нам первым выпало преломить с ними копье, а там подоспеют дружины киевские. Не выдайте князя вашего, а уж я в долгу не останусь. За мной, други!
С тем поворотил князь своего коня и легкой хлынью направился к распахнутым воротам.
У самых ворот, откуда-то сбоку, явился вершнем Блуд, пристроился к князю рядом.
— Я ж тебе велел ворота за мной затворить, — сказал Владимир.
— Я воевода, а не привратник, Владимир Святославич. Ворота затворить могут и женщины.
— Ну, смотри.
Они выехали в степь. Блуд сказал, указывая в сторону:
— Надо либо к броду, либо к мосту. Они там пойдут.
— Зачем мост не разобрали?
— А кто знал, что они ныне явятся. Мост смердам для переезда нужен, вброд на груженой телеге не поедешь.
— Тогда скачем быстрее, может, успеем раскидать его. И они пустили коней в слань. Дружина не отставала.
Но как ни спешили, на подъезде поняли, что опоздали. Печенеги уже были видны.
— Давай им наперерез, — приказал князь и оглянулся на дружину: — Подтянись, мужи! Бьем с ходу!
Вряд ли кто слышал его команду в топоте сотен копыт, но по тому, как князь потянул из ножен меч, догадались: сейчас схлестнемся.
Увидев русскую дружину, печенеги отворачивать не стали, а напротив, определив ее малочисленность, двинулись на сближение.
Владимир, по давно заученному правилу, выбрал «своего» печенега, который мчался ему навстречу, и все внимание сосредоточил на нем. Но и печенег был, видимо, воин опытный, тоже наметил «своего» противника, а именно Владимира, и изготовил к удару свою кривую саблю. Печенег по блеску доспехов догадывался, что перед ним не простой воин, возможно даже князь, и срубить такого будет не просто, но зато почетно и выгодно.
Все эти мысли были не столь доли, как говорится, они пронеслись молнией в буйной голове воина, а в следующее мгновение она уже слетела с плеч.
Достал своим мечом князь и второго, и третьего, однако не уследил за саблей, опустившейся ему на голову справа, почти сзади. Ощутил только чудовищный удар, словно шлем рассыпался, в очах полыхнуло огнем, и все пропало.
Очнулся Владимир Святославич, словно вынырнул из темноты, и увидел перед глазами грязные неошкуренные бревна, которые ходили ходуном и скрипели под копытами коней, мчавшихся по ним. Увидел близко над собой испуганное лицо Блуда.
— Слава Богу, живой, — сказал воевода, но от грохота копыт слов князь не слышал, угадал их по движению губ.
— Где я? — спросил Владимир.
Воевода ответил, но князь не услышал, тогда Блуд склонился к его уху:
— Мы под мостом.
Повернув гудевшую голову, князь увидел около еще несколько своих дружинников, с тревогой слушавших грохот копыт, несшийся сверху. И догадался Владимир, что это все, что осталось от его отряда. А по мосту скакала, казалось, бесконечная орда. Топот, крики, храп и ржанье коней. Стоило кому-то из печенегов заглянуть под мост… Все понимали: это может случиться в любое мгновение, и тогда смерть — под кривыми саблями поганых или, того хуже, — позорный плен.
Но вот вражье войско прошло, топот копыт стих вдали, потом проскакал по мосту, видимо, отставший. И стало тихо.
— Где остальные? — спросил Владимир.
— Нас смяли, — отвечал Блуд. — Их же тьма. А нас?
Князь понял, что дружина перебита и Блуд не хочет говорить ему об этом прямо.
— А как я попал сюда?
— Когда тебя свалили в самом начале, мы с отроками соскочили с коней и уволокли тебя под мост. Остальные рубились. Сочтя, что тебя убили, рубились отчаянно. Ну и, видно, погибли, а некоторые, кажется, ускакали в крепость.
— Как же печенеги не додумались сюда заглянуть? Они же видели, как вы меня тащили.
— Видели, наверно, передовые. А их наши повырубили. То и спасло.
В это время с южной стороны опять послышался топот. И опять загудел, заскрипел над головами мост. Схлынул и этот немалый отряд печенегов.
— Кажись, вся степь поганая поднялась, — сказал князь.
— Самое время, смерды хлеб убрали, вот и повыскребут все. Ныне ж Преображение Господне, чай.
— Правда. А я и забыл, прости меня, Господи.
Владимир прикрыл глаза, зашептал истово более для себя, нежели для Него: «Господи, прости меня. Господи, спаси нас. Веруя в Тебя единого и спасения ради поставлю в Василёве храм Преображения в Твою честь, ибо Твое есть царствие небесное во имя Отца и Сына и Святого Духа и ныне, и присно, и вовеки веков. Аминь».
Несколько раз мысленно побожился князь, что соорудит храм Преображения Господня в честь своего спасения и отроков, его спасших. И сразу утвердился в мысли, что Бог их спасет.
До самой ночи просидели они под мостом в тревожном ожидании беды, лишь с наступлением темноты немного успокоились, хотя из степи то с одной, то с другой стороны слышались крики и топот копыт. Печенеги рыскали, ловя коней погибших воинов, снимая с убитых оружие, сапоги, брони — все, что представляло какую-либо ценность.
Пришлось и ночь просидеть, скорчившись, под мостом, и первую половину дня наступившего. Лишь после обеда услыхали они наконец родную речь, хотя и срамную, но для слуха приятную. Это киевляне гнали печенегов. Многих хватали руками, валили с коней. Знали, за пленных можно взять хороший выкуп, а если посчастливится обратать кого-то из ханских родичей, то можно и разбогатеть.
Князя Владимира привезли в Василёв уже ввечеру. И хотя у него все еще болела голова после печенежской сабли, он отслужил с иереями благодарственный молебен, где объявил, что завтра же закладывает в центре Василёва храм Преображения Господня по обету, данному им на краю гибели, которую Господь от него и отвел.
И правда, утром вместе с плотниками князь отобрал добрые сосновые бревна и лично сделал первый заруб угловой лапы, положив тем начало срубу. А потом замахали, затюкали топорами пять плотников, чтобы в неделю возвести стены и покрыть храм, за что князем была обещана тройная плата.
В Киев послали гонцов — звать всех бояр на пир в Василёв, который князь устраивал в честь своего чудесного спасения.
По такому случаю привезли из Киева триста корчаг с медами, искусных поваров, и даже гусляра не забыли, самого лучшего песнопевца — Хому Сивого доставили, который должен был воспеть сие славное событие. Приехал и лечец княжеский, приступивший сразу к лечению княжьей головушки, которая не переставала мучить Владимира.
— Гудит башка-то, гудит, — жаловался он лечцу. — Ты уж постарайся, дружок, к пиру изладь ее.
— Постараюсь, князь, — обещал лечец. — Поганый постарался, что ж мне остается. Шлему скажи спасибо, Владимир Святославич. Кабы не шлем, нечего было бы мне излаживать.
И лечец постарался, вылечил Князеву головушку. На пиру был здоров Владимир Святославич и, как всегда, весел и улыбчив, Хома Сивый это даже в песне не забыл помянуть:
Улыбнется наш князь, словно солнце взойдет.
И с ним вместе земля улыбается.
