Снежная буря

За столиком в «Дельмонико» сидели трое. Фрэнк Мастер нервничал. Он не хотел идти. Вообще говоря, он чрезвычайно удивился, когда Шон О’Доннелл попросил его встретиться с Габриэлем Лавом.

– Какого дьявола ему от меня нужно? – взвился он.

Габриэль Лав был известной личностью, но они с Мастером вращались в разных кругах, и Фрэнк не желал иметь дела с таким человеком.

– Просто придите и потолкуйте с ним, – ответил Шон. – Окажите мне такую любезность.

Поскольку Фрэнк был многим обязан Шону, то нехотя согласился.

По крайней мере, место было выбрано удачно. Ресторан «Дельмонико» раньше находился ближе к центру города, но потом заработал на пересечении Двадцать шестой улицы и Пятой авеню. Из него открывался вид на Мэдисон-парк и дальше, на старый особняк Леонарда Джерома. Фрэнку нравилось в «Дельмонико».

Но прежде чем переступить порог, он повернулся к Шону и твердо сказал:

– Учтите, О’Доннелл, что, если речь зайдет о чем-нибудь незаконном, я сразу уйду.

– Все будет в порядке, – ответил Шон. – Доверьтесь мне.

Шон О’Доннелл превратился в весьма элегантного человека. Лицо было гладко выбрито, еще густая шевелюра посеребрилась. Он щеголял в ладно скроенном жемчужно-сером костюме. Шелковый галстук был повязан безупречно, запонки сверкали бриллиантами. Туфли были начищены так, что трудно было представить, чтобы их владелец хоть раз в жизни прошелся мимо сточной канавы. Он смахивал на банкира. Да, он по-прежнему держал салун и время от времени наведывался туда, но не жил там уже больше двадцати лет. У него был дом в нижней части Пятой авеню – не роскошный особняк, но такой же большой, как у Мастера в Грамерси-парке. Шон О’Доннелл был богатым человеком.

Как он этого достиг? Мастер отлично понимал как. Если Фернандо Вуд умел выкачивать из Нью-Йорка деньги, а его преемник Босс Твид из Таммани-холла превратил это занятие в искусство, то О’Доннелл сумел прилепиться поочередно к обоим и сказочно преуспел. Ему удалось скупить десятки зданий в неуклонно разраставшемся городе, которые он сдавал в аренду и перепродавал с огромной для себя прибылью. «Я никогда не связывался с откатами, – сказал Фрэнку Шон. Твид настриг с города миллионы долларов на этих подрядах. – Но он позволил мне вложить десять тысяч в его типографскую компанию». Затем Твид пустил через эту фирму всю городскую печать и взвинтил цены. «Вложив десять тысяч, я наварил за год семьдесят пять», – признался Шон.

А когда Твида разоблачили и его приближенные оказались скомпрометированными, О’Доннелл стал одним из многих, кто, тайно разбогатев за эти годы, сумел замести следы и спокойно продолжить свой бизнес.

И действие перенеслось на Уолл-стрит.

Это была вотчина таких людей, как Габриэль Лав.

Габриэль Лав был огромен. Он сел напротив Фрэнка Мастера, и его водянистые голубые глаза снисходительно уставились на визави. Большая белая борода ниспадала на объемное, упершееся в край стола пузо, как щедрый водопад.

Мистера Габриэля Лава знали все. Он был похож на Санта-Клауса, а о его пожертвованиях на местную благотворительность ходили легенды. Он любил бывать в церкви, где распевал гимны тенором, близким к фальцету. Его карманы всегда были набиты леденцами для детворы. Дэдди Лав – Папочка Любовь – так часто называли его люди. Конечно, пока не становились жертвами его гибельных финансовых операций. Тогда его называли Медведем.

Габриэль Лав вежливо поздоровался с Мастером. Когда официанты принесли еду, он объявил, что прочтет молитву, и выполнил это с предельной проникновенностью. Затем предоставил Шону вести беседу, пока не прикончил целого цыпленка. И только после этого он обратился к Фрэнку:

– Мистер Мастер, вы азартный человек?

– Время от времени, – настороженно ответил тот.

– Лично я полагаю, – сказал Габриэль Лав, – что человек с Уолл-стрит непременно азартен. Я видел, как люди весь день держали пари на то, какая капля на оконном стекле первой достигнет низа. – Он глубокомысленно кивнул. – Еще человек с Уолл-стрит алчен. Это не беда. Без алчности, доложу я вам, не будет цивилизации. Но человеку с Уолл-стрит недостает терпения возделать почву и начать дело. Он умен, но неглубок. Он вкладывается в фирмы, но его не сильно волнует, что они собой представляют и чем занимаются. Все, что ему нужно, – поставить на них. На Уолл-стрит всегда будет полно азартных молодых людей.

– Молодых? – подал голос Шон. – А как насчет тех, Габриэль, которые постарше?

– А! Ну так когда молодой взрослеет, он содержит семью, обрастает обязанностями. И меняется – такова человеческая природа. На улице видишь это сплошь и рядом. Ответственный человек держит пари не так, как раньше. Он действует иначе.

– В каком смысле «иначе»?

Габриэль Лав уставился на обоих, и взгляд его светло-голубых глаз ожесточился.

– Уравнивает шансы, – отрезал он.

Он знал, о чем говорит. Глядя на окладистую белую, обманчиво мирную бороду Габриэля Лава, Фрэнк понял всем своим существом, что пора уходить.

Одно дело – Шон О’Доннелл. Шон мог убить, но только не союзника. Судьба уже давно повязала их через Мэри и многое другое. Шону он мог доверять. Но Габриэль Лав – это совершенно другое. Так ли ему нужно с ним связываться, в его-то годы?

Мастеру было почти семьдесят три. Он выглядел моложе – большинство давало ему на десять лет меньше. Волосы поредели, усы стали белыми, но он еще был крепким, красивым мужчиной, чем немало гордился. Изо дня в день он ходил в свою контору, и если порой ощущал небольшую боль или стесненность в груди, то старался не обращать на это внимания. Если он стареет, то лучше об этом не знать.

Зато Фрэнк наслаждался респектабельностью, заслуженной годами жизни и труда. Он сколотил приличное состояние и мог легко умножить его, не подвергаясь ненужному риску. Ему приходилось думать о внуках. А Габриэль Лав дал ему ясно понять, что намечается нечто мутное. Фрэнк начал вставать.

– Джентльмены, – сказал он, – я слишком стар для тюрьмы.

Но Шон О’Доннелл придержал его за руку:

– Обождите, Фрэнк, ради меня и просто выслушайте предложение мистера Лава.

Спустя неделю Лили де Шанталь покинула дальний округ на северо-западе Соединенных Штатов. Карета понесла ее в Грамерси-парк.

Дакота. Еще не штат – неохватная дикая глушь. Но пару лет назад застройщик по имени Эдвард Кларк построил на западной окраине Центрального парка огромный многоквартирный дом, одиноко возвысившийся над Семьдесят второй улицей. Он нарек его «Дакотой». Похоже, у мистера Кларка была слабость к индейским названиям. Он уже построил другой многоквартирный дом, который нарек «Вайомингом», и надеялся дать название «Айдахо-авеню» одному из бульваров Вест-Сайда. В своем блистательном уединении, соседствуя только с немногочисленными лавочками и хибарами, для светского мира величественная «Дакота» могла бы с тем же успехом находиться в каком-нибудь далеком краю.

«Помилуйте, да там же никто не живет! – говаривал свет. – И кто в любом случае захочет жить в многоквартирном доме?»

Ответ был прост. До недавнего времени в таких домах, поделенных на этажи, проживали одни бедняки, а в муравейниках похуже делились и этажи. Великолепные многоквартирные дома могли быть особенностью великих европейских столиц, вроде Парижа и Вены, но только не Нью-Йорка. Приличные люди жили в частных домах.

Тем не менее наметились перемены. В городе появились и другие многоквартирные дома, хотя и не столь грандиозные, как «Дакота». На Центральный парк и пруд, где зимой катались на коньках, тоскливо взирало строение в духе французского Ренессанса, немного похожее на сарай. Но приходилось признать, что в нем был смысл.

Если не брать в расчет индейский декор, которым украсил здание мистер Кларк, многоквартирные дома были просторны, имели множество комнат для слуг. В крупнейших из них гостиные с высокими потолками были не меньше, чем во многих особняках. А вскоре люди заметили еще кое-что. Эти дома были весьма удобны. Отправляясь, к примеру, на лето за город, достаточно было запереть дверь и не тратиться на услуги домработницы. Вскоре люди даже перестали считать зазорным иметь в них знакомых.

Лили де Шанталь, которой перевалило за пятьдесят, решила испытать «Дакоту» и теперь утверждала, что и представить не может жизни в каком-нибудь другом месте. Она сдала свой дом, вложила еще кое-какие сбережения и зажила в «Дакоте» тихо и мирно, обходясь немногочисленной прислугой. Жилось там гораздо легче и приятнее по той причине, что половину ренты втайне выплатил Фрэнк Мастер.

Однако в тот день она, получив накануне записку, отправилась на чаепитие не с Фрэнком, а с Хетти и, разумеется, немного нервничала.

Лили не понимала, зачем она понадобилась Хетти.

Март только начался, но день выдался на удивление теплый. Проезжая по южной окраине Центрального парка, она полюбовалась желтыми нарциссами, расцветшими в изобилии, и нахмурилась, только когда пересекла Шестую авеню.

Она так и не примирилась с безобразными путями надземной железной дороги, тянувшимися в то время по Шестой. Ее называли Эл – рельсы на эстакаде, где в двадцати футах над улицей поверх головы простых смертных пыхтели закопченные паровозы, которые влекли за собой грохочущие вагоны. Существовали и другие линии на Второй, Третьей и Девятой авеню, хотя Лили с удовольствием отмечала, что находившаяся на Девятой ничем не мешала «Дакоте». В них, безусловно, имелась надобность, так как они ежегодно перевозили более тридцати миллионов пассажиров. Но для Лили они воплощали уродство неимоверного городского прогресса, который ей не хотелось видеть.

Вскоре Эл скрылась из виду, и экипаж, миновав длинный квартал в угловой части парка, свернул на приятную глазу Пятую авеню.

Пятая авеню хорошела день ото дня. Если Эл была необходимым двигателем растущего благосостояния Нью-Йорка, то Пятая авеню превращалась в его блистательный апофеоз. Улица дворцов, край королей. Очень скоро Лили проехала мимо некогда одинокого особняка порочной мадам Рестелл. Он больше не был одинок. Печально известная леди почила в бозе, и на другой стороне улице воздвигли свои огромные особняки Вандербилты.

Лили проехала мимо уже достроенного собора Святого Патрика, который вознесся над домами Вандербилтов, олицетворяя триумф ирландского католичества.

Прогрессу вопреки она радовалась тому, что в небеса вздымались только шпили Святого Патрика и церкви Троицы на Уолл-стрит, а также горстки других церквей. Роскошные жилые особняки оставались всего пяти этажей в высоту; крупнейших торговых зданий с чугунными и стальными опорами насчитывались единицы, их редко бывало больше десяти.

Более того, даже роскошнейшие новые дворцы, пышность которых могла показаться федералистскому поколению избыточной – по сути, вульгарной, – даже эти плутократические сокровищницы по-прежнему, как и их двойники из стали и чугуна, опирались на классические мотивы. Во всех до единого угадывались традиция, старинное мастерство и гуманизм.

Город разросся, но сохранил грацию. И это было важно для Лили – возможно, потому, что сама она старела.

Она проехала мимо резервуара на Сорок второй улице. На Тридцатых перед ней возникли особняки Асторов, а затем экипаж свернул в Грамерси-парк.

Их было только двое, она и Хетти Мастер. Когда Лили проводили в гостиную, Хетти приветствовала ее с улыбкой.

– Я очень рада, что вы пришли, Лили, – сказала она и предложила ей присесть на диван рядом с собой.

Лили сочла, что Хетти Мастер сильно сдала. Волосы стали пепельными. «Но и с моими случится то же самое, если я допущу», – подумала Лили. Грудь стала как у почтенной матроны, но Хетти ничуть не опустилась, и лицо ее сохранило красоту. Любой разумный мужчина семидесяти лет должен гордиться такой супругой.

Но разве мужчины бывают разумны, каков бы ни был их возраст?

По ее прикидкам, за последние двадцать лет они ежегодно встречались по нескольку раз – в опере или чужих домах. И Хетти неизменно держалась вежливо и даже дружелюбно. Однажды после сольного концерта лет пятнадцать тому назад – концерт, конечно, финансировал Фрэнк – Хетти задала ей несколько весьма неглупых вопросов о музыке. Они находились в большом доме с музыкальной комнатой, и Лили подвела ее к пианино, где показала, какие партии самые трудные для пения и почему. Они проговорили долго, и в конце беседы Лили поняла, что Хетти могла испытывать к ней любые чувства, но искренне уважала в профессиональном смысле.

Но догадалась ли Хетти, что Фрэнк – ее любовник? Она ни разу не показала, что это так. Лили понятия не имела, как поступила бы Хетти, если бы знала, и надеялась, что та пребывает в неведении, так как не хотела причинить ей боль. Они с Фрэнком всегда встречались тайно, и Фрэнк неизменно твердил, что Хетти ничего не известно.

Хетти налила ей чая. Правда, к делу она перешла только после ухода горничной.

– Я попросила вас прийти, потому что мне нужна ваша помощь, – спокойно сказала она.

– Помогу, если смогу, – не очень уверенно ответила Лили.

– Я волнуюсь за Фрэнка. Меня беспокоит эта девушка. Вы с ней знакомы?

Лили секунду помолчала.

– Думаю, у вас преимущество передо мной, – произнесла она осторожно.

– Неужели? – улыбнулась Хетти. – Я знаю, что вы долго были любовницей Фрэнка.

– Вот как… – сказала Лили и замешкалась. – Как давно?

– Двадцать лет.

Лили уставилась на свои руки:

– Я не знаю, что сказать.

– Я решила: если у него кто-нибудь и есть, то это вы. – (Лили не ответила.) – Вы вели себя очень скрытно, – продолжила Хетти. – Я была этим довольна. – (Лили молчала.) – Сейчас я понимаю, что отчасти виновата сама. Я оттолкнула его, и он начал искать утешения на стороне. – Хетти вздохнула. – Будь у меня возможность прожить жизнь заново, я действовала бы иначе. Мужчине тяжело смириться с мыслью, что жена его не уважает.

– Вы очень философичны.

– Возраст обязывает. Да и ваш, извините, тоже. В любом случае я предпочитаю быть женой, нежели любовницей.

– Вы сохранили брак, – кивнула Лили.

– Да. Брак, может быть, не идеальное состояние, но это опора, особенно в старости. А мы стареем, милочка. – Она взглянула на Лили, прежде чем продолжить. – У меня по-прежнему есть дом, дети и внуки. И муж. Пусть Фрэнк сбился с пути, но он все равно мой муж. – Она невозмутимо рассматривала Лили. – Во всех смыслах.

Лили опустила голову. Что ей было сказать?

– Не стану отрицать, что я была уязвлена, когда Фрэнк завел любовницу, но мне все же лучше на моем месте, чем было бы на вашем. Особенно сейчас.

– Сейчас?

– Я говорю об этой юной особе. Той, что украла его у вас.

– Понимаю.

– Что вам о ней известно?

– Не много.

– Ну а мне очень много. – Какое-то время она наблюдала за Лили. – Хотите узнать? – Лили заколебалась, и Хетти продолжила: – Мисс Донна Клипп – маленькая ведьма. Она вымогательница. И не только это. Ее судили за воровство в Филадельфии. У меня есть доказательства.

– Понимаю.

– Я обратилась к юристу, чтобы занялся расследованием. Оплатил его, разумеется, Фрэнк, хотя он ничего не знает. Он подумал, что платит за шторы. Она не ставит его ни во что, но ей нужны его деньги.

– Наверное, вы то же думаете и обо мне, – печально сказала Лили.

– Вовсе нет, милочка. Я уверена, что он щедр, но он может себе это позволить. Я также не думаю, что маленькая мисс Клипп выдоит из него много. Фрэнк не дурак, когда речь идет о деньгах, но она может убить его по мере стараний. – Хетти вздохнула. – Мы обе знаем, что мой муж стареет. И он тщеславен, как большинство мужчин. Она молода, ей всего тридцать, знаете ли, и я считаю, что ему хочется показать себя во всем блеске.

– И вы думаете, это может быть чересчур для его сердца?

– А разве не так?

– Пожалуй, – сказала Лили.

Хетти вперила в нее тяжелый взгляд:

– Вы любите моего мужа?

– Я очень к нему привязалась.

– Тогда вы мне поможете.

– В чем?

– Как – в чем? Избавиться от этой особы, милочка. Нам придется избавиться от Донны Клипп.

Узнав о том, что Лили де Шанталь будет пить чай с миссис Мастер, Мэри О’Доннелл была удивлена. Она знала, что обе они едва знакомы. Возможно, предположила Мэри, миссис Мастер попросит певицу выступить на одном из своих благотворительных мероприятий. Когда ей сказали, что миссис Мастер хочет видеть и ее, она пришла в полное недоумение.

Она застала обеих сидящими рядышком на диване.

– Теперь, дорогая Мэри, нам нужна твоя помощь, – с улыбкой объявила миссис Мастер.

– Да, миссис Мастер, – отозвалась Мэри. Чего она хочет?

– Мы знаем друг друга давно, Мэри, – продолжила та, – и сейчас я прошу тебя не только быть предельно честной со мной, но и сохранить тайну. Обещаешь?

И это после тридцатипятилетней верной службы?

– Да, миссис Мастер, обещаю.

– Хорошо. Я волнуюсь за мужа, и мисс де Шанталь – тоже. Мисс де Шанталь – его давний друг. – Она улыбнулась Лили. – Мы обе переживаем за него, Мэри, и думаем, ты можешь помочь.

Мэри уставилась на нее. Что она такое говорит? Много ли ей известно?

– Как ты знаешь, Мэри, твой брат Шон много лет вел с моим мужем дела. А мисс де Шанталь говорит, что твой брат знаком и с ней. Мы хотим выяснить, говорил ли он когда-нибудь о мисс де Шанталь?

– О мисс де Шанталь?

– Да. Как о друге моего мужа?

– Да с чего… – И Мэри, вопреки своему обещанию, была готова солгать, разве что вспыхнула.

И миссис Мастер заметила это.

– Все в порядке, Мэри, – сказала Хетти Мастер. – Я знаю вот уже двадцать лет. А ты сколько?

– Десять, – выдавила Мэри.

– Тебе сказал Шон?

Мэри кивнула. Он долго хранил секрет, надо отдать ему должное, но в конце концов проговорился.

– Хорошо, – ответила миссис Мастер, – это может быть полезным. А он рассказывал тебе о мисс Донне Клипп?

– Мисс Клипп? – замялась Мэри. – Я не слышала этого имени.

Это была правда. Две недели назад Шон обронил, что Мастер выставляет себя на посмешище и в его возрасте правильнее поберечься. Но это было все, что он сказал.

– Короче говоря, ее зовут именно так. Теперь, Мэри, ты должна нам помочь. Мистер Мастер не молод, и мы должны его защитить. Когда ты увидишься с братом?

– Я часто бываю у него по субботам.

– Это завтра, – кивнула Хетти Мастер, премного довольная. – Значит, ты можешь с ним повидаться?

– Могу, если вам угодно.

– Тогда послушай, что нужно сделать.

Шон подумал, что план Габриэля Лава – произведение искусства и никаких сомнений в этом нет. Прелесть замысла отчасти заключалась в том, что Дэдди Лав действовал так, как от него не ждали.

Дэдди Лав предпочитал играть на понижение. Если он чуял, что рынок обвалится, или – еще лучше – располагал закрытыми сведениями о скором падении акций, то продавал их наперед по цене, которая была намного ниже текущей. Покупатель как дурак воображал, что заключил выгодную сделку. А когда наступал положенный день, цена этих акций неизбежно падала гораздо ниже, чем ожидалось, и Лав скупал их по дешевке сам, а покупателю приходилось приобретать их уже у него по цене, которая превышала обговоренную, и нести немалые убытки, а тот срывал большой куш. И Лаву было нужно лишь сделать ставку или, точнее, уравнять шансы, ибо он обязательно знал об акциях нечто такое, чего не знал покупатель.

Вот только на этот раз Габриэль Лав задумал прямо противоположное.

В любой игре есть победители и проигравшие. Проиграть в этой предстояло Сайрусу Макдаффу.

– Сайрус Макдафф ненавидит меня, – объяснил мистер Лав Шону. – В этом его проблема. Он ненавидит меня вот уже двадцать лет.

– За что?

– За то, что однажды я провел его и он потерял кучу денег. Но это не оправдание. Если бы мистер Макдафф обладал христианским милосердием и умел прощать, то мог бы избежать этой прискорбной участи. Полагаю, его ослепит собственная злая натура, которую покарает Господь.

– Неплохо, – сказал Шон. – Меня это устраивает. Как же будет исполнена Божья воля?

– Через железную дорогу Гудзон – Огайо, – ответил мистер Лав.

В 1888 году железнодорожный бизнес можно было охарактеризовать одним словом: грязный.

Освоение необъятного американского Запада открыло великие возможности для перевозки товаров. На этом были сколочены огромные состояния. А где деньги, там и конкуренция. В то время как британцы приумножали свою обширную империю и Европа бросала силы на колонизацию Африки, энергичные предприниматели с Восточного побережья прокладывали железные дороги на просторах американского Запада.

Иногда возникали стычки за контроль над определенным маршрутом или компанией, которая уже проложила пути. Бывало, что два хозяина строили дороги почти впритык, стремясь обогнать друг друга. Поезда соперничающих компаний порой нагружались вооруженными людьми, способными выдавить конкурента силой, и Запад неспроста называли Диким. Но борьба велась и более тонкими способами.

Ниагарская дорога была очень скромным проектом. Удобная короткая ветка, которая поможет развитию западного сельскохозяйственного региона, как только соединится с большими магистралями, по которым товары направляются к Гудзону. Три года назад мистер Лав приобрел над ней контроль и решил, что получил выход к магистрали Гудзон – Огайо.

– А далее, сэр, этот злой человек, мистер Сайрус Макдафф, взял под контроль Гудзон – Огайо и перекрыл мне путь. Исключительно с целью мне насолить. Он был счастлив лишиться ниагарских перевозок и понести убытки, только бы меня разорить. Я изрядно вложился в Ниагару, но если не состыкуюсь с магистралью Гудзон – Огайо, то все мои ниагарские акции обесценятся. Разве это по-христиански? – спросил Габриэль Лав.

– Нет, – сказал Шон. – Что же вы предлагаете?

– Я собираюсь принести свет во тьму, – не без патетики ответил мистер Лав. – Я выкуплю контроль над дорогой Гудзон – Огайо у него под носом и соединю с Ниагарой.

– Смело! – заметил Шон. – Гудзон – Огайо – крупная магистраль. Вы сможете это сделать?

– Может быть, да, а может быть, и нет. Но я заставлю Макдаффа поверить, что смогу. А вера – чудесная штука, – ангельски улыбнулся Габриэль Лав.

Шон познал красоты его души только после того, как мистер Лав изложил свой план.

Начать с того, что он обладал терпением. Два года назад он начал тишком скупать акции железной дороги Гудзон – Огайо. Понемногу и всегда через посредников. Он делал это настолько искусно, что даже пронырливый мистер Макдафф не понял, что происходит.

– Сейчас, – сообщил он Шону, – я владею тридцатью шестью процентами компании. У Макдаффа – сорок. Еще десять принадлежат другим железным дорогам и инвесторам, насчет которых я точно знаю, что они ничего не продадут. Еще горстка инвесторов владеет четырьмя процентами, а последние десять находятся в руках вашего друга Фрэнка Мастера.

– Я не знал, что он такой богач.

– Это его крупнейшее достояние. Он приобрел его постепенно и показал немалое здравомыслие – это отличное вложение капитала, – улыбнулся Лав. – Но если он продаст свою долю мне, я получу контроль над компанией. А поскольку он ваш друг, я хочу, чтобы вы нас познакомили.

– Вы хотите, чтобы он продал вам свои десять процентов?

– Нет, – снова улыбнулся Габриэль Лав. – Но я хочу, чтобы Макдафф поверил в его способность это сделать.

И Шон организовал обед в «Дельмонико». К концу трапезы его восхищение старым Габриэлем Лавом стало безграничным. Изящество, симметрия замысла были произведением искусства. А что предстояло сделать Фрэнку Мастеру? Ничего – просто уехать на несколько дней.

Они договорились встретиться в «Дельмонико» еще раз, в следующую пятницу, дабы увериться, что все готово к осуществлению плана.

В субботу Шон обдумывал это дельце, когда к нему пришла Мэри.

Они мило проболтали час о том о сем, после чего зашла речь о семействе Мастер.

– Помнишь, ты сказал, что Фрэнк Мастер выставляет себя на посмешище и лучше бы поберегся? – сказала Мэри. – Правильно ли я догадалась, что он связался с молодой леди?

– А почему ты так думаешь?

– Не знаю. Он выглядит очень довольным собой, но и чуток усталым. Я просто спросила.

– Что ж, ты права, – улыбнулся Шон. – Ее зовут Донна Клипп. Ласкательно – Клиппер. И ему нужно бросить ее. А что? – насторожился он. – Тебе кажется, жена догадывается?

– За все эти годы она ни разу не показала, что знает о Лили де Шанталь. Если не знает о ней, то откуда ей знать об этой?

– Рад слышать, – ответил Шон. – Она по-своему хорошая женщина, и мне будет жаль, если ей причинят боль. – Он помолчал секунду. – Ты знаешь, что в следующее воскресенье Мастер едет по делам вверх по реке? Его не будет несколько дней, и он берет девицу с собой. – Шон пожал плечами. – Мне остается надеяться, что скоро все это закончится.

– Нет хуже дурака, чем старый дурак, – сказала Мэри.

– Но ты помалкивай.

– Разве я когда-нибудь распускала язык?

– Нет, – одобрительно согласился Шон. – Не припомню такого.

Часом позже Мэри уведомила Хетти Мастер:

– Он забирает ее с собой в воскресенье. И зовет ее Клиппер.

– Хорошо, – сказала Хетти. – Это меня вполне устраивает.

Фрэнк Мастер колебался, но в среду решился. Выйдя из дому поздно утром, он отправился по Четырнадцатой улице на восток, дошел до станции, взобрался по лестнице надземки Эл и ступил на платформу.

Поднимаясь, он дважды ощутил неприятное чувство в груди, но оно прошло, и он, глубоко вдохнув и резко выдохнув, поздравил себя с тем, что остается в отличной форме, после чего закурил сигару.

Час был уже поздний, и народу собралось немного. Он прогулялся по платформе, поглядывая вниз на телеграфные провода и шиферные крыши домиков через улицу. Крыши покрылись копотью от проходящих сверху поездов и в эту весеннюю пору обычно выглядели уныло. Но нынешний март так расщедрился на тепло, что на утреннем солнце они казались грязными, но веселыми.

Фрэнк ждал недолго. Пыхтение и грохот возвестили приближение надземного поезда. И все-таки Фрэнк пожалел, что поехал, когда состав понес его в центр. По двум причинам. Во-первых, он направлялся к сыну. Во-вторых, это означало посещение Уолл-стрит.

В последний раз он видел Тома пару недель назад. Он, разумеется, любил сына, но между ними при каждой встрече возникала неуловимая напряженность. Нет, Том ни разу ничего не сказал, это было не в его привычках, но с того самого дня, когда начался Призывной бунт, Фрэнк почувствовал: Том не одобряет его. Что-то во взгляде сына говорило: «Ты бросил мать, мы оба это знаем». Что ж, возможно. Но это случилось давным-давно – достаточно, чтобы простить и забыть. Да, он встречался с Лили де Шанталь бо́льшую часть переходного времени, но пребывал в полной уверенности, что Том об этом не знал. Поэтому оправдания не было.

Но Том был в некотором смысле полезен. И Фрэнку, пока поезд вез его в центр, казалось, что прямо сейчас Том ему пригодится.

Он вышел на Фултон и добрался до Уолл-стрит.

Почему ему было там неуютно? Уолл-стрит всегда нравилась Фрэнку. Церковь Троицы в своем суровом великолепии по-прежнему господствовала над ее западным концом – приятное зрелище. Разве не была она душой местной традиции? Разве род Мастеров не относился к ней на протяжении поколений, а его представителей довольно часто избирали членами ее приходского управления? Уолл-стрит должна была восприниматься как отчий дом. Но не воспринималась.

На ней, как всегда, было людно. Мужчины в темных пальто входили и выходили из здания биржи, заткнув пропуск за ленту цилиндра. Клерки спешили к своим высоким стульям и конторкам. Мальчишки-посыльные, уличные торговцы, кебы с джентльменами-купцами – такими же, как он сам. Разве не старый добрый Нью-Йорк?

Нет. Больше – нет. Ни в коей мере.

Фрэнк миновал суровое, громоздкое здание. Номер двадцать три. Банкирский дом Дрекселя и Моргана. И Фрэнку пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы не склонить голову. Он, из рода Мастеров, друзей Стайвесантов и Рузвельтов, Асторов и Вандербилтов, обязан испытывать благоговейный трепет при виде контор Моргана. Вот в чем беда. Вот почему он перестал быть здесь своим.

Но его сын таковым остался. И через несколько секунд он подошел к его двери.

– Отец! Какой приятный сюрприз!

Том оттолкнул свое большое кресло от письменного стола-бюро. Фрак Тома висел на стойке, но серый жилет был безупречен, как и белая сорочка, шелковый крават и жемчужная булавка. Весь вид его говорил: этот человек не прикасается к товарам, он имеет дело только с деньгами. Том не был простым купцом, как его предки, он был банкиром.

– Минутка есть? – спросил отец.

– Для тебя всегда. – Тому незачем было ссылаться на занятость. Золотая цепочка карманных часов, тянувшаяся через жилет, сама говорила, что его время – деньги.

– Мне нужен совет, – сказал Фрэнк.

– Рад помочь, – отозвался Том. Но взгляд у него стал как у духовника, которого прихожанин попросил о беседе наедине: слегка настороженный и готовый осудить.

Мастер подумал, что с банкирами вечно так. Купец хочет знать о тонкостях сделки. Банкир желает денег не меньше, но он назначил себя совестью торговца, а потому держится с превосходством. Его сыну Тому было уже за сорок, он облысел как бильярдный шар, и от него несло богатством и напыщенностью.

Да ладно, ему нужен совет, за который, по крайней мере, не придется платить!

– Я владею десятью процентами акций железной дороги, – начал Фрэнк.

Затем удивленно уставился на сына. Он сообщил об этом без всякого желания произвести впечатление – лишь констатировал факт. Но в Томе произошла разительная перемена.

– Десять процентов? Железной дороги? – Том стал весь внимание. – Насколько крупной железной дороги?

– Средней.

– Понимаю. Могу я узнать, какой именно? – В голосе Тома появилась учтивость, которой отец раньше не слыхивал.

– В настоящее время не могу сказать.

– Как тебе будет угодно.

Сомнений не осталось, он видел это в глазах Тома: к нему прониклись необычным уважением. Повысился даже его нравственный статус, как если бы перед духовником оказался не заурядный торгаш, а щедрый жертвователь. Фрэнк не преминул воспользоваться ситуацией и закрепить успех.

– Эти десять процентов позволяют мне контролировать ситуацию, – сказал он спокойно.

Том откинулся в кресле и с любовью посмотрел на родителя. Как будто, подумал Фрэнк, ему вдруг отпустили все грехи и он вступал в Царство Божие через жемчужные врата.

– Ба! – произнес сын. – Отец, мы именно этим и занимаемся. – На его лице появилась улыбка. – Добро пожаловать на Уолл-стрит.

Уолл-стрит изменила Гражданская война. Она и американский Запад. Для финансирования первой и развития второго понадобился крупный приток капиталов. А где их взять? В единственном месте, всемирном денежном центре – Лондоне.

Именно Лондон субсидировал Америку. Как и столетие назад, американская экономика взросла на великом треугольнике сахарной торговли, образованном Лондоном, Нью-Йорком и Вест-Индией, а после еще и на торговле южным хлопком. Сейчас же действовал новый, не столь заметный, но не менее могущественный механизм: поток кредитов и акций, курсировавших между Лондоном и Нью-Йорком.

На этом возвысился банкирский дом Моргана. Джуниус Морган, почтенный джентльмен из Коннектикута, чьи валлийские предки двумя веками раньше приплыли в Америку из Бристоля, пересек океан в обратном направлении и сделался лондонским банкиром. Его любили, ему доверяли, он оказался в правильном месте в нужное время, и ему хватило ума это понять. Он ссужал средства Америке, и эти ссуды достигли огромных размеров. Этот надежный, уважаемый бизнес превратил его в очень богатого человека.

Но у руля теперь стоял его сын Джон Пирпонт Морган.

Выше шести футов ростом, с развитой грудной клеткой и огромным носом, который при возбуждении вспыхивал, как оживший вулкан, с властными глазами, похожими на огни приближающегося поезда, мистер Дж. П. Морган превращался в легенду своей эпохи. Именно Дж. П. Морган и несколько подобных ему человек сделались королями Уолл-стрит, из-за чего там стало неуютно даже таким солидным купцам, как Фрэнк Мастер. Сделки и промышленные комбинации банкиров приобрели такой размах, а суммы достигли таких цифр, что личности вроде Мастера утратили былой вес. Банкиры покупали и продавали не товары, а целые деловые предприятия. Они не финансировали морские рейсы – они субсидировали войны, отрасли промышленности и даже небольшие государства.

О да, Морган мог входить в то же приходское управление, Фрэнк мог встречаться с ним в одних и тех же домах. Но игра Моргана была слишком крупна для него, и оба это знали. Фрэнк считал этот факт унизительным. А унижаться не любит никто.

Но банкиры испытывали интерес к железным дорогам. Железные дороги были достаточно велики.

Сам мистер Морган принял в них активное участие и разместил с лондонскими инвесторами огромное количество лучших железнодорожных акций.

Однако теперь мистер Морган решил, что хаос пора ликвидировать. Подобно монарху в стране воинственных варваров, он пригласил в свой дом владельцев железных дорог, стремясь прекратить войну и призвать конкурентов к порядку. И уже начал преуспевать в этом. Но время эффектных налетов под руководством буйных железнодорожных баронов еще не закончилось.

– У меня есть основания полагать, что за контроль над железной дорогой будет драка, – объяснил Мастер. – Если так и случится, то одна из сторон попытается прикупить больше акций. Но если я не продам свои, то этому человеку не хватит тех, что будут на рынке. И этот дефицит повысит цену моих.

– Это хорошо, – сказал сын.

– Я намерен ничего не предпринимать. Пусть цена взлетит. Но если она поднимется достаточно высоко, то я могу и продать – хотя бы часть.

– Тебе не важно, кто контролирует железную дорогу?

– Мне наплевать. Вопрос в том, не нарушаю ли я какие-нибудь законы?

Том Мастер задумался.

– Судя по тому, что ты сказал, все в порядке. Мне нужно знать что-то еще?

– Одна из сторон хочет, чтобы я отложил продажу для возбуждения рынка. Этот субъект желает, чтобы конкурент выкупил у него акции, но по высокой цене.

– Гм… Он тебе платит?

– Нет.

– Тогда я отвечу, что все зависит от того, чем он занимается еще и что известно тебе. Сегодня в игре существуют правила, – улыбнулся Том. – Мы, банкиры, стараемся навести на рынке некоторый порядок.

«Мы, банкиры». Том чрезвычайно гордился тем, что он банкир. Он боготворил Моргана, и даже стол у него был такой же, как у кумира. Но сына было не в чем упрекнуть. И если банкиры придерживались высоких моральных стандартов и указывали окружающим, как себя вести, то отрицать осмысленность этого было нельзя.

Фрэнк подумал, что если оглянуться назад, то на протяжении последних десятилетий – бо́льшую часть его жизни, коли на то пошло, – Нью-Йоркская фондовая биржа едва ли была приличным местом. Если железнодорожное шоу было большим аттракционом, то рынок ценных бумаг – ярмарочной площадью. С рук сходило едва ли не все.

Простейшей хитростью был контроль над компанией. Личности вроде Джея Гулда преспокойно выпускали новые акции и даже не ставили об этом в известность уже существующих акционеров, они брали деньги у новых пайщиков и выхолащивали рыночную стоимость старых бумаг. «Разбавить акции» – так они это называли. Можно было учреждать новые фирмы для покупки старых, так что в итоге сам черт не мог разобраться, кто чем владел. Можно было купить политиков для голосования за подряды, выгодные своему бизнесу, и выделить им долю за это. Но в первую очередь существовала возможность манипулировать с ценой акций собственной компании для последующих спекуляций.

Однако теперь такие солидные люди, как Морган, настаивали на соблюдении новых правил. Рынок очищался – медленно.

– Наибольшее порицание сейчас вызывают компании, манипулирующие собственными акциями, – сказал Том. – Например, фирма предлагает тебе пакет своих акций по заниженной цене. Затем, мухлюя, как ей вздумается, она умышленно выставляет эти акции никудышными. И ты доволен, потому что приобрел их по минимальной стоимости. Через неделю искусственная паника проходит, а фирма снимает пенки. Некоторые компании проделывают это снова и снова. А брокеры, конечно, рискуют сильно обжечься на этих играх, когда начинают ставить на колебания курса. Один из самых крупных негодяев – Габриэль Лав. Ты знаешь его?

– Слышал это имя, – осторожно ответил Фрэнк Мастер.

– По нему тюрьма плачет, – уверенно заявил Том. – Но твоя железнодорожная операция не вызывает таких подозрений. Ты успешно скупил акции и вправе извлечь соответствующую прибыль. При том условии, что больше ничего не происходит.

– Значит, ты считаешь, что все в порядке?

– Я буду рад, если хочешь, заняться этим делом.

– Это любезно с твоей стороны, Том, но я управлюсь и сам.

– Как хочешь. Если почуешь неладное, то выход очень прост. Держись за свои акции, и все. Не продавай их или хотя бы выжди, пока все не уляжется. Цена на акции может остаться выше, чем раньше, и ты получишь какой-то навар. Это будет в порядке вещей.

– Спасибо, Том.

– Рад помочь. Ты так и не скажешь, что это за железная дорога?

– Не сейчас.

– Что ж, желаю удачи. Запомни только одно: держись подальше от Габриэля Лава.

– Спасибо, – ответил Фрэнк. – Я учту.

Второй обед в «Дельмонико» состоялся в пятницу. Их снова было трое: Фрэнк, Шон О’Доннелл и Габриэль Лав. Последний снова медленно опустил свою тушу в кресло и доброжелательно уставился на обоих поверх белой бороды. А Шон успокаивающе улыбнулся Фрэнку, словно спрашивая: «Ну разве не фигура?»

Мастер тщательно подготовился к разговору. Едва заказали напитки, он перешел прямо к делу.

– Мистер Лав, – сказал он, – я хочу, чтобы вы еще раз подробно растолковали эту сделку. – Он улыбнулся. – Просто чтобы я понимал, во что ввязываюсь.

Водянистые светло-голубые глаза, как и раньше, вперились в него, но что в них мелькнуло, помимо благожелательности, – толика нетерпения?

– Дело, друзья мои, сама простота, – елейным голосом произнес мистер Лав. – А ваша роль сводится лишь к тому, чтобы уехать из города на день или два – отдохнуть от забот в месте, куда не дотянется телеграф. Больше ничего, – улыбнулся он добродушно. – Короче говоря, небольшой отпуск. – Он повернулся к Шону. – Я ничего не напутал?

– Все правильно, – сказал Шон. – В верховьях реки.

– Завтра суббота, – продолжил Габриэль Лав. – Рынки открыты с утра перед закрытием на весь уик-энд. И завтра утром, в самом конце работы, я собираюсь приобрести от имени ряда третьих лиц полпроцента акций железной дороги Гудзон – Огайо. С этим не возникнет проблем, благо они уже в руках моих агентов, которые исправно продадут их мне. Эти действия не вызовут никакого шума, но рынок заметит активность. Мистер Сайрус Макдафф находится в Бостоне. Завтра у его внучки свадьба. Маловероятно, что он попытается связаться с вами, если его агент сообщит о рыночной активности. Если попробует, вы не ответите. Однако он, скорее всего, вообще ничего не узнает. Вечером в воскресенье с мистером Макдаффом будет обедать некий эксперт, мой знакомый. Он сообщит мистеру Макдаффу, что я, судя по слухам, тайком приобрел тридцать шесть процентов его железной дороги, а в воскресенье утром мои агенты якобы прикупили еще. Тем временем я постараюсь, чтобы этот слух разлетелся по всему Нью-Йорку. – Он глубокомысленно кивнул. – И тут-то, друзья мои, злая натура Сайруса Макдаффа одержит верх. Он угодит в лапы дьявола. Он попытается разыскать вас, чтобы вы заверили его в том, что не продаете ваши десять процентов. Или что продадите их ему, а не мне. Сперва он прибегнет к телеграфу. Он даже может отправиться поездом в Нью-Йорк, если тот сыщется в столь поздний час. Но он не найдет вас, потому что вы уедете. Все попытки связаться с вами потерпят фиаско. Он сильно встревожится. А почему? Только потому, что ненавидит меня и не хочет, чтобы я имел долю в его железной дороге. Там будут вопли, джентльмены, и скрежет зубов. Утром в понедельник Сайрус Макдафф лично или через своих агентов предпримет попытку скупить акции железной дороги Гудзон – Огайо. Они будут срочными. Цена взлетит. Но вряд ли ему удастся купить хоть что-нибудь. Чтобы держать дела на плаву, мои агенты продадут небольшую часть моих собственных акций, но много меньше, чем ему будет нужно. Рынок заметит. Рынок взбудоражится. А затем рынок вспомнит еще кое о чем. Он вспомнит, потому что ему подскажут мои агенты. Они заявят следующее: «Если Габриэль Лав приобретет контроль над магистралью Гудзон – Огайо, то пристыкует к ней Ниагарскую ветку, ценность которой многократно умножится». Пока люди Макдаффа будут обыскивать рынок в поисках акций дороги Гудзон – Огайо, акции Ниагарской ветки взлетят, ведь это достойный предмет для ставок. А я в это время продам мои ниагарские акции. К исходу дня я рассчитываю выйти из игры.

– И вы хотите, чтобы я при этом бездействовал? – уточнил Мастер.

– Вас не окажется на месте, вы ничего не будете знать. Но после нашей предыдущей встречи вы уже дали своему брокеру секретные инструкции.

– Если акции дороги Гудзон – Огайо станут дороже доллара двадцати, он продаст их по максимальной цене.

– Разумные инструкции, так поступил бы любой инвестор. И я считаю, что они поднимутся намного выше. К этому времени весь рынок будет охотиться за этими акциями. Никто не поймет, что происходит. Я тоже буду продавать свои. Мы оба получим немалую прибыль, мистер Мастер. Очень, очень недурственную.

– Красиво, – сказал Шон.

– Красота в том, – благодушно отозвался мистер Лав, – что каждый получит то, что он хочет. Я уйду с рынка в большом плюсе. Мистер Мастер тоже получит прибыль, ничем не рискнув. Преуспеют даже те, кто купит ниагарские акции, так как мистер Макдафф, узнав о моем выходе из игры, не будет иметь причины не сделать очевидную вещь – присоединить Ниагару к Гудзон – Огайо, повысив стоимость акций. Даже Макдафф получит желаемое, потому что непременно закончит день полным хозяином Гудзон – Огайо. – И тут водянистые голубые глаза мистера Лава не только ожесточились, но и волшебным образом сузились так, что он уподобился не Санта-Клаусу, а здоровенной белой крысе. – Но он, – шепнул мистер Лав, – заплатит мне за это втридорога.

Ненадолго воцарилось молчание. Затем нарисовалась тройка официантов с тремя тарелками омара Ньюбург. «Дельмонико» славился этим блюдом.

– Я прочту молитву, – изрек Габриэль Лав. Сведя пальцы, он кротко проговорил: – Господи, благодарим Тебя за этот дар в виде омара Ньюбург. И даруй нам, ежели будет на то Твоя воля, контроль над железной дорогой Гудзон – Огайо.

– Но нам не нужен контроль над Гудзон – Огайо, – деликатно возразил Шон.

– Верно, – согласился Габриэль Лав, – но Всемогущему пока незачем это знать.

Все ли было в порядке? Казалось, что да. Фрэнк глянул на Шона, ища подтверждения. Тот улыбнулся.

– Что мне нравится, – сказал Шон, – так это полная законность затеи. Вы скупаете акции, Макдафф паникует, рынок приходит в волнение, вы с Мастером продаете с прибылью для себя. Комар носа не подточит. И это сработает. Если только Макдафф не учует подвоха.

– Вот почему я дождался его отъезда, – подхватил Габриэль Лав. – Если бы он смог явиться в контору Мастера и побеседовать вживую, если бы даже связался с ним по телеграфу, то все мои планы обратились бы в прах. Но он не сможет этого сделать, и в нем поселится неуверенность, а неуверенность рождает страх. Вдобавок он будет в неуравновешенных чувствах. Любимая внучка выходит замуж, а Макдафф сентиментален. – Лав вздохнул. – Человеческая природа, джентльмены. Первородный грех неизменно приводит людей к злоключениям. – Он безмятежно посмотрел на обоих. – Я биржевой делец, джентльмены, и это часть Божьего замысла. Люди учатся только на страданиях. И вот я караю людскую слабость, а Бог вознаграждает меня.

– Аминь, – осклабился Шон О’Доннелл.

Они прикончили омара. Им предложили шарлотку по-русски, что было принято, за которой последовали груши в коньяке. Разговор переключился на театр, а после – на скачки. Подали французское десертное вино. Фрэнку стало немного нехорошо, лоб покрылся клейкой испариной. Он подумал, что переел, и отказался от новой порции шарлотки.

Тем временем Шон спрашивал у Габриэля Лава:

– Что же вы будете делать после этой аферы?

– После? – Мистер Лав невозмутимо осмотрел стол. – Ничего, мистер О’Доннелл. Я ничего не буду делать.

– Не похоже на вас.

– Я ухожу на покой, – объявил Габриэль Лав, – и целиком посвящу себя добрым делам.

– Потеряли вкус к рынку?

– Слишком много правил, мистер О’Доннелл. Слишком много таких банкиров, как Морган. Они чересчур могущественны для меня. А кроме этого, – он скорбно покачал головой, – они лишают бизнес прелести и выхолащивают из него жизнь.

– Шестидесятые! – сказал Шон О’Доннелл. – Вот было времечко!

– Истинно так, – согласился Габриэль Лав.

– У вас все было схвачено. У вас и Босса Твида.

– Наша тогдашняя система приблизилась к совершенству.

Фрэнк слушал. О годах после Гражданской войны знал, разумеется, каждый. Если сегодняшние владельцы железных дорог напоминали феодальных баронов, то Уолл-стрит конца шестидесятых, когда коррупция вышла на рынок, смахивала на Темные века. Не стоило упускать возможность послушать живого участника тех событий.

– Я всегда говорил, что ваш друг Фернандо Вуд преуспел бы еще больше, держись он поближе к Таммани-холлу, – сказал Шону Габриэль Лав.

– Пожалуй, вы правы, – признал тот.

– Таммани-холл – ответ на все в этом городе, и Босс Твид понимал это. Небольшие деньги можно делать, не залезая в политику, но для больших нужно купить закон. Иначе никак.

– Городские подряды, – пылко вторил ему О’Доннелл.

– Городские подряды, да, – откликнулся эхом Лав. – На них, безусловно, можно сделать состояние. Но для зоркого человека это только начало. А Босс Твид обладал зоркостью. Вам нужно, чтобы железная дорога прошла через определенный участок, а для этого требуется разрешение властей города или штата? Придется подкупить законодателей. Ввести кого-нибудь из них в свой совет. С вашей компанией судятся? Купите судью. И все это устраивал Таммани-холл. Босс Твид был свой в доску. – Он прикрыл глаза, смакуя воспоминания. – В полиции служили сплошь надежные ребята из Таммани-холла. Судьи, законодатели, даже губернатор штата Нью-Йорк – он всех подкупил. Мы наживали капиталы на Уолл-стрит. Можно было разбавлять акции, играть на понижение с пайщиками – все что угодно. А если судья ерепенился, то приобретал оппонента, и эта игра тянулась годами. Это было время прозорливых людей! Джей Гулд – а он, по моему мнению, был величайшим дельцом из всех – почти убедил президента Соединенных Штатов, самого Улисса Гранта, придержать золотой запас, чтобы он, Гулд, овладел рынком золота. Улисс Грант был великим человеком, но в столь высоких материях не разбирался. Да, сэр, он привлек к делу самого президента. И преуспел бы, не вмешайся какой-то негодяй, который объяснил Гранту, что на уме у Гулда. Вот было бы славно! – Лав вздохнул. – Но Фондовая биржа, и чертова коллегия адвокатов, и мистер Морган с ему подобными – они положат этому конец. – Он покачал головой, дивясь такому недомыслию. – На рынке воцаряется тоска, джентльмены. Шансы больше не уравнять. И Габриэль Лав уходит с рынка вместе со всем хорошим.

– Но игра еще не закончена, – возразил Шон. – На Уолл-стрит еще можно много чего добиться – посмотрите, чем вы сейчас занимаетесь.

На краткий, почти неуловимый миг мистер Лав послал О’Доннеллу предупреждающий взгляд.

– Полно вам, на это способен даже мистер Морган, – сказал он укоризненно и снова вздохнул. – Я ухожу, О’Доннелл. Для меня игра закончена.

Слушая их, Фрэнк ужасался и был одновременно заворожен. Коррупция никогда его не заботила, она была частью городской жизни. Но слушать этих двоих, с которыми он связался, – то, как они описывают огромную машину лжи и коррупции, да так любовно и с такой осведомленностью! Он не мог не занервничать. Сделка выглядела законной, но не скрывалось ли за ней что-то, чего он не знал? «Если Джей Гулд сумел преспокойно сделать марионеткой президента Соединенных Штатов, – подумал он, – то не оставит ли меня в дураках Габриэль Лав?» И в его памяти громом прозвучали слова Тома: «Держись подальше от Габриэля Лава».

На лбу снова выступил клейкий пот.

– Вы абсолютно уверены, что это законно? – вдруг выпалил Фрэнк.

– Целиком и полностью, – улыбнулся Шон. – Доверьтесь мне.

Но Дэдди Лав не улыбался. Он наградил его очень странным взглядом, который сильно не понравился Мастеру.

– Вы же не подведете меня? – спросил Габриэль Лав.

– Нет, – нехотя ответил Фрэнк.

– Ни в коем случае не подводите меня, – проговорил старый Габриэль Лав.

– Он не подведет, – быстро сказал Шон.

Габриэль Лав взглянул на него. Затем широко улыбнулся.

Прибыли груши в коньяке.

На следующее утро Фрэнк Мастер позавтракал в спешке. Затем пошел на задний двор. Погода сохранялась на удивление теплой. В газете сообщалось о буре на Среднем Западе, но на выходные обещали тепло, переменную облачность и небольшие дожди. Сейчас небо было чистым. Крокусы уже несколько дней как расцвели приятными глазу желтыми, белыми и светло-лиловыми цветами.

Походив немного по саду, Фрэнк решил наведаться на Уолл-стрит.

На этот раз он взял кеб. Напрасно, как выяснилось. Достигнув Нижнего Ист-Сайда, они столкнулись с огромным караваном фургонов, въезжавших в город. Приехал цирк Барнума, Бейли и Хатчинсона. Он должен был вспомнить. Они с Хетти обязаны сводить туда внуков, пока тот не уехал. Но цирк устроил затор, и кеб пробился не сразу.

В субботнее утро на Уолл-стрит обычно царила тишина. Но рынок не закрывался до середины дня, и там было людно. Мастер вошел в здание биржи. Быстрый осмотр операционного зала показал ему, что акции торгуются умеренно. Мастер приблизился к брокеру.

– Что-нибудь происходит? – осведомился он.

– Не особенно. Только что купили немного акций дороги Гудзон – Огайо, но никакого ажиотажа нет.

– Хорошие акции, – повел плечом Мастер.

Итак, Габриэль Лав сделал ход. Сети расставлены. Мастер выждал еще немного. Рынок готовился завершить неделю без потрясений.

Что ему делать? Он размышлял над этим с того момента, как проснулся. Совет его сына был, безусловно, здравым: если сомневаешься – не предпринимай ничего. Все, что ему нужно сделать перед уходом, – дать брокеру новые указания. Запретить ему продавать акции, независимо от цены. Проще некуда.

С другой стороны, если затея Лава законна, он мог неплохо заработать. При стоимости доллар двадцать он мог удвоить свой капитал. А цена могла оказаться и выше! Заманчиво, спору нет.

Есть ли причины для беспокойства? Не отдался ли он за обедом на волю фантазии? Фрэнк протомился в здании еще двадцать минут, не в состоянии принять решение. Затем обругал себя трусом и дураком. Пошло оно к черту, сказал он себе. Будь мужчиной.

Завтра он отправится вверх по реке в обществе Донны Клипп. Никто не будет знать, где его искать, и он отлично проведет время. А если Габриэль Лав расшевелит рынок – тем лучше. Его брокер осуществит продажу, и он вернется в город намного богаче, чем при отъезде. Почему бы и нет, черт возьми?

Это Уолл-стрит. Это Нью-Йорк. А он – Мастер, ради всего святого. Он достаточно крепок, чтобы сыграть в игру. С чувством победы своего мужского начала он вышел из здания Нью-Йоркской фондовой биржи.

Он прошагал сотню ярдов, когда увидел Дж. П. Моргана.

Банкир стоял на перекрестке. В высоком цилиндре и фраке, с неулыбчивым лицом и бочкообразным торсом, он смахивал не то на римского императора, не то на профессионального боксера. Ему исполнялось всего пятьдесят два, но он уже казался причисленным к лику бессмертных. Если Дж. П. Моргану был нужен кеб, он его не ловил. Он просто стоял, как маяк, и всматривался в уличное движение.

И этот великий банкир встал прямо на пути Фрэнка. Мастер направился к нему. Когда он приблизился, Морган обернулся.

– Мистер Морган, – учтиво поклонился Фрэнк.

Он решил, что банкир поздоровается с ним – обратное было бы хамством, – но многого ждать не приходилось, так как Морган был поразительно немногословен.

Банкир кивнул ему. Трудно сказать наверное, но под пушистыми усами могла укрыться и слабая улыбка.

Тогда Фрэнк Мастер испытал секундный и глупый порыв. Открыть их план Дж. П. Моргану! Зайти с великим человеком в салун, все честно выложить и спросить: «Мистер Морган, я не хочу злоупотребить нашим знакомством, но как вы посоветуете поступить?» Конечно, он не мог этого сделать. Немыслимо. Он с достоинством прошел мимо.

Дж. П. Морган сел в кеб и укатил.

И когда он скрылся, Мастер с ужасом осознал беспримерную глупость своего порыва. Морган спросил бы, кто предложил эту сделку. Ему пришлось бы ответить, что Габриэль Лав. Он был бы вынужден сказать Дж. П. Моргану, что ведет дела с Дэдди Лавом.

При всем своем огромном, неправедно нажитом состоянии мистер Габриэль Лав, какой бы почтенной ни выглядела его белая борода и сколько бы он ни тратил на благотворительность, никогда не переступит порог банкирского дома Моргана. Мистер Морган не разговаривал с такими людьми, как Лав; он даже не взглянул бы на него из-за стола. Кто-то назвал бы это гордостью Моргана. Кто-то – спесью. Но фактом оставалось то, что Морган был прав.

Он, Мастер, связался с отвратительным старым преступником и мог лишь молиться, чтобы все обошлось. Фрэнк Мастер спешно покинул Уолл-стрит и зашагал домой.

Мэри вышла из дому в Грамерси-парке уже в сумерках. День прошел спокойно. Фрэнк Мастер выглядел немного подавленным, когда вернулся с Уолл-стрит, но дома вздремнул, просветлел снова и занялся приготовлениями к поездке в Олбани, назначенной на следующий день.

Мэри взяла кеб, который вскоре доставил ее по Пятой авеню к дому брата. Немного посидев с его родней, она попросила о разговоре наедине.

– Окажи мне услугу, Шон, – сказала она.

– Выкладывай.

Она извлекла письмо. Это была небольшая записка в запечатанном конверте. Спереди были написаны имя Донны Клипп и ее адрес. Она протянула конверт брату, тот взглянул.

– Почерк Фрэнка Мастера, – сказал он.

Мэри улыбнулась. На самом деле и адрес, и саму записку несколько дней назад аккуратно написала Хетти Мастер, у которой было множество образцов почерка Фрэнка. Но Шону это знать не обязательно.

– Ее надо доставить завтра утром леди в руки. Мне нужно точно знать, что письмо у нее. Можешь устроить?

– Запросто, у меня есть мальчонка, который отнесет.

– Если спросят, он должен сказать, что это ты ему дал.

– Хорошо.

– А самое главное, я не давала его тебе, Шон. Ты не видел его до завтрашнего утра. Джентльмен – Фрэнк Мастер, по твоему мнению, – оставил его в спешке слуге у тебя на пороге с требованием немедленно отнести.

– Это и есть услуга?

– Она самая. Не забудь, я тебе ничего не давала.

Шон кивнул.

– Почему?

– Тебе незачем знать.

– Как скажешь.

– Я тебе одно скажу. Это для его же блага.

Шон сунул письмо в нагрудный карман:

– Считай, что сделано.

На обратном пути уже вечером кебмен сказал Мэри:

– Нынче в центре давали большое цирковое представление. Как будто лето уже началось.

Парому полагалось отбыть в воскресенье в четыре часа пополудни, но в пять он еще стоял на месте. Проблема заключалась в двигателе. Капитан извинился за задержку и заверил пассажиров, что скоро все починят.

Слабое утешение для Фрэнка Мастера.

Где, черт возьми, Донна Клипп?! Как сквозь землю провалилась. Она должна была явиться к трем часам. Через двадцать минут после этого он сам отправился к ее дому в кебе. Но ее там не было, а домовладелица сказала, что она уже час как ушла, сообщив, что уезжает на несколько дней. Фрэнк поспешил обратно на пристань, но отвечающий за посадку и стюард поклялись, что за время его отлучки не видели ни одной леди, подходящей под описание. Было уже почти четыре часа, и он поднялся на борт.

Несчастный случай? Возможно. Но Мастер считал, что намного вероятнее другое. Она куда-то уехала, бросив его на произвол судьбы и выставив дураком. Сбежала с другим мужчиной. Тот, несомненно, моложе. Ему стало тошно, как не бывало с юных лет, еще до встречи с Хетти.

Фрэнк отправился в паромный салун и взял бренди. Он чувствовал себя глупо и одиноко. То и дело он подходил к двери и осматривал причал на случай, если она появится. Но ее нигде не было. Только пустой мол и пара мужчин в штормовках да незажженный фонарь, мотающийся на ветру.

И дождь.

Из-за дождя все стало хуже. Гораздо хуже. Он зарядил рано утром и не думал переставать, несмотря на прогноз погоды. Ливень упорно баламутил воды Гудзона и уныло барабанил по крыше салуна, а из машинного отделения время от времени выходили люди, докладывали капитану и исчезали вновь.

– Еще, наверное, час или два, – сказал ему в шесть капитан.

Фрэнк уже дважды спросил у него, что стряслось. В первый раз он получил ответ, что потекло масло. Затем возникли неполадки с цилиндром. Объяснения выглядели бессмысленными. В иной ситуации он посмотрел бы сам, благо разбирался в двигателях не хуже механика. Но он ощущал себя слишком старым и подавленным, а потому сидел тихо и потягивал бренди. Большинство пассажиров разошлись по каютам. Осталось трое-четверо, которые сели вместе и трепались. Но Фрэнку не хотелось разговаривать, и он сидел в одиночестве.

В семь часов он подумал, не бросить ли все и не пойти ли домой. Если бы он только ждал Донну Клипп, то так бы и сделал. Но были еще Габриель Лав и железная дорога. Его все равно не должно быть в городе. И он постарался думать только о прибыли, которую принесет магистраль Гудзон – Огайо, а потому вновь наполнил стакан и угрюмо смотрел в него еще час. Он напомнил себе, что в Бостоне в это время Сайрус Макдафф переваривает сообщение о покушении Габриэля Лава на его железную дорогу. «Хоть у кого-то вечер выдался хуже, чем у меня», – подумал Мастер. Очень скоро Макдафф попытается послать ему телеграмму. И не застанет его. Проклятое судно – его укрытие на время этой авантюры. Он одинок, но невидим. Эта мысль немного взбодрила его.

В восемь часов капитан объявил, что они скоро отчалят. Фрэнк Мастер как дурак еще раз осмотрел пристань, после чего сел за стол и заказал мясной пирог с овощами. Спасибо, что хоть их подали сразу.

В девять капитан шепнул ему, что неисправность устранена и нужно только проверить двигатель. «Скажете, как будет готово», – довольно грубо бросил Фрэнк и отослал его жестом. Он услышал, как завелся и снова умолк двигатель. Он ожил вторично около десяти. На этот раз не заглох. Через несколько минут судно вышло на реку, где его поглотили ливень и тьма.

Донна Клипп была сыта по горло. Она бы давно ушла, если бы не дождь. Что касалось Фрэнка Мастера, то пусть эта сволочь катится в ад. Шел уже одиннадцатый час вечера.

Его записка была проста и понятна.

«Обычная история, – подумала она. – Ждет не дождется, но не приходит. Мужчины все одинаковы». Ей следовало помнить об этом, у нее было много мужчин.

У некоторых водились деньги. Во всяком случае, у стариков. Нет смысла связываться со стариком, если он нищий. Вопрос был в том, захотят ли они раскошелиться?

И это было самым презренным, что она в них нашла. У них была куча денег, а жить оставалось недолго. Они никак не могли израсходовать нажитое, но продолжали жмотничать. Привычка, решила она. Сквалыги.

О да, им случалось потратиться. На бутылку шампанского, может быть, на шубку. На подарки, чтобы она была счастлива. Им кажется, что этого хватит. Если повезет, могут оплатить и жилье. Но предоставить то, что действительно нужно? Они, похоже, воображали, что если ты бедна, то и глупа.

Она слышала о женщинах, которых старики обеспечили на всю жизнь. Слышала, но ни разу не видела. Во всяком случае, не таких, как она, девиц. А почему? Потому что мужчинам наплевать. Они не уважают тебя. Они получают то, что хотят, но стоит попросить что-нибудь взамен, как тебя назовут вымогательницей или кем-то похуже.

Таковы, по мнению Донны Клипп, были все богачи. Ничтожества, если задуматься. Достойные внешне, но подонки внутри. Хуже ее.

В десять вечера, когда пала кромешная тьма, а дождь все шел, она продолжала маяться в этом дурацком номере с поганой стороны Бруклинского моста, не получая ни весточки от так называемого любовника, старого идиота.

Донна Клипп была красивой девушкой с густыми светлыми – натуральными – волосами и голубыми глазами, взгляд которых бывал по ее настроению то живым и веселым, то томным. Она никогда не ходила пешком. Всегда занималась приличным делом. Шила платья и продавала их. Она знала толк в моде. У нее были некоторые сценические способности, и она пыталась получить место в театре, но ей обычно отказывали из-за малого роста. Однако ее пухлая фигурка не являлась препятствием для интимного общения, и она с бо́льшим или меньшим успехом побывала на содержании у многих мужчин. Перебравшись в Нью-Йорк, она подыскала себе респектабельное жилье в Гринвич-Виллидже. Через месяц познакомилась с Фрэнком Мастером, но к нынешнему моменту, когда их связь уже какое-то время длилась, Донна мало чего добилась.

А потому последние три недели она размышляла, как с ним поступить.

К тому же ее угнетало еще одно: письмо, полученное пару недель назад от подруги, с которой она делила квартиру в Филадельфии. Слова были тщательно подобраны, но она отлично поняла их смысл.

Кто-то наводил о ней справки. Подруга не знала, кто именно – полиция или какой-нибудь недоброжелатель, но было похоже, что кто-то шел по следу кое-каких исчезнувших ценностей. Например, золотого браслета, который она носила.

Она могла заявить, что это подарок. Но какой богач похитит драгоценности жены, чтобы отдать любовнице? Поверят ли в это присяжные? Она сомневалась.

Ничего подобного не случилось бы, не замани он ее в свой дом, где она увидела все эти очаровательные вещицы. В известной степени она его-то и обвиняла. Но ей это не поможет. Если за ней охотятся в Филадельфии, то не найдут ли в Нью-Йорке? С них станется. Не сразу, но в один прекрасный день. Она не знала, как с этим быть.

Проще всего избавиться от опасных предметов, тогда никто ничего не докажет. Но они были ценными. Ей крайне нужно получить что-нибудь от Фрэнка Мастера, а уж потом решаться на такой шаг.

И когда он предложил ей прогуляться по Гудзону на борту великолепного парохода, Донна подумала, что дело идет на лад. Она тщательно подготовилась. И была немало разочарована, когда в день отъезда пришла записка, сообщившая об изменении планов, но деваться было некуда, и оставалось лишь дождаться развития событий.

Она погрузила вещи в кеб и выехала из Гринвич-Виллиджа в Бруклин.

Жаль, что установилось ненастье. Открытый пять лет назад, Бруклинский мост с его могучими опорами был причислен к одному из чудес Нового Света. Больше мили в длину, парящий в ста сорока футах над устьем Ист-Ривер, с двумя огромными опорными башнями, которые были украшены заостренными арками, и грандиозной дугой стальных тросов, он выразил могущество и красоту современной промышленной эпохи.

Посередине моста тянулись железнодорожные рельсы, а по обе стороны от них – дорога для лошадей и экипажей. На значительном возвышении над рельсами была создана дорожка для пешеходов, которая казалась бесконечной и описывала изящную дугу между небесной и водной твердью.

Из кеба, если ехать по наружной полосе, открывался великолепный вид на реку.

Но не сегодня. Дождь лил стеной, и Донна не видела не то что воды, но даже башни впереди. Вместо этого ей чудилось, что она угодила в самую дождевую тучу – сырую, нескончаемую, гнетущую, лишающую ее всякой надежды.

По мере того как тянулся день, Донна предполагала, что Мастер просто задерживается. Ранним вечером она встревожилась, уж не случилось ли с ним чего. К восьми решила, что погода настолько испортилась, что он все отменил, но мог бы хоть сообщить и прислать кеб, чтобы она добралась до дому. Она спросила себе чая и продолжила ждать сугубо на случай, если Мастер вдруг явится. В девять заказала суп. Теперь уж было больше десяти, и она сочла, что с нее хватит. Ей наплевать на Мастера, она поедет домой. Донна попросила портье найти ей кеб.

Но час прошел, а кеба все не было.

Было за полночь, когда Лили де Шанталь решила лечь спать. Она репетировала роль, которую ей предстояло сыграть завтра. Не то чтобы трудную, но ей хотелось оказаться на высоте. И правду сказать, она наслаждалась этой ролью.

Месть была сладка даже для ее доброй души.

Она подумала, что девять утра будет в самый раз. Если маленькая мисс Клипп еще не вернулась с охоты за химерами, которую ей устроили, то к этому времени уж точно вернется. Главное – перехватить ее, не дав собраться с мыслями.

– Я не могу сделать это сама, милочка, – сказала Хетти, – потому что Фрэнк, если узнает, затаит на меня злобу. Но вам это по силам. Мужчине легче простить любовницу, чем жену. К тому же вы мне должны, – улыбнулась она.

И роли распределили. Хетти пишет записку, Мэри организует доставку, а она, Лили де Шанталь, сейчас вынудит мелкую ведьму паковать вещи.

Хетти снабдила ее всеми нужными сведениями, и Лили назубок выучила свою речь.

«Боюсь, мисс Клипп, у меня есть доказательство – железное доказательство – того, что вы похитили драгоценности миссис Линфорд из Филадельфии. У меня даже есть свидетели, которые видели их на вас после кражи. Вы отправитесь в тюрьму, мисс Клипп. Если, конечно, не уедете из Нью-Йорка сегодня же, ни слова при этом не говоря мистеру Мастеру. А если вы попытаетесь связаться с ним в будущем, мы передадим все улики полиции».

После этого Донну Клипп как ветром сдует. У нее не останется выбора.

Несколько дней назад Хетти подчеркнула изящность этого плана:

– Я хочу, чтобы Фрэнк решил, что она его бросила. Сперва не поехала с ним по реке, затем скрылась до того, как он вернулся. Возможно, это уязвит его гордость, но восстановит здравомыслие. Он будет искать утешения и обратится к нам.

– К нам?

– К вам, ко мне, к обычному ходу вещей. По-моему, мы слишком стары, чтобы ссориться из-за таких мелочей.

– Вы замечательная женщина, и ему повезло с вами, – сказала Лили де Шанталь.

– Благодарю, милочка, – ответила Хетти. – Я с этим полностью согласна.

Да, думала сейчас Лили, во имя их общего блага она с удовольствием уберет с пути маленькую мисс Клипп.

Тем сильнее было ее удивление, когда через двадцать минут к ней постучался швейцар, спросивший, желает ли она принять посетителя. А еще больше потрясла маячившая позади фигура Фрэнка Мастера, промокшего до нитки.

В час ночи в отеле «Генри» в Бруклине разыгралась битва. К великому негодованию управляющего, Донна Клипп потребовала спальню и отказалась платить за нее на том основании, что отель провинился перед ней, не предоставив кеб.

– Я выставлю вас за дверь, – пригрозил он.

– Попробуйте, – ответила она. – Вы еще не слышали, как я кричу.

Управляющий вышел с твердым намерением выставить ее в любом случае, но, оказавшись снаружи, заметил нечто странное. Дождь превращался в снег. А температура воздуха, столь высокая всю неделю, стремительно падала. Он уже собрался вернуться в дом, когда услышал со стороны реки зычные стон и рык. И в следующую секунду чудовищный порыв ветра захлопал ставнями, согнул мелкие деревца и чуть не сбил управляющего с ног своим ледяным дыханием. Схватившись за косяк, тот втянулся в помещение и захлопнул за собой дверь.

– Держите. – Управляющий вручил Донне ключ. – В такую погоду нельзя выходить на улицу. – Он указал на лестницу. – Наверху, второй номер слева.

Но он не помог этой стерве поднять багаж.

Глядя в окно на Центральный парк, пока Фрэнк отлеживался в горячей ванне, Лили де Шанталь наблюдала за торнадо из снежных хлопьев, гулявшим по безлюдью. В Грамерси-парке Хетти какое-то время озадаченно изучала странную телеграмму, которую Фрэнку прислали в начале вечера из Бостона: в ней спрашивалось, не продает ли он железную дорогу. Но теперь, внимая диким завываниям ветра, она раздернула шторы и удивленно уставилась на снежные вихри, надеясь, что бедному Фрэнку ничто не грозит в столь ужасную ночь на холодных просторах Гудзона.

«Откуда взялась эта пурга?» – недоумевала она.

Пурга пришла с запада. Неистовая снежная буря пронеслась с Тихоокеанского побережья через весь континент со скоростью шестьсот миль в день. Но нынешний шторм возник еще и под действием широкого, влажного и теплого фронта, пришедшего из Джорджии. Две силы столкнулись возле устья реки Делавэр в ста двадцати милях от Нью-Йорка.

Температура упала, давление резко понизилось, и море с рекой вдруг словно взбесились. Затем на побережье обрушился могучий ураган. Вскоре после полуночи нью-йоркский дождь сменился снегопадом, температура миновала точку замерзания воды, а скорость ветра достигла восьмидесяти миль в час.

Так продолжалось всю ночь. Когда наступил – или должен был наступить – рассвет, буря оставила его без внимания, заволокла, загасила. По мере того как текли утренние часы, все Северо-Восточное побережье и всякая живая тварь на нем поглотились свирепым белым ураганом.

В «Дакоте» для жильцов расшибались в лепешку, но просьба Лили де Шанталь так далеко выходила за рамки служебного долга, что она чуть не сконфузилась. Впрочем, мальчонка швейцара не возражал. Похоже было, что брошенный вызов польстил ему, и швейцар заверил ее:

– Этот малец отыщет дорогу на Северный полюс и обратно, мисс де Шанталь. Не беспокойтесь за него.

Тогда она вручила юному Скипу записку и наказала быть осторожным.

Скип вышел из здания в десять утра понедельника. Ему было четырнадцать; он был маловат для своих лет, но крепок. Он надел прочные ботинки на толстой подошве и туго зашнуровал на лодыжках штаны. На нем было три свитера и короткая куртка, облегчавшая движение. Он натянул толстую шерстяную шапку, надел теплые наушники и закутался в шарф. Скип был счастлив.

Покидая передний двор, в котором было относительно спокойно, Скип уже знал, что делать. Идти в такую бурю через парк, напоминавший арктическую пустыню, было бессмысленно. Он даже не попытался пройти рядом. Вместо этого Скип прошел полквартала и свернул на Девятую авеню. Еще несколько кварталов на юг – и вот он добрался до огромной диагонали Бродвея.

Каждый шаг давался с трудом. Порывы ледяного ветра грозили сбить его с ног. Ураган был ужасно силен. Кое-где уже намело сугробы выше Скипа. В других местах, которые ветер чуть ли не вылизал, виднелась земля.

Улица была почти пустынна. Люди пытались добраться до службы – в конце концов, это был Нью-Йорк, – но большинству пришлось отказаться от этой мысли. Надземка безмолвствовала, ее рельсы настолько заледенели, что не сцеплялись колеса.

Однако Скип, одолев два квартала, увидел нечто отрадное. Одинокий экипаж, влекомый двумя терпеливыми лошадьми, только что вывернул и медленно поплелся по авеню. Скип ни секунды не раздумывал. Едва тот проехал мимо, он заскочил на козлы и пристроился рядом с кучером. Кучер уже изготовился спихнуть наглеца на проезжую часть, но из кареты донесся хриплый голос:

– Пусть едет.

– Везунчик ты, – сказал кучер.

– Откуда едете? – спросил Скип.

– Из Йонкерса, графство Уэстчестер.

– Дальний путь, – сказал Скип.

– С шести утра едем. Я думал, лошади околеют, но они держатся. Благородные сердца.

– А почему не остались дома?

– У джентльмена нынче в городе дела. Твердит, никакая буря его не удержит.

– Меня тоже, – довольно подхватил Скип. «Вот он, дух Нью-Йорка», – подумал мальчуган. Он не променяет его ни на какой другой город.

– А поезда из Уэстчестера не ходят? – спросил он.

– Мы видели один застрявший в снегу, когда пересекали мост. Сдается мне, что и со всеми та же история.

Доехав до Шестьдесят пятой улицы, они покатили по Бродвею. Когда они достигли юго-западного угла Центрального парка, экипаж взял курс на юг по Восьмой, и Скип соскочил. Ему хотелось держаться Бродвея.

Люди уже взялись за лопаты, пытаясь расчистить на тротуаре дорожку. Она больше напоминала траншею. Скип заметил, как сильно и безобразно обмерзли телеграфные провода. Вскоре он добрался до места, где они провисли до самой земли, превратившись в конгломерат из проволоки и льда, растянувшийся на несколько кварталов. На Пятьдесят пятой улице мальчик поскользнулся и упал, но был так укутан, что не ушибся. Он рассмеялся и огляделся, не подвезет ли его еще кто-нибудь. Пусто. Ни кебов, ни карет, а пешеходов – считаные единицы. Какие-то лавки и конторы были открыты, но из них никто не выходил, как и не заходил внутрь. Скользя и падая, он миновал еще два квартала, достиг салуна и вошел. У стойки торчали несколько человек, таких же закутанных. Скип размотал шарф.

– Выпьешь, сынок? – предложил бармен.

– Денег нет, – ответил Скип, хотя это была неправда.

Один из мужчин швырнул на стойку несколько монет и поманил его. В помещении пахло виски и горячим ромом.

– За меня, малец, – сказал незнакомец. – Налей ему «кучерского», – велел он бармену, и тот кивнул. – Там только эль с красным перцем, – пояснил он Скипу. – Пойло для возчиков. Это тебя чуток согреет.

Скип выпил медленно. В желудке разлилось тепло. Спустя немного времени он поблагодарил своего благодетеля и снова устремился на улицу, туго обмотавшись на пороге шарфом. И правильно сделал, потому что едва он ступил на Бродвей, как снег хлестнул его по лицу, словно личного недруга, норовя сдернуть шарф. Но Скип схватился за ограду, пригнул голову и поплелся вперед.

А дальше, через несколько кварталов, ему опять повезло. Фургон пивовара! Губы под шарфом растянулись в ухмылке. Ничто не в силах остановить пивовара. Если в Нью-Йорке иссякнут запасы пива, то это будет означать конец света.

Большой фургон тащил бочонки с элем. Он двигался медленно, как огромный корабль через ледоход. Его тянули не менее десяти нормандских лошадей-тяжеловозов. Скип пристроился сзади, незримый для кучера, и с неудобствами, но весело доехал до самой Двадцать восьмой улицы. Оттуда, хватаясь за все подряд, он двинулся через бурю к Грамерси-парку.

Хетти Мастер была крайне удивлена при виде Скипа с запиской от Лили де Шанталь, но прочла ее немедля. Записка была лаконична. Лили сообщала, что судну Фрэнка пришлось повернуть назад. Он пришел насквозь мокрым и, похоже, простуженным. «Но я уложила его в постель и каждый час давала немного горячего виски. Он не хочет, чтобы кто-нибудь знал о его возвращении, но не говорит почему». Хетти не сдержала улыбку: по крайней мере, Фрэнк цел и невредим, а Лили за ним присмотрит. Имелся и постскриптум.

Хетти чуть не рассмеялась. Она понадеялась, что маленькая мисс Клипп отморозит ножки, где бы она ни была. Задуманное свершалось, хотя и причудливым образом.

На самом же деле Донна Клипп стояла в тот миг у Бруклинского моста. И постепенно свирепела.

Конечно, можно было остаться в отеле, но его администрация вконец ошалела, требуя платы. Да и надоело ей там. Донна Клипп не любила безделья. Кто-то из постояльцев предложил ей книжку, но Донна никогда не понимала смысла чтения. Это тоже была сплошная тоска.

Поэтому она решила идти домой. Несколько ценных вещиц она сунула в сумочку. Затем потребовала шпагат, перехватила им чемодан и навязала мудреных узлов, о которые ногти сломаешь. После этого она настояла, чтобы управляющий выписал ей за него квитанцию, и пообещала забрать чемодан через несколько дней, а если его не окажется на месте, она обратится в полицию. Потом объявила, что уходит. Транспорта не было и в помине. Весь Бруклин сидел по домам. Но управляющий не стал ее удерживать. Он потешил себя надеждой, что она замерзнет насмерть, как только отойдет подальше от его отеля.

Донна Клипп дошла до Бруклинского моста, который находился невдалеке. Энергии ей было не занимать, хотя, добравшись, она стала похожа на ходячего снеговика. По мосту ходил рельсовый транспорт, и она, если переберется, уж как-нибудь дойдет или доедет до своего жилья. Однако перед мостом ее остановили.

– Мост закрыт, – сказал полицейский.

И в самом деле, внушительное сооружение вымерло. Огромный пролет взмывал в снежную бурю и исчезал в белом мареве. Пути были перегорожены, а вагонетки застыли у платформ, схваченные морозом. Полицейский благоразумно прятался в будке, где пешеходы платили пенни за переход. Там у него была лампа, возле которой он грелся, и он даже оконце открыл неохотно, вступая в пререкания с Донной.

– Что это значит – закрыт? – взвилась она. – Это же мост, будь он неладен!

– Он закрыт. Слишком опасно, леди! – крикнул в ответ полицейский.

– Мне надо на Манхэттен! – возмутилась она.

– Никак невозможно. Паром не ходит, а мост закрыт. Вам туда не попасть.

– Тогда я пойду пешком.

– Вы рехнулись, леди? – взорвался он. – Сказано же вам: мост закрыт! Тем более для пешеходов. – Он указал на дорожку, уходившую в воющий шторм. – Вам ни за что не перейти.

– Сколько это стоит? Тут написано, что пенни. Я больше пенни не дам.

– Вы не заплатите ни пенни, – взревел полицейский, – потому что вам уже трижды сказано: мост закрыт!

– Это вы так считаете.

– Да, считаю! Убирайтесь отсюда, дамочка!

– Я буду стоять здесь сколько захочу. Я ничего не нарушаю.

– Господи Исусе! – вскричал тот. – Ну так замерзайте насмерть! Но через мост вы не пройдете.

Через пять минут она все еще оставалась где была. Полицейский, вконец обозленный, повернулся к ней спиной. В таком положении он провел пару минут. Когда он вновь развернулся, ее, слава богу, не было. Он вздохнул, посмотрел на мост и разразился яростными воплями.

Она была там, на тротуаре, уже в паре сотен ярдов, и снежная буря готовилась ее поглотить. Как она, дьявол ее забери, прошмыгнула мимо будки? Он распахнул дверь, и ледяной ветер ударил ему в лицо. Он бросился за ней, сыпля проклятиями.

И остановился. Он прикинул, что ветер теперь в любую минуту может швырнуть ее через ограду и либо бросит на пути, либо, что еще лучше, упокоит в застывающих водах Ист-Ривер. Он вернулся в будку. «В глаза ее не видел», – буркнул он.

Пусть эта стерва сдохнет, если так хочется.

Донна Клипп упрямо шагала вперед. Будка давно скрылась из виду, и она поняла, что приближается к верхней точке длинного подвесного пути. Ветер стонал. Стоны то и дело переходили в вой, как будто в Ист-Ривер и бухте буйствовал некий свирепый левиафан, какой-нибудь огромный морской змей, наметивший ее себе в добычу. Снег липнул к лицу, пока оно не онемело. Она забыла, что на такой высоте и открытом пространстве поверх воды бывает намного, в тысячу раз холоднее, и поняла, что если в ближайшее время не найдет укрытия, то обморозится. Может быть, и умрет.

Донна Клипп не хотела умирать. Это совершенно не входило в ее планы на обозримое будущее.

А потому ей не осталось ничего другого, как пробиться через этот кошмарный белый туннель в небесах и сойти на другом берегу.

Продвижение давалось мучительно медленно. Если хоть на секунду отпустить перила, ее мигом сдует и увлечет в бездну. Все, что она могла сделать, – крепко держаться, подтягиваясь шаг за шагом. Она знала, что не должна останавливаться. Только бы перейти! Только бы продолжать двигаться!

Ей удалось добраться до знака, отмечавшего половину пути. Оттуда начинался долгий спуск. Она одолела еще сотню ярдов. Потом следующую. Затем она увидела впереди нечто повергнувшее ее в шок. И остановилась.

Буря продолжалась весь день. Некоторые назвали ее Белым ураганом, но вскоре подобрали другое имя. Поскольку заснеженные просторы – правильно или ошибочно – соотнеслись с территорией, ее нарекли Дакотской пургой.

Заносы сделали город непроходимым, но несколько твердынь, по крайней мере, попытались сохранить лицо. Ненадолго открылся универмаг «Мейсис», но покупателей не было, и несчастным сотрудницам пришлось просидеть там до конца Дакотской пурги, так как домой им было не попасть. Попытку открыться предприняло несколько банков, но операции по ссудам пришлось растянуть на несколько дней, так как никто не смог до них добраться. Открылась и Нью-Йоркская фондовая биржа и даже провела в понедельник утром кое-какие торги. Но людей пришла горстка, и вскоре после полудня она благоразумно завершила работу.

Среди немногочисленных акций, которые торговались, не было ни одного пая железной дороги Гудзон – Огайо. Мистер Сайрус Макдафф не отдал никаких распоряжений, так как телеграфные линии между Бостоном и Нью-Йорком вышли из строя. Сей разъяренный джентльмен не смог спасти свою магистраль и личным порядком, поскольку все дороги замело, железнодорожные линии оказались заблокированы, а море так бушевало, что суда на рейде тонули десятками.

Пока неистовствовала Дакотская пурга, Лили де Шанталь продолжала нянчиться с Фрэнком Мастером, которого с вечера немного знобило.

К утру вторника ему полегчало. Но город был отрезан от внешнего мира, а Дакотская пурга еще не унялась.

Однако днем человеческий гений совершил небольшое, но полезное открытие. Какие-то смекалистые ребята из Бостона сообразили, что все-таки можно связаться с Нью-Йорком по телеграфу. Они воспользовались международной линией и отправили свои сообщения по треугольному маршруту через Лондон.

Утром в среду буря стала стихать. Город еще не ожил, но люди начали расчищать улицы. Когда ослабел ветер, немного поднялась и температура.

Но Хетти Мастер все равно изумилась, когда в одиннадцать часов утра к ней пожаловали Том и незнакомый джентльмен, спросившие Фрэнка.

– Его нет, – сказала она.

– Мама, мне очень нужно с ним связаться, – настоял Том. – Это срочно. Будь добра, скажи, где он.

– Вряд ли я смогу, – ответила она не без неловкости. – Разве нельзя подождать день-другой?

– Нельзя, – сказал сын.

– Мы можем поговорить наедине? – спросила она.

Лили де Шанталь была по-настоящему шокирована, когда в полдень в «Дакоте» появились Том Мастер и незнакомый мужчина. Лили представления не имела, откуда им стало известно, что Фрэнк здесь, и как объяснить его присутствие у нее. Похоже, их это не особенно волновало, но они твердо заявили, что хотят видеть Фрэнка.

– Он плохо себя чувствует. Его лихорадит, – сказала Лили.

– Очень жаль, – произнес Том.

– Пойду спрошу у него, сможет ли он вас принять.

Полулежа в постели, Фрэнк Мастер уставился на визитеров. Он понятия не имел, как его разыскали, но деваться было некуда. Спутником Тома был спокойный, хорошо одетый мужчина за тридцать, выглядевший как банкир.

– Это мистер Горэм Грей, – представил его Том. – Из банкирского дома Дрекселя и Моргана.

– О! – крякнул Фрэнк.

– Спасибо, что приняли, мистер Мастер, – вежливо произнес Горэм Грей. – Я должен пояснить, что являюсь личным представителем мистера Дж. П. Моргана и это он попросил меня с вами увидеться.

– О, – повторил Фрэнк.

– Зная вашего сына, я сперва зашел к нему, чтобы он представил меня.

– Весьма разумно, – сказал Том.

– А в чем дело? – осведомился Фрэнк, нервно комкая простыни.

– Мистер Морган имеет желание купить у вас пакет акций, – сказал Горэм Грей. – Речь идет о магистрали Гудзон – Огайо. Насколько я понимаю, вы владеете десятью процентами циркулирующих акций.

– О, – произнес Фрэнк в третий раз.

– Я буду предельно откровенен, – продолжил Горэм Грей. – Вчера мистер Морган получил срочную телеграмму от мистера Сайруса Макдаффа, который в настоящее время находится в Бостоне и является, да будет вам известно, крупнейшим акционером Гудзон – Огайо. Мистер Макдафф не сумел связаться с вами лично, потому что отрезан от мира в Бостоне. Поэтому он решил перепоручить это дело мистеру Моргану, чтобы тот поступил, как сочтет нужным.

– Весьма разумно, – вставил Том.

– Проще говоря, – сказал Горэм Грей, – мистер Макдафф считает, что у него пытается украсть компанию мистер Габриэль Лав. Вы знакомы с мистером Лавом?

– Едва ли, – слабо вымолвил Фрэнк.

– После короткого расследования нам стало ясно, что мистер Лав владеет акциями Ниагарской ветки, а Макдафф препятствует ее стыковке с магистралью Гудзон – Огайо.

– Неужели?

– Решение, следовательно, представляется мистеру Моргану простым. Он уведомил мистера Макдаффа, что примет участие лишь при условии, что он, мистер Морган, сумеет сохранить разумную цену на ниагарские акции мистера Лава, а мистер Макдафф гарантирует ему, мистеру Моргану, стыковку Ниагарской ветки с магистралью Гудзон – Огайо. Мистер Макдафф согласился на это при том условии, что он, мистер Макдафф, сможет обезопасить абсолютное большинство долей в Гудзон – Огайо. Это означает, сэр, что мы должны выкупить у вас половину ваших десяти процентов.

– Вот как, – произнес Фрэнк. – А что же Габриэль Лав?

– Я приобрел его ниагарские акции три часа назад, – сообщил Горэм Грей. – Он был настроен более кровожадно. Но как только я дал понять, что мистер Морган ничего не купит, пока не удовлетворится всеми нюансами, а мистер Макдафф тоже не купит ничего без рекомендации мистера Моргана, нам удалось прийти к соглашению. Мистер Лав продал акции с хорошей прибылью и остался в плюсе.

– Сколько вы дадите за мои акции? – спросил Фрэнк.

– Нынешняя рыночная стоимость Гудзон – Огайо – шестьдесят центов. Как насчет семидесяти?

– Я рассчитывал на доллар двадцать, – возразил Фрэнк.

– План Лава провалился, – негромко ответил Горэм Грей.

– Ах чтоб тебя! – воскликнул Фрэнк.

Наступило короткое молчание.

– Мистер Морган полагает, что слияние дорог Гудзон – Огайо и Ниагарской логично и выгодно для всех сторон, – продолжил Горэм Грей. – Те акции, которые у вас останутся, непременно вырастут в цене. И хотя мистер Морган изрядно переплатил за них по сравнению с нынешней рыночной стоимостью, в положенное время он ожидает немалую прибыль от купленных ниагарских акций. Если коротко, то никто не останется внакладе. При том условии, – и он сурово взглянул на Мастера, – что не будет слишком жадным.

– Я продам, – не без облегчения согласился Фрэнк.

– Очень разумно, – кивнул Том.

Остаток дня погода продолжила улучшаться. Утром в четверг Фрэнк вернулся в Грамерси-парк, и Хетти встретила его, как будто ничего не случилось.

Через три дня ее навестила Лили де Шанталь. Когда они остались наедине, Лили наградила ее странным взглядом.

– У меня есть для вас новости, – сказала она. – О мисс Клипп.

– Да неужели?

– Я отправилась к ней, но ее не было.

– Все еще в Бруклине?

– Я заглянула в отель. Она ушла в понедельник утром. У них остался ее чемодан.

– Вы же не хотите сказать, что…

– В городе, как вы знаете, уже откопали множество тел. Тех, кто замерз насмерть.

– Я слышала, что таких человек пятьдесят.

– Одно тело найдено на пешеходной дорожке Бруклинского моста. С ее сумочкой. Внутри лежали записная книжка с ее именем и другие вещи. Ее никто не искал, а городские власти и без того заняты. Я поняла так: завтра большинство этих тел похоронят.

– Должны ли мы что-нибудь сделать? Это наша вина, мы послали ее в Бруклин.

– Вы уверены, что хотите этого?

– Нет. Но я в ужасе.

– В самом деле? – улыбнулась Лили. – Ах, Хетти, вы слишком хороши для нас всех.

Так завершилась великая Дакотская пурга. К следующей неделе вновь пошли поезда, и Нью-Йорк начал возвращаться к нормальной жизни.

В среду в поезде на Чикаго никто не обратил особого внимания на аккуратно одетую молодую женщину с темными волосами, которая спокойно вошла в вагон, держа в руке новенький чемодан с новым комплектом одежды. Она села в сторонке одна и раскрыла книгу. Ее звали Пруденс Грейс.

Когда поезд тронулся, она взглянула в окно на медленно отступавший город. И если бы кто-нибудь удосужился посмотреть в ее сторону, когда тот скрылся совсем, то заметил бы, как ее губы прошептали нечто, сильно похожее на короткую молитву.

После этого Донна Клипп удовлетворенно вздохнула.

Когда она нашла на Бруклинском мосту мертвую женщину, на Донну снизошло вдохновение. Женщина замерзла так, что превратилась в колоду, и хотя не очень походила на нее, возраст был приблизительно тот же, светлые волосы, не слишком высокая. Стоило попытаться! Донне понадобилась всего пара секунд, чтобы оставить покойнице свою сумочку и сделать все, чтобы присвоить ее имя.

Затем она повлеклась по тому страшному длинному тротуару, уже сама полумертвая, но с новым и настоятельным побуждением остаться в живых.

Если полиция вдруг нападет на ее след, то обнаружит, что она мертва. У нее было новое имя, новая личность. Теперь пора перебираться в новый город, подальше отсюда. И начинать новую жизнь.

Она была свободна, и это ее развеселило. Вот почему, когда Нью-Йорк скрылся из виду, она в последний раз подумала о Фрэнке Мастере и шепнула: «Будь здоров, старый пердун».