Глава третья
1
Евфросинья Мстиславна, бывшая венгерская королева, побывала у Папы Римского Урбана III в декабре 1185 года. Престарелый понтифик был серьёзно болен, не вставал с постели, и аудиенции пришлось дожидаться больше трёх недель. Тем не менее встреча состоялась. Высший иерарх Католической церкви принял её в библиотеке, сидя за столом над раскрытой книгой. Поднял голову в белой шапочке-пилеолусе и дрожащим указательным пальцем правой руки указал на кресло. Русская, поклонившись, села. И произнесла на латыни:
- Ваше высокопреосвященство, я пришла говорить о новом крестовом походе… надо что-то делать… Иерусалим в опасности…
- Да, я помню вашу записку, сударыня. - Он вздохнул, и в его больных полусонных глазах не было ничего, кроме утомления. - Возразить вам нечего, но откуда взять столько сил и средств? С императором Фридрихом мы в раздоре. Он неуправляем, и его пора предавать анафеме. Но без войск Германии и Италии никакого похода не выйдет…
- Может быть, привлечь православных? Почему католики бьются за Гроб Господень в одиночку? Я сама была православной до восшествия на венгерский престол и могу сказать, что ортодоксальные греки на определённых условиях станут заодно с нами. В том числе и русские…
Урбан усомнился:
- Греки - подлецы, не хотят признавать римский доминат. В лучшем случае, только пропустят наши полки по своей территории. А вот русские?.. Может быть, действительно обратиться к ним? И в процессе похода отколоть от православия?
- Я не исключаю такой возможности.
- Кто из соплеменников ваших представляет для нас наибольший интерес?
- Княжества на западе - Галич и Волынь.
- Не желаете съездить туда и поговорить?
- Если ваше высокопреосвященство благословит… Будет ли моя миссия неофициальной?
- Да, огласки не нужно. Ну, а если сладится, я пошлю туда нескольких легатов для скрепления договора по всей форме. - И понтифик кивнул, обозначив окончание встречи.
- Разрешите припасть устами к вашей священной длани?
Папа разрешил. И перекрестил её на прощанье.
2
В Галиче она появилась лишь в начале марта, задержавшись в Италии из-за зимних морозов и непогод. Ехать через Венгрию ей претило, и она отправилась окружным путём - огибая по морю Грецию и Болгарию, а затем, на судне же, вверх по Днестру.
Город показался Евфросинье Мстиславне хоть и небольшим, но невероятно красивым - в распускающейся зелени, ладных теремах с черепитчатыми крышами и с кремлём на горе, где сиял позолоченными пластинами на стенах княжеский дворец. Это был сытный край. И на площади перед кафедральным собором нищих оказалось немного.
Ярослав принял родовитую гостью с почётом. Вышел, облачённый по этикету в дорогие одежды, в горностаевой мантии, опираясь на резной золочёный посох с набалдашником в изумрудах и бриллиантах. Был седым как лунь и от этого казался старше своих пятидесяти шести лет. А смотрел на княгиню доброжелательно, без какого-либо намёка на спесь.
Евфросинья объяснила причину своего посещения. Осмомысл задумался, а потом ответил:
- От Египта и Иерусалима до Галича далеко. Вроде нет и дела до событий там. Но когда речь идёт о Гробе Господнем, то отсиживаться по своим норам грех. Коли латиняне соберут войска, чтобы двинуться на Восток походом, я не окажусь в стороне. Несколько полков непременно выделю.
Бывшая венгерская королева горячо поблагодарила. И спросила мнение Галицкого князя, будут ли волыняне столь отзывчивы к её предложению. У того на лице отразилось сомнение:
- Ох, не знаю, матушка. Мы в последнее время хоть и не воюем, даже породнились - поженили внука моего, Ваську, с дочерью Романа Волынского, Феодорушкой. Скоро, видимо, стану прадедом. Но дела в их пределах вроде бы идут скверно. Недород третье лето. При таких невзгодах могут отказать.
- Несмотря, что мой прямой родич?
- Коль казна пуста, не до родственных связей. Извини уж за прямоту. - Он достал шлифованный изумруд и взглянул сквозь него на Мстиславну.
- Извиняться нечего. Будь что будет, а поеду к Роману непременно… - Посмотрела с грустью: - Нам-то вот с тобой породниться не удалось. Я о сём до сих пор жалею - больно Фрося мне твоя по душе пришлась. Как ея дела?
- Слава Богу, здорова. Подарила мужу шестерых детишек. Старший-то женился на половецкой ханше.
- Надо же! Отменно.
- Он ея крестил и назвал Агапья. В переводе с греческого - Любовь.
Евфросинья цокнула языком:
- Рада за них вельми. А сыночек твой?
- Княжич Олег в жены взял троюродную племянницу и живёт при мне. Я ему передам престол.
- Нет, а старшенький, с кем ты воевал?
Ярослав померк. Было видно: эта тема ему болезненна. Сухо произнёс:
- Непутёвый. Вертопрах. Не хочу слышать про него. Та вздохнула:
- Дети, дети! Мы растим их, лелеем, думаем, что будут нам опорой под старость. А они нас терпеть не могут, прогоняют и сживают со света. Ты мою гисторию знаешь.
Он ответил:
- Да, сочувствую. Я ж надеюсь только на младшего. И ещё на внуков. - А затем, прощаясь, задал вопрос: - Посетив Романа Волынского, ты куда?
- В Ляхию, Неметчину, Галлию. Стану уговаривать королей.
- Ежели не выйдет и поход не задастся? Бывшая венгерская королева развела руками:
- Брошу всё и подамся в Иерусалим. Постригусь в монахини на Святой Земле. Коли сарацины ея захватят, смерть приму у Гроба Господня.
Князь поцеловал Евфросинью в бородавчатую щёку:
- Ты великая женщина. Я. горжусь знакомством с тобою.
Гостья повздыхала:
- Ты один из немногих, кто сие может оценить.
3
Выдав дочку за Олега Настасьича, Янка зажила в Болшеве с младшими детьми и полгода провела безмятежно, Галич только по праздникам. Написала весточку брату Чаргобаю в Смоленск, но без приглашения в гости: обострять отношения с Осмомыслом, ставшим её сватом, не хотела. Но нежданно-негаданно Ростислав сам свалился как снег на голову - прискакал тайно, вызвал для секретного разговора. Встреча состоялась в первых числах 1186 года у заброшенной водяной мельницы, поздно вечером.
Сын Берладника выглядел каким-то взъерошенным, похудевшим, злым. От него несло винным перегаром. Неуклюже обнял сестру, ткнулся ледяным носом в её шею. И заговорил торопливо:
- Сделала отлично. Как змея, проползла в дом врага, усыпила бдительность. Галич наш!
- Ты о чём?
- Ярославку отравим. Дочь твоя задавит бастардуса у себя в одрине подушкой.
- Да Господь с тобою! Ты ополоумел, сидючи в Смоленске? Никого травить я не собираюсь. И давить тем боле. А Василий, внук, тоже ведь наследник, - и его зарезать? А прискачет Яков? Всех не перебить.
Он обиделся. Часто задышал:
- Стало быть, отказываешься помочь?
- Чаргобаюшка, дорогой! - ухватила его запястье женщина. - Перестань мечтать о галицком троне. Наше дело проиграно. Ни отец не сумел, ни мы. Видно, не судьба. Надобно смириться, жить, как есть. Я тут в Болшеве горя не знаю, с удовольствием воспитываю детей. И тебе пора завести семью. Глянь-ка - сорок лет! А один, как сыч.
Ростислав ответил:
- Значит, предала. Род Берладника предала. Помять о родителе. Как мы поклялись на его могиле в Се луне - завершить начатое им.
- Обстоятельства против нас. Осмомысл - благодетель мой: дважды приютил - в детстве и теперь.
- «Благодетель»! - фыркнул младший брат. - Нешто не его люди матушку твою погубили?
Женщина вздохнула:
- Да, конечно. Но в ответ на упрямство нашего отца. И считаю, князь передо мной искупил вину.
- Стало быть, простила.
- Получается, так.
- Ну, а я не простил - то, что не позволил мне жениться на Фросе. - Губы плотно сжал. - До сих пор забыть ея не могу. Больше не встречал таких дев… - Головой тряхнул и провёл рукой по плечу сестры: - Янушка, голубушка. Не бросай меня. Никого роднее в жизни не имею. Помоги завоевать Галич.
Та перехватила его ладонь, дружески пожала:
- Я с тобой во всём - только вот не в этом. Родственник отпрянул и сверкнул очами, полными презрения:
- Ну, так прочь, паскуда! Доле не хочу тебя знать.
- Дорогой, не надо…
- Прочь, сказал, с дороги! У меня сестры больше нет! - вспрыгнул на коня и умчался.
Дочь Берладника проводила его грустным взглядом. Прошептала с горечью:
- Бедный, бедный братик. Разве во вражде счастье? В вечной погоне за химерами? Счастье в покое и любви. Я теперь это поняла.
4
Старый Чарг посетил Олега во сне. Правнук никогда не видел прадеда в жизни, но Настасья рассказывала сыну о нём и описывала внешне. Именно таким чародей и явился пред ним - седовласый, седобородый, в белом балахоне, диадеме и с посохом. Отдалённо напоминал одряхлевшего Осмомысла. Оба образа как-то спутались в голове молодого человека.
Чарг проговорил:
- Здравствуй, внуче.
- Здравствуй, деде, - отозвался спящий. - Как там поживает маменька в небесных чертогах? Вы с ней видитесь?
- Ничего, ничего, отдыхает от земных бурь. Кланяется тебе.
- Передай и от меня мой поклон. Отчего она сама не явилась?
- Время не пришло. Я пока один. Дабы предупредить о грядущей опасности.
У Олега от страха застучало сердце:
- Что-нибудь с отцом?
- Верно угадал. Год ему отмерен. Должен завершить начатые дела, и допрежь всего помириться с сыном Володимером, братом твоим старшим.
Помолчав, Настасьич спросил:
- Но коль скоро они помирятся, Володимер и сядет на престол после тятеньки?
- Это главное, что хочу сказать. Что бы ни случилось, не оспаривай трон. Откажись от Галича добровольно. А иначе - смерть.
Княжич огорчился:
- Я мечтал о сём. Думал, что полажу с болярством.
- Не поладишь. Отпрыски казнённых отцом вельмож расквитаются с тобою, если примешь власть.
Молодой человек от растерянности ничего не произносил. Чарг продолжил:
- И не доверяй Зое. Правнук испугался:
- Что ты говоришь?!
- Ведь она тебе тайно изменяет.
- Не могу поверить…
- С гридями Усолом и Перехватом. Ты в Тысменицу на охоту, а она на прелюбодейство.
- Я ея убью!
- Убивать не надо, но имей в виду. И веди себя с нею осторожно. Тот, кто предал единожды, не надёжен и в остальные разы. - Предок посмотрел на него сочувственно. - Будь разумен, внуче. Ходишь на краю бездны. Не сорвись.
Осмомыслов наследник многое хотел ещё расспросить, но проснулся. Было раннее утро. У открытого настежь оконца прыгала какая-то птаха, радостно чирикая.
- Кыш, мерзавка! - крикнул ей Олег.
Та обиженно пискнула и, вспорхнув, улетела. Вспомнив о словах старика, княжич перекрестился. Боязливо пробормотал:
- Тятеньке один год… Зойка изменяет… Верить ли сему?
Верить не хотелось. Он накинул кафтан и отправился в одрину к жене. Женщина спала, разметав по подушке спутанные чёрные волосы. А под простыней колыхалась от мерного дыхания хорошо прорисованная пышная грудь. Муж бесцеремонно отбросил простынку и с каким-то остервенением, дико, по-животному, овладел супругой. Испугавшись, очнувшись, Зоя затрепетала, начала сердиться, гнать его, скулить. А Олег только распалялся, действовал грубее, озлобленней, вроде бы хотел отомстить, продырявить её насквозь. Наконец, поняв бесполезность сопротивления, дочка Янки отдалась ему безучастно-расслабленно. А когда он, закончив, откатился на бок, судорожно прикрылась и пробормотала с укором:
- Нешто любящие мужья поступают так? Ссильничал меня, словно бабу на сеновале. Грех, Олежка, грех!
Он ответил хмуро:
- Лучше бы молчала. Мне известно всё.
- Что? Не разумею.
- Про твою «преданность» любимому мужу.
- Ты меня в чём-то подозреваешь?
- Не подозреваю, а точно знаю.
- Говори.
- Говорить неохота. Я - в Тысменицу, а ты к малолеткам…
- Ложь! - У неё вспыхнуло лицо, и от этого она стала ещё прекрасней. - Плюнь тому в глаза, кто сказал такое!
- Пересохло во рту, и слюны не хватает.
- Хочешь, поклянусь - чем угодно? Жизнью, здоровьем? Чтоб язык отсох! Чтобы громом меня убило!
- Не смеши.
- Я чиста перед тобою и живу во время твоих охот как Христова невеста! - Зоя перекрестилась.
Княжич посмотрел на неё внимательней:
- Мне сказали точно, что ты злодейка.
- Врут! Нарочно! Дабы нас поссорить. - Молодая женщина прильнула к нему, начала гладить, целовать. - Милый мой, единственный. И всегда желанный. Верь мне, я твоя безраздельно. Обожаю. Боготворю!
Он вначале без удовольствия принимал её ласки, не хотел сдаваться, но потом природа взяла своё, плоть восстала, и супруги уже целовались страстно, растворялись друг в друге совершенно и стонали, изнемогая от вожделения… Так Олег пренебрёг одним из советов Чарга. А ведь зря: Зоя в самом деле иногда позволяла себе маленькие вольности. Зная добрый характер мужа, ничего не боялась; чувствовала власть над ним, презирая в душе за его доверчивость. Повторяла мысленно: «Никуда не денется. Захочу - буду вить верёвки». И вила постоянно.
Но второй совет не давал княжичу покоя - об отце и брате. Говорить родителю напрямую, что тому обещано жизни только год, сын, конечно, не стал: побоялся перепугать, смутить. Лишь однажды, помогая ему разбирать накопившиеся дела - жалобы-челобитные, - вроде между прочим сказал:
- Вот родится у Васькиной Феодоры княжич или княжна… Не позвать ли братца Якова на крестины? Всё ж таки его внук… или внучка…
Ярослав обычно относился к упоминаниям об опальном отпрыске с раздражением, доходящим порой до вспышек ярости. Но на этот раз неожиданно встретил предложение младшего наследника с интересом, даже как-то радостно:
- Знаешь, я и сам давеча подумал… Годы мои преклонные, а уйти в могилу, не простив уродца, было бы прискорбно. Ты не сомневайся: данному мною слову изменять не хочу - и ему престола не завещаю. Галич только твой! Но зачем совсем уж упорствовать и гноить несчастного? Хоть какой-никакой, а сын. Дам в кормление, например, Перемышль. Пусть переберётся со своей попадьёй окаянной, коли так случилось… Я ведь тоже разрывался между Ольгой Юрьевной и Настасьей… Эхе-хе, грехи наши тяжкие!.. И коль скоро ты сам поднял этот вопрос, я, пожалуй, пойду навстречу. Нынче же отправлю гонца в Путивль. Как ты думаешь?
Младший вида не подавал, что ему разговор этот неприятен, шелестел пергаментами по-прежнему, кротко покивал:
- Так и надобно поступить, отче. По-христиански, по-человечески. Я тобой горжусь, ты великий князь!
Осмомысл поёжился:
- Мальчик мой, мальчик мой! Как нам мало отпущено жизни! Не успел оглянуться - весь уже седой и в морщинах. «Всё ещё впереди!» - казалось. Без конца откладывал «на потом». А упущенные мгновения никогда не вернутся. Ты себе представь: ни-ког-да! Недодумал, недолюбил, недостроил, недоузнал… Лишь сыра-земля впереди. И забвение - моментальное, неизбежное забвение - мир уйдёт вперёд, про меня забыв…
Сыну стало жалко отца - встал перед родителем на колени и поцеловал край его кафтана. Произнёс душевно:
- Не забудут, отче. Галич станет помнить всегда. Славное твоё время, возведённые храмы и монастыри, школы и приюты. Силу, мощь, достаток! Бедную мою маменьку… Ты войдёшь в анналы.
Ярослав невесело усмехнулся:
- Если только крохотной строчкой!
- От иных не остаётся ни единой буковки… Растворилась дверь, и вошёл взволнованный Миколка Олексич:
- Батюшка, мой свет! Горюшко у нас. Не вели казнить, а вели слово молвить.
- Так скорее ж молви! - разрешил правитель.
- Болеславушке Святославне дурно сделалось. Где стояла, там и упала, болезная. Отнесли в одрину и хлопочут возле нея, но она покуда без чувств.
Сделавшись бледнее извёстки, Осмомысл поднялся:
- Что ж такое, Господи? Вроде не хворала ничем… Вызвать лучших лекарей, знахарей - всех, кто понимает. Умереть не дадим! - И заторопился к снохе (а фактически - жене) в терем.
Вскоре к Болеславе возвратилось сознание, но с постели встать уже не смогла - что-то жгло её изнутри, подрывая силы. Никакие средства не помогли. За неделю растаяла как свеча и скончалась в муках. Мы теперь бы сказали - скоротечное белокровие; но тогда просто говорили - «трясовица» и «потягота». В общем, «Бог забрал».
Для владыки Галича это было страшным ударом. Он едва стоял на ногах во время заупокойной службы. А когда гроб с покойной опускали в склеп церкви Пресвятой Богородицы, князь упал на колени и в слезах воскликнул:
- Славушка моя дорогая… Не хочу прощаться… Скоро мы увидимся…
Шёпот пошёл в народе. Бормотали: «Смерть себе пророчит!» Нескольким боярыням стало дурно.
5
За три года жизни в Путивле старший сын Осмомысла успокоился совершенно, даже меньше пил. Всё прошедшее виделось ему каким-то далёким, незначительным, даже смехотворным. Для чего было бороться с отцом, доставлять родителям неприятности, мучить - и себя и других? Счастье не во власти, не в решений чужих судеб; счастье в тихой семейной жизни, воспитании детей и собак, в собственном крольчатнике. Да, Владимир отдался любимому делу с новой силой, целое хозяйство завёл, шкурки отдавал на продажу. Помогал сестре пережить разлуку с супругом и сыном, а потом вместе с нею радостно встречал возвратившегося Игоря. Правда, отругали Овлура, не сумевшего вызволить обоих, и хотели вновь его направить - за Владимиром-младшим. Так бы и случилось, если бы не вестник-половец, прискакавший с грамотой от хана Кончака. Из неё узнали, что в донецких степях поженились княжич и ханша и молодожёны в скором времени собираются приехать на Русь. Радость была великая, Евфросинья больше не плакала, не стенала, стоя на городской стене и часами вглядываясь в даль, а порхала бабочкой и могла говорить только о наследнике.
- Как ты думаешь, - спрашивал её брат, - мне племянник разрешит остаться в Путивле? Я уже прикипел к этому уютному городку. А перевозить кроликов и борзых в Новгород-Северский - значит потерять по дороге половину зверья. Жалко Божьих тварей.
- Да конечно же разрешит, - уверяла Фрося. - Вы с ним ладите. И приглянешь за ним на первых порах, посоветуешь что-нибудь, поддержишь. Мне спокойнее будет, если ты останешься.
Так и получилось. Новобрачные прибыли по весне 1186 года. Княжич выглядел повзрослев прежнего, вёл себя степенно и вдумчиво, а его юная супруга оказалась уже с приличным животиком, пребывая на седьмом месяце. Всем она понравилась очень - обаятельная, живая, птичка пеночка. Вскоре её крестили, нарекли Агафьей, а потом провели бракосочетание по церковным канонам.
Дядя и племянник вновь установили тёплые отношения, вместе проводили свободное время и рассказывали друг другу разные байки: старший - о жизни в Галиче, Польше, Червене, младший - о половецком плене. Только петь под гусли не пел, сколько ни просили, - говорил, что сейчас сочиняет некую песнь о походе отца и не хочет показывать работу незавершённой.
Но в июне у Агафьи-Аюль родилась прелестная девочка, и крестить её приехал Игорь вместе с семейством. Торжества были шумные, весь Путивль гулял, а на третий день пира молодой отец попросил принести ему гусли. Извинился перед родителем - дескать, вещь ещё не совсем закончена, есть неточности и провалы, но по случаю праздника хочет обнародовать.
- Что же это, гимн? - улыбнулся князь. А Владимир-младший потупился:
- О, какое! Не с моими скромными силами гимны слагать. Это простое Слово… о твоём, тятенька, полку… - И, пройдясь пальцами по струнам, затянул проникновенно: - «Не пришло ли время, братие, начать, по обычаю предков, трудную повесть о полку Игореве, Игоря Святославича?..»
Все притихли и внимали сосредоточенно. При повторных строках: «О, Русская земля! Ты уже за холмом!» - на глаза многих наворачивались слёзы. А проникновенный плач Ярославны Фрося не могла выслушать без рыданий; еле сдерживала себя, чтоб не прерывать сына. И Овлур, возведённый в бояре, сидя с новобрачной - дочкой тысяцкого Рагуила, заливался краской, слушая те места, где упоминалось его участие в бегстве Игоря.
Несмотря на печальный сюжет, песнь окончилась здравицей в честь владыки Новгород-Северской земли - на подъёме, на высоком звучании.
Долго в тишине звенела струна. Все молчали. Не было сомнений: «Слово» хорошо, ярко, сочно; но понравится ли оно самому герою? Ведь поход его провалился, столько человек погибло впустую. Надо ли об этом упоминать? Может, лучше смолчать?
Игорь Святославич тяжело дышал, глядя на узор белой скатерти. Наконец посмотрел на отпрыска с болью, мрачно произнёс:
- Ну и песнь… я не ожидал… думал, снова будет что-то цветистое, неуклюже-льстивое, как обычно… Ты ж отважился правду сказать о моей ошибке… Как сие назвать?
Сын ответил сухо:
- Называй как знаешь. Я иначе не мог. Пусть поход твой послужит уроком для других горячих голов.
У отца на устах промелькнула улыбка:
- Чепуха. Люди не учатся на чужих ошибках. Посему вот мой приговор: «Слово» твоё прекрасно, спору нет, но забудь его навсегда, да и всё забудьте, кто слушал. Вроде его и не было. А узнаю, Володимере, что в другой раз кому-то спел, - мы с тобою рассоримся. Коль не хочешь со мной ругаться, вычеркни из памяти навсегда. Обещаешь?
- Обещаю, отче.
Прибежали скоморохи, начали потешить пирующих, и досадное впечатление от творения молодого князя постепенно изгладилось. Лишь потом, после завершения праздничного застолья и ухода Игоря, несколько человек подошли к Владимиру, чтобы выразить ему своё восхищение «Словом». В том числе и Фрося - обняла наследника, крепко поцеловала в щёку:
- Душенька, сыночек! Не грусти, не переживай. Ты же знаешь отца - вспыльчивый не в меру. Он обдумает и поймёт, будет благодарен ещё.
Тот спросил её радостно:
- Значит, тебе понравилось?
- Очень, очень! Я была растрогана и поражена. Ты действительно не хуже Бояна. Диво дивное - кровушка моя, мой родной комочек, - а слагает песни, как никто не сумеет!
Отцепив от пояса давний дар Осмомысла - костяное писало, - протянула отпрыску:
- На, возьми, мой милый, дедовский подарок. Ты его заслужил по праву!
- Матушка, спасибо. Мне твоё одобрение - лучшее из похвал!
Евфросинья подмигнула ему и шепнула на ушко:
- То, что я скажу, может быть и скверно, только скрыть не сумею: не стремись выполнить отцовский наказ - «Слово» не забывай. Петь другим не пой, но из памяти не вычёркивай. Бог даст, и пригодится.
У Владимира от счастья засверкали глаза. Он расцеловал дорогой родительнице руки.
Дядя тоже на другой день похвалил племянника. А потом предложил:
- Коль отец запретил тебе «Слово» петь, ты его запиши.
- Как это? Зачем? - удивился юноша.
- Чтоб не затерялось. И навек не исчезло. Грех выбрасывать такой самоцвет!
- Нет, опасно. Вдруг дойдёт до тятеньки? Огорчать его не желаю. Ссориться - тем паче.
- Даже если дойдёт, как он догадается, что ты сам записывал? Кто-нибудь другой, кто сидел за столом. Слушал - записал.
- Дядечка, страшуся.
- Ничего не бойся. А запишешь - оставь у меня. Схороню в ларце, сохраню как зеницу ока. И никто посторонний про сё знать не будет. Ты обдумай.
- Хорошо, обдумаю.
Две недели спустя молодой человек сунул родичу скрученный в трубочку пергамент. Евфросиньин брат покивал ему с удовольствием, вновь заверил: «У меня - как за каменной стеною!» А затем в течение месяца дважды переписал стихотворный текст - для себя и для Фроси. Между прочим, кое-что подправив, кое-что убрав… И замкнул на ключ оба списка у себя в сундуке.
Плавно бы и дальше текла жизнь Владимира-старшего у Владимира-младшего в Путивле, если бы гонец не привёз из Галича весточку от отца. Ярослав заверял беспутного сына, что его прощает, даже на сожительство с поповой женой смотрит не сердясь, так как нет больше Болеславы, и зовёт вернуться, обещая отдать не бразды правления княжеством, но бразды Перемышля.
Рассмеявшись радостно, Яков проговорил:
- Постарел, однако. Чувствует, что силы его уходят. И решил смириться.
Рассказал о грамоте Поликсении. Та воскликнула:
- Да неужто едем?
- А то! Перемышль пожирнее Путивля будет. Перестану сидеть за хребтом племянника. Да и Галицкая земля всё же мне милее Северской.
- А когда в дорогу?
- Съезжу навещу Фросю напоследок. Может, не увидимся больше, а она столько для меня сделала. Да к началу жовтеня двинемся ужо.
В качестве одного из подарков сестре он повёз список «Слова о полку Игореве».
6
Вдовствующая венгерская королева-мать Евфросинья Мстиславна выполнила задуманное - побывала в Польше, Германии и Франции, уговаривала тамошних правителей защитить Гроб Господень. К сожалению, дальше разговоров дело не пошло. Обозлившись, русская княгиня села на корабль во французском Тулоне и отправилась на Землю Обетованную. В Иерусалиме женщина постриглась в монахини и вступила в орден иоаннитов (госпитальеров) - он базировался в госпитале (доме для паломников) святого Иоанна. Вместе с братьями и сёстрами во Христе помогала укреплять стены города, чтобы отразить возможное нашествие мусульман.
Но случилось самое печальное: Саладин пошёл в наступление и при Тивериадском озере разгромил основные силы короля крестоносцев Амальрика, захватил Яффу, Бейрут, Аскалон, а 2 октября 1187 года взял Иерусалим. Евфросинья покинула крепость одной из последних, вместе с иоаннитами и остатками армии. Многие монахи погрузились в суда и отплыли в Европу. Цель была одна: всколыхнуть народы на обещанную правителями кампанию.
Евфросинья вновь попала в Рим, к Папе Урбану III. Тот из-за болезни не вставал с постели - принял гостью в своей опочивальне. Выразив ей поддержку, день спустя отправился к праотцам. Ждали выборов нового Папы. Им оказался тоже очень почтенный старец Григорий VIII, протянувший на священном престоле не более месяца. Наконец избрали более молодого - Климента III. Он незамедлительно принял Евфросинью и со всей горячностью взялся за устроение нового похода. Результатом его усилий стало формирование флота крестоносцев.
Постепенно зашевелились и короли Англии и Франции. Император Фридрих Барбаросса был уже в почтенных летах (приближался к шестидесяти пяти) и никак не мог примириться со своим заклятым врагом - архиепископом Филиппом Кёльнским. Но собравшийся 1 декабря 1187 года в Страсбурге рейхстаг обязал пожилого монарха прекратить распри и объединить светские и духовные силы для борьбы с мусульманами.
27 марта 1188 года на собрании представителей Священной Римской империи Фридрих и Филипп торжественно примирились. Там же было решено: выступить крестовым походом в день Святого Георгия - 23 апреля 1189 года. Выбрали путь первых крестоносцев - через Венгрию и Константинополь. Снарядили послов к Беле III и Исааку I Ангелу, чтобы те разрешили войскам проследовать по их странам. Заодно направили полномочных представителей к двум исламским султанам - турку Килыч-Арслану (для возможного союза против Саладина), да и к самому Саладину - с ультиматумом: если не отдаст Иерусалим, вся Европа двинется против него.
В разговорах с устроителями похода Евфросинья Мстиславна много раз говорила об Осмомысле. Но, в отличие от Урбана III, западные владыки связываться с русскими не хотели, выгоды особой не видели. Неожиданно Фридриху Барбароссе доложили: прибыл русский князь, именующий себя Яковом Галицким, просит помощи в войне против венгров, а взамен обещает выделить серебро и золото на борьбу за Гроб Господень. Император согласился его принять…
Как Владимира-Якова занесло в Германию? Почему он сражался с венграми? Чем закончился Третий крестовый поход? Скоро мы узнаем…
7
Блудный сын Владимир возвратился в Галич накануне зимы 1186 года. Проводить дядю и увидеться с дедом Осмомыслом вызвался Святослав Игоревич - средний Фросин отпрыск, и родители отпустили его с лёгким сердцем. По дороге заехали в Овруч и Белгород: в первом проживала невеста Святослава, и они окончательно назначили свадьбу на весну будущего года. А зато в Белгороде Яков предложил сосватать тамошнему князю дочку Всеволода Юрьевича Долгорукого, и согласие было с радостью получено.
Добрались до Галича поздней осенью. Ярослав на крыльцо не вышел, опасаясь простудиться на холодном ноябрьском ветру (он в последнее время сильно сдал и порой неделями проводил в постели), но приезжих встретил в гриднице, обнял сына и внуков, а особенно тепло поприветствовал Святослава, похвалив его молодецкий вид; а насчёт заикания сказал: «Не беда, люди и слепыми живут, и глухими. Это тебя не портит». Обещал ему зимнюю охоту в Тысменице, на которую поедет княжич Олег.
Сам Олег и Владимир встретились неплохо: без особой душевности, но и без враждебности. Пожелали друг другу здравия.
Накануне отъезда старшего сына в Перемышль Осмомысл снова с ним говорил. У отца заметно дрожала правая рука со шлифованным изумрудом, и вообще он выглядел бледнее прежнего раза. Говорил негромко, словно бы берег уходящие силы. Посмотрел на Якова элегически:
- Побывал на могилке-то Ольги Юрьевны?
- Как же, обязательно, - покивал наследник. - Поклонился от нас двоих.
- Ладно, не свисти - от двоих! - усмехнулся родитель. - Чай, меня в ту пору обзывал низкими словами. Али нет?
Тот не стал лукавить:
- Поначалу было. Но потом быльём поросло.
- И на том спасибо. Фрося как, не тужит?
- Нет, живёт душевно. Волновалась зело, ожидаючи супруга и сына, а теперь цветёт. Детки ея прелестные - все как на подбор. А единственная дочурка, Ольгушка, чем-то напоминает бабушку, да, пожалуй, потоньше и попригожей. - Вытащив из рукава скрученную в трубочку грамоту, он продолжил: - Но особо башковит ея старшенький, тёзка мой, Володимер. Песни сочиняет - прямо как Боян. Вот привёз тебе в дар одно его «Слово», им самим записанное, мною переписанное не единожды. Тут и про тебя, батюшка, мой свет, строки есть.
Ярослав оживился:
- Сделай милость, зачти.
- Целиком или только место?
- Нет, сначала. Любопытно вельми. Раскатав пергамент, сын заметил:
- Я-то петь не мастак. У племянника вышло бы красивей. Ну да делать нечего - как-нибудь осилю… - И, стараясь сохранить интонацию, принялся озвучивать рукопись.
Осмомысл обратился в слух. Иногда просил снова повторить какой-то кусок. А когда дошло до него самого, весело ввернул:
- Ну, горазд выдумывать! Будто я какой великан. «Горы подпираю и султанам грожу»! Но - приятно, не скрою.
А в конце расплылся:
- Да-а, вот это сказание! Золото, смарагд в словесах! Надобно послать к внуку, поблагодарить.
- Ой, не делай этого, отче! - спохватился Владимир. - Можно оказать племяшу медвежью услугу.
- Почему такое?
Сын поведал о решении Игоря - позабыть про «Слово», вытравить из памяти.
- Вот ещё чурбан! - рассердился князь. - Думает, оно очернит его имя. А того не уразумеет, что, вполне вероятно, люди о нём самом будут вспоминать только благодаря «Слову»! Я б ему сказал, если б увидал… Впрочем, хорошо. Внука обижать мне негоже. Передам через Святославку - так, изустно. А тебе велю: дай ещё размножить. Посажу писцов, пусть готовят списки. Разошлю на Волынь, в Новгород Великий, Белгород и Киев.
- В Белгород не надо, - вставил отпрыск. - Там переписали ужо. Всеволоду Юрьевичу в Суздаль тоже послано.
- Молодец, хвалю.
Завершилась встреча более чем дружески. Ярослав обнял на прощание Якова и сказал:
- Скоро перейду в мир иной. На престоле будет Олежка. Обещай не искать Галич под Олегом.
- Обещаю, отче, - твёрдо заявил он. - Но клянусь и в другом: коли он не высидит, коли что случится, - не отдам княжества в чужие, посторонние руки, сам его возглавлю. А потом уж - Васька мой.
Осмомысл кивнул:
- Правильно, сынок. Я уже и завещание уточнил точно так. Вижу, что чужбина воспитала тебя. Сделался разумнее, твёрже. Хорошо! Ты прощён за всё, что меж нами было. А меня прощаешь?
- Быть иначе не может, батюшка, мой свет.
Долго ещё смотрели в глаза друг другу - чтобы сохранить в памяти надолго.
В Перемышль семейство Владимира прибыло к Рождеству. Поселились, обосновались, зажили в своё удовольствие. А когда из Болшева поступило известие о кончине отца Дмитрия, мужа Поликсении, то уже ничто не мешало попадье и княжичу обвенчаться, узаконить своих детей. Что ещё желать? Только устроения новой псарни с крольчатником, чем и занялся Яков по весне.
А затем были радостные его поездки: в Белгород - взять невесту Ярославу Рюриковну и доставить Святославу Игоревичу в Новгород-Северский; а затем в Суздаль - взять другую невесту, Верхуславу Всеволодовну Долгорукую, и прибыть с нею в Овруч к жениху, княжичу Ростиславу Рюриковичу… Все теперь уважали сына Осмомысла, принимали тепло, заботливо. Пил он мало (говорил, что больше душа не приемлет), вёл себя достойно. Вроде просветление на него снизошло. Вроде чувствовал, что дела ему предстоят серьёзные…
И не зря. 23 сентября 1187 года Осмомысл послал за ним в Перемышль - звал к себе, чтоб проститься накануне кончины.
8
Главных недоброжелателей Ярослава было ныне четверо: сын Кснятина Серославича - Афанасий, младший брат Феодора Вонифатьича - Пахомий, сын Избыгнева Ивачича - Иннокентий и епископ Кирилл. Внешне почитали, низко кланялись, но забыть обиды, нанесённые их семействам, не могли. Например, Иннокентий считал, что на место погибшего тятеньки тысяцким надо было назначить его, а не низкородного Миколку Олексича. А епископ знал, что правитель Галича ненавидит Кирилла за сожжение Настеньки, и платил князю тем же. Бунтовать в открытую не хотели и копили силы для решающей битвы - после смерти владыки. Благо, этот час приближался неумолимо…
В сентябре Ярослав уже терял два раза сознание, но потом поправлялся, выходил на прогулки, даже посещал храм. А в двадцатых числах повелел собрать в церкви Пресвятой Богородицы высшую галицкую знать и своих наследников - для обряда крестоцелования.
Церемония состоялась 25-го. Новый печатник князя - младший сын скончавшегося Олексы Прокудьича - Филимон Олексич огласил последнюю прижизненную волю повелителя: все бояре вместе с княжичем Владимиром присягают на верность Олегу; а семнадцать тысяч серебряных монет поровну раздать всем простым жителям города и его окрестностей; а четыре тысячи золотых монет - лучшим людям. Это завещание было принято с противоречивыми чувствами: денег хотелось всем, а терпеть на троне бастардуса соглашались немногие; но решили не прекословить болезному, выжившему из ума Осмомыслу, - а потом видно будет…
Князь присутствовал на крестоцеловании - для него поставили золочёный трон. Он смотрел на горящие свечи, видел их размыто, в жёлтом ореоле, иногда нетвёрдой рукой подносил к глазу изумруд. Думал о своём: вот они, галичане… добрые и злые, честные и подлые… сгрудились, толпятся, делают вид, что любят… а когда было можно, взбунтовались, восстали и сожгли Настеньку… замечали промахи и судачили, за спиной часто издевались… многие считают князя полоумным… но богатство княжества им по нраву… а не замечают хорошего, вечно недовольны… Ярослав перевёл взгляд на икону Божьей Матери, обратился к ней мысленно: «Пресвятая Дева! Видишь, как я слаб. Помоги мне уйти достойно. Не возненавидеть в последний миг никого, до конца быть примерным христианином, преданным Твоему Сыну. Ты же знаешь, сколько мук претерпел я в жизни. Не хотел быть князем, но пришлось, и взвалил эту ношу на себя. Неподъёмную ношу… Никому не дано выполнить задуманное в полной мере. Как простой человек, я грешил… Но иначе не получалось. Ничего теперь уже не изменишь. Видимо, судьба! Об одном молю: защити Галицкую землю, не позволь ей погибнуть без меня!» Вытащил платок и утёр навернувшиеся слёзы. С острой, щемящей болью вновь подумал: «Господи, как жалко оставлять этот мир! Пусть несправедливый и злобный, но такой прекрасный в лучших своих моментах!.. Больше никогда ничего не знать… никого больше не любить… Не дышать этим воздухом и не ощущать биения сердца!.. Но таков закон. Надо уступать молодым. Осмомыслов век кончен. Что ж, мужайся, княже! Впереди твоё прощальное слово».
И сказал, обращаясь к подданным, дребезжащим немощным голосом:
- Люди! Галичане! Дорогие мои собратья!.. Жили мы непросто. Я порой был излишне суров, обижал, наказывал. Это доля любого князя. И хочу попросить прощения. Потому что хотел, но не смог сделать вас счастливыми. Я не Бог… А всего лишь раб Его… Уходя, оставляю вам нашу землю. Как она щедра, как по-матерински относится к нам! Берегите ж ея, не давайте на разграбление, поругание, сами не губите и не скверните. То богатство, что собрали мы за последние годы, можно промотать в одночасье. А потом? Что достанется внукам? Только нищета и презрение! Если от чего Галич и погибнет, так от распрей и глупости.
Будьте же достойны славы наших предков. Да хранит вас Господь. Аминь!
После этих слов паства опустилась перед ним на колени, низко поклонилась в знак благоговения. Неожиданно одна из боярынь стала голосить, протянув руки к Ярославу:
- Батюшка, мой свет! Не бросай нас, сердечный, не покидай, Христом Богом тебя мы просим!..
И толпа одобрительно зашуршала: «Не бросай, не бросай!»
- Пропадём без тебя, отца и владыки! По миру пойдём!..
«Пропадём, пропадём», - поддержали все. Женщины рыдали.
- Не серчай на нас, диких, неразумных! Виноваты перед тобою, но прости, прости! Поживи ещё!..
«Поживи, поживи», - умоляли люди. Осмомысл неопределённо взмахнул рукой, тихо улыбнулся:
- Я бы с удовольствием… Но увы, увы! Так устроен мир. Мы над ним не властны. - И перекрестил свой народ. Князя увели, с двух сторон поддерживая под локти.
День спустя он слег, двое суток находился в беспамятстве, пребывал между бредом и явью. Иногда звал Настасью, иногда - Ольгу, а порой кричал, что не видит выхода из подземного лабиринта Киево-Печерской обители.
Рано утром 1 октября 1187 года Ярослава не стало.
Умер он в возрасте пятидесяти семи лет, тридцать четыре из которых правил княжеством.
Отпевали покойного в той же церкви Пресвятой Богородицы и затем опустили в тот же самый склеп, где уже была похоронена Болеслава.
Оба брата - Яков и Олег - рядышком стояли у гроба, горько плача. Вскоре жизнь развела их - далеко-далеко…
