Книга: Путь ярости
Назад: Глава 10
Дальше: Эпилог

Глава 11

Американцы с мрачными лицами играли в покер. Небритые, с сальными волосами, давно забывшие, что такое душ. Они перестали следить за собой, носили несвежую одежду, становились раздраженными и нелюдимыми. Вадим Паскевич – такой же небритый и раздраженный – несколько раундов сидел на прикупе, потом надоело, ушел в дальний угол избы, развалился на оттоманке, скрестив руки. Два дня они страдали бездельем в депрессивной деревне Марьинка посреди Савеловского бора. После побега с улицы Кожевникова во дворах их ждала машина с шофером. Парень был незнакомый, уверял, что его прислал Крикун. Сомневаться в этом не пристало, но Паскевич решил не рисковать. В лояльности Крикуна он не сомневался, но этот тип уже ходил по грани, его могли вычислить. Парня высадили из машины, пригрозив оружием, загрузились и поехали. Хардинг потребовал объяснений – получил их, обдумал и важно заявил, что, возможно, Вадим прав. У Паскевича тоже имелись надежные и проверенные люди. В окрестностях Савеловского бора окопался недавно сформированный диверсионный отряд, и в самой деревне были люди, которым он доверял. Крикуну он позвонил лишь однажды, успокоил агента, что все в порядке, но таковы инструкции, полученные от «киевского дядьки» – мол, негоже хранить все яйца в одной корзине. Плана по устранению Порохова у Крикуна не было (в отличие от предыдущих заданий), поэтому не было смысла находиться с ним в постоянном контакте. За прошедшие два дня Паскевич уже смирился с мыслью, что до Порохова не добраться. Но это не конец света. Группа цела, готова к выполнению других заданий. Возможно, в контакте с диверсантами.
Он уже дремал, когда тренькнул телефон. На связи был не кто иной, как полковник Масловский. Беспокойно шевельнулось сердце. Наемники прекратили игру и выжидающе уставились на Вадима. Разговаривать в их присутствии он не хотел. Демонстративно сгреб телефон и вышел в сени.
– Вы в безопасности? – спросил полковник.
– Да, Павел Константинович.
– Занятная информация. Несколько минут назад со мной связался наш друг… надеюсь, вы понимаете, о ком я.
– Кладовщик, – предположил Паскевич.
– Да. У него интересные новости.
Несколько минут полковник транслировал полученную от Крикуна информацию. Паскевич лихорадочно ее переваривал. Подстава?
– Какой у него был голос, Павел Константинович?
– Нормальный. Немного возбужденный. Разговор записан. Его изучили психологи. Вердикт однозначный – говорил не под давлением. Случайно получил информацию. Не думаю, что с «кладовщиком» играют. Не могли его так быстро вычислить. Мозиляк ведь на свободе?
– На свободе. Я тоже так думаю. Скорее всего, информация подлинная. Клиент давно не видел свою семью. Сам приехать не может – семья едет к нему, тем более под охраной. У людей такое случается. И ничего удивительного, что клиент хочет сам их встретить. И незачем ехать через тридевять земель, все рядом. Даете добро на операцию?
– Действуйте, Вадим. Для нас это дело чести и серьезная проверка на зрелость. Нам нужны эти контракты. Во-первых, это деньги, во-вторых…
– Я знаю, Павел Константинович. Мы последний форпост западного мира перед озверевшими восточными ордами.
– Не юродствуйте, Вадим, – усмехнулся полковник. – Хорошо подготовьте и не провалите задание. Действуйте в контакте с Бережинским. Вам предстоит удовольствие скоро с ним встретиться. Сразу после акции – отход на Донетчину. Если будет возможность, убрать Крикуна и Мозиляка с дочерью. Не будет возможности – поручите диверсантам.
Переспрашивать не имело смысла, голос собеседника звучал четко и понятно. В рекомендации имелся свой резон. Если что-то не нужно, это надо убрать. Масловский отключился. Паскевич вернулся в избу. Наемники исподлобья его разглядывали.
«Надеюсь, они не получили такой же приказ, – подумал Вадим. – Устранить меня по завершении «командировки».
Он смотрел на этих людей, с которыми по идее уже должен был сродниться. Но кроме раздражения, они ничего не вызывали. Ничего, он умел прятать свои чувства.
– Это был Масловский, – проницательно заметил Хардинг. – Выкладывайте, Вадим.
Они слушали молча, с хмурыми лицами. Собственно, американцам было все равно, кого и где устранять. Их продали за кругленькую сумму, и из этой суммы они получат кругленький процент. Впрочем, допустимы бонусы – за работу вовремя и без ошибок.
– Мы поняли, Вадим, – кивнул Хардинг. – Нужно провести разведку на местности.
– Это не очень хорошая мысль, мистер Хардинг, – учтиво отозвался Паскевич. – Это далеко. Нас ищут. Мы можем передвигаться только в темное время суток. Предлагаю прибыть на место пораньше и провести рекогносцировку за несколько часов до акции.
Раздался стук в дверь. Решительный, но условный. Американцы вздрогнули. Паскевич сделал предупредительный жест – все под контролем. В хату, пригнувшись, вошел рослый мужчина. Он был одет в какой-то полувоенный френч, носил обычные кирзовые сапоги, собранные в гармошку. Головной убор с козырьком напоминал шапку времен Второй мировой войны, которые носили немцы и их прислужники. В мозолистых руках хорошо смотрелся бы «Шмайсер», но и советский АКС выглядел уместно. У мужчины было широкое мясистое лицо. Свинцовую щетину «удачно» дополнял глубокий шрам на правой щеке, благодаря которому правый глаз находился не в своей плоскости. Масловский был прав – удовольствие было то еще. Обитатели хаты и посетитель с недоверием разглядывали друг друга. Потом мужчина помялся и сдержанно кивнул.
– Спешу представить, господа, борца за свободу и независимость Украины, – не без пафоса начал Паскевич. – Командир отряда «Тени» Антон Бережинский. Его люди будут сопровождать нас до погранпоста «Вишняки», а по завершении акции переправят в соседнюю область. Проходите, господин Бережинский, думаю, нам есть что поведать друг другу…

 

– Держите. – Капитан Комаров, командир спецгруппы с российской стороны, протянул Никите несколько пластинок, похожих на слегка утолщенные сим-карты. – Это маяки, раздайте своим людям, и мы отличим вас в темноте от наемников. БТР мы замаскируем, он стоит на нашей стороне. Вся информация будет немедленно передаваться по рации.
– Спасибо, капитан, – поблагодарил Турченко. – Постарайтесь держаться подальше, чтобы не спугнуть террористов. Прикажите своим людям, чтобы не болтались по границе.
Темнота уже сгустилась, вокруг поста все было спокойно. Стих ветерок, и лес на северной возвышенности замер в тревожном ожидании. Прошла последняя машина, разъехался дневной персонал, и пост закрылся. Охрана погранпоста была небольшая, серьезных происшествий в связи с близостью российской воинской части здесь давно не отмечали. Никаких шатаний не наблюдалось, люди были предупреждены. В крохотной деревушке на севере от поста тоже все было спокойно. Ту часть территории контролировали российские пограничники, хотя находилась она на украинской стороне. Сема Гончар перед закатом в шутку предложил перекопать пограничные столбы – перенести на запад от деревни – дескать, по уверениям пограничников, бабки в деревне гонят знатную горилку.
– А столбы перенесем – будут гнать самогон, – хохотнул Копылов. – А что, всего на сто метров перенести, никто не заметит.
– Я бы сразу в окрестности Кракова перенес, чтобы не возиться, – проворчал Терновский, чем вызвал бурное веселье как с той, так и с другой стороны.
Но вот уже несколько часов после этого в округе царило безмолвие. Маленькая стрелка на циферблате подползала к цифре «одиннадцать». Временами рельеф местности совершал плавные изменения – отдельно взятые бугорки переползали с места на место и снова замирали. В темноте их невозможно было отличить от настоящих бугорков. Лебеденко коротал время в лощине у лесополосы, недоумевая, что он тут делает, – ведь ясно, что из этого разреженного околка никто стрелять не будет.
– Ясно, да не совсем, – ворчал Турченко, залегший на центральном направлении. – Лежи и не возникай. Только не спи, Юра.
Где-то слева колыхался Копылов – сместился с пустыря подальше в лощину, пропал из вида.
– Я здесь, командир, – сообщил он по рации. – Полтораста метров от тебя, на восемь часов. Заползи за куст, ты слишком вызывающ.
Где-то справа обустраивался у подножия холма Терновский, докладывал, что все спокойно, жить можно.
– Семен, у тебя без происшествий? – шептал в микрофон Турченко, пытаясь высмотреть на вершине холма что-нибудь нехарактерное для местности.
– Я на месте, – доложил Семен. – Сосны шумят надо мной, гора уступами, темно, торжественно… – и забубнил утробно: – В черном-пречерном лесу, на черной-пречерной горе…
– Капитан, мы вас видим, – вышел на связь капитан Комаров. – Больше никого не видим, нет здесь никого…
– Хорошо, спасибо, – отозвался Турченко. – Продолжайте наблюдать, это очень важно, мы не знаем, с какой стороны они придут. Надеюсь, не с российской. Ящик коньяка с меня, когда все закончится.
Время неумолимо шло, отмеряя секунды, минуты. В окружающем пространстве ничего не менялось. Каждые пять минут Комаров докладывал о неизменности обстановки. Ночь вступала в свои права, понижалась температура. С севера приближалась неприятная на вид махровая туча – вроде бы не дождливая, но такая, что при взгляде на нее по телу ползли мурашки.
«Это туман из Стивена Кинга, – шевельнулась неприятная мысль. – Та самая мистическая мгла, из которой вылезают щупальца и пальцы».
Тело затекло, он раздвинул ноги, чтобы принять приемлемую позу. Затвор автомата неприятно холодил ладонь. Под прибором ночного видения, похожего на маску для ныряльщиков, вспотело лицо. Окружающее пространство было размазано, как пластилин по асфальту, складывалось из темно-синего и зеленого мерцания. В начале первого зашуршал эфир в ухе, раздался приглушенный голос полковника Порохова:
– Никита, докладывай, где противник?
Маленькая колонна из двух микроавтобусов, на которой полковник якобы будет встречать семью, находилась в лесу тремя километрами южнее. Комбрига охраняли пять спецназовцев не самого астеничного сложения. Подчиненные упрашивали полковника остаться в штабе, но он никого не хотел слушать.
– Работайте, друзья мои, работайте. А если плохо сработаете, то ваш «слуга царю, отец солдатам» полезет под пули снайперов.
– Нет противника, товарищ полковник, – доложил Турченко.
– Совсем нет?
– Так точно, товарищ полковник. Вражеская армия на войну пока не явилась. Подождем, время есть.
Время было неумолимо. Похолодало, поднимался ветер. Подошла махровая туча и погрузила окрестности в непроницаемую тьму. Становилось неуютно.
«Что мы сделали не так? – размышлял Турченко. – Время подготовиться было. Чего не сделали? Может, прав Варгин: посадить в лесу всю армию, чтобы уж наверняка? Отслеживать все дороги, проселки, козьи тропы, по которым они могут подъехать? Но нет, так неправильно, группа захвата должна быть компактной, мобильной».
Часовая стрелка одолела цифру «1», ничего не происходило. Воздух колебался, усиливался ветер. Нервы начинали подрагивать. Чего они ждут? Хотят подъехать к самой раздаче? А осмотреться, выбрать позиции? Заподозрили что-то неладное, не верят в «чистосердечность» своего сообщника Крикуна? Или сам Крикун не поверил, понял, что его разводят? Но в этом случае он должен занервничать, попытаться скрыться. Однако наблюдение докладывало, что Крикун ведет себя спокойно, отработал день на складе, заперся в своей комнате в офицерском общежитии, никуда не выходит. А час назад у него погас свет, вздремнуть решил…
– Капитан, посмотри внимательно в лесу на холме. Сдается мне, они могут там расположиться, – тихо сказал Турченко.
– Нет никого в лесу, – отозвался Комаров. – Во всяком случае, бинокли и оптические прицелы там никто не применяет. Только твой человек, перечеркнутый красным крестом – он на перегибе вершины, в двух шагах от леса.
– Чего это я крестом перечеркнут? – проворчал Семен. – Почему такая фигня?
– Просто повод улыбнуться, – объяснил Никита. – Ты уверен, Комаров?
– Абсолютно, – отозвался россиянин. – В лесополосе на юге их было бы видно, в лесу на холме – тоже, потому что лес разреженный.
– А где не видно? – спросил Терновский.
– Не видно в западном лесу. До него далеко, полтора километра, лес густой…
– Гадом буду, они там, – подал голос Копылов. – Хорошо бы прогуляться до этого массива, но что-то мне лениво туда…
– Никакой инициативы, – шевельнулся Турченко, – все остаются на местах до моей команды.
Стрелять из дальнего леса было глупо, не попадет даже лучший в мире стрелок. Одна поправка на ветер чего стоит. Даже если все трое начнут палить одновременно, шансы небольшие. В сторону этого леса, сливающегося с темнотой, он в последнее время смотрел все чаще. Не внушал ему доверия этот лес. Чреватый, угрожающий, в нем таилось что-то зловещее. Но оставлять в нем засаду было глупо. Слишком велик массив, в этом квадрате можно неделю вести боевые действия, а если еще не знаешь, с какой стороны подойдут террористы…
Половина второго. Без пятнадцати два. Он кожей чувствовал, что в этом лесу что-то происходит. Наемники скрытно приближаются к границе. Машину прячут в зарослях, дальше движутся лесом, сливаясь с неживой природой. Они заносчивы, нахальны, но они профи, знают, как вести себя в лесу, чтобы их не заметили. Вот они выходят на опушку, рассредоточиваются, извлекают приборы для наблюдения. У них перед глазами – изрезанное ямами и колдобинами поле, лес на холме, прямо по курсу погранпост «Вишняки», в нескольких строениях которого поблескивают огоньки. Комаров прав – дистанция безнадежная, им нужно подойти ближе, осмотреться, затем еще ближе…
Начало третьего. Двадцать минут третьего… Снова на связи полковник Порохов, измотанный ожиданием. Лезть под пули или не лезть под пули? Эх, товарищ полковник, как бы вам сказать, чтобы вы не обиделись…
Половина третьего. Наемников не было. Природа была тиха и неулыбчива. Туча расползлась, теперь она закрыла все небо, надежно похоронив луну. Тридцать пять минут третьего…
– Никита, все, я еду, – угрюмо вымолвил комбриг.
– Григорий Андреевич, давайте подождем еще немного, – взмолился Турченко.
– Это глупо, капитан, – отрезал комбриг. – Они не вылезут, пока не увидят меня. Делайте, что хотите, но я еду.
Злость взяла нешуточная. Все правильно, у наемников есть сомнения. Они начнут действовать только в том случае, если своими глазами увидят комбрига. А техника у них такая, что легко увидят в темноте на дистанции полутора верст…
– Хорошо, товарищ полковник, давайте, – убитым голосом сообщил Турченко. – Сделайте так, чтобы стрелки вас видели, но не могли прицелиться. Пусть охранники вас прикроют.
– Хорошо, – проворчал комбриг. – Только я уверен, что стрелять сейчас не будут. Это звери, капитан, настоящие звери без стыда и морали. Им нужно нанести как можно больший ущерб. Поэтому стрелять будут после того, как я встречу семью и мы станем рассаживаться по машинам. Жену и дочь они убьют вместе со мной.
– А вы уже втянулись, товарищ полковник, – заметил Никита. – Переживаете, как по-настоящему. Вы помните, что никакой семьи не будет, а только видимость? Вам нужно пройти на пост, после чего россияне на другой стороне создадут оживление, и именно в этот момент снайперы должны держать проход от турникета под прицелом.
– Не хватало, чтобы здесь была моя семья, – проворчал комбриг. – Надеюсь, они спокойно спят в Воронеже. Ладно, хватит болтать, капитан.
В 2 часа 45 минут с юго-западной части послышалось приглушенное урчание. Оно становилось громче, огоньки фар плясали по асфальтовой дороге. Две машины приближались к лесополосе, в которой лежал Лебеденко.
«А вдруг сейчас нападут? – кольнула неприятная мысль. – Никто не ожидает – взорвут машины, расстреляв из гранатомета».
Нет, он взял себя в руки. Профи так не сделают, даже если где-то добудут гранатомет. Они не знают, кто в машине, они стреляют только по целям, которые видят. Да и нет там никого, Лебеденко давно бы зашумел…
Маленькая колонна проехала мимо лесополосы, приближалась к погранпосту. Мощные фары озаряли обочины, заваленный камнями пустырь. Машины не стали подъезжать вплотную к строениям, остановились посреди пустой парковки. Одна машина – для семьи комбрига, другая – для охраны. Из салонов стали выходить люди. Они стояли кружком, закуривали. Кто-то спрыгнул с крыльца, пошел им навстречу. Турченко же изнывал от нетерпения – НУ?!
– Капитан, я вижу, их четверо, – взволнованно бросил в эфир Комаров.
Скулы свело от волнения. Вот он, момент истины! Ще нэ вмерла Украина? Но удушливый душок уже витает…
– Мужики, не шевелиться, – прошептал Турченко. – Лежим, как будто ничего не происходит. Мы часть неживой природы… Комаров, где они?
– Пока это только точки на моем мониторе. Вышли из леса, приближаются… Довольно быстро приближаются… Вот разделились!
– Что? Куда?
– Подожди, Никита, не гони коней… Двое взбираются на северную возвышенность, движутся на восток краем леса… Двое прямо, по полю… Они бегут, Никита. До тебя им остается метров девятьсот, а до того парня, что перед тобой, – еще меньше…
Тот парень – это Копылов…
– Бойцы, не шевелиться, застыли, – зашептал Никита. – Вы по-прежнему бугорки, вы никто, часть земли русской… Копылов, ты понял, они идут на нас с тобой? Семен, Серега, к вам тоже приближаются двое… Лебеденко, ты слышишь меня?
– Да, командир.
– Ползи на запад. За лесополосой тебя не увидят. Как пройдут, заходи к ним в тыл.
– Понял.
– Если не заметят, дадим им пройти, ударим в спину… – Этот посыл уже предназначался всему отряду.
– А если раньше остановятся? – буркнул Терновский.
– По обстановке…
Группа людей у контрольно-пропускного поста неторопливо курила. Можно представить, каких усилий им это стоило. Силуэты покачивались напротив освещенного крыльца. Кто из них был комбриг – непонятно. Хотелось верить, что его прикрыли. Но пока он был вне опасности – снайперы продолжали движение, выходя на рубежи. Видимо, курильщики получили сигнал от российских военнослужащих – потянулись на пост. Турченко успел заметить – спину полковника прикрывал плечистый ополченец. Он недовольно поморщился – достаточно сыграть в две руки: первая пуля охраннику, а когда он уберется с линии огня, поражать основную цель… Но обошлось, люди растворились в кулуарах поста. А на противоположной стороне вовсю шел спектакль: тоже подъехали две машины, выходила какая-то публика, приближалась к строениям. Смеялась женщина. Как бы семью привезли…
Дело шло на секунды, может, полминуты – больше снайперы позволить себе не могли. К моменту появления людей на этой стороне они должны лежать на ближних позициях…
Он уже различал шорох – кто-то перебегал. Колотилось сердце – лежи, не двигайся! Из мрака вылупилось нечто – невнятное, смазанное, засвеченный кадр. Человек в лохмотьях – леший, тихий ужас на крыльях ночи… Мужчина размеренно дышал. Он не пользовался прибором ночного видения – устройство было сдвинуто на макушку. Но долго ли воспользоваться? Он пробежал буквально в четырех метрах от капитана, осилил еще метров восемь и распластался плашмя, тут же начал возиться, пристроил винтовку, погрузился в инфракрасный диапазон. Никита медленно разворачивался, стараясь не поднимать головы. Силуэт лежащего человека неплохо вырисовывался в темноте. Он был уже на позиции, готов вести огонь, ждал появления людей. Турченко мысленно усмехнулся: «А вот это ты зря, дружок, не хотелось бы сообщать тебе неприятную новость, но из КПП никто не выйдет…»
Он уже начинал движение гусиным шагом, стиснув зубами обушок ножа. Он подкрадывался, затаив дыхание, молил про себя: «Копылов, не подведи, угомони «своего», прикрой командиру задницу! И вы там, на горе, не сорвитесь раньше времени…»
Дьявол! Где-то за спиной раздался сдавленный вскрик.
«Копылов, мать твою! Ведь сказали же – тихо!»
Он уже бежал, зажав в одной руке автомат, в другой нож. Лежащий встрепенулся, перекатился на спину и стащил с себя прибор. Испуганно блеснули глаза. Он успел вскинуть винтовку. Хлопнул выстрел – резкий, отрывистый, вспугнул хрупкую ночную тишину! И началось! Где-то в стороне простучала хлесткая автоматная очередь. Турченко уклонился от винтовочной пули – чувствовал, что она будет. С обходным маневром он потерял секунды две, и когда навалился на снайпера, тот уже готов был к обороне. Он вырвал у диверсанта винтовку, обронив свой нож (ну, нет у него третьей руки!), отбросил в сторону. И тот в долгу не остался – выкрутил у Никиты ствол АКСа, подставил колено. Боль была дикая, диверсант ругался по-английски, что-то чавкал, от него несло зловонным потом. Они катались по земле, щедро мутузя друг друга кулаками. Снайпер был молодой, здоровый, брызгал энергией. Какие тут навыки ближнего боя с восточными (и прочими) премудростями? Все забыли про них – били примитивно, кулаками, коленями, лбами, хрипя от усердия и боли. Капитан машинально отмечал, что у подножия холма продолжали хлопать выстрелы, кричали люди на разных языках. Рывок, от которого стрельнули резкой болью мышцы, – он оторвал от себя диверсанта, ухитрившись ударить коленом в промежность, раскинул руки, чтобы не скрутило болью позвоночник. Того подбросило, он взревел, как буйвол. Надо же, пальцы уткнулись в рукоятку ножа, так вот куда он упал! Второго намека не потребовалось, рука уже возвращалась. И когда диверсант снова рухнул на него всей массой, рукоятка ножа была в районе пупка. Лезвие вошло в живот, распороло внутренности. Диверсанта затрясло. Никита выкрутился ужом, отпрянул, чтобы не залило рвотой, кашлял, с трудом восстанавливал дыхание, а рядом билось в конвульсиях тело, хрипело без устали: «Фак ю… Фак ю… О май гад…» Он потянулся к нагрудному карману, вытащил компактный фонарик. Узкий луч осветил молодое породистое лицо, заросшее щетиной, – оно цвело всеми предсмертными цветами, дергалось вместе с телом. Пена шла потоком изо рта, оставляя в целости приклеившуюся к нижней губе жевательную резинку…
Некто Джерри Янг, если верить ориентировкам российских разведчиков. Никита не стал дожидаться, пока этот тип соизволит отбросить кеды. Отыскал на ощупь свой автомат, с облегчением перевел дыхание. На холме и у подножия продолжали хлопать выстрелы. Хоть тресни, он ничего не видел, только яркие вспышки в ночной темени. Он полз на запад – чувствовал, что-то не так. Терпения не хватило, он побежал, согнувшись. Съехал в глубокую борозду, откуда доносился стон, уже готовился к самому худшему. Но нет, все было не так ужасно. Плохо, но не ужасно. Раскинув руки, в луже собственной крови валялся мертвый диверсант, таращился в небо выпуклыми глазами. Из темечка торчало сломанное лезвие – это с какой же силой Копылов его приголубил?! У самого Копылова дела были тоже не важны – он лежал на спине, стиснув зубы от вспарывающей боли, держался обеими руками за согнутую в колене ногу. Кость торчала наружу, из нее хлестала кровь! Открытый перелом, да еще такой, что хоть ногу ампутируй! Он стонал, закусив губу. Дернулся, когда к нему скатился Никита, но расслабился, опознав своего (видимо, по запаху).
– Командир, не повезло… Я в порядке, командир, не умру…
Он бегло оценил ситуацию – да уж, не умрет. И бабы такого героя сильнее любить будут.
– Леха, лежи здесь, никуда не уходи… Сможешь сам перевязаться?
– Как не уходить? – хрипел Копылов. – А я как раз хотел прогуляться… Иди, командир, я справлюсь, отомсти там за меня…
– С удовольствием, Леха… – пробормотал Турченко, выбрасывая упругое тело из борозды. Еще один диверсант откинул с божьей помощью копыта. Видимо, Томас Фуллертон. Том и Джерри, надо же, какой мультфильм.
– Командир, Копылов, вы где, вашу мать?! – злобно сотрясал эфир Терновский. – Быстро на гору, они уходят!
Капитан катился по полю, полз на корточках, короткие дистанции осваивал бегом. Бегло глянул через правое плечо. На погранпосту никого не было. Люди отступили – кто-то в здание, кто-то залег на краю пустыря.
– В бой не вступать, – предупреждал заранее Турченко. – Работают только специалисты. А трупов нам и без вас хватает.
Бойцы его группы лежали на позициях, иногда перекатывались, вскидывали автоматы, били короткими очередями и снова зарывались в землю. Терновский лежал у подножия, пытался проползти немного вверх, но безуспешно. Наверху ругался Семен – никогда ему еще не доводилось так виртуозно увертываться от пуль. Они не ожидали, что диверсанты откроют такую бешеную стрельбу. Их оставалось двое. Они, засевшие на вершине возвышенности, медленно отступали, перебегая от дерева к дереву. Такое ощущение, что выжидали, тянули время, вместо того чтобы спасаться бегством. Один стрелял из автомата, не жалея патронов, другой из снайперской винтовки Драгунова.
– Где Копылов?! – прокричал Терновский, перезаряжая автомат.
– Ногу сломал, – буркнул Никита, падая за бугор.
– Черт… – ругнулся Терновский. – А Юра где?
– Хрен его знает…
Они ударили из двух стволов по пляшущим за деревьями огонькам. Плотность огня возросла вдвое. Утроил ее Семен, который тоже начал стрелять. Ответный огонь прервался. Диверсанты что-то кричали, ругались.
«Почему они здесь?» – вдруг подумал Никита.
– Семен, что за холмом?! – проорал он, дождавшись паузы.
– Обрыв! – прозвучал далекий крик. Ну, все понятно, диверсанты сами загнали себя в ловушку. Отступать они могли только на запад, прячась за деревьями. Стрелок с винтовкой пятился, хрустели шишки под ногами. Вот автоматчик оторвался от сосны, побежал за ним. Спецназовцы ударили одновременно, с двух сторон. Попали! Отчаянный крик, автоматчик ударился о дерево, упал и покатился вниз! Болтались конечности, он бился головой о камни и корни. Докатился до подножия, затих. Второй, бросив винтовку, побежал. Спецназовцы поднялись, бросились вдоль подножья. Семен бежал по верху, стрелял одиночными.
– Мужики, живьем берем! – гаркнул Турченко. Он пробегал мимо тела, бегло мазнул лучом света. Еще одним покойником прибыло в армии мертвецов. Открытый рот, вытаращенные глаза, шея неестественно свернута, не считая простреленной грудной клетки. Все правильно, невысокий, жилистый, густые брови. Проводник, сотрудник доблестной СБУ! Хардинг остался! Раздался треск, он, похоже, упал, запутавшись в валежнике, но поднялся, бросился вниз с холма, рассчитывая это сделать быстрее, чем до той же точки добегут ополченцы. И у него бы вышло! Упырь был длинноногий, имел отличную спортивную форму, невзирая на возраст. Он несся двухметровыми прыжками, умудряясь больше не спотыкаться, влетел в поле… А дальше начались странности. Что-то выросло перед бегущим Хардингом, раздался резкий звук – встретились кость и металл приклада. Он пролетел по инерции несколько метров и упал в высокую траву.
Когда подбежали запыхавшиеся спецназовцы, Лебеденко переворачивал на спину обездвиженное тело и деловито похмыкивал. Хардинг плавал в каком-то пограничном состоянии между бодрствованием и обмороком. Нижняя челюсть подозрительно выступала вбок.
«Живым взяли, – не без удовольствия подумал Турченко, – ладно, пусть будет». Хардинг стонал от боли, пытался привстать, глаза вращались по орбитам.
– Ты, Юра, как ружье, – одобрительно заметил Никита. – Висит на стене, ничего не делает, а в заключительном акте стреляет.
– Давай без критики, – проворчал Лебеденко. – Ты сам сослал меня в лесополосу. Где Копылов? – спохватился он.
– Я здесь, мужики… – послышался слабый стон, и в свете скрестившихся лучей показалось ползущее тело. Он умудрился перевязать ногу и уже не оставлял за собой кровавый шлейф. Автомат волочился за раненым на ремне. – Виноват, командир, надоело там лежать.
«Неужели все?» – подумал Турченко. Он хотел оглянуться к посту, что-то крикнуть – дескать, все кончено, наши в городе! И вовремя заметил вспышку со стороны западного леса! Сердце упало в пятки.
– Ложись!!! – заорал он дурным голосом. Все рухнули, как подкошенные. Так вот почему не спешили восвояси Хардинг с проводником! Ждали подкрепления! А те провозились! Взрыв прогремел с недолетом. Никого не задело, но оглушило. Гранатомет РПГ-7!
– Рассредоточиться! – прохрипел Турченко, откатываясь в сторону. С кем сотрудничали наемники? Ясное дело, не ополченцы, не военнослужащие украинской армии. Диверсанты, засылаемые в Донбасс для дестабилизации обстановки! «Лавочка» вроде банды Галичука, которую он лично прикрыл с ребятами две недели назад! «Лесные братья», продолжатели дела бандеровской мрази, которую не добили в 50-е годы прошлого века!
Спецназовцы рассыпались цепью, беспорядочно стреляли. А на них со стороны западного леса валила толпа, бесились сполохи очередей. Кого-то подстрелили, он истошно закричал. Вероятно, они хотели отбить своих американских коллег, не разобравшись в темноте, что отбивать уже толком некого. Встретив организованное сопротивление, стали залегать, но продолжали вести огонь. До них было метров семьдесят. Силуэты перебегали то слева, то справа. Боеприпасы таяли. Турченко вбил последний магазин, передернул затвор. Стал стрелять одиночными, выискивая перебегающие фигуры.
– Капитан, что происходит?! – взревел в эфире после минутного ступора капитан Комаров.
– Капитан, помоги огнем! – крикнул Никита. – Дистанция до нас – шестьсот метров. Мы атакованы диверсантами, их порядка двадцати штыков! Бей на семьсот или чуть меньше!
– Я понял! – проорал Комаров. – Вывожу БТР! Не вставать, Никита! Лежите, сплющитесь!
– Турченко, что за хрень там у вас?! – надрывал параллельно глотку полковник Порохов. – Со мной пять человек, высылаю их на подмогу! Эх… была не была! – решился Григорий Андреевич. – Шестеро нас, уже идем! Вы только головы не поднимайте!
Почувствовав неладное, диверсанты сломали боевой порядок. Они уже не лезли вперед, стали отползать. Спецназовцы держали линию – ни вперед, ни назад. Кряхтело что-то сзади – подползал многострадальный Копылов, таща за собой автомат, тоже пристроился, начал методично выбивать патроны. Короткими перебежками шли в атаку охранники Порохова, пытаясь вести бой и одновременно прикрывать комбрига. БТР пересек демаркационную линию, жахнул крупнокалиберный пулемет. Перелет.
– Ближе, капитан! – крикнул Турченко.
И началась кровавая свистопляска! Земля поднималась фонтанами в гуще залегших диверсантов, разлетались комья глины. Пострадавших было, похоже, немало. Их оттаскивали в сторону леса. Бандиты отступали, пятились, огрызались огнем. Вторично заработал пулемет. Чехарда разрывов отделила залегший спецназ от отступающих бандитов. Поле заволокло дымом.
– Мужики, отходим! – приказал Турченко. – Хватит уже геройствовать. Хохлы свое получили, пусть подотрутся.
Двое схватили стонущего Копылова, двое – стонущего Хардинга, двинулись к посту. БТР продолжал стрелять, гоня бандитов прочь. Навстречу бежали ополченцы, перехватывали ношу. Что-то взволнованно выговаривал полковник Порохов, хлопал Никиту по плечу. Соображалось туго, в ушах звенело, голова отказывалась функционировать. Но фразу, брошенную Пороховым вгорячах, явно непродуманную, – про внеочередной трехдневный отпуск «нашему герою», – он запомнил хорошо…

 

Брать Крикуна просто не было сил. Пост докладывал: спит товарищ майор. Свет не загорается, из комнаты не выходит. Ну, и ладно, пусть поспит последнюю ночь, утром возьмем. Ситуацию «крот», разумеется, держал на контроле, вряд ли у него были такие стальные нервы, чтобы спокойно уснуть. Можно представить, как после трех часов ночи он названивал проводнику. Но телефон у трупа не работал – сильно пострадал во время падения со склона. Что он пережил за эту ночь, можно только догадываться. В четыре часа сдали нервы, Дмитрий Макарович позвонил в штаб, справился, все ли в порядке.
– А в чем дело, товарищ майор, почему вы звоните в такой час? – удивился дежурный. – Сон приснился, что украинская армия перешла в наступление? Спите, она на позициях. Начнется война – вас предупредят.
Если бы Порохов был мертв, в штабе царил бы переполох. Он успокаивал себя – если бы Порохов выжил после ночной баталии, все равно царил бы переполох. Может, наемники отказались ехать, а телефон у Паскевича просто сломался или кончилась зарядка?
Утром он вышел из дома бледный, как привидение, нервный, издерганный. «Наружка» наслаждалась – пусть побесится. Застрелиться не хватило духу. Кинется в бега? Но майор понимал, что бежать ему некуда. Он отработанный материал. В Киеве не обрадуются возвращению блудного агента. В лучшем случае посадят в тюрьму, Хотя нет. Большинство вопросов в современной демократической Украине решается физическим устранением разносчика проблемы. Это не прежний режим «тирана и деспота», когда убивали редко и только за дело. Он добрел до мотоцикла, на котором передвигался по служебным делам, сел, завелся… и поехал на службу. «Наружка» не поверила своим глазам. Был приказ пока не трогать, проследить – ведь не все его сообщники пока известны. Но все случилось именно так. Дмитрий Макарович добрел до рабочего места, с ходу решил вопрос с определением номера склада для очередной партии сигналящего у ворот гумконвоя. Потом он покурил, вскипятил воду в электрическом чайнике, еще раз покурил. Общаться с сообщниками в этот день он был не расположен. О событиях текущей ночи вблизи погранпоста «Вишняки» Крикун, разумеется, был в курсе. И в интуиции ему невозможно было отказать. Несколько раз он подходил к окну, тоскливо смотрел на зевающих в отдалении спецназовцев.
Когда спецназ вошел к нему в кабинет, майор Крикун в оцепенении сидел за столом и держал в руке пистолет с одним патроном. Турченко с любопытством посмотрел на него. Крикун побледнел еще больше. Дрогнул пистолет, он приставил его к виску, зажмурился. Нет, не хватило духу, опустил.
– Не получается каменный цветок, Дмитрий Макарович? – посочувствовал капитан, неторопливо подошел и отобрал табельное оружие. – А в следующий раз, когда надумаете стреляться, первым делом опускайте предохранитель. Иначе может не получиться. Вставай, мразь, особого приглашения ждешь?! – Он схватил Крикуна за шиворот, выволок из-за стола и швырнул к двери.
– Кто вы такие?! Что вам надо, я майор!
– Коллекторы. Долги собираем… – проворчал Терновский, принимая подачу и припечатывая Крикуна лицом к двери. Он бегло его ощупал – не спрятал ли в заначке еще один пистолет. – В друзья тебя добавить хотим. Майор он, видите ли, – засмеялся боец, отправляя скулящего «крота» дальше по эстафете. – Да тебе, приятель, даже рядовым никогда уже не быть…
В то же время в далеком Верховце происходили схожие события. К дому Федора Николаевича Мозиляка подъехал армейский джип, из которого выгрузились пятеро вооруженных до зубов ополченцев. Старший группы забарабанил кулаком в ворота:
– Мозиляк, открывайте!
Почему решили обставить арест с такой помпой – непонятно. Думали, что будет просто – один из бойцов даже снимал происходящее на сотовый телефон, чтобы потом продать новостному порталу Новороссии. Мозиляк находился в подвале, укреплял прогнувшиеся распорки. Он пулей вылетел наружу, заметался. Намерения посетителей читались отчетливо – явно не ошиблись адресом. Он взлетел на второй этаж, прилип к заднему окну. За плетнем, граничащим с соседним участком, мерцала фигура автоматчика в камуфляже. Обложили, демоны! Федор Николаевич чуть не захлебнулся от злости. Из своей половины выскочила напуганная Василинка, прижала руки к груди.
– К себе иди! – взревел Мозиляк. Действительно, нечего тут любоваться на мужские игры. Дочурка попятилась, умчалась, заперлась. Федор Николаевич, скрепя душу, бросился к себе в комнату. И куда подевался терзающий с ночи радикулит? Он вытащил из-под кровати завернутую в плед двустволку, коробку с патронами. Ладно, твари, посмотрим, кто кого… Доделаем, что отцы недоделали! Он переломил ружье, вставил патроны. Подошел к окну, распахнул его. Ополченцы продолжали долбиться в ворота, и терпение у них иссякало. Истошным лаем заходился Джейсон, вертелся на цепи вокруг будки. Жаловался «оператор» – теперь придется урезать запись, не отправлять же журналюгам этот позор! За высоким забором их не было видно. Мозиляк выпалил из двух стволов по калитке. Пули расщепили, порвали доски. Ополченцы разлетелись кто куда. Закричал от боли их товарищ, пуля оторвала ему два пальца правой кисти. Разбился телефон с недоделанным «репортажем». Злая очередь прошила калитку. Ее выбили ногой, и бегущий первым швырнул гранату. Она рванула посреди двора, все пространство заволокло дымом. Скулила, ползая в пыли, раненая собака. Ополченцы бросились к дому. Мозиляк выстрелил еще два раза, промахнулся. Ополченцы увидели его в окне, стали поливать огнем второй этаж. Федор Николаевич отступил в глубину комнаты. Окно на глазах превращалось в решето. Ополченцы уже топали по дому. Он перегнулся через перила, выстрелил. В ответ наверх полетела граната. Он успел шмыгнуть за угол. Взрывом расщепило половицы, покорежило стены. Но проход остался. Визжала дочь в своей комнате. Федор Николаевич отступал по короткому коридору, стрелял просто так, лишь бы не подходили.
– Василинка! – Обмершая от страха дочь высунула нос, он схватил ее за волосы, выволок в коридор. – Живо на чердак!
Она, подвывая, бросилась по короткой лестнице. А он стоял у ее подножия, бил наобум, сдерживая напор ополченцев, пока не обнаружил, что осталось только два патрона. Грузно отдуваясь, Федор Николаевич полез наверх, выбрался на чердак, захлопнул крышку люка. Особой обстановки наверху не было, только склад древесины. Василинка забилась в угол, сжалась в комочек, жалобно стреляла глазами.
– Папа, папа… Что же делать? Давай сдадимся, а? Может, не убьют, пожалеют? Папа, мне страшно…
Может, и не убьют, пожалеют. Он был вне себя от возбуждения, от злости. А внизу вдруг стало тихо, ополчение совещалось. Потом молодой голос прокричал:
– Эй, упырь, выходи! Не тронем! Дочь отпусти, на хрена она тебе? Она же ни в чем не виновата! Выходи, говорю!
– Ждем минуту! – выкрикнул второй. – Потом бросаем гранату! Нам по барабану, живым тебя брать или мертвым!
Лицо Федора Николаевича сделалось каменным, омертвело. Расправились плечи. Он уперся суровым взглядом в дочь. Та съежилась еще больше.
– Папа, папа… Давай сдадимся?
– Помолчи, – пробормотал Мозиляк и подошел к дочери. Несколько мгновений он пристально смотрел ей в глаза, потом нагнулся, поцеловал в лоб. Потом приставил ей к груди ствол. Жаркий пот брызнул со лба дочери.
– Папа, папа… не надо… зачем… – Она не могла говорить, хрипела. Идею сопротивляться, вырвать ружье у отца, попробовать сбежать она даже не рассматривала. Женщину словно парализовало. Только губы тряслись и глаза смотрели то на ружье, то на окаменевшего отца.
– Прости, дочка, так надо, – пробормотал Мозиляк.
Женщина расслабилась, опустила голову. Раз надо, значит, надо, отцу виднее. Она вздохнула – словно воздухом решила запастись на всякий случай. Прогремел выстрел – Василинка дернулась, упала боком с открытым ртом. Заволновались ополченцы на втором этаже, выстрелы затрясли крышку чердачного люка. Мозиляк старался не смотреть на тело дочери. Он уже спешил к ней – быстро разулся, установил ружье прикладом в пол, сунул в рот стволы, отыскал большим пальцем ноги спусковой крючок, зажмурился…
Полковник Масловский тоже в этот день был не в лучшем расположении духа. Стреляться не хотелось, не лежала душа к необратимым вещам. Послать пулю в висок никогда не поздно. Он сидел в кабинете, в который переоборудовал одну из комнат своей квартиры, мрачно смотрел на сейф, в котором лежал пистолет. Нет, он тряхнул головой, не будет того. Жизнь прекрасна и удивительна. В мире так много интересных профессий, помимо той, которую он тянул с 1991 года. Он не был дураком, он все понимал, что происходит в стране, КТО ИМЕННО стоит у власти, и куда они тянут простое население. В очередной раз проехали по мозгам. Сколько еще майданов должно пройти, чтобы украинцы поняли, что их тупо разводят? Маленький, но гордый украинский народ, блин… И с украинской независимостью все ясно (теперь от нее точно ничего не зависит), и война на Донбассе – глупейшее занятие, навязанное стране кучкой негодяев, и Крымские горы, теперь навеки будущие продолжением Кавказских, и идиоты те, кто считает, что это не так. Украина останется в том или ином виде, никому она, по сути, не нужна, но никогда ей не быть членом ЕС, НАТО, а быть ВСЕГДА нищим младшим братом, кормящимся тем, что не доели старшие…
Он не был упертым патриотом. Втихую посмеивался над «свидомыми». Но Павел Константинович был прожженным карьеристом, в принципе любил свою работу, зарплату, возможности для подработок. Любил, когда от него что-то зависело. Он не любил проигрывать. Он просто ненавидел проигрывать! День еще не кончился, сквозь задернутые шторы просачивалось заходящее солнце. Как же бесило его это зыбкое время дня, когда уже не день, еще не вечер, и так паскудно на душе от этого дрожащего мерцания! Он выдвинул ящик стола, выставил плоскую бутылку коньяка, стакан, плеснул одно в другое и залпом выпил. У кровных врагов, которыми он должен считать россиян, есть прекрасная традиция: между первой и второй пуля не должна проскочить! Он снова плеснул одно в другое, выпил. Зазвонил телефон – настолько плоский, что практически сливался со столешницей.
– Это Горман, – суховато представился куратор, окопавшийся в далекой Франции. – Что случилось, полковник?
– Нам не повезло, мистер Горман, – закрыв глаза, вымолвил Павел Константинович. – Такое случается, это не конец света.
Горман слушал молча, не перебивал. Ему хватило выдержки не взорвать земной эфир попутно с небесным сводом.
– Не хотелось бы такое говорить, господин полковник, – заявил он с холодными нотками. – Но в том, что случилось, вина исключительно вашего ведомства и ваша лично. Это уже не первая неудача. Давайте вспомним условия договора: вы должны заплатить за наших людей, если подтвердится, что они погибли или взяты в плен. Думаю, подтвердить будет несложно. Счет я вам вышлю после того, как станет известна их судьба. Хочу предупредить, что речь идет о сумме с шестью нулями. И разумеется, это не гривны. И в дальнейшем наша компания не желает иметь с вами дело – мы слишком дорожим своими специалистами, равных которым нет ни в Европе, ни в Америке. Вы все хорошо поняли, полковник? Мы вас не знаем и не знали.
– Думаю, поздно, мистер Горман, делать хорошую мину при плохой игре, – ответил Масловский. – Остаться в тени уже не получится. Можно обвинить боевиков и россиян в очередном вранье, но там тоже не дураки, и правда вылезет. А это, извините, не просто правда, а… назовем это так – передозировка правды.
– На что вы намекаете, полковник? – Голос собеседника становился холоднее жидкого гелия – самого холодного вещества на планете.
– Намекаю на то, что Хардинг им все расскажет – даже то, что не спросят. Увы, до сэра Генри вам теперь не дотянуться. Из него выжмут все. А представьте, сколько он знает?
– Вы думаете, я боюсь неприятностей? – фыркнул Горман.
– Думаю, да, – сказал Масловский и сыграл отбой. В бутылке еще что-то осталось. Приятно все же осознавать, что неприятности бывают не только у тебя…
Назад: Глава 10
Дальше: Эпилог