Глава 5

Утро в поселке Верховец выдалось зябким, туманным. Воздух насыщала мелкая изморось. Из сизой хмари выплывали кособокие замшелые избы, дощатые заборы. На проезжей части кое-где сохранился асфальт – вспученный, покрытый трещинами. Было пять утра, ночь сопротивлялась утру, небо покрывала сплошная мрачная серость. Ночь, в отличие от предыдущих, выдалась холодной, с полуночи моросил мелкий дождь, который только недавно закончился. Поселок еще не проснулся, лишь у 45-го дома на улице Колхозной наблюдалась какая-то активность. Фактически дом находился в центре поселка, но улица Колхозная упиралась в неухоженное озеро, заросшее болотной травой, и последний дом на этой улице стоял особняком. Пробраться к нему можно было узкими переулками, отходящими от центральной улицы. От соседей двор закрывали рослые постройки, с другой стороны был овраг, с третьей – свалка. Во дворе хозяйничал громадный волкодав, безукоризненно выполняющий команды хозяина. Пожилой мужчина в кожаной жилетке – коренастый, с квадратной безволосой головой и цепкими глазами – возился во дворе, перекатывая пустые бочки от одного сарая к другому. Столь ранний час для хозяйственных работ его не смущал. Видно, верил в пословицу про бога и того, кто рано встает.

Послышалось приглушенное гудение. Мужчина насторожился, прошел к калитке, вырезанной в воротах. Цыкнул на пса, и тот, поджав хвост, покорно полез в свою будку. Мужчина высунулся из калитки, убедился, что это та самая машина, кинулся открывать ворота. Во двор въехала пятидверная «Нива», заляпанная грязью. Впрочем, номер был вполне читаем. Четыре цифры, четыре буквы, а слева наклейка с символикой ЛНР, прикрывающая флаг Украины. Номер был из «важных», останавливать без причины эту машину не могли (хотя смотря на кого нарвешься). Пожилой мужчина торопливо запер ворота, вздохнул с облегчением. Двор в его владениях был выстроен грамотно. Рассмотреть, что в нем творится, можно было только с вертолета. Глухо заворчала собака, но предпочла не вылезать из будки. «Джейсон, свои», – проворчал хозяин.

Из «Нивы» выбрался невысокий жилистый субъект в штормовке и камуфляже (с той же самой символикой). Мужчины обменялись рукопожатием.

– Приветствую, Федор Николаевич, – произнес Паскевич. – Все в порядке?

– Твоими молитвами, Вадим, – проворчал хозяин. – Ты один?

– Остальные пешком должны добраться. Думаю, где-то на подходе. Я их высадил под Кузьминкой, они лесом пошли, а я окольными дорогами с перекурами добирался. Калитку оставь незапертой, псу пасть заткни, чтобы не гавкал. И загони машину в гараж, чтобы не маячила тут на юру. В ней оружие.

– Что за публика, Вадим? – Мозиляк Федор Николаевич – верный сын своего отца, до последнего вздоха воевавшего под знаменами УПА, – смотрел на сообщника исподлобья, с вопросом.

– Американцы, мать их, – фыркнул Паскевич. – Заносчивые неприятные субъекты. Лично бы пристрелил, но нужны они нашей власти. Хорошие спецы, сносно понимают по-русски. Так что придется, Федор Николаевич, ломать себя через колено, выполнять все их прихоти и поменьше возникать. Уж постарайся, не подведи. Это на несколько дней, потом они уедут.

– Ладно, потерпим, – буркнул Мозиляк.

– Комнаты им приготовил?

– А чего их готовить, готовые они. Только извини, Вадим, тут тебе не «Хилтон» и не «Шератон», вода внизу, удобства во дворе. Не буду я им канализацию рыть.

– Дурень ты, батенька, – криво усмехнулся Паскевич. – Себе бы прорыл, а то всю жизнь таскаешься с тазиками и ведрами… Ладно. Есть еще кто-нибудь в доме?

– Дочурка моя, Василинка, – насупился Мозиляк. – Вон там ее хоромы, – кивнул он на окна, обрамленные наличниками.

Вадим подавил усмешку. «Дочурке» было под сорок, и шансов стать королевой красоты (даже в пределах отдельно взятого переулка) у нее не было никаких. Супруга Федора Николаевича тоже не была красавицей, скончалась лет восемь назад. Василине удалось выскочить замуж, но через полгода со слезами она прибежала обратно в отчий дом, а ее муж через три дня по какому-то странному стечению обстоятельств вышел ночью из дома и утонул в мелкой Верховке. В доме все было разбросано, словно после драки, а к шее утопленника привязана ржавая наковальня, которую этот ханурик вряд ли мог протащить самостоятельно дальше пары метров. Обнаружили его случайно – пацаны ныряли. «Самоубийство», – уверенно заявил местный участковый, тщательно изучив обстоятельства дела и затолкав глубже в карман перетянутую резинкой пачку денег.

– Василинка – могила, не волнуйся, – уверил Мозиляк. Словно в подтверждение сказанному, в приоткрытое окно высунулась ушастая непропорциональная голова с блеклыми волосами и заморгала маленькими глазками. «Могила – это точно», – мрачно подумал Паскевич.

Гости из дальнего зарубежья стали прибывать минут через сорок. Скрипнула калитка, и первым возник «глазастый» Фуллертон в брезентовом плаще и кирзовых сапогах. Увидев Паскевича, он испустил облегченный вздох, бросил на землю сумку.

– О май гад, – пробормотал он отрешенно. – Ну и дыра. Как в позавчера попал. Что за страна такая, как тут люди живут?

– Вы еще в России не были, Томас, – улыбнулся Паскевич. – Там бы вам не понравилось еще больше.

– Плевать на Россию, – фыркнул американец. – Я буду требовать надбавки за свою работу.

«Северный коэффициент», – подумал Паскевич, но промолчал.

– Проходите в хату, Томас, сейчас будет завтрак и отдых. Нормально добрались?

– Нормально, – проворчал Фуллертон. – В этой дыре аборигены еще спят.

– О, май гад, куда я попал! – спел ту же мантру Джерри, вторгаясь на подворье. Он был одет в старую куртку с меховой опушкой, старый пиджак, хиленькие брюки, в которых, должно быть, скончалось не одно поколение местных жителей. – Это не Монтана! Почему такая холодная ночь? – риторически вопрошал Джерри. – Вчера была теплая ночь, позавчера тоже, почему сегодня так холодно? Я хочу, чтобы моя куртка называлась не Аляска, а Ямайка!

– Вам не приходилось работать в северных широтах, Джерри? – сдержанно спросил Паскевич. Джерри фыркнул, с опаской покосился на угрюмо помалкивающую собачью будку.

– Приходилось, – ответил Фуллертон. – В Исландии и Норвегии. Не помню, чтобы Джерри выходил там из теплой машины. Прямо из салона и работал.

Снова состоялось приветственное рукопожатие. Между Джерри и Мозиляком сразу установилась взаимная неприязнь. Они пожали друг другу руки, но держали при этом такую дистанцию, словно боялись заразиться. Джерри протянул лишь пальцы, а Федор Николаевич скорчил каменную мину и с усилием заставил себя кивнуть.

Последним в калитку протиснулся Хардинг, похожий на рыбака, вернувшегося с неудачного лова. Непромокаемая накидка, панамка, за спиной рюкзак, из которого торчала складная бамбуковая удочка. Он мрачно смотрел по сторонам, выдержки хватало, чтобы не разразиться ругательствами.

– Не ожидали, шеф? – развеселился Янг. – Это вам не Мальта. И даже не Киев. Как там говорят? Здесь Рашей пахнет…

– Напьемся? – в полушутку предложил Фуллертон.

– Это ничего не решит, – возразил Хардинг.

– Не решит, – согласился Янг. – Но напиться нужно.

– Проходите в дом, господа, – предложил Паскевич. – Господин Мозиляк – радушный хозяин, сейчас вам будут предложены завтрак и отдельные комнаты.

Качество обслуживания в этом гиблом месте было отвратительным! В доме пахло как-то странно, и запах плесени в этом «ассорти» был не самым отталкивающим. Обстановка позапрошлого века, вздорные салфетки, скрипящие половицы, тусклые фотографии на стенах. Старинный телевизор зачем-то прикрывала ажурная ветошь. Сновала страшненькая особа с мужским именем, подогревала что-то на «музейной» плите, пугливо косилась на иностранцев. Ели за дубовым столом, у которого все ножки были разной высоты. Посуда была деревянная и алюминиевая. Картошка не жевалась, липла к зубам. Мясо было жестким, как подошва армейского ботинка. С кулинарией местные обитатели ладили плохо. Американцы фыркали под набыченным взглядом Мозиляка, ковырялись в тарелках. Фуллертон брезгливо сдирал с помидора кожуру, бормоча, что его организм на такое экстремальное питание не рассчитан. Кофе и колу, разумеется, не подали. Был странный чай, разящий луговыми травами, и теплое пиво в стеклянных бутылках под названием «Жигулевское», которое никто из присутствующих не смог выговорить. Не выпили даже по стакану – сработал рвотный рефлекс.

– Мы на дне, господа, – бормотал, вытирая губы, Янг. – Это вам не «Лост Эбби», не «Фрэмингхаммер». Это гораздо хуже. Надеюсь, мы долго не задержимся в этих убийственных широтах.

По завершении завтрака Василина, упакованная в плотную юбку и мужскую рубашку, стала прибирать посуду со стола. Рука Янга машинально отправилась в путь, чтобы хлопнуть ее по попе, но застыла на полдороге. Страшилище-то какое, себя не уважать… Он покосился на застывшего в углу Мозиляка. Тот все видел, его глаза сузились в амбразуры, он царапал Джерри недобрым взглядом. Американец смущенно кашлянул, буркнул «сорри».

В комнатах на втором этаже стояли жесткие топчаны, какие-то развалившиеся шкафы. Окна были задернуты шторами, вид из них открывался отнюдь не на пруд с лебедями, а на свалку бытовых отходов позади пустыря.

– Вы же потерпите, господа? – скрывая ухмылку, спрашивал Паскевич. – Нормальные спартанские условия. Уверяю вас, наши солдаты на передовой живут в гораздо худших условиях.

Грубить Паскевичу остерегались. Этот парень был себе на уме, обладал мрачноватой иронией, и только ему в обозримом будущем предстояло стать их связующей нитью с цивилизованным миром.

Странности продолжались. Неприятным открытием стал душ в сенях, отгороженный протухшей пленкой. Душ – это было громко сказано. На козлах стояла бочка с водой, к ней был привязан ковшик, а в углу под скатом чернело отверстие, куда стекала вода.

– Мой бог, что это? – тоскливо пробормотал Фуллертон. – Это же неудобно, негигиенично! Где гель для мытья?

– Вот, – кивнул Паскевич на огрызок детского мыла в заросшей «культурными слоями» мыльнице.

– Вадим, вы издеваетесь над нами? – вспыхнул Янг.

– Ни в коем случае, господа, – возразил Паскевич. Он как-то странно сглатывал. – Прошу обратить ваше внимание на то, что и мне придется жить в этих же условиях. Уверяю, в этом нет ничего страшного.

Но добил всех туалет (типа сортир), спрятанный в глубине двора. Американцы стояли перед открытой дверью этого чуда архитектурной мысли, дружно чесали затылки и не решались войти.

– Нужна инструкция по применению, – сумничал Хардинг, затыкая нос. – Этот пол может провалиться, здесь можно задохнуться без противогаза, и в эту дырку невозможно попасть без тренировки… Мой бог, здесь нет туалетной бумаги, негде помыть руки… Это так же отличается от цивилизованной туалетной комнаты, как… как… – Джерри задумался, подыскивая сравнение.

– Как русская рулетка отличается от обычной, – подсказал подошедший Паскевич. – Господа, вы слишком привередливы. Вы никогда не видели отхожих мест какого-нибудь дикого африканского племени? То зрелище посильнее. А к текущим условиям вы привыкнете уже на второй день. Кстати, существует еще одно неудобство – вам категорически запрещается покидать территорию и раздвигать шторы на втором этаже. Это касается вашей же безопасности. Все необходимое будет доставляться. Составьте список, и я привезу из города. Сегодня вечером состоится встреча с нашим агентом, работающим в тылу противника. Он доставит информацию, которую мы будем использовать в работе. До вечера отдыхайте, господа. А я, если не возражаете, вас покину.

Это был тягучий скучный день. Американцы болтались без дела по двору. Джерри нашел в груде мусора полуспущенный мяч, немного попинали. Но гости любили американский футбол, в традиционном они не разбирались и не могли понять, что в нем особенного. Телевизор не работал, читать было нечего. Спать на жестких топчанах было испытанием. На обед Василина под строгим присмотром Мозиляка готовила суп. Хардинг наблюдал какое-то время, потом не вынесла душа: отодвинул женщину, отобрал у нее фартук и сам встал к плите. Барбекю на лужайке не получилось, но курятину (бледное подобие индейки) он приготовил. Обстановка была спокойной, в ворота никто не лез, поселок за высокой оградой жил своей провинциальной жизнью. Кукарекали петухи, тявкали собаки. После обеда Паскевич привез на «Ниве» немного нормальной еды и упаковку сносного «Варштайнера». Развлекались, как могли. До темноты играли в карты на пиво – проигравший не пил. Остальные после каждого раунда выпивали по пинте охлажденного напитка. К наступлению сумерек Хардинг и Джерри неплохо себя чувствовали, развалились за столом, похохатывали, а трезвый, как стекло, Фуллертон только и делал, что тасовал колоду и обвинял коллег в мошенничестве.

Упаковка оказалась недолговечной. Хмель выветрился, снова стало скучно. Янг вновь подумывал, не сделать ли местной страшилке неприличное предложение. Душа противилась, но натура была упрямой, как египетский мул. Наличие Мозиляка казалось вполне одолимой преградой. Разве старик не хочет, чтобы его дочь пережила несколько приятных минут? И стоит ли что-то объяснять этим второсортным людишкам?

В одиннадцатом часу вечера Паскевич связался по телефону с нужным абонентом. У абонента было два аппарата – один для всех, другой – для закулисной жизни. Паскевича он знал, но настороженный тон остался. Разговаривать пришлось на каком-то странном новоязе.

– Здравствуйте, капитан, – не очень твердым голосом сказал в трубку майор Крикун, начальник материальной базы в Жлухтове, куда входило и большое арсенальное хозяйство. – Да, уже в курсе, что у вас сегодня пикничок… Обязательно буду. Через полчаса уйду с работы – и сразу к вам на вечеринку. То есть в полночь ждите. Машину брошу где-нибудь у реки, пешком дойду, огородами…

Обитатели дома ложились рано. Василина после ужина ушла в свои «палаты» и больше не появлялась. На робкое постукивание в дверь (Джерри был верен себе) не реагировала. Мозиляк похрапывал у себя в комнате – у старика хватало сообразительности не лезть в чужие дела. День был теплый, а к ночи опять набежали тучи, пролился холодный дождь, и стало зябко. Было несколько минут первого, когда Паскевич пропустил в калитку закутанного в гидростойкую накидку мужчину. Они обменялись парой фраз, незнакомец кивнул, и оба зашагали в дом. В горнице было сухо, горели две керосиновые лампы. Включать электричество было бессмысленно – Мозиляк оказался не только бирюком, но и жадиной – лампочки в доме едва светили, от керосинок света было больше.

– Добрый вечер, господа, – поздоровался мужчина, снимая капюшон. Он неплохо владел английским. – Или доброй ночи, как угодно. – У него было круглое мясистое лицо, покрытое легкой щетиной, близко посаженные въедливые глаза. Американцы вразнобой поздоровались. Все были собранны, деловиты. Когда дело касалось работы, забывалось все неприятное и дискомфортное. – Полагаю, вы знаете, кто я такой, поэтому нет смысла представляться. Руководством подполья, борющегося против российских оккупантов, мне передана информация о человеке, который должен вас заинтересовать.

Крикун извлек из глубокого кармана брюк обычную флешку. Хардинг понял намек, удалился и через минуту вернулся с планшетом, одетым в плотный чехол. Носитель представлял единственную папку, в которой было несколько фотографий. Крупным и мелким планом, разными ракурсами, в разной обстановке был снят один и тот же мужчина – статный, светлоглазый, с горделивой офицерской выправкой. На одних снимках он был запечатлен в военной форме, на других – в гражданском. Было даже художественное фото, как он в плавках выходил из моря, а за его спиной несся бурлящий пенящийся поток.

– Майор Шубин Вячеслав Георгиевич, – представил фигуранта Крикун. – 38 лет, уроженец Харькова, окончил Академию сухопутных войск Министерства обороны Украины и больше десяти лет служил в украинских вооруженных силах. После Майдана грубо нарушил присягу, предал своих товарищей и перешел на сторону мятежников. Способный офицер, провел несколько удачных операций, нанеся крупный вред украинским войскам. Если честно сказать… – Крикун хмыкнул. – Громил подразделения силовиков направо и налево. Командует так называемым батальоном спецназа «Пламя», который входит в так называемую бригаду «Крым». Дислоцирован отдельно от бригады, штаб батальона стоит в городе Аметист. В данный момент батальон выведен из зоны соприкосновения, активно пополняется наемниками.

– Майор, мы же не в телевизоре, – поморщился Паскевич. – Давай без этих пропагандистских штучек. Батальон пополняется людьми, служившими в спецподразделениях и имеющими реальный боевой опыт.

– Как скажете, – пожал плечами Крикун. – Личный состав занят плотными тренировками по программе спецназа. Свободные от занятий подразделения патрулируют район.

– Скажите, майор, – подал голос Хардинг, – если не секрет, конечно. Зачем ликвидировать парня, который, как я понимаю, один из многих? Военные действия сейчас не ведутся. Ради банальной мести за уничтоженных его людьми украинских солдат?

– Вопрос понятен, – кивнул Крикун. – Именно Шубин сделал так наз… хм, батальон «Пламя» эффективной боевой единицей, способной посеять смуту в войсках одним лишь своим упоминанием. Не секрет, что вскоре предстоит новый виток эскалации конфликта, нашим войскам придется переходить в наступление, чтобы до осени освободить Донбасс… Вы понимаете, сэр, что подобных харизматичных и талантливых людей в руководстве врага быть не должно. Для всего цивилизованного мира это стайка жуликов и проходимцев, а не кадровые военные, окончившие украинские вузы.

– Хорошо, – кивнул Хардинг. – Какая имеется информация по клиенту?

– Батальон расквартирован в центральной части Аметиста на улице Полежаева. Штаб находится там же, в подвалах неработающего универмага. Шубин проживает в пристройке к зданию – там раньше была ведомственная гостиница химического завода. В каком из номеров он проживает, неизвестно. Он постоянно их меняет. При нем всегда охрана, обученная в России. Два бронированных автомобиля.

– Что насчет семьи? – спросил вкрадчивым голосом Фуллертон.

– Есть жена и ребенок, оба полгода назад отправлены в Россию, – подал голос Паскевич. – Куда именно – неизвестно. Секретили специалисты, здесь мы никуда не выйдем. Пытались неоднократно.

– А что насчет женщин? – Джерри с прищуром разглядывал фотографии. Паскевич усмехнулся: все правильно – рыбак рыбака видит издалека.

– Шубин – большой любитель женщин, – кивнул Крикун. – Но и с этой стороны мы не видим положительного решения. Мы не заставим бабу выманить его на открытое пространство – слишком часто он их меняет, и к ним невозможно подобраться.

– График передвижений? – спросил Хардинг. – Должен же он инспектировать свои подразделения?

– Он часто ездит, – подтвердил Крикун. – Две бронированные машины, шесть человек охраны. Часто берет с собой в компанию шофера-телохранителя Максима Агранова – бывшего водителя при одном из харьковских отделений милиции, они росли с Шубиным в одном дворе, – и своего помощника капитана Турченко Никиту…

– Минуточку, Дмитрий Макарович, – насторожился Паскевич. – Это тот Турченко, который уничтожил со своими спецназовцами группу Галичука?

– Тот самый, Вадим, – кивнул Крикун.

– Сволочь… – процедил Паскевич. – Его бы тоже спровадить на тот свет – как попутный груз…

– С Шубиным бы разобраться, – возразил Крикун. – У комбата нет какого-либо устоявшегося графика передвижений. Как дурь ударит, так и колесит. Сегодня здесь, завтра там. То позиции проверяет, то едет на линию фронта, то учиняет со своими бандитами стрельбы по беспилотникам…

– Слабые места? – спросил Фуллертон.

– Кроме женщин, никаких, – пожал плечами Крикун. – Собран, грамотен, по-своему педантичен, спиртные напитки употребляет в меру, пороков не отмечено, наркотики не принимает…

– И как нам прикажете работать? – развел руками Хардинг. – Прошу прощения, уважаемые коллеги, но подготовительная часть работы не в нашей компетенции.

– Минуточку, уважаемый сэр, – сделал предупредительный знак Крикун. – Недавно выяснился интересный факт. В селе Вордовка – а это восемь верст на северо-восток от того места, где мы сейчас находимся, – проживает некто иной, как родной дед Шубина по отцовской линии Шубин Тарас Анисимович. Ветхий старичок, уже за девяносто, ветеран Второй мировой. 9 мая был приглашен на Парад Победы в Москву, даже съездил туда и теперь у несознательной части деревенского населения пользуется почетом и уважением. В принципе, старичок еще не развалина, бодро бегает, и с мозгами все в норме. Проживает на холме во втором от церкви доме с белыми наличниками.

– И что? – насторожился Хардинг. – Клиент часто навещает своего родственника?

– Нет, за последние три недели ни разу не навещал…

– О, мой боже, – всплеснул руками Хардинг. – Майор, вам не кажется, что вы морочите нам голову?

– Если старик внезапно умрет… – Крикун хитро склонил голову, – то комбат к нему приедет хотя бы для того, чтобы похоронить.

Пару минут присутствующие обдумывали не вполне вырисовывающуюся идею.

– Полагаете, если устранить старика, то клиент тут же побежит его хоронить? – задумчиво пробормотал Хардинг.

– Не совсем хорошая идея, – возразил Паскевич. – Прошу не заподозрить меня в ложном гуманизме, господа, но умный человек – а комбат Шубин, безусловно, умный человек – сразу заподозрит неладное. Возможно, он приедет, но примет при этом серьезные меры безопасности.

– Куда уж проще, – пожал плечами Хардинг. – Значит, должен погибнуть не только старик. Если погибнут человек десять, то никто не заподозрит, что мы хотели убрать именно этого ветерана.

А вот последняя идея была интересная. Несколько минут собравшиеся обдумывали варианты решения проблемы: заложить фугасы, войти в деревню под видом диверсантов и автоматным огнем навалить кучу народа…

– Минуточку, – задумался Хардинг, и глаза у него заблестели. Он прекрасно представлял изгибы линии разграничения, поскольку имел превосходную зрительную память. Линия фронта тоже изгибалась на северо-восток, и в районе деревни Кушнары, контролируемой силовиками, имелся крутой выступ, от которого до Вордовки по прямой было не больше одиннадцати километров. – Господа, есть предложение, – объявил Хардинг. – Не знаю, что имеют украинские силы в Кушнарах, но требуется одна, а лучше две самоходные артиллерийские установки, высококлассные наводчики-операторы и корректировщик огня. Это будет выглядеть, как обстрел церкви на горе. Полагаю, старик не часто отлучается из дома? Несколько снарядов могут разорваться ниже и уничтожить требуемое строение. Много ли нужно старику? Общественность все равно не поймет, откуда стреляли. Свалите потом на пьяных террористов, в чем проблема? Будут разрушения, около десятка погибших. Надеюсь, не возникнет ситуации, что старик окажется в другом месте и все усилия будут напрасны? – Хардинг хищно засмеялся. – Старик должен находиться в доме, пусть корректировщик за этим проследит.

– Есть одна проблема, мистер Хардинг, – тихо сказал Паскевич. – Формально действует перемирие, и идут переговоры о статусе Донбасса. Мы не можем просто так…

– Вадим, не смешите мои тапочки, – рассердился Хардинг. – Можно подумать, ваши артиллеристы не стреляют безо всяких поводов. Оставьте эти пассажи для слезливой мировой общественности. И еще раз повторяю: свалите на террористов, выверните это дело так, что они обстреливают собственную территорию. И второе: я же не требую от вас массированного обстрела с применением всех видов артиллерии. Требуются артиллерийские установки, грамотная корректировка и несколько снарядов. Пусть сложно, пусть опосредованно, но что делать, если нет другого способа? Вам не хочется залезать в это дерьмо, Вадим? – Хардинг пытливо уставился на своего украинского коллегу. – Уверяю вас, дерьма будет больше, чем вы думаете, и измазаться придется. Цель оправдывает средства, не забывайте.

– Хорошо, – неохотно кивнул Паскевич. – Я свяжусь с полковником Масловским и объясню ситуацию. Надеюсь, этот вопрос мы решим положительно.

– Вы ОБЯЗАНЫ решить его положительно, – сделал нажим Хардинг. – В противном случае задача останется невыполненной. И решите его немедленно. В случае согласия вашего начальства мы должны с вами рано утром выехать на место, осмотреть окрестности и наметить позиции. Их должно быть несколько и с разных сторон – мы не знаем, как будут происходить события. Поспешите, Вадим, неплохо бы этой ночью хоть немного поспать.

– Как, сэр? – удивился Джерри. – И вы не поразите нас на ночь глядя своими кулинарными способностями?

Крикун заторопился – его могли хватиться в Жлыхтове. Паскевич с телефоном ушел в свою комнату, вернулся через двадцать минут с какой-то дерганой улыбкой.

– Вопрос решен, мистер Хардинг. Требуемая тяжелая техника будет доставлена в Кушнары, а корректировщик уже к обеду обоснуется близ Вордовки. Нам останется лишь сообщить точное время стрельб.

– Отлично. – Хардинг потер ладони. – Надеюсь, ваши артиллеристы не безнадежные профаны. Ложимся спать, Вадим. Подняться нужно до рассвета и выехать на местность, где произведем фотосъемку и определим позиции. Подготовьте машину. Сколько здесь ехать – восемь километров?

С мерами безопасности оказалось дольше. Липовые документы и автомобильные номера в это трудное время спасали не всегда. «Нива» выехала из поселка с наступлением предрассветной мглы. Не зажигая фар, тихим ходом Паскевич провел машину по утлому мостику, обогнул свалку и выехал на проселочную дорогу, идущую параллельно щебеночной. Здешние места он знал неплохо, ни разу не ошибся с выбором направления. Он ехал стороной от трасс и дорог общего назначения, долго продирался вдоль опушки по колее, заросшей чертополохом. Этими дорогами даже грибники не пользовались! Через полчаса, когда небо посветлело, машина выбралась на грунтовую дорогу и метров четыреста ехала по ней. Другой дороги к селу, к сожалению, не было. Проехали развилку, где один указатель с надписью «Вордiвка» показывал направо, а табличка с надписью «Свiта» – налево. Здесь канава водостока сглаживалась, Паскевич съехал с дороги, спрятал машину за кустарником. Укрытие так себе, но другого не было. На часах – пять утра, природа и люди еще спали. Патрули ополчения в такую даль не забредали – вследствие отсутствия в районе сколько-нибудь значимых объектов. На север простиралось поле, заросшее клевером и изрезанное мелкими балками. Мужчины спустились в поле, присели, чтобы не маячить на ровном месте. Глаз профессионала уже цеплялся за характерные объекты и точки местности. В полукилометре на север возвышались две покатые возвышенности. Линии электропередач едва просматривались. Деревня раскинулась на холмах и под холмами. Неплохо различались купола церквушки, несколько домов вокруг нее – на окнах одного из них явственно белели наличники. Особых сложностей, похоже, не было. Для выполнения задания можно было и не входить в деревню. Восточный вход в церквушку был как на ладони. Пустырь, несколько клумб недалеко от храма, улочка, идущая по склону. Хардинг удовлетворенно подмечал, что можно не распылять силы – позиция с севера не имела смысла, обзор с обратной стороны был бы неудачный. Он уже фиксировал позиции для снайперов – заброшенная старая ферма по левую руку, изобилующая бурьяном и замшелыми постройками. Чуть ближе к деревне две неплохие огневые точки – одна за заброшенной водонапорной башней (отнюдь не на башне – потеряешь время для отхода) и в кустах недалеко от ближнего холма. С последней позиции просматривалась не только деревня, но также дорога на местное кладбище и сам погост под восточной возвышенностью, усеянный крестами. Паскевич помалкивал, не лез с советами – не мешал работать специалисту. Он смотрел по сторонам, меньше всего хотелось, чтобы местные обнаружили чужаков. В округе было тихо и безлюдно. Хардинг, пригнувшись, добежал до фермы, сделал несколько снимков, включая панорамные, потом припустил к башне, покрутился вокруг нее, направился к кустам.

– Все о’кей, сэр? – спросил Паскевич.

– Да, Вадим, спасибо, что спросили, – усмехнулся Хардинг. – Все в высшей степени неплохо. Здесь нормальные позиции, и понадобится только минута, чтобы добежать до дороги.

Он продолжал изыскания, что-то высчитывал. Паскевич терпел, поглядывал на часы. Деревенские просыпаются рано, не нужны им неожиданные встречи. Хардинг не спешил уезжать. Он зачем-то побрел к деревне. Впрочем, не стал в нее заходить, забрался в лощину и стал смотреть в мощный полевой бинокль. Церквушка наемника мало интересовала. Внимание привлекала старенькая, но чистая хатка с белыми наличниками. Мощные линзы приблизили ее почти вплотную. Она была совсем рядом – фундамент, вросший в землю, низкие окна, задернутые шторами, стреха над крыльцом. Дрогнула входная дверь – словно кто-то изнутри отбрасывал крючок – поползла наружу, и миру явился сухощавый старик в длинной холщовой рубашке. Его лицо состояло из одних морщин, даже глаза прятались в морщинах. Но сила в ногах осталась. Старик без усилий спустился с крыльца, зашагал к укрытому за подсолнухами отхожему месту. Недолго же спят в этой местности доисторические старцы, видевшие Гитлера и Сталина… Вряд ли в доме проживал еще один старик. Хардинг довольно хмыкнул, убрал бинокль и стал отползать. Теперь, как говорится, дело техники. Чтобы четко сработал корректировщик, не промазали артиллеристы, а главное, чтобы клиент не подкачал, прибыл в Вордовку по первому зову…

Разведку можно было считать оконченной. Деревня просыпалась, кричали первые петухи, возмущенно горланила женщина – молчаливым собеседником был пропившийся насквозь муж, уснувший под забором. Разведчики торопливо удалялись по полю. Даже если их заметили – беда небольшая. Никто не знает и догадываться не может, что вскоре случится в деревне. Отдуваясь, они выбрались к придорожным кустам, за которыми спрятали машину. Хардинг озирался, Паскевич выгонял «Ниву» на дорогу, разворачивал на узкой проезжей части. Хардинг загрузился на заднее сиденье, что-то буркнул – поехали. Машина с ровной скоростью покатила по дороге, ушла в поворот.

Пассажиры уже не видели, как из-за дерева высунулась пожилая женщина в сиреневом платочке и с выпуклой родинкой под правым глазом. Она смотрела на клубы пыли, плавающие по дороге. Страх сходил с бледного лица. Облегченно вздохнув, она вышла из-за дерева, вскарабкалась на обочину, волоча за собой на длинных ручках потертую сумку из кожзаменителя. Она покрутила головой, неуверенно двинулась в сторону развилки. Пожилую женщину звали Анна Васильевна Решко. Она проживала в Вордовке на восточной окраине недалеко от кладбища. Заболела дочь, живущая в Свите, – молодая разведенка с маленькой дочкой. Позвонила полчаса назад, извинилась за ранний звонок, пожаловалась, что не спала всю ночь, в животе разыгрались колики. Попросила маму прийти, посидеть с дочкой. Взволнованная Анна Васильевна тут же собрала сумку, напихав в нее какой-то еды, лекарств. До Свиты было сорок минут бодрой ходьбы. Анна Васильевна считала себя женщиной в хорошей спортивной форме. Припустила по дороге. И вдруг испугалась, увидев двух мужчин, идущих наперерез через поле. На зрение женщина не жаловалась, мужчины были незнакомы. На вид не бродяги, не заблудившиеся грибники. Время сложное, военное, всякие проходимцы бродят по земле Донбасса. Мужчины в ее сторону не смотрели. Сработал приобретенный инстинкт. Не дожидаясь, пока их дорожки пересекутся, женщина съехала в канаву на обратной стороне дороги, юркнула за первое попавшееся дерево. У незнакомцев здесь была припрятана машина – хорошо, что не стали мотать нервы, быстро уехали. Кто такие? Она рассмотрела их лица. Точно незнакомые. На вид не проходимцы, что им могло понадобиться в маленькой деревне? Как и всякая деревенская женщина, Анна Васильевна любила посплетничать и страдала любопытством. Но глупой она тоже не была, сообразила, что лучше помалкивать. И очень кстати вспомнила про дочку, страдающую от чудовищной боли. Она перехватила сумку и засеменила по дороге…

Гром среди ясного неба ударил в 13:50. Оглушительный взрыв прогремел рядом с церковью, разбросав ухоженную клумбу. Осколки изрешетили фасадную часть молельного дома. Били из двух САУ. Второй снаряд накрыл церковь прямым попаданием! Луковка купола раскололась, снаряд пробил крышу, разнес в щепки алтарь и все, что находилось рядом. Время было неурочное, в церкви находились несколько человек, дьячок и батюшка, удалившийся в свою каморку, чтобы откушать, что бог послал. На батюшку свалилась балка перекрытия, остальных разметало по крохотному нефу. Ударной волной вынесло часть апсиды, обращенной к западу. Постройка была не самой добротной, обвалилась стена, за ней искорежилась, осыпалась другая. Выйти своими ногами из церкви не смог никто. Израненные тела завалили строительные конструкции. Снаружи происходили не менее страшные события. Разрушением церкви артиллеристы не ограничились. Несколько взрывов прогремели по улочке, спускающейся с холма. Пострадали два ближайших к церкви дома. В первом жила семья из четырех человек. Первым взрывом повалило обращенную к церкви стену. Второй снаряд упал рядом с первым, и волна осколков превратила в месиво содержимое дома. Семья обедала, когда началось светопреставление. После первого взрыва отец семейства бросил детей на пол, а жену не успел. Вторым взрывом раскидало всех, порвало на фрагменты, а то, что осталось от людей, завалила рухнувшая кровля.

Дома в поселке не отличались прочностью. Скромная хатка с белыми наличниками подпрыгнула, когда снаряд ухнул в палисадник. Распахнулась дверь, на крыльцо выбежал старик в трико и рваной майке. Пошатываясь, он спустился со ступеней, заковылял к калитке, выходящей на улицу. Из бурьяна ниже по холму приподнялся невзрачный человечек, поднес к губам рацию. Он находился в относительном удалении от места обстрела, но видел все, что происходит во дворе. Сделав дело, он повалился в траву, начал энергично отползать. Артиллеристы усвоили координаты, перенесли огонь. Взрывом разнесло сараюшку за спиной у старика, второй снаряд взорвался на улице, куда он не успел выйти. Последнее попадание и дало желаемый результат. Часть ограды вырвало вместе с калиткой. Старика отбросило вместе с ней, он пролетел несколько метров и растянулся между грядками. Осколок продырявил грудную клетку, старик умер мгновенно.

Обстрел оборвался так же внезапно, как начался. Над разрушенными зданиями клубился дым. Кричали люди. Многие бросались прочь из своих жилищ, бежали к кладбищу. Кто-то кричал от боли – упал, сломал ногу…

– Кто стрелял?! – надрывно орал мужчина. – Какая падла стреляла?!

Были и такие, кто переборол свой страх, они бежали к церкви, к взорванным частным домам. Мужчины пытались забраться под дымящиеся обломки, вытаскивали тела. Кто-то надрывал сотовую связь, кричал, чтобы прислали спасателей в Вордовку. Здесь погибли люди!

Только через сорок минут в клубах пыли показалась колонна из соседней Ясеневки. Машины «Скорой помощи», грузовики МЧС, микроавтобус, набитый вооруженными ополченцами, и даже автомобиль с милиционерами. Спасать оказалось практически некого – из всех тел, принесенных на пустырь, признаки жизни подавало лишь одно, принадлежавшее молодой женщине. Пульс едва прощупывался, живот был разворочен осколком. Ее с сиреной повезли в больницу, хотя шансы были нулевые.

Собрались местные жители, возмущались, кричали. Плакали родственники погибших. Милиция пыталась выяснить, что произошло. «Показания» разнились. Одни кричали, что стреляли из минометов, другие, что из «Градов», третьему почудилась еще и пулеметная очередь. Кто-то был уверен, что стреляли с севера – украинские силовики, другим взбрело в голову, что снаряды прилетели с юга – ополченцы развлекались. Сапер же, обнаруживший осколок снаряда, заявил уверенно: стреляли самоходные артиллерийские установки. У ополчения в радиусе 15 верст такой техники нет. Картина постепенно прояснялась – люди приходили в себя, объяснения делались внятными. Хотя что тут объяснять? Вздрогнула земля, развалилась церковь, еще пара домишек… Кто-то видел незнакомца в поле – тот улепетывал в сторону дороги. Первая же мысль: корректировщик? И что тут корректировать? Просто напакостить, чтобы население не расслаблялось? Тела пытались упаковать для отправки в морг. Люди возмутились: сами похороним! И своих, и чужих! Медики пожимали плечами: дело хозяйское. Составлялся список погибших, в него вошли десять человек – от мала до велика. Пятеро в церкви, включая дьячка и батюшку, семья из четырех человек, девяностолетний старец Тарас Анисимович. Кто-то напомнил, что он ветеран Великой Отечественной, ездил в Москву на Парад Победы. Другой вспомнил, что у Тараса Анисимовича внук занимает крупный пост в руководстве ополчением. Надо сообщить человеку об утрате. Тела временно перевозили в местную санчасть, где имелись холодильники. Милиция завершала составление протокола.

– Вы так пишете, словно нахулиганил кто-то! – выкрикивали недовольные.

– Да впервые, что ли? – разорялся другой. – Никто и выяснять не будет, кто по нам лупит, спишут на войну! А нам тут жить дальше! Эх, граждане, вот и получается, что наша жизнь копейка, ломаной гривны не стоит!

– А что прикажете делать? – обиженно горланил молодой офицер в защитном. – Отправлять петицию хохлам на передовую? Мол, так и так, разберитесь, накажите виновных, почему они стреляют по мирному селу?

Ополченцы цепью прошлись по возвышенности, потом по обратной стороне. Потом разделились, часть пошла по домам, другие стали осматривать поле. Обнаружилось место с характерной вмятостью и десятком окурков – гнездо корректировщика. Отыскать следы не удалось – за дорогой все терялось, в пыли остался лишь слабый след велосипедного протектора. Упустили время!

Все службы, как могли, выполнили свою работу. Тлеющие развалины потухли сами. На руинах церквушки несколько старушек отбивали поклоны. Женщины плакали, причитали – в какую сторону сегодня смотрел Господь? За что он их подверг такому наказанию? Уехала милиция, машины «Скорой помощи». Сматывали удочки спасатели: поступил сигнал о поджоге универмага в Ждановке, туда стягивались все силы. Отделение ополченцев еще раз осмотрело местность, для очистки совести обшарило давно не функционирующую водонапорную башню. Несколько человек заглянули на заброшенную ферму, поворошили ржавыми вилами задубевшие груды сена.

– Всем к машине! – приказал командир. – Нечего тут куковать. Все и так ясно.

Машина с вооруженными людьми, вздымая пыль, запрыгала по колдобинам. В деревне стихийно продолжалось сборище, какая-то женщина ревела горлицей. Люди трясли председателя местного сельсовета: кто несет ответственность, что делать? Как теперь жить? Рыть бомбоубежища? Мужчина растерянно отбивался – мол, отстаньте, он уже дозвонился до штаба в Аметисте (звонил в Проклов, но отфутболили в Аметист), скоро прибудут важные люди, им найдется, что сказать. Люди расходились…

Имелся еще один наблюдатель снаружи обросшего бурьяном амбара. Он почти сливался с мусором и сорняками под крыльцом. Выбрался из-под гниющих опор, закутанный в пятнистую мешковину, подал условный звуковой сигнал. Зашевелился пол в углу амбара, сдвинулась крышка, увенчанная глиноземом с редкими пучками травы, стали выбираться страшноватые создания со снайперскими винтовками в руках. Лохмотья сливались с антуражем, лица были измазаны сажей.

– Все в порядке, Вадим? – голосом Хардинга спросил один из леших.

– Все отлично, господа, – уверил Паскевич. – Эти идиоты не замечают, что у них под носом. Гости разъехались. Крикун сообщил, что Шубину уже доложили о случившемся. Он намерен немедленно сюда выехать. Действуйте, господа, не буду вам мешать. Если не возражаете, буду в леске поблизости от машины.

– Отлично, Вадим. Действия вас и ваших людей достойны похвалы. Джерри – ползешь в кусты под холмом, Томас – к водонапорной башне. Я буду рядом с фермой, здесь тоже выгодная позиция. Полное внимание, себя не выдать, работать только по команде. В случае задержки ждать. Пошли, коллеги…

Ох уж эти досадные недоразумения! Они едва не выдали себя! О том, что рядом с фермой проходит тропа, отходящая от дороги и взбирающаяся на холм, Хардинг знал. Но до сей минуты он не видел на ней ни одной живой души. Тропа почти не выделялась, петляла по полю. Вадим не успел далеко уйти, негромко свистнул. Сигнал опасности! Не успели разлететься – черт бы побрал эти случайности! Девушка ехала по полю на велосипеде – торопилась, развевалось платьишко, трепетали волосы цвета спелой соломы. Видимо, съехала с дороги, решила срезать через поле, чтобы быстрее добраться до деревни. Она вывернула из-за фермы, в этот момент Паскевич ее и обнаружил. Она увидела, как он замер в растерянности, увидела остальных в странных одеяниях. Глаза расширились от удивления и страха. Она невольно затормозила, когда Паскевич заступил дорогу, оперлась ногой о землю. Она была совсем юная, почти девчонка, еще не выросла из школьного возраста.

«Хорошенькая, – машинально отметил Паскевич. – Подрастет – парни табунами будут бегать».

Он невольно обернулся. Слава богу, деревню не видно, угол фермы заслонял. Приблизились остальные.

– Ой, – сказала девушка, сглотнула.

– Тихо, милая. – Паскевич приложил палец к губам. – Ополчение Донбасса, проводится силовая операция против вражеских диверсантов. Ты кто такая? Куда путь держишь?

– О, боже мой… – Девушка испустила облегченный вздох. – А я так испугалась… Я Катя Щербакова, из Котовки, это в десяти верстах отсюда… У меня тетушка живет в Вордовке… Соседи позвонили, сказали, чтобы я приехала, мол, что-то случилось… Мы слышали, как снаряды рвались. Глухо, но слышали… Тетя Галя трубку не берет, волнуюсь очень. Мама тоже волнуется, она не смогла поехать, болеет…

– Ну, что ты, девочка, все в порядке, жива твоя тетушка, – ласковым голосом успокоил Паскевич.

– Правда? – Девчушка расслабилась. – Подождите, – она нахмурилась, – а откуда вы знаете?

– Нет среди погибших женщины по имени Галина. – Паскевич улыбнулся, скосил глаза на Хардинга, возникшего у девушки за спиной. Та заметила движение глаз, но повернуться не успела. Он обхватил ее горло предплечьем, сдавил. Катя задергалась, посинела, глаза стали вываливаться из орбит. Хардинг что-то заурчал. Вроде отпустил – и вдруг резко повернул ей голову. Паскевич почувствовал ком желчи в горле. Не к месту вспомнился анекдот: «Если жена вдруг захрапела, поверните ей голову. До щелчка». Хрустнули шейные позвонки. Голова девушки безвольно упала на грудь. Подскочил Янг с какой-то плотоядной ухмылкой, подхватил велосипед. Хардинг поволок покойницу к амбару. Шикнул на застывшего Фуллертона – помоги. Вдвоем сгрузили жертву в яму, где еще недавно сами прятались. Янг принес велосипед, бросил сверху. Вернули крышку на место, побежали обратно. Досадный инцидент – не то слово! Но вроде обошлось. Больше никого в округе. Хардинг шикнул на коллег: – Чего уставились? Был приказ – выполнять! Выходим на позиции!

Какое же море подготовительной работы надо сделать, чтобы потом все закончить одним выстрелом! Трое стали расползаться, четвертый побежал, пригнувшись, к дороге…