ГЛАВА 5
Растянувшись длинной цепочкой по дороге на Троицк, вторые сутки двигается отряд усть-уйских казаков. Кругом в глубоких снегах лежала степь, скованная ледяным дыханием суровой тургайской зимы.
Впереди в теплой меховой борчатке, опустив свободно поводья гнедого коня, ехал хорунжий Яков Водеников, командир отряда. Загорелое энергичное лицо, взгляд серых глаз, глядевших равнодушно, и вся его крепко сложенная фигура говорили о волевом характере хозяина.
Следом за ним ехал на поджаром скакуне известный в станице гуляка-подхорунжий Леонов. Выезжая из станицы, он прихватил по обыкновению фляжку со спиртом и, несмотря на сердитое предупреждение Воденикова, часто прикладывался к ней. Станичный забулдыга, бабник, не раз битый за свои поганые дела, Леонов еще на рождестве пьяный забрел в Елшанке на посиделки. В просторной избе было человек восемь. При входе подхорунжего девушки оборвали песню и молча принялись за работу. Он нетвердой походкой прошелся раза два по кругу и, как бы закуривая папироску, чиркнул спичкой и поднес ее к прялке. Льняная пряжа вспыхнула ярким огнем, и девушки с испуганным криком стали выскакивать на улицу.
— Пожар! Леонов пряжу жжет! — увидев проходивших ребят с гармонью, наперебой закричали они. Первым ворвался в избу Михаил, за ним стремительно заскочили остальные. Ребята стали затаптывать горевшую пряжу. Леонов не помнил, кто его бил. Последнее, что осталось в памяти горькой вспышкой, — это Новгородцев бросил его на пол. Очнулся он на снегу. Ощупал голову и, цепляясь руками за жерди, с трудом поднялся на ноги. Видимо, елшанские ребята выволокли его на крыльцо и, раскачав, бросили к забору, в сугроб. Падая, он ударился ногами о воротный столб. Вспомнив это, Леонов решил отомстить Новгородцеву и, повернувшись в седле, стал разыскивать его глазами.
— Погоди, в Троицке я тебе припомню посиделки. Волком взвоешь, большевик, — он заскрипел от злости зубами.
— Чего скрипишь? Поди напугать меня хочешь? — Водеников ехидно посмотрел на него.
— Не тревожь меня. Без тебя тошно. Растравил ты меня елшанцами.
— Поди-ко, сунься к ним!
— И сунусь! Погоди, придет мой час, все им припомню!
— Лошадь с медведем тягалась, хвост да грива остались.
Леонов насупился и умолк.
Отряд двигался медленно. Днем мартовское солнце сильно грело землю. Снег стал рыхлый. «Череп» дороги местами побурел. Кони шли тяжело.
— И зачем только едем? — вздохнул недовольно пожилой казак Федор Клюшин. — Оружия, кроме шашек, нет; голыми руками будем брать Троицк, что ли?
— Так господам офицерам угодно, — отозвался Михаил Новгородцев. — Им что: у нас голова в кустах, а у них грудь в крестах.
— А-а, хватит такой дури. Сейчас время не то, — протянул с пренебрежением Клюшин и, помолчав, продолжал: — Когда меня провожали на действительную, ни коня, ни амуниции не было, так атаман продал мою землю, купил мне коня, а семья без земли осталась. Стану я воевать за старые порядки, на-кось, выкуси! — сняв рукавицу, он показал кукиш.
— Повернуть коней от Бобровки и баста! Не пойдем против красных.
— Хватит на атаманском поводу ходить! — послышались голоса.
— А ну-ка, ребята, потолкуем, — Клюшин остановил коня. Между казаками и ехавшими впереди Водениковым образовалась большая дистанция. Фронтовики сгрудились на дороге, задние, объезжая целиной, останавливались возле них. Образовался большой круг, в центре которого Петр Новгородцев, слегка приподнявшись на стременах, говорил:
— Зачем мы пойдем на Троицк? Помогать атаманцам? Разве мы враги Советской власти? Подумайте!
— И думать нечего. Принимай, Петр, сотню, — заявил Клюшин.
— Я не прочь, если круг решит, согласен.
— Принимай, принимай, — послышались голоса станичников.
— Сейчас по местам, ребята. Видите, Ванька Леонов к нам скачет. В Бобровке держитесь ближе ко мне, — заметив скакавшего во весь опор на коне Леонова, торопливо произнес Петр.
— Господин хорунжий спрашивает, что за сбор? — воровские глаза Ваньки подозрительно пробежали по группе отставших казаков.
— Раскурка, — ответил неохотно Клюшин и протянул кисет. — Закуривай. Для милого дружка не жалко и пустой кисет подать.
— Подавись ты своим табаком, — Ванька в сердцах ударил коня нагайкой и направился обратно.
К вечеру отряд приближался к Бобровке. Последним в деревню въехал с группой фронтовиков Петр Новгородцев.
— Располагайтесь на ночлег ближе к квартире офицеров. Я скоро вернусь, — сказал он вполголоса и, тронув коня стременами, стал приближаться к большой группе спешившихся казаков.
— Все в сборе? — вглядываясь в лица, спросил он.
— Как будто все, — ответил кто-то.
— Помните уговор: сегодня нужно захватить офицеров, обезоружить и ехать обратно в станицу, — зашептал Петр и выжидательно посмотрел на улицу, из-за угла которой выехал урядник.
— О чем гуторите? — круто осаживая коня, спросил он казаков.
— Дорога убродная, лошадям тяжело.
— Скоро выедем на тракт, а там до Троицка рукой подать. Дадим же, братцы, красным жару, — похвалился урядник и тронул повод.
Когда конный исчез, Михаил Новгородцев произнес с усмешкой:
— Вырастили змейку на свою шейку.
— Ему что? Он на фронте не был, пороха не нюхал, нашивки урядника получил в тылу. Вот теперь и ерошится. Правильно Петр давеча сказал: не по пути нам с атаманами да с их приспешниками.
Над степью висел багряный закат. Охватив полнеба, он медленно угасал, окрашивая снежную равнину в нерадостные тона. Наступила ночь. В избах зажглись огни. В выси темного неба медленно плыл молодой круторогий месяц.
Дремлют в теплых пригонах коровы, тесной кучей спят овцы, и лишь порой в углу, на насесте, толкая друг друга, тихо квохчут полусонные куры.
Спят в теплых избах усталые казаки. Слышится храп, сонное бормотание, порой тяжелый стон. В углу, подперев руками голову, сидит Петр Новгородцев, глядя на трепетный огонек плошки. На стене мерно тикают ходики, за печкой нудно скрипит сверчок. Колеблющееся пламя плошки замигало. Очистив фитиль, Петр поднялся на ноги:
— Пора поднимать ребят, Михаил! — потряс он за плечо спавшего на лавке брата. — Вставай!
Тот быстро соскочил на ноги и, надев полушубок, пристегнул шашку:
— Собирать остальных?
— Да, — решительно ответил Петр и поправил съехавшую на затылок папаху.
Осторожно шагая через спящих, Михаил вышел на улицу. Вскоре сонная Бобровка наполнилась гулом голосов, топотом коней. Постепенно нарастая, шум докатился до большого крестового дома, стоявшего на окраине. Там было тихо. Видимо, обитатели крепко спали. Затем мигнул огонек зажженной спички, послышался голос дежурного Ваньки Леонова, который энергично тряс спавшего фельдшера.
— Да подымись, чертова перечница, — выругался он и двинул фельдшера кулаком. — Чуешь, казаки шумят?
Фельдшера точно подбросило.
— Буди командира, — засуетился он, собирая в санитарную сумку порожнюю посуду из-под спирта и какие-то склянки с жидкостью.
— А по шее не накостыляет? Выпивши ведь они легли… — фельдшер плюнул и торопливо зашагал к Воденикову.
— Яков Павлович, должно, беда, казаки шумят, — начал он, слегка дотронувшись до Воденикова, и, заслышав за спиной топот многочисленных ног, в страхе обернулся.
Леонов, пытаясь вырваться из цепких рук младшего Новгородцева, отчаянно ругался. Увидев перед собой суровое лицо Петра, стоявшего с шашкой наголо, фельдшер юркнул под широкую кровать Воденикова.
— Что это? Бунт? Вон отсюда! — полуодетый Водеников потянулся к лежавшему под подушкой револьверу и в тот же миг отлетел в угол, отброшенный сильной рукой Петра. Водеников дико озирался по сторонам в поисках спасения. Заметив окно, пнул сапогом тонкую раму и метнулся в темный пролет.
— Окружить дом! — распорядился Петр.
Казаки высыпали на улицу, но было уже поздно.
Вскочив на первую лошадь, стоявшую возле палисадника, Водеников скрылся.
Перед утром отряд казаков выехал обратно в Усть-Уйскую.
Поход на Троицк провалился.
В последних числах марта со стороны степного Тургая подул теплый ветер. Чувствовалось приближение весны.
В те дни, когда казаки ушли на Троицк, Словцов не знал покоя. В домике Егора Летунова, где он жил, было людно. Часто заходили Гриша Рахманцев, приехавший недавно от Русакова, инвалиды-фронтовики и казачки из Елшанки. Большая, просторная изба Егора была полна народа. Говорил обычно Виктор:
— Почему победила Октябрьская революция? Потому что трудовой народ понял, что дорога к лучшей жизни только в тесном союзе рабочего класса и крестьянской бедноты, только с партией большевиков! Где, в какой стране рабочий и крестьянин управляет государством? — Выдержав паузу, Словцов ответил четко: — Только у нас. Где женщина поставлена в своих правах наравне с мужчиной? У нас. Где фабрики, заводы и земля принадлежат трудовому народу? У нас. Так скажите, что нам дороже: или наша народная власть, или власть дутовцев, власть богатеев? Егор Максимович, — обратился Словцов к хозяину, — скажи, отчего разбогател Яшка Водеников?
— Известно отчего, напоил допьяна проезжего купца, выкрал у него деньги, а тот и удавился, — отозвался сидевший в углу избы Егор.
— А Леонов Иван?
— Он еще на действительной службе убил богатого еврея, оттого и разбогател.
— Атаман Сироткин?
— Этот по части «бычников» промышлял, которые приезжали на ярмарку для покупки быков… Ночью выедет в степь с дружками, угонят быков, да и хозяевам бока намнут…
— Значит, кто ваши управители?
— Воры да грабители, — вскочив с лавки, пылко выкрикнул Гриша Рахманцев.
— Терпимо ли это?
— Нет!
Среди казачек началось движение.
— У Воденикова не один год жила моя мать в работницах, выгнал ее, ни копейки не заплатил!
— Сироткин Тимофей покосы у вдов забрал! Найди-ка на него управу!
— Тын развалился и жердей не дают!
— Дров полена не выпросишь, весь лес богатые казаки забрали!
Когда шум утих, Виктор заговорил вновь:
— От вас, женщины, во многом зависит судьба станицы.
— И у нас будет власть Советов, вот только вернутся наши из Троицка, — послышался уверенный голос.
Казаки вернулись неожиданно. Ночью к Виктору пришел Петр Новгородцев. Усталый, но довольный, опустился на лавку и произнес с усмешкой:
— Отвоевали атаманы Троицк. Водеников сбежал. Леонов остался в Бобровке, наверное, клянчит у хозяев самогон.
— Настроение казаков? — спросил живо Виктор.
— Боевое.
— Хорошо. На завтра назначаем митинг и выборы Совета. Соберите бедноту и фронтовиков.
— А как со станичной верхушкой?
— Арестовать, — коротко ответил Словцов. — Там, где нужно, применим оружие…
Перед утрем предупрежденные кем-то богатые казаки вместе с семьями скрылись.
Открывая митинг, Петр Новгородцев поднялся на табурет, одернул военную гимнастерку и, подбирая нужные слова, произнес, волнуясь:
— Товарищи станичники! Власть полковника Дутова, власть атамана Сироткина, власть Водениковых и других богатеев кончилась. Наступила власть трудового народа. Теперь — кто был ничем, тот станет всем. Надо это почувствовать своим сердцем. И тогда каждый из вас скажет: «Да здравствует и живет вовеки Советская власть, Коммунистическая партия и вождь мирового пролетариата товарищ Ленин!» — Петр взмахнул папахой над головой и радостно выкрикнул: — Ура!
Многоголосое ура разнеслось по весенним улицам.
В тот день ласково светило солнце, заливая теплом дома, станичную площадь и на ней празднично одетых казаков и казачек.
После митинга началась демонстрация. Впереди с красным знаменем шли Словцов, братья Новгородцевы и группа фронтовиков. За ними двигались елшанцы и приехавшие с ближних хуторов батраки.
Вечером состоялись выборы первого Совета, председателем которого был избран коммунист Петр Новгородцев.
* * *
Весной земли и покосы богатых казаков были переданы бедноте. Оброчные статьи отошли елшанцам. На станцию потянулись первые обозы с хлебом для промышленных центров страны. Неграмотные казачки учились на курсах ликбеза.
В конце мая, ночью неожиданно нагрянули чехи и белоказаки. К ним присоединились бежавшие из станицы дутовцы.
После короткой, но ожесточенной борьбы были схвачены в здании Совета Виктор Словцов, братья Новгородцевы, все сочувствующие большевикам и активисты станичного Совета. В момент ареста сына старую Рахманцеву хватил удар. Наутро, с трудом подвязав безжизненную руку, волоча за собой ногу, она направилась в станичное правление узнать о судьбе Григория.
Полуживую женщину атаман Сироткин встретил с издевкой:
— Твоего большевика мы сначала потешим, а потом расстреляем вместе с другими коммунистами.
Случилось необычайное: Рахманцева, высоко подняв голову, ответила:
— Вы бы на фронте показывали свою храбрость, а то воюете здесь с полумертвыми бабами. Моего сына стрелять не за что, он бычников не обворовывал!
На следующий день новый удар уложил женщину в могилу.
В полдень белогвардейцы обшарили все углы в доме Егора Летунова, заглянули в подполье. Взбешенные безрезультатным обыском накинулись на старика.
— Сказывай, где сыновья?
— Мои сыновья в Красной гвардии, бьют таких гадов, как вы, — гордо ответил тот.
Сильный удар в лицо свалил Егора на пол. Отбросив упавшую на тело мужа старуху, белогвардейцы выволокли Летунова во двор и двумя выстрелами покончили с мужественным стариком.
Вот и карательный отряд пришел в станицу с артиллерийской батареей, батальоном башкирских стрелков и пехотной частью головорезов Каппеля.
Созданная карателями военно-следственная комиссия принялась за свою грязную работу. Значительную часть местных коммунистов и фронтовиков вывели на окраину станицы, поставили возле вырытой ямы и расстреляли из пулемета.
Крики женщин, плач детей, рев скотины — все смешалось с треском пожара и смрадным дымом. Через несколько часов от Елшанки остались обугленные бревна, вздувшиеся трупы животных и уныло бродившие по пожарищу женщины и дети.
Виктор Словцов, братья Новгородцевы и часть арестованных усть-уйских казаков были отправлены в Челябинскую тюрьму.
Здесь Виктор Словцов и встретился с Ниной Дробышевой.
