Польский полон
С Западной стороны прискакал в Туров на взмыленном коне великокняжеский гонец, соскочил с седла и, отряхнувши пыль, направился к крыльцу. Встретившего его дворского Никиту спросил:
— Где княгиня?
— У себя в светелке.
— Я от великого князя. Веди.
Никита провел гонца к Арлогии. Тот, поклонившись, сказал:
— Великий князь Владимир Святославич возвращается с поля ратного из Польши. Ныне вечером будет в Турове.
— Ну, как он там?
— Рать счастливая. Много полону. Едва не пленил самого князя Мечислава, тот бежал в Краков.
— Значит, с победой Владимир Святославич?
— С победой, княгиня. Просил приготовить добрый стол с питьем и брашном.
— Никита, распорядись, — приказала Арлогия. — А где Святополк?
— Он с кормильцем на рыбалке.
— Пошли кого-нибудь за ними. Князь наверняка о нем справится, пусть не уходит со двора.
Владимир Святославич приехал ввечеру в сопровождении нескольких гридней, среди них были воевода Волчий Хвост и Анастас.
К приезду его в зале дворца был накрыт стол с жареньями, вареньями и его любимой гречневой кашей, а главное — с корчагами хмельных медов и вина.
— Ну, здравствуй, княгинюшка, — обнял Владимир Арлогию, поцеловал нежно, спросил тихо на ушко: — Рада гостю-то? — И по поцелую горячему, по этому шепоту — Арлогия поняла, что Владимир соскучился по женской ласке и сегодня непременно пожалует к ней в опочивальню. Зарделась от мысли такой, ответила искренне:
— Очень рада, Владимир. Очень, — дав понять, что будет ждать его на ложе своем.
Что греха таить, любила она этого злыдня, любила и ненавидела. Любила за его ненасытность в любви и ласках, ненавидела за убийство мужа Ярополка Святославича. Но с годами ненависть остыла, сгладилась, а вот женское сердце, тоскующее по мужской ласке, требовало того, чего недодала злодейка судьба.
Владимир по-хозяйски прошел в передний угол, поискал взглядом икону, не нашел. Но все же перекрестился, расстегнув пояс, освобождаясь от меча. Кинул меч на лавку, велев и спутникам следовать его примеру:
— На пиру меч помеха.
Со свойственной ему широтой души велел всем приехавшим с ним садиться за стол и даже высказал сожаление, что не может все войско усадить за один стол.
— Они шатры в поле за Яздой разбили, в обозе вино есть, так что не обидятся. Да, кстати, а где Варяжко?
— Он, наверное, у княжича, — отвечала Арлогия.
— Вели позвать. Он пестун сына — наместника моего и потому в чести должен быть. Да и Святополк пусть приедет, хоть взгляну на отрока.
Явился Варяжко с княжичем. Великий князь ласково приветствовал пестуна:
— Проходи ко мне ближе, Варяжко. Не наскучило в няньках-то?
— Не наскучило, князь.
— Ну и славно. Я, признаться, ведь из-за тебя сюда Блуда не захватил, в войске оставил, в обозе.
Варяжко пожал плечами: мне, мол, какое дело, хотя в душе одобрил такое решение Владимира — не сводить за одним столом супротивников.
Подозвав к себе Святополка, Владимир поерошил ему волосы, спросил, заглядывая в глаза:
— Ну что, сынок, вижу, подрос за год-то, а чему выучился?
— Выучился, — отвечал осекшимся голосом мальчик, потупляя глаза. После всего узнанного о Ярополке и Владимире он не мог смотреть в глаза убийце отца с приязнью, боялся, что по глазам Владимир догадается, о чем думает отрок. Великий князь, видя скованность княжича, не стал докучать дальнейшими расспросами:
— Ступай к себе, сынок. Пить тебе рано. Заутре будет тебе подарок от меня. Живой подарок.
Святополк ушел в свою опочивальню, гадая про себя: «Подарок. Да еще и живой. Что это? Наверное, какую-нибудь зверюшку поймали в лесу — зайчонка, волчонка или, того лучше, медвежонка. Зачем он мне?..»
Лукавил отрок. Думать не хотелось о подарке от Владимира, а оно само думалось, гадалось: что это? Его, княжича, подарком не просто удивить, все-то у него есть — конь, меч, брони, лодия своя, лук, да еще и не один. И догадался Святополк: «Да сокола он подарить хочет…»
И вроде успокоился. Ясно, лучший подарок — это сокол, на охоту наторенный, потому что считаются лучшим занятием князя в мирные дни — ловы. Тут и дураку понятно… Догадавшись о завтрашнем живом подарке, успокоился княжич и уснул, а во сне видел сокола, который вился над ним, но отчего-то никак не хотел когтить птиц, летавших тут же. «Плохо наторенный, — думал княжич, — такой подарок не нужен мне».
Княгиня тоже не долго задержалась на пиру, осушив первую чарку, закусила кое-как и ушла в опочивальню. Сама расстелила постель, взбила и положила две подушки, разделась и, оставив гореть всего лишь одну свечу на столе, забралась под одеяло. Притихла.
А снизу доносился гомон пирующих, а потом запели воинственную грустную песню:
В поле ратном меч гуляет
Со копьем на пару-у-у.
Крушат брони, крошат кости.
Кровью землю кропят.
Подпевают харалужным
Каленые стрелы.
В небе хмуром ворон кружит
И добычу чует.
Не заметила княгиня, как задремала, очнулась от скрипа двери. В опочивальню вошел муж, долгожданный и желанный. Подошел к лавке, тяжело опустился на нее, спросил негромко:
— Спишь?
— Нет, — отвечала Арлогия, чувствуя, как птицей в силке забилось сердце.
— Славные меды у тебя, половина моих отроков под стол свалились. Не подмешивала ли чего?
— Нет. Что ты. Боже упаси.
— Кстати, что это у тебя в трапезной иконы нет?
— А она здесь.
— Где?
— Да вон в углу.
Арлогию уже трясло от нетерпения, а князь все еще и не думал раздеваться, сидел, болтал о чем попало.
«Неужто ждет, чтоб я сапоги сняла», — подумала Арлогия и, смирив гордыню, выскользнула босая из-под одеяла, опустилась на колени перед Владимиром, взялась за правый сапог:
— Давай помогу разуться.
— Помоги, — согласился он, протягивая к ней ногу, поругал: — Мы ныне вроде как новоженцы. Только в сапог я. гривну не кинул.
Оказавшись босым, Владимир стал наконец раздеваться, Арлогия ускользнула на ложе, легла к стене. Раздевшись, Владимир задул свечу, шагнул к ложу, опустился на него. Оно жалобно заскрипело и даже вроде затрещало.
— Ну и ложе у тебя, княгиня. Выдюжит ли?
Арлогия не ответила, лишь хихикнула радостно. Он притянул ее к себе, прижал так, что косточки затрещали. Навалился жаркий, неистовый. Тело ее, истосковавшееся по мужчине, таяло от сладкого блаженства. Губы невольно шептали: «Милый, милый, милый».
Владимир откинулся на подушку и, едва переведя дыхание, спросил:
— Ну как я? Гож еще?
— Гож, гож, князь, — прошептала счастливая Арлогия, ныряя ему под мышку.
После столь жарких ласк спать не хотелось, и, когда наконец они отдышались, Владимир спросил:
— А чего ты не хочешь туровцев крестить?
— Тут епископ нужен, Владимир.
— Со мной вон Анастас, он иерей. Хочешь, завтра загоню всех твоих в Припять, и окрестим.
— Не надо бы, Владимир.
— Почему?
— Какой прок? Церкви-то в Турове нет. И потом, я не хочу силой. Пришлешь епископа, построим церковь, тогда и за крещенье возьмемся. Ну ты окрестишь, а куда они молиться будут ходить? Опять к дубу своему? К волхву? Попа-то нет.
— Может, ты и права, но где мне епископов на все земли набраться. Вон отправил митрополита ставить епископов пока в Новгороде и в Ростове. Новгородцам Иоакима, ростовцам Федора. Скуп патриарх на епископов, очень скуп, да и где они? А свои пока вырастут, пока выучатся. Туго с крещением, ох туго, Арлогия. Не только детям, а и внукам моим придется много поту пролить за христианство.
— Пот-то ничего, крови бы не было.
Помолчали. Арлогия спросила с тайной надеждой:
— Погостишь у меня с недельку?
— Что ты, княгиня, какое гощенье? У меня пять тысяч полону.
— К царевне спешишь, — вздохнула с плохо скрытой горечью Арлогия, пропустив мимо ушей «полон».
— Да при чем тут Анна? Мне пленных устраивать надо.
— Продашь в рабство?
— Нет. Хочу посадить по порубежным городам, чтоб землю от печенегов сторожили.
— А станут ли? Небось утекут назад в Польшу, на отчину свою.
— Э-э нет, княгиня. От меня не утекут. Я уже все продумал. Буду полячек своим воинам в жены отдавать, а мужчин ихних на своих полянках да древлянках женить. Пойдут дети, а кто ж от детей бегает? Кстати, Анна ныне мне сына родила, Борисом назвали.
У княгини ревниво сжалось сердце, но сказала полушутливо:
— Востер ты на сынов, князь. Эдак тебе уделов не хватит на всех-то.
— Хватит. Не хватит — добуду.
— На поляков не за этим ли ходил?
— Да, чтоб предупредить их на будущее. Знаю, Мечислав на червенские города зарился. Ну я перешел Вислу, преломил копье с ним. Едва ноги унес старый хрен. Сразу прислал мира просить.
— А ты дал?
— Дал, конечно. Просил Мечислав полон воротить, но я сказал, что это законная добыча и ворочать просто так, за здорово живешь, не стану. Я, может, из-за полона и ходил на Вислу. У меня вон город Василев почти пуст, заселять надо.
Несмотря на бурную ночь, проведенную у Арлогии, Владимир поднялся рано. Проснувшаяся тут же княгиня обвила было его за шею теплыми руками, шепнула нежно: «Ну еще побудь, милый».
— На то ночь была, женка. А день на дело торопит.
Быстро оделся, обулся. Притопнул ногой, сапог на место осаживая. Взглянул на грустную княгиню, решил сказать приятное:
— Ты на ложе лучше всех, Арлогия. Слаще царевны.
— Что проку от той сладости, — вздохнула княгиня, — ежели некому алкать ее.
— Не горюй, даст Бог, еще свидимся. Прощай.
И вышел. Во дворе уже отроки седлали коней.
— Где Святополк? — спросил Владимир.
— Он в конюшне с кормильцем, — отвечал Анастас.
И верно, вскоре из конюшни вышел княжич с Варяжкой, ведя в поводу заседланных коней. У Варяжки конь был гнедой, у Святополка белый, без единого пятнышка.
Достать ногой до стремени княжич еще не мог, Варяжко подставил ему руку. Он встал на ладонь и, подкинутый пестуном, взлетел в седло, поймал ногами стремена, подтянул поводья: готов, мол.
Выехали со двора кучно, хотя князь с княжичем ехали на корпус коня впереди всех. Никто не смел вперед князя высовываться.
— Что ж ты себе такого коня взял, сынок? — спросил Владимир.
— Мне он нравится. А чем он плох? Красивый.
— Красивый он для глаза. Для рати негоден.
— Почему?
— Очень уж заметен. Он тебя сразу выдаст ворогу: вот он где князь. И уж поверь, на тебя и стрелы и копья дождем посыпятся.
Святополк знал, что едут они в стан за обещанным «живым подарком», по последним словам великого князя он догадался: «Коня хочет мне подарить». Догадка эта несколько разочаровала его, наторенный на ловы сокол был ему предпочтительней.
Переправившись через заболоченную речку, выбрались на сухое к войсковому лагерю, шатры были поставлены на поляне и в березовых перелесках. Дымились костры, варилась каша.
Князь и сопровождавшие его гридни проехали через лагерь и не остановились даже у княжеского шатра, который отличался от других большими размерами и навершием из деревянного шара, окрашенного позолотой.
— Волчий Хвост, — позвал князь и, когда воевода, догнав его, поехал рядом, приказал ему: — Ступай в свой полк и готовься к выступлению. После завтрака снимаемся.
— Хорошо, — отвечал воевода и, повернув коня, поскакал в сторону.
Проехали, не останавливаясь, через весь лагерь, за ним показалась поляна, на которой шевелилась серая масса людей, сидевших на земле. По краям ходили вооруженные воины. Оттуда навстречу князю направился воин в куяке из блестящих блях, препоясанный мечом.
— Великий князь, — поклонился воин, — дозволь мне полонянку взять.
— На забаву?
— Нет. Что ты, Владимир Святославич, в жены, как ты велел. Забава на рати, а здесь как можно.
— Ну коли в жены, бери. Только по приезде в Киев чтоб обвенчался, как истинный христианин. Крещен?
— А как же, Владимир Святославич, с тобой вместе еще в Корсуне крестился. Вот и крест. — Воин полез за воротник.
— Ладно, ладно. Верю. Поедем, покажешь.
Владимир тронул коня, воин пошел у его стремени.
— Она-то хоть согласна? — покосился князь на воина.
— Еще как! Даже руки мне целовать хотела.
— Небось зацелуешь, — молвил князь, — когда из колодок вытащат.
Весь многотысячный полон был согнан на одну поляну; чтобы пленные не разбежались, они полусотнями были привязаны к одной волосяной веревке. Привязаны не просто за руки, а за деревянные колодки, охватывавшие у кого запястье, у кого ногу, а у некоторых колодки были на шее, как хомуты у лошадей. Полусотки умышленно составлялись из разных по возрасту и по силам людей, чтобы предупредить побеги. Разделяли только мужчин и женщин.
— Ну показывай свою суженую.
— Вот сюда, сюда, Владимир Святославич.
Увидев великого князя, навстречу ему подбежал старший охраны, доложил:
— Владимир Святославич, за ночь трое померло, один бежать наладился, пришлось убить.
— Бежать? Чем же он веревку перерезал?
— Зубами перегрыз, сучье вымя.
— А те, что померли. Отчего?
— От самой Вислы дохлые были, а тут на одних сухарях да воде, много ли нажируешь.
— Ну, царствие им небесное, — перекрестился Владимир. — Ежели так пойдет, ты мне до Киева полон ополовинишь, Фома.
— Так я-то при чем, Владимир Святославич, ежели таких мне дали, дохлых?
— Есть еще такие?
— Есть, князь, есть, — вздохнул Фома. — Пожалуй, с сотню наберется.
— Вот что. Ныне покорми сухарями и водой, а на следующем стане лоб разбей, но навари им мяса и каши. Слышишь?
— Слышу, великий князь. Но где ж я мяса возьму?
— Я скажу воеводе Блуду, чтоб завалил для полона пару туров или с пяток вепрей.
— Вот это будет ладно, Владимир Святославич, — обрадовался старшина.
— Учти, Фома, это они в пути пленные, а приведем в город — уже нашими станут. Слышишь? Нашими. Так что ты не очень над ними изголяйся. Наживешь врагов, станут свободными, припомнят.
— Да я уж и так с имя как с детьми малыми.
— Знаю, знаю, не оправдывайся. Небось беглеца-то не пожалел, сам, поди, прикончил?
— Не-е. Его Федьша из лука осадил. Аккурат промеж лопаток угодил. Стре-елок!
— Ну Федька, я знаю, птицу из лука влет бьет. Тебе его не зря Волчий Хвост прислал. Береги отрока.
— Да берегу уж. Из котла завсегда ему лучший кус даю.
Тут закричал новоявленный жених от полона:
— Вот она! Вот, князь!
Владимир подъехал к женской связке. Русич держал за свободную руку худенькую, хрупкую девушку, испуганно смотревшую на князя. Лицом бледным и довольно красивым она почему-то напомнила Владимиру дочку Предславу, что-то похожее на жалость шевельнулось в его душе: «И у нее ведь есть отец, вернее — был».
— Ну что, девушка, согласна стать ему женой? — спросил князь.
Девушка утвердительно закивала головой.
— Она у тебя что? Немая?
— Что ты, Владимир Святославич. Это она от испуга, тебя напугалась.
— Меня? — улыбнулся князь. — Ну что ж, бери, раз согласна девка.
Воин выхватил меч, обрубил волосяную веревку под самую колодку.
— Ты что ж, злыдень, — возмутился Фома. — Какую завязку сгубил!
Девушка, понявшая, что ее освобождают, вдруг заплакала и пала на колени.
— Пан, великое дякуй тобе.
— Ладно, ладно, девка. Вон мужа благодари. А ты накорми ее хоть сперва, не видишь, стрекозы легше стала.
— Колодку-то, злыдень, — крикнул Фома.
Но воин уже побежал, увлекая за собой девушку прямо с колодкой на левом запястье.
— Ладно. Колодку сам собью.
— Ишь жеребец стоялый, — проворчал старшина.
— Ну что, Фома, покажи-ка нам того волчонка, — сказал Владимир. — Поди, он-то еще не помер.
— Да нет, этот рази помрет.
«Волчонок, — разочарованно подумал Святополк. — Тоже мне подарок». Но смолчал.
Они подъехали к мужской связке, на самом конце которой был привязан худенький, тщедушный мальчишка.
— Вот он. Целехонек, — молвил довольный Фома. — Встань, дурак, не видишь — князь.
Мальчик поднялся, через драные порты видны были худые, мосластые коленки.
— Ну-ка, отрок, сыграй нам волка, — попросил Владимир.
Мальчик насупился, задрал вверх лицо и вдруг завыл по-волчьи, да так похоже, что кони запрядали ушами, а Святополкова белая кобыла едва не встала на дыбки. Княжич вовремя натянул поводья.
— Молодец, — похвалил князь. — А ну-ка по-утиному.
И мальчик, приложив ко рту ладонь, закрякал по-утиному. Варяжко со Святополком переглянулись в изумлении, столь точно передразнивал он утку.
— А ну-ка вепрем, — заказал князь.
И мальчик захрюкал, завизжал, и уж казалось, тут не один вепрь, а целых два или три.
Владимир оглянулся на Святополка:
— Ну как, сынок, понравилось?
— Просто диво дивное, — признался княжич.
— Ну коли удивил он тебя, то и бери его себе. Дарю. Я знал, тебе понравится. Так его и зови Волчонком. Фома, сними колодку с Волчонка.
Старшина освободил мальчика.
— Куда его?
— Давай мне, — сказал Святополк, похлопал ладонью по крупу коня за седлом.
Фома подсадил мальчика на круп коня, тот ухватился за княжича, прижался к нему.
