Сладок мед — горек мед…
Волчок оказался не очень разговорчивым, и Святополку пришлось едва ли не щипцами тянуть из него, откуда он родом, кто отец с матерью, как в полон попал.
Видно, воспоминания пленному отроку были не очень приятны.
— Ну, а что ты любишь-то? — спросил княжич. — Чего б хотел?
— Меду, — поколебавшись, признался Волчок.
— Чего, чего?
— Меду, — повторил не столь уверенно мальчишка, видимо сочтя свое желание чрезмерным. — Я его никогда не ел.
— Не ел, а любишь, — удивился княжич.
— Мне раз дали ложку лизнуть, — вздохнул Волчок. — А чтоб есть… не приходилось.
И Святополку вдруг захотелось сделать для этого несчастного мальчишки что-то приятное, а главное — показать пленнику, что он, княжич, может многое.
— Варяжко, — полуобернувшись в седле, позвал Святополк.
Кормилец подскакал к нему: что нужно?
— Я хочу свежего меду.
— Вот приедем в крепость…
— Нет, я хочу прямо с борти.
Святополк понимал, что если он скажет, кто в действительности хочет меду, то кормилец в лучшем случае рассмеется (мало ли чего рабу не захочется!) и не подумает исполнять такое желание. Другое дело, если меду захотел сам наместник — хозяин земли дреговичей.
— Нам придется дать крюка.
— Давай дадим крюка, — согласился Святополк.
Веска, к которой они вскоре приехали по едва приметной дороге в лесу, имела всего три избы и низкую почерневшую баньку у небольшого озерца. Со всех сторон окружал веску высокий лес. На крохотных огородиках, прижатых к воде, белели кочаны капусты да широкие листья репы. У самых изб зеленели морковные грядки. Из крайней избы навстречу подъезжавшим вышел мужик в длинной домотканой рубахе и портах, тщательно обмотанных снизу веревками от лычинец.
Он, видимо, уже знал Варяжку, так как, едва поклонившись, принялся жаловаться:
— Ой, боярин, беда у нас.
— Ох, Костка, — поморщился Варяжко, слезая с коня. — Живешь при сладком, а все плачешься.
— Так ведь перетес у нас, боярин. Перетес.
— Перетес? — сразу посерьезнел Варяжко. — А кто сделал, узнали?
— А что узнавать? Он вместо моего свое знамя всклал.
— А чье ж то знамя?
— Хотки с Малой Жени.
— Он чей холоп?
— Вроде вольный.
— Вольный, говоришь, — недобро прищурился Варяжко и спросил Костку: — Борти лажены?
— Нет еще, но скоро начнем.
— Сегодня одну возьмешь. Княжич сотового меду пожелал. А своего брата пошли за Хоткой, чтоб к вечеру был с ним здесь.
— Хотка не послушает отрока.
— Послушает.
Варяжко, обернувшись, позвал к себе дружинника, а когда тот подъехал, приказал ему:
— Поедешь с евоным братом, добежите до Малой Жени. Привезешь сюда того, кого он укажет. Скажешь, князь зовет.
Брат Косткин явился на коне, и вместе с дружинником они поехали по берегу озера и вскоре скрылись в лесу.
По велению Варяжки дружинники расседлали коней, пустили пастись их у озера, а сами, натаскав из лесу сушняку, начали готовить пищу.
Княжич пожелал войти в избу. Костка, поклонившись низко Святополку, открыл дверь в клеть:
— Пожалуй в одрину, князь. Нет, не сюда, здесь истобка. Иди в правую дверь.
Святополк открыл дверь в одрину:
— Здесь очень темно.
— Я сейчас волоконца открою.
Костка прошмыгнул вперед, привычно нащупал в темноте доски, закрывавшие волоковые оконца, отодвинул их. В клети посветлело.
— Это мы от гнуса утресь закрыли.
Святополк вошел вместе с Волчком, и они уселись на лавку как раз под оконцем. У противоположной стены угадывалось ложе, застланное сухой травой и каким-то тряпьем Рядом с ложем лежали приспособления бортника — веревки, ведра деревянные, лукна, медорезки. Костка стал рыться в этой куче.
— Далеко борть? — спросил Святополк.
— Ни. Сразу за озером. Я скоренько.
— Мы тоже пойдем.
— Пчелы дюже зло жалят, — предупредил Костка.
Святополк не счел нужным отвечать на это, а, подтолкнув локтем Волчка, спросил:
— Не боишься?
— Ты же не боишься.
— У меня вон бахтерец под кафтаном, его и стрела не пробьет, не то что пчела. А у тебя сорочка холщовая.
— Пчела, князь, и скрозь брони достает, — отозвался из угла Костка.
— Ну да? — не поверил Святополк — А больно?
— Дюже жалит.
Заметив некоторое замешательство у отроков, Костка вполне удовлетворился этим, успокоил:
— Хорошо. Створю так, чтоб не кусались. Только пусть твой слуга несет вот этот лоток с углями. — Костка подал небольшой горшок Волчку. — Иди нагреби из кострища углей горящих.
Сам Костка взял деревянное ведро, положил в него медорезку, а сверху лезиво с небольшой дощечкой.
— Ну идем, — сказал он.
Когда они вышли с княжичем в сенцы, Святополк кивнул на вторую дверь:
— А там у тебя что?
— Там истобка, князь. — Костка распахнул туда дверь. — Глянь.
В полумраке клети встрепенулись испуганные лица женщины и девочки.
— Не бойтесь, это наш князь молодой, — успокоил их Костка, а Святополку сказал: — То моя женка с дщерью.
Добрую половину места в клети занимала глинобитная, почерневшая от дыма печь, и стены были черны, особенно к потолку.
— Тут мы зимой живем, — пояснил Костка. — Хоша дымно, зато тепло.
Кормилец, прицепив меч, направился в лес, еще и Тальца прихватил с полным вооружением. Он знал — с лесом шутить нельзя: в любой миг не только зверь, но и лихой человек может наскочить. А княжич что? Отрок безусый, хотя и причисляет себя к мужам. За его жизнь и безопасность Варяжка головой отвечает. Известное дело, береженого Бог бережет.
Борть и в самом деле оказалась недалеко. Едва обогнули озеро и углубились в лес, как Костка остановился у старого толстого дуба:
— Вот здесь.
На уровне головы Костки на корявой и серой коре дуба виден был затес — знамя его. Затес был сделан так давно, что тоже посерел, различим был только вблизи. Знамя Косткино представляло собой стрелу, устремленную вниз. Варяжко осмотрел знамя и спросил:
— А как Хотка перетесал его? Совсем убрал?
— Нет. Он мое знамя под свое приспособил. Стрелу еще и вверх пустил. Сделал обоюдой.
— Хитер муж, — покачал головой Варяжко. — Хитер.
— Хитер, да не очень умен, — сказал Костка. — Разве я не знаю своих бортей? Да я с закрытыми глазами все сорок найду. Пусть сгинут затеси, а я найду.
В воздухе послышалось жужжанье пчел, что указывало на близость борти. Когда все собрались под дубом, Костка предупредил:
— Коли станет к кому пчела приставать, не машите руками, не обижайте тварь. Тихо сидите, она и не тронет. Помните, она и на себя и на людей трудится. Кормилица.
Говоря это, Костка быстро насбирал травы, листьев прошлогодних, веточек сухих. Все это под дубом сложил, кинул туда из горшочка углей, встал на четвереньки, вздувал их, пока трава не занялась и не задымила. Закашлялся от дыма.
— Подкурим их чуток, они сговорчивее станут. А ну-ка, отрок, — позвал Костка Волчка, — следи, чтоб не огнило, чуть дымило.
Дымок потянулся вверх, завиваясь и истаивая в кронах деревьев. Костка привязал себе на пояс деревянное ведро с медорезкой, сдвинул его за спину, чтоб не мешало. Затем веревкой опоясал себя через поясницу, а другим концом обхватил дерево и накрепко завязал. Ловко упираясь ногами в дуб, Костка стал карабкаться вверх. Добравшись до верхней петли, остановился, прижался к стволу. Опять перекинул веревку выше, закрепил там и снова полез с ее помощью вверх. Делал он все это так споро и ловко, что казалось, никакого труда не затрачивал. Но Волчок-то знал, что значит взбираться по гладкому стволу, не раз пробовал.
Сажени через три появились сучки, и Костка полез быстрее. Добравшись до борти, он обвязал ствол веревкой, а в петле, на которой сидел, приспособил под себя дощечку. Сдвинул на живот ведро, достал медорезку. Натянул на голову ситак.
— Добавь дымку, — велел Волчку. — Сюда не доходит.
Княжич с пестуном и Тальцом отошли в сторону, сели под ближней березой. Оттуда наблюдали за Косткой, вокруг которого вились растревоженные пчелы. Несмотря на то что они облепили его, бортник работал спокойно, не суетясь. Засунув по плечо руку в дупло, он на ощупь вырезал там соты. Потом, переложив в левую руку медорезку, доставал соты и складывал их в ведро.
— Полно подкуривать, — закашлялся он наверху, — а то уморим пчел.
Волчок разбросал тлеющую траву, Притоптал огонь, подошел и присел рядом с княжичем. Варяжко покосился на него с неудовольствием, но промолчал, хотя очень хотелось осадить мальчишку, забывшего, кто такой он и кто такой Святослав Ярополчич.
Костка слез на землю в сопровождении тучи гудящих пчел с целым ведром сотов, наполненных янтарным медом.
— Скоренько пошли, — сказал он, — а то очухаются, заедят.
В веску Костка шагал в одиночестве, приотстав ото всех, чтобы пчелы, окружавшие его, не перекинулись на господ.
Святополк и Волчок опять вошли в одрину, за ними явился и Костка, поставил ведро с сотами на стол:
— На здоровье тебе, князь, — и, поклонившись три раза, вышел.
Потом появился Варяжко.
— Может, до меда варева поешь, Святополк, — спросил он. — Там отроки кашу сварили.
Княжич переглянулся с Волчком, и, хотя тот ничего не сказал, Святополк понял его желание.
— Нет. Мы с Волчком мед станем есть.
Пестун тоже понял, что значили эти переглядки, и огорчился, что княжич стал потатчиком холопа.
«До чего дожили», — подумал он, вздохнув.
— Ну, вкушай, — кивнул Святополк на ведро.
Волчок протянул руку, зацепил мед указательным пальцем и, закатив глаза от удовольствия, облизал его.
— Ты не лижи, как пес, — нахмурился Святополк. — Просил, так и ешь.
— А ты?
— Что я? Я не отстану. — Святополк протянул руку, взял кусок сотов.
Глядя на него, взял и Волчок кусок.
— А дружинникам же надо оставить, — не то спросил, не то посоветовал он.
— Мед просил я. Стало быть, он мой. А ты знаешь, для кого я просил. Ешь давай.
— Сколь хочу?
— Хоть все ведро.
Волчок, зажмурившись, вонзил острые зубы в пахучий липкий кусок. Святополк с любопытством наблюдал за пиршеством.
Волчок съел один кусок, полез в ведро и достал кусок вдвое более первого.
— А ты пошто не ешь? — спросил Святополка.
— Ем, — откусил княжич немного. — Ты сам налегай. Ты ведь просил-то, не я.
— Ведра, наверно, много будет, — вздохнул Волчок, принимаясь за очередной кусок.
— Ай не глянется?
— Что ты, что ты, князь. Дюже скусно.
Волчок, намеревавшийся съесть полведра, кое-как одолел третий кусок и отвалился к стене:
— Боле не могу.
— Ешь, ешь еще, — настаивал княжич.
— Спасибо, князь. Спасибо. Не могу.
— Тогда отдай дружинникам, — велел разочарованно княжич, думавший увидеть безмерное медолюбие.
Вскоре он и сам вышел на улицу, заслышав какие-то крики. Оказалось, воротились посланцы из Малой Жени и привезли Хотку. Муж этот был черноволос, среднего роста, одет поверх холщовой сорочки в однорядку, на ногах мягкие сапоги-поршни. Да и конь его ничуть не уступал коням княжьих отроков. По всему было видно, что живет Хотка неплохо. Поклонился Варяжке с достоинством и не столь низко, как привык тот видеть.
Дружинники вынесли из избы лавку и поставили ее у стены. Варяжко подозвал Святополка, предупредил негромко:
— Будь здесь. Суд княжий сотворим.
Садиться на приготовленную лавку Варяжко не спешил. Он знал, что люди должны князя ждать, а не наоборот. И лишь когда подошел Талец и сообщил, что-де все готово, народ собрался, Варяжко, несколько помедлив, тронул за плечо Святополка и негромко сказал:
— Слушай, что я сказывать буду. К тебе обращаться стану, соизволения прося, ты соглашайся. Можешь молча головой кивнуть. Оно и довольно. Судить-то твоим именем должно. Уразумел?
— Уразумел. Чего там.
Варяжко не спеша подошел к лавке, уважительно указал место княжичу, потом, перекрестившись, степенно сел сам.
В нескольких шагах перед лавкой стояли Костка с Хоткой. В отдалении, полукругом собрались дружинники и жители вески мужского пола.
— А ведомо ли тебе, муже, — обратился Варяжко к Хотке, — для чего зван ты сюда? И кем зван?
— Ведомо, боярин. Твои отроки сказывали.
— Так вот стоишь ты, муже, пред светлыя очи наместника земли Туровской Святополка Ярополчича. — Кормилец церемонно оборотился в сторону княжича.
Хотка поклонился Святополку в пояс.
— Именно ему поручено великим князем судить и рядить в земле дреговичей, — продолжал Варяжко, опять оборачиваясь к княжичу, подчеркивая этим его силу и превосходство. Святополк кивнул головой, как и просил его пестун.
— Стало нам днесь ведомо, что имение князя нашего убыль понесло. И мы намерены вернуть ему убытки.
Святополк опять кивнул головой, подтверждая истинность сказанного. Варяжко махнул рукой в сторону Костки:
— Сказывай, Костка, что и как учинилось в угодьях наших и по чьей вине.
— Ты ведаешь, боярин, — начал бортник, — как блюдем мы бортные угодья князя. И вот в цветень, осьмнадцатый день пошел я борти доглядать. И на той дальней, что у Кривого ручья, перетес узрел. Я ведал, чье это знамя, и хотел миром дело решить. К Хотке бегал, сказывал ему, совестил. Он на своем стоит, его-де та борть.
Варяжко нахмурился, обратился к Хотке:
— Что скажешь, муже, в свое ли оправдание, в вину ли?
Хотка поклонился Варяжке, княжичу.
— Как мне, боярин, правду свою искать, ибо повинен я в перетесе. Но пусть меня разразит Перун, без умысла я сотворил это.
— Как без умысла? — удивился Варяжко. — Ты что, чужого знамени не видел?
— Видел. Но думал, что то половина моего знамени.
— Как так половина? — возмутился кормилец, почувствовав, как Хотка ускользает от полной вины.
— У меня завычка, — продолжал невозмутимо Хотка, — не сразу все знамя вытесывать, а вполовину.
— Почему эдак?
— А ну как древо на княжьей земле. Суда не миновать.
— Коли не ведаешь, на чьей земле борть, зачем знаменуешь ее хотя бы и вполовину?
— А чтоб другой кто не затесал, ежели оно вдруг на свободной земле окажется.
Варяжко понял, что Хотка ускользает из рук, как налим. Нет, вину он признает, но не полностью, а отчасти. А ведь кормилец нюхом чует здесь вину его полную и злой умысел. Он знает, за это полагается двенадцать гривен продажи с виновного в пользу князя. Но как доказать его полную вину?
— Хорошо, хорошо, — молвил Варяжко, делая вид, что поверил Хотке и даже рад мирному исходу. А на самом деле хитрый боярин обдумывал, с какой стороны зацепить перетесчика, чтобы не сорвался.
— Ну, а Костка приходил к тебе?
— Приходил.
— Что говорил он тебе?
— Ну что, мол, борть эта его.
— А ты что отвечал смерду нашему?
— Я… — замялся Хотка, — я не помню все до слова, но молвил, что он ли, я ли — оба служим одному господину.
— Клянусь Перуном, врет он! — закричал возмущенно Костка.
Варяжко почувствовал, что именно здесь слабое место у Хотки и на этом надо его ловить.
— А как же он говорил тебе, Костка? — спросил Варяжко, движением руки прося не кричать, а говорить спокойно.
— Я уже сказывал, твердил мне одно: его эта борть.
Варяжко молча посмотрел на Хотку, кивком головы лишь поощряя к ответу. Хотка молчал, и кормилец умышленно тянул время, понимая, что каждый миг его затягивает петлю на шее виновного. Молчит — стало быть, виновен.
Выждав нужное время, Варяжко почти сочувственно спросил Хотку:
— Что, муже, прю на том кончим?
— Пошто? Сам рассуди, боярин. Что я, что он — оба данники князя. Из борти той куда мед пойдет? В те же бретьяницы.
Варяжко утвердительно качал головой, словно поощрял подсудимого к разговору, едва ли не соглашаясь с ним, а в душе уже празднуя над ним победу.
— Верно молвишь. Верно. — И, хитро прищурившись, спросил ласково: — Как велика дань твоя, муже?
— Десятина, боярин, — отвечал Хотка.
— Верно. Вот, — Варяжко повернулся к Костке, — а ты, смерд, что отдаешь князю?
— Все, боярин. Ты же ведаешь, я обельный.
— Что делать, муже, — вздохнул сочувственно кормилец. — Сам видишь, что не Косткино знамя перетесал, а князье, — кивнул Варяжко в сторону Святополка. — Его знамя, а посему надлежит тебе внести продажи двенадцать гривен не позже Семенова дня.
Хотка побелел как снег, но на колени все же не упал, хотя Варяжко ждал этого. Ждал для полного торжества да княжьего. Хотка понял по глазам боярина, что его уже ничем не своротишь, хоть в ногах валяйся. Другое дело княжич. Юн. Сердце не закаменевшее.
— Князь, Святополк Ярополчич, — захрипел Хотка голосом, севшим от волнения. — Это ж конец мне. За все имение мое разве половину дадут. Смилуйся, князь.
— Себя продай, — посоветовал Варяжко. — Еще половину дадут. Вот и разочтешься с князем. А нет, пойдешь в пенные холопы.
Хотка увидел, как из-за угла избы появился дружинник и шепотом окликнул княжича, позвал его к себе. И понял Хотка, что это делается с умыслом, чтобы не смог он упросить отрока облегчить продажу.
А между тем Талец, подозвав княжича, сообщил ему на ухо:
— Там в кустах твой новый холоп помирает.
— Волчок?
— Он самый.
— Бежим к нему, — схватил за руку Тальца Святополк.
И они быстро побежали к кустам, чем нимало удивили всех, не ведавших о случившемся.
— Что? Что такое? — строго повысил голос Варяжко.
Но никто ему не ответил, все побежали следом за княжичем. И остались перед кормильцем Костка да Хотка, привязанные к месту судебным нарядом. Такое их послушание даже осердило Варяжку, который сам хотел бежать за княжичем. И не только из любопытства, но и во исполнение своей обязанности — всегда быть подле княжича.
— Что стоите пнями?! — закричал он на мужей. И они, переглянувшись, побежали тоже к кустам. Теперь можно было и кормильцу трусить туда, не боясь уронить свое достоинство.
Волчок лежал под кустом, скрючившись от боли, и скрипел зубами, чтобы не стонать. Лоб его покрывала испарина.
Набежавшие люди окружили корчившегося от боли мальчика. Святополк с мольбой обратился к ним:
— Лечец есть средь вас?
— Нету, князь. В Малой Жене была знахарка, так ноне зимой померла.
Прибежали и Костка с Хоткой, а за ними и Варяжко подошел, протолкался к княжичу:
— Что стряслось?
— Волчок помирает, — схватил за руку кормильца княжич. — Пособи, Варяжко.
Из глаз отрока вот-вот готовы брызнуть слезы. Дело пестуна утешить княжича, успокоить. А как?
— Не печалуйся, Святополк, так, видно, Богу угодно. Не от души, наверное, этот дар был. Мы тебе другого купим.
— Другого нет такого, — осерчал княжич.
Варяжко хотел ласково огладить кудри княжича, но тот гневливо отбросил его руку.
— Он, кажется, меду переел, — сказал вдруг Хотка.
— Верно, — обрадовался Святополк, что хоть кто-то угадал причину мучений его холопа. — Что делать-то? Что?
— Надо скоренько в воду его, — посоветовал Хотка, — оно, может, и обойдется.
Святополк ухватился за совет, как утопающий за соломинку:
— Тащи его в воду. Слышь, в воду.
Талец подхватил мальчика, вскинул на руки, понес к озеру.
— Еще б воды ему горячей внутрь, — посоветовал опять Хотка.
Побежал кто-то из местных к избам воду горячую искать. Святополк до самой воды шел рядом с Тальцом, подбадривая Волчка:
— Держись, Волчок. Держись, не помирай. Слышь?
— Слышу, князь, — сипел бедный Волчок, напрягаясь до синевы, стонал: — Ой, худо! Ой, смертынька!
Талец вошел в воду почти по пояс, стал осторожно опускать мальчика в воду.
— Не зальешься? — спросил его.
Не, — сипел Волчок, ловя пятками илистое дно.
С берега княжич наказывал Тальцу:
— Будь подле. Слышь?
— Хорошо, хорошо, князь, не беспокойся.
Прибежал смерд с горшком горячей воды, зашел в воду, силком напоил Волчка. Не дождавшись, как помрет мальчишка, люди стали расходиться.
— Все туда же, на место судное, — велел Варяжко. Дружинникам что? По приказу и живут, и головы кладут— пошли, куда велено. Обельные ослушаться боярина тоже не посмели, потекли все опять туда же, к лавке той, у стены. Воротились на свои места и Костка с Хоткой. Остались только кормилец с княжичем на берегу да в воде Талец с Волчком.
— А тебя не касаемо? — крикнул ему Варяжко.
— Слышу. Да кабы мальчишка не залился.
— Я здесь Тальцу велю быть, — обернулся сердито Святополк на кормильца, щуря черные глаза. — Быть здесь велю.
— Хорошо, — с готовностью согласился Варяжко, — но тебе, Святополк Ярополчич, там бы надо быть. А?
Княжич отмахнулся рукой, но кормилец не уходил. Потом сказал ему негромко, чтоб сидящие в воде не слышали:
— Все в твоей воле, Святополк. Так будь же князем, начал суд — кончай.
— В моей воле, сказываешь? — переспросил княжич, все так же недобро щурясь.
— Истинно так, дорогой.
— Так пойдем.
В голосе княжича такое, что кормилец, идучи за ним, жалел уже, что настоял на своем. И один бы управился, чего там.
Пришли. Сели опять на свои места. Варяжко прокашлялся, чтобы голос звучал по-господски, и сказал:
— Уразумел, Хотка, за что осужден ты к продаже?
— Уразумел, боярин.
— Вот мы и утверждаем… — Варяжко обернулся к княжичу, поощряя его к знаку утвердительному, но тот и бровью не двинул, не то что головой. В отроческих чертах его увидел Варяжко непреклонность отцовскую, в глазах темных — недетскую решимость.
«Ой, кончать скорей надо, — не на шутку встревожился Варяжко. — Искры сыпятся, огню быть».
— Ну, — обернулся он к Хотке, — слыхал, что мы вздумали? Так тому и быть.
«Аминя» молвить Варяжко не успел, княжич вскочил с лавки и крикнул звонко и громко:
— Нет! Я продажу с него снимаю!
От крика этого замерли все, тихо стало, хоть траву слушай. И тут Хотка упал на колени, ударился лбом о землю.
— Спасибо, князь, — сказал, едва сдерживая рыдания. — Век за тебя Всевышнего просить стану.
Ничего не ответил Святополк, вскочил, повернулся и пошел скорым шагом к озеру, где Талец Волчка вымачивал.
Крепко задумался Варяжко, наморщив чело и прикрыв глаза. Хотка неслышно поднялся с колен. Уходить не решался, зная, задетая гордость боярина выхода ищет и уж лучше не тревожить его.
Кашлянул с чего-то Костка и словно разбудил боярина. Поднял он голову и рукой махнул несколько раз, разгоняя собравшихся. Всех, всех. И жителей, и дружинников своих гнал прочь. Двинулись было с места и Костка с Хоткой, но Хотку боярин рукой остановил. Когда остался перед ним только он, Варяжко сказал:
— Вину тебе за перетес княжич простил по душевной щедрости своей. Но я обиду князю без следа не могу оставить. А потому назначаю тебе три гривны продажи.
— Но, боярин…
— Не перечь, — нахмурился Варяжко, — ежели худшего себе не желаешь. Продажу эту взыскиваю ныне же.
— Но у меня нет таких кун.
— С тобой конь. Не очень борз, но я назначаю за него эти куны. Аминь.
Варяжко поднялся с лавки, давая понять, что разговор окончен. Затем поманил пальцем одного из дружинников и велел:
— Поедешь с этим до полпути. А там, забрав коня его вместе с седлом, воротишься.
— Слушаюсь, — поклонился дружинник и тут же махнул рукой Хотке: — Побежали.
Отпустив Хотку с дружинником, Варяжко прошелся по лагерю, отдал распоряжение готовиться к ночлегу. Потом зашел в избу, кликнул Костку. Тот появился в дверях тут же, — видно, был рядом в истобке с семьей своей.
— Вели, Костка, ложе княжичу приготовить. Траву свежую, сухую. Блохи есть?
— Бывают, — виновато промямлил Костка.
— Чтоб не было.
— Будь покоен, боярин. Велю женке вымести все, а после на низ травки одной подсыпем. Ни одна тварь не укусит.
Солнце уже скрылось за вершинами деревьев, стало смеркаться. От озера потянуло прохладой. Варяжко посмотрел в ту сторону, где сидел княжич. Недалеко от него из воды торчала голова Волчка. Тальца уже там не было, — наверно, в лес за лапником ушел.
Достав из тороки корзно княжича, Варяжко направился к нему. Подошел сзади и, распахнув корзно, накинул на плечи Святополку.
— Хладом веет, — молвил заботливо.
Княжич встал с земли, оправил корзно. Постояли. Помолчали. Только Волчок, побулькивая, отдувался в воде. Окрест было тихо.
— Святополк, — ласково и негромко позвал кормилец. — Отойдем чуток. Мне тебе сказать что-то надо.
— Сказывай здесь.
— То не для чужих ушей, — покосился Варяжко на голову Волчка.
Княжич остыл уже, перечить пестуну не стал, отошли вместе к кустам.
— Что я скажу тебе, сынок. Слушай старика, худому не посмею учить.
Варяжко поправил капторгу у корзна, заглянул в глаза отроку. Гнева уже не было в них, но исчезла и живинка какая-то, которая согревала сердце старика в долгих беседах и поучениях.
— Содержание дружины и любая рать, хотя бы и малая, много кун требуют. Как ты думаешь, откуда они берутся?
— Что? — не понял княжич.
— Ну куны. Где их князь на рать собирает?
— С данников. С побежденных.
— Верно. Молодец, — похвалил искренне Варяжко. — А еще куны с суда князю идут. И немало. А вот ты ныне из калиты нашей двенадцать гривен сгубил.
— Как сгубил?
— Ты ж подарил их этому татю Хотке.
— Но ты ж сам сказал, что здесь все в моей воле.
— Сказал. Верно. Но разве мог я помыслить, что ты свое имение раздаривать начнешь. Да кому?
— Ладно, — ответил устало Святополк и повернулся к озеру, заслышав оттуда какие-то всплески. Там на берег выбирался Волчок.
— Кажись, очухался Волчок-то, — молвил довольным голосом княжич.
— А на эти бы куны, — заметая Варяжко, — ты бы мог четырех таких Волчков купить.
— Перестань, Варяжко, — молвил вполне миролюбиво Святополк. — Это дар великого князя, и какой дар!
И направился к воде. Волчок, выйдя на сушу, снял с себя рубаху, порты и, корчась от холода и отбиваясь от комаров, выжимал из платья воду.
Святополк шел к нему, расстегивая на ходу капторгу корзна.
