Осенью Дороня Третьяков выписался из больницы. Сидеть без дела не хотелось, и он зашел к Новгородцеву.

— Как у тебя рука? — спросил тот озабоченно, заметив, что Дороня с осторожностью подтянул ее к себе на колени.

— Побаливает, но думаю, что винтовку держать смогу, — ответил Третьяков и спросил в свою очередь: — Какие новости?

— Есть, Дороня, есть, — оживленно заговорил Новгородцев. — Ты, наверное, слышал, что в уезде появилась банда Землина? Казак из станицы Озерной, Землин. Из Красной Армии дезертир. Ушел вначале в голубую армию, к Великанову. Поцапался, с атаманом, свою банду организовал. К Марамышу, слышь, приближаются.

— Слышал, — брови Третьякова сдвинулись. — Я уже был у Русакова, просился в ЧОН, но он не отпускает: «Выздоравливай, говорит, и приходи ко мне», — Дороня вплотную подошел к комиссару: — Устройте меня в ЧОН. Не могу сидеть без дела.

— Ты такой же горячка, как и был. Ладно, напишу Овечкину, командиру роты особого назначения. Только на глаза Русакову не попадайся, — подавая записку, заметил Новгородцев добродушно. — А то влетит нам обоим.

— Спасибо!

Штаб ЧОНа в Марамыше помещался рядом с пожарной каланчой. С ее вышки городок был как на ладони. Справа на площади, там, где когда-то стоял памятник Александру II, виднелся скромный обелиск, воздвигнутый бойцам, павшим в боях с колчаковцами.

Дороня пересек площадь. В просторных сенцах штаба его остановил часовой.

— Пропуск?

— Передайте командиру вот эту бумажку. — Дороня достал из кармана записку Новгородцева.

Встреча с Овечкиным была короткой.

— Не рано берешься за винтовку?

— Нет. Рука не мешает. — Для убедительности Дороня приподнял руку над головой.

— Ладно, — Овечкин слегка пристукнул пальцами по столу. — Сегодня дам распоряжение о зачислении в ЧОН.

Осень и начало зимы для Дорони прошли в военной учебе. Рана зажила окончательно, и, как только было получено известие о приближении банды Землина, Третьяков вызвался в разведку.

На другой день, переодетый в крестьянскую одежду, Третьяков выехал к станице Звериноголовской. Отпустив возчика, он подошел к окраине в сумерках, свернув с дороги, углубился в лес, примыкающий к огородам и, заметив полузанесенную снегом баню, вошел в нее. В избах зажглись огни. Где-то глухо тявкала собака. Качаясь от ветра, брякала о стенку колодца обледенелая бадейка.

Дороня вышел. Станица казалась уснувшей. Утопая в снегу, он добрался до крайней избы и постучал. На стук вышел немолодой казак, хозяин избы.

— Чего надо? — спросил он сердито, подозрительно посмотрев на висевшую за спиной незнакомца винтовку.

— Председатель станичного исполкома далеко отсюда живет?

— Да нет, не шибко. Но дома-то едва ли его застанешь, — неохотно ответил казак. — Иди прямо в сельсовет, рядом с каланчой. Там теперь все в сборе.

— Собрание, что ли? — поинтересовался Дороня.

— Какое тебе собрание. Землина потрухивают, вот и собираются каждую ночь в сельсовете.

— А разве он опять появился здесь?

— Бают люди, — ответил уклончиво казак. — Однако стоять на морозе зябко. Хошь — заходи в избу, хошь — иди в сельсовет.

— Я уж лучше пойду.

В обширных комнатах сельсовета, когда-то кулацкого дома, спали вповалку одетые по зимнему люди. Тут же в углу стояли в козлах их ружья и винтовки. Председатель исполкома, молодой подтянутый казак с военной выправкой, встретил Дороню в маленькой комнатушке.

Дороня рассказал о цели своего прихода.

— Документов при мне, за исключением комсомольского удостоверения, нет, да по обстановке их не должно и быть…

— Ладно. Теперь поговорим о том, что нужно сделать, — председатель откинулся на спинку стула. — Березовский военком был здесь. Перед отъездом просил передать, что нам не удалось захватить Землина в Молельном ауле, когда он был у кулака Яманбаева. Хуже того, бандит вновь появился здесь, и, по слухам, вербует сторонников. Слышал, что на днях к нему в банду ушли двое озернинских комсомольцев.

— Двое комсомольцев?! — поднимаясь медленно со стула, протянул Дороня. — Кто?

— Дмитрев и Речкалов.

— Неправда! — волнуясь, Третьяков налег на стол и чуть не опрокинул лампу. — Подлая ложь! — крикнул он запальчиво. — Я хорошо знаю Колю Дмитрева из продотряда. Он первым вступал в комсомол и стал председателем ячейки. Знаю я и Речкалова…

— И что из этого, — придерживая лампу, невозмутимо ответил председатель исполкома. — На совещание председателей и секретарей комсомольских ячеек приехали эти ребята. Остановились у одной женщины. Ночью в дом зашел Землин. Приказал им одеться и следовать за собой. Те упирались, но бандит пригрозил им оружием и увел неизвестно куда. Всех берет сомнение, не по своей ли воле они ушли. Ведь Дмитрев, хотя и комсомолец, но сын попа, а Речкалов — шурин Землина!

— Значит, вы думаете, что они ушли добровольно в банду?

— Я разговаривал с многими коммунистами Звериноголовской, все они думают, что Дмитрев и Речкалов пробрались в комсомол как провокаторы.

— Я убежден, что Дмитрев с Речкаловым насильно уведены бандитами.

— Это надо доказать.

— Попытаюсь.

— Что ж, попробуйте. Кстати, родители этих молодчиков находятся уже в ЧеКа.

— Ну и что из этого? — запальчиво спросил Дороня. — И что значит «молодчиков»?

— Не кипятись… располагайся на отдых.

Дороня вышел из комнатушки, опустился возле круглой печки на пол и, обхватив руками винтовку, долго лежал с открытыми глазами.

Коля Дмитрев. Он хорошо помнит этого русоволосого парня в форменной тужурке, так горячо выступавшего на первой уездной конференции комсомола. И вот Коля Дмитрев у Землина. Дороня порывисто поднялся на ноги и, перешагивая спящих, подошел к окну.

«Не может быть! — как бы отвечая на свои мысли, повторил он и прислонился горячим лбом к холодному стеклу: — Речкалов тоже не может быть предателем. В Озерной он был лучшим активистом. Что же случилось? Почему они ушли к бандитам? Как распутать этот клубок? Как восстановить доброе имя ребят? Я не уеду отсюда пока не узнаю всю правду».

Дороня порывисто поднялся, вернулся в кабинет председателя исполкома, узнал адрес хозяйки, где останавливались Коля Дмитрев с Речкаловым, и сразу же направился к ее дому. Постучал осторожно в окно. Скрипнул дверной засов, в сенках с лампой в руках показалась фигура немолодой женщины.

— Здравствуйте, я по делу Дмитрева.

— А-а, проходите, — хозяйка пропустила Дороню в избу. — Были у меня тут разные начальники. Расспрашивали. Что вам сказать? Да вы садитесь! — женщина поставила лампу на стол, провела рукой по клеенке. — На той неделе приехали ко мне ребята под вечерок. Лошадь отвели исполкомовскому конюху, вернулись поздновато. Напоила их чаем, потом — тары-бары, глядим, время-то уж много. Постлала им постель в горнице, сама забралась на голбчик. Сплю я чутко. Вот уже первые петухи пропели, чую: кто-то к дому, подъехал. Слышу стук и незнакомый голос: «Открой». Думаю, кто может быть в полночь? Испужалась шибко. Шарю спички на столе и нащупать не могу. Слышу, уж крепче забарабанили. Сама вся трясусь. Нашла спички, зажгла лампу, а в сенки идти боюсь. «Открывай, халудора, а то худо будет!» Не помню, как открыла. Батюшки мои, Землин! Я ведь его знаю! Лампа из рук чуть не выпала. «Что, — говорит, — перетрусила? Веди в избу». Зашел, пошарил глазами:« У тебя Дмитрев с моим шуряком?» Спят, мол, в горнице. «А ну-ка, посвети!» Вынул наган и через порог — к ребятам. Те спали крепко. «Эй, комсомолия! Вставай! — Одному пинок, другому пинок: — Пора вам на трибуну из двух столбов!» А сам заржал, как жеребец. Винищем прет от него, спасу нет. Ребята вскочили. «Одевайтесь, да живо». Гляжу — на Речкалове лица нет. Стал он обуваться и шепнул дружку: «Землин». А Коля как бы не слышит. Только шарит глазами по горнице, похоже, оборону искал. Оделись мои соколики. А тот, зверь лютый, командует: «Марш на улицу!» А там еще двое бандитов подхватили ребят и в кошевку. С тех пор о них ни слуху ни духу.

— С собой ничего они не взяли?

— Нет, только стала убирать постель, гляжу — под подушкой у Коли бумаги лежат. Отнесла их в исполком и рассказала председателю обо всем.

— А перед тем, как ложиться спать, о чем они разговаривали?

— Судили больше о своих делах. Собирались в Марамыш, на какую-то конференцию. А тут я уснула.

— Ну, хорошо. Извини, хозяюшка, за беспокойство…

За рекой далеко-далеко уходил на равнину ленточный бор. Белое безмолвие снегов, тревога за судьбу ребят — все навевало на Дороню невеселые мысли. Он долго стоял на берегу. Из раздумья вывел его скрип полозьев и неторопливое понукание лошади. «Кого несет в такое время в степь? Надо проверить?» Третьяков стремительно скатился с берега и спрятался под мостом, возле которого шел плотно укатанный зимник. Со стороны станицы показалась запряженная в дровни лошадь, на которых лежали бастрык, деревянные вилы и грабли, привязанные толстой веревкой. На них, сдерживая вожжами спускавшегося с берега коня, сидел мужчина в большом бараньем тулупе. При виде появившегося из-под моста человека лошадь испуганно шарахнулась в целик. Седок вылетел из дровней и, поднявшись, стряхнул с себя снег.

— Чтоб тебя холера взяла. Людей пугаться стала, — выругался он и потянул коня за вожжи на дорогу — Ты чево здесь шляешься? — спросил он сердито Дороню.

— Не твое дело, — сухо ответил тот. — Лучше скажи, зачем на ночь глядя в степь поехал?

— Стану я каждому прохожему докладываться, куда да зачем поехал.

— Предъяви пропуск. Ты знаешь, что станица на военном положении?

— Плевать я хочу на ваше положение, мне за сеном надо!

— Стой! Иначе я тебя ссажу из дровней! — Дороня уцепился за воротник тулупа.

Незнакомец опустил вожжи и, откинув назад руки, гикнул на лошадь. Та рванула. В руках Третьякова остался тулуп проезжего. Лошадь, подгоняемая седоком, выбралась на противоположный берег и пустилась вскачь по степи.

— Жаль, что винтовку не взял. Теперь бы пригодилась… Упустил бандита, — Дороня накинул тулуп на плечи и зашагал к исполкому. Повесив неожиданный трофей на гвоздь, улегся спать.

Перед утром проснулся от шума людских голосов: из Марамыша в Звериноголовскую прибыл ударный отряд чоновцев.

— На пути мы задержали одного лазутчика. Он пробрался в станицу под видом крестьянина и вез важное донесение Землину, — говорил один из чоновцев.

— Вот его тулуп, — Дороня кивнул головой на стену. — Перехитрил бандит меня…

Третьяков подробно рассказал о ночном происшествии у моста.

— Ничего. Теперь сидит под крепким замком, отпрыгался. А тулуп пригодится. Снимай его ребята, спать будет теплее.

На допросе задержанный чоновцами бандит рассказал, что Землин с группой единомышленников скрывается в станице Прорывной.

В тот же день в Звериноголовскую прибыл Новгородцев. Сводный отряд чоновцев на рысях направился к станице.

Стычка с бандитами произошла на окраине. Землин с помощником на паре лошадей, запряженных в кошевку, отстреливаясь, сумели прорваться на дорогу. В погоню Новгородцев выделил группу конников и, суживая кольцо, стал прижимать бандитов к центральной площади.

Разгоряченный погоней Третьяков не замечал холода. Кони у бандитов были свежие. Чоновцы, проделав большой путь на своих лошадях, заметно отставали.

— Уйдет Землин, — стиснув зубы, Дороня первый раз ударил коня нагайкой.

Горбоносый степняк сначала потоптался на тонких жилистых ногах и с места перешел на бешеный аллюр.

— Ага, в кошевке трое. — Третьяков, казалось слился с конем, все его существо было охвачено порывом: догнать бандитов!

На раскатах кошевку бросало из стороны в сторону, и она, как утлая ладья, то ныряла в ухабах, то пропадала в балках и вновь показывалась на гребне снежных валов. На одном из поворотов, когда Дороня находился от кошевки на расстоянии выстрела, пристяжная у бандитов, запутавшись в постромках, упала. Пока Землин с помощником распутывали постромки, третий, сидевший на облучке, неожиданно выскочил из кошевки и побежал в кусты. Дороня приближался. Обрубив клинком постромки и повод пристяжной, бандиты погнали коренника во весь мах. Третьяков поравнялся с кустами и, увидев бегущего навстречу человека с поднятыми руками, круто осадил коня.

— Не стреляйте, я Речкалов.

От удивления Дороня чуть не выронил винтовку из рук, соскочил с коня.

— Где Коля? — спросил он сурово. Опустив голову, парень молчал.

— Будешь говорить или нет? — Дороня энергично потряс Речкалова.

— Дмитрев убит.

— Кто убил?! Сказывай! — гнев и отчаяние отразились на лице Дорони. Не отдавая себе отчета, он выкрикнул: — Продажная шкура! Бандит! Ты почему остался жив?

— Бандитом я не был и не буду, — губы Речкалова задрожали. Скрывая слезы, он отвернулся от Третьякова.

— Если ты говоришь правду, то почему до сих пор был у Землина?

На допросе Речкалов рассказал:

— Землин вывел меня и Колю из квартиры, втолкнул в кошевку, где сидели два бандита. Как только выехали в степь, Землин спросил Колю: «Ты согласен вести работу по моему заданию среди коммунистов и комсомольцев? Ведь ты у них свой человек. Председатель ячейки?» Дмитрев ответил: «Изменять Коммунистической партии, Советской власти, народу я не буду. Бандитом умирать не хочу! — «Значит, мы, по-твоему, бандиты, а не спасители родины? — закричал Землин и вытащил револьвер. — Я тебя спрашиваю еще раз: согласен ты работать на меня или нет?» — «Своих убеждений я не продаю», — так гордо ответил Коля.

Землин остановил лошадей: «Выходите!» Мы вышли. Вылез из кошевки и Землин, указал на Колю и распорядился. «Раздеть!» Бандиты оставили Дмитрева в одном белье. Землин помахал пистолетом перед Колей и опять спросил: «Будешь работать с нами или нет?» — «Убивайте, — говорит Коля. — Я умру как комсомолец! Но и вам несдобровать!» Землин выстрелил, а потом выхватил из ножен клинок и рубанул Колю по лицу два раза… И ко мне: «Раздевайся!» Я говорю: «Зачем вам мои лохмотья? Мне все равно умирать одетым или нагишом». Землин на меня закричал: «Дурак, я не собираюсь тебя убивать, хотя ты и комсомолец. Жалко, что ты брат моей жены». Я ездил с Землиным за кучера до тех пор, пока не увидел чоновцев. Тут я и сбежал.