Старая Англия

Теплым июньским вечером 1896 года Мэри О’Доннелл, шикарно выглядевшая в длинном белом вечернем платье и длинных белых перчатках, взошла на крыльцо дома ее брата Шона на Пятой авеню. Лакей открыл дверь, и она улыбнулась ему.

Но за этой улыбкой таился сильнейший страх, одолевавший ее.

У подножия винтовой лестницы стоял ее брат, чрезвычайно элегантный в белом галстуке и фраке.

– Они здесь? – тихо спросила она.

– В гостиной, – ответил он.

– И как я только позволила втянуть себя в это? – Мэри постаралась произнести это легко и непринужденно.

– Мы как раз обедаем.

– С лордом, святые угодники!

– Там, откуда он прибыл, таких полно.

Мэри сделала глубокий вдох. Лично ей было наплевать на английского лорда, но это не важно. Она знала, зачем пожаловал английский лорд и чего ожидала от нее родня. Обычно она неплохо справлялась со светским общением, но нынче все будет иначе. Ей могут задать вопросы, которых она смертельно боится.

– Боже мой, – пробормотала она.

– Выше голову! – сказал Шон.

Прошло пять лет с того момента, как Мэри наконец уступила брату и покинула Мастеров. И сделала это лишь потому, что уловила желание младшего поколения.

По случаю как раз освободился дом на боковой улице в нескольких шагах от особняка Шона на Пятой авеню, и Шон купил здание. «Я не хочу его сдавать, – заявил он, – и ты окажешь мне услугу, если поселишься в нем». Дом был весьма скромным по сравнению с его собственным, но все-таки много больше, чем ей было нужно. Однако, когда его дети и внуки взмолились, чтобы она туда переехала, Мэри поняла намек. Она разрешила им украсить дом по своему вкусу, за исключением ее спальни, обставленной очень просто и содержавшей те немногочисленные вещи, которые ей нравились. Не проходило и недели без того, чтобы кто-нибудь из молодой поросли не созывал туда друзей на чаепитие с тетушкой Мэри. А она развлекала их в том самом стиле, какой они могли бы наблюдать в доме Мастеров в Грамерси-парке. Это было нетрудно; в конце концов, она сорок лет смотрела, как это делала Хетти. Таким образом ей удалось, ко всеобщему удовольствию, докончить картину семейного изобилия и благополучия. Она не противилась, лишь бы им было хорошо.

Но этот вечер был делом другим. Его светлость мог прощупать ее, задавая вопросы. Например, чем она занималась последние сорок лет своей жизни?

По правде говоря, она изрядно заскучала по своей комнатушке у Мастеров, когда еще только переехала в шикарный дом. Но после события приняли иной оборот.

Она прожила в новом доме год, когда Фрэнк Мастер занемог и скончался. Хетти провдовствовала всего пару месяцев, затем попросила Мэри зайти и сказала ей:

– Мне немного одиноко, Мэри. Для тебя здесь всегда есть комната, и ты можешь оставаться и составлять мне компанию, когда пожелаешь.

Когда же Мэри предложила ночевать в Грамерси-парке два-три раза в неделю, Хетти ответила:

– Я подумала, ты можешь занять Голубую спальню.

Ее старая комната находилась наверху, где жила прислуга. Голубая спальня была на одном этаже со спальней Хетти. Мэри согласилась. Все отнеслись к этому с пониманием. Теперь слуги называли ее «мисс О’Доннелл». Они знали, что она богата.

Так Мэри поделила свое время между Пятой авеню и Грамерси-парком и была вполне счастлива. Новый распорядок предоставлял ей массу свободного времени, но она нашла множество способов распорядиться им. Они с Хетти сделались завсегдатаями выставок и лекций. Ее музыкальный вкус остался невзыскательным, но она всегда посещала блестящие оперетты Гилберта и Салливана, когда их привозили в Нью-Йорк из Лондона. «Микадо» и «Йомены» она видела три или четыре раза.

Ее окружали родные и друзья, среди которых особое место занимала Гретхен. Теодор уже давно был женат и обзавелся детьми, но они продолжали время от времени видеться. Мэри неоднократно задавалась вопросом, не следовало ли ей проявить упорство в поисках мужа, но так и не встретила мистера Правильного. Она осознала истину: ей всегда был нужен кто-нибудь вроде Ганса или Теодора, а таких было трудно найти. Возможно, ей выпал бы шанс, согласись она в свое время на предложение Шона уйти от Мастеров. Ну а теперь об этом незачем горевать. Она рассудила, что вышла на покой не так уж плохо для девушки из Файв-Пойнтс.

Файв-Пойнтс. Вдруг его светлость спросит, где она родилась и выросла? Что ей ответить? «На Четвертой авеню», – посоветовал Шон. Но мысли о тех днях и сопутствующие им воспоминания наполнили ее леденящим ужасом. Она покраснеет, ляпнет какую-нибудь глупость, выдаст горькую правду о всем семействе и всех подведет. «Не беспокойся, – сказал ей Шон. – Предоставь это мне».

Шону было проще. Он уже знал этих людей. Овдовев три года назад, он отправился путешествовать и в прошлом году посетил Лондон вместе со своим сыном Дэниелом и его семьей. Тогда-то дочь Дэниела Кларисса и познакомилась с молодым Джеральдом Риверсом. Она получила хорошее воспитание, была неплохой наездницей и встретилась с ним на охоте. Он сам только что вернулся из Америки и вскоре был покорен ее живыми американскими манерами. Его родители не могли не обратить внимание и на ее очевидное богатство. Но Джеральд и Кларисса были молоды, и все стороны сошлись на том, что нужно выждать несколько месяцев, прежде чем начинать какие-либо переговоры о помолвке.

Когда Шон впервые рассказал об этом Мэри, та не особенно удивилась. О вспыхнувшем интересе британской аристократии к американским наследницам знали все, и сам Шон описал его весьма красочно.

– Они просто-напросто пытаются вернуть часть своих денег оттуда, куда они перетекли, – сказал он.

Как только каналы и железные дороги открыли для мира американский Средний Запад, дешевые зерно и мясо, ввозившиеся из Америки в Англию, подорвали всех местных производителей. Цена на прославленные английские урожаи резко упала, а доходы землевладельцев, на которые содержались огромные аристократические дома, составили лишь часть от прежних. И вряд ли стоило винить аристократию за то, что она обратила свои взоры через Атлантику, где было множество богатых невест, чьи матери горели желанием выгодно продать своих дочерей. К тому же американки обычно оказывались образованнее и более живыми в общении, чем девицы из английской глубинки.

– Но американцам-то это зачем? – спросила у брата Мэри.

Тот пожал плечами:

– Если человек сколотил состояние и скупил в Америке все, что душе угодно, он начинает осматриваться в поисках новых краев, достойных завоевания. И что остается? Он обращается взглядом к Европе и видит в ней то, чего не может приобрести в Америке. Искусство, манеры и титулы многовековой выдержки. Вот их-то он и покупает. Это не пустой звук. А матери, конечно, стараются друг дружку перещеголять.

Мэри задумалась, всегда ли бывали счастливы сами девушки. Она вспомнила, как прочла о свадьбе Консуэло Вандербилт и герцога Мальборо. Это было выдающееся общественное событие, триумф матери Консуэло. Жениху перепало кое-что из Вандербилтовых миллионов, и он сохранил свой шикарный дворец. Но Хетти Мастер поведала ей про изнанку этой истории.

– Несчастная Консуэло по уши влюблена в Уинтропа Резерфорда. Он почтенного американского рода, но ее матери втемяшилось, что семье нужен титул, – она фактически заперла бедняжку и заставила выйти за герцога. Консуэло проплакала всю церемонию. Настоящий позор!

Впрочем, Кларисса не любила никого другого. Более того, ей очень понравился второй сын лорда Риверса. Он был красавец, офицер, служил в хорошем полку и не любил замыкаться в четырех стенах. Неплохо, если добавить к этому денег. Шон, у которого было три внучки, нашел это забавным.

– Но она католичка, – напомнила Мэри, – а он наверняка принадлежит к Англиканской церкви.

– Это дело Клариссы, – сказал Шон. – Ее отец говорит, что ему все равно.

– А мать?

– Мать, – спокойно ответил Шон, – хочет выдать ее за сына лорда.

Когда лорд и леди Риверс объявили о намерении лично посетить Америку, это явилось неожиданностью, но Шон живо организовал путешествие по их вкусу. Несколько дней в Нью-Йорке, затем пароходом вверх по Гудзону, еще сколько-то дней в Саратоге и дальше – Бостон, который они выразили желание осмотреть.

Пока лорд Риверс находился в Нью-Йорке, Шон намеревался играть свою роль и выставить О’Доннеллов людьми почтенными. Британцы, разумеется, обычно считали – совершенно ошибочно, – что все американские капиталы нажиты в самое недавнее время. Тем не менее присутствие богатого старого деда Клариссы и его вполне респектабельной сестры значительно облегчит ей путь в новую жизнь.

А потому, когда Шон накануне сказал: «Придется нам, сестренка, не ударить в грязь лицом, если ты меня понимаешь», у Мэри слегка екнуло в груди.

– Я не умею врать, Шон, – сказала она. – Из меня никудышная лгунья.

– Конечно, да и не нужно этого, – сказал он.

– Чего же ты от меня хочешь?

– Просто будь самой собой.

– А ты что будешь делать?

– Ничего особенного, – улыбнулся он. – Пусть думают, что деньги у нас были немного дольше, чем на самом деле, если ты понимаешь, о чем я.

– Ох, Шон, я обязательно что-нибудь брякну. Избавь меня от этого. Скажи, что я заболела.

– Чушь, – возразил он, – ты отлично справишься!

И вот она, обмирая, отправилась на встречу с Ривердейлами.

Спору нет, они вели себя весьма дружелюбно. Молодому Джеральду Риверсу было всего лет двадцать пять, и он откровенно настроился полюбить родню невесты. Лорд и леди Ривердейл оба высокие, темноволосые и элегантные. Неизвестно, что они там думали, но их безупречные манеры, отработанные за жизнь, исключали всякую неловкость. Дэниел с женой вели себя вполне непринужденно, а Кларисса сияла. Когда отзвучали любезности, Мэри осталось лишь поддерживать с приезжими простенькую беседу, расспрашивать о путешествии пароходом «Уайт стар лайн» и достоинствах отеля. Леди Риверс задала пару вопросов о музеях и галереях, и ответ Мэри о лучших выставках произвел на нее самое благоприятное впечатление.

– Мы будем крайне признательны вам за совет, – сказала она. – Я совершенно уверена, что мы с мужем мало чем отличаемся от путешественников из «Простаков за границей» Марка Твена.

В общем, разговор протекал очень мило, пока не подали обед.

У Шона была внушительная столовая. Там часто усаживалось человек двадцать, а сами обеды превосходили всякие похвалы. Мэри видела, что Ривердейлы очень довольны всем. Поскольку их было восемь, обедали за круглым столом.

– Согласитесь, что это очень неудобно – сидеть ввосьмером, – заметила она леди Риверс, когда они уже занимали места.

Она мысленно возблагодарила Хетти Мастер, которая растолковала ей опасности правильной «рассадки». Начать надо чинно: поговорить с соседом, потом с другим и чередовать их по ходу беседы. Зная все это, Мэри могла безукоризненно соблюсти все обеденные ритуалы. Но вечер в малом кругу вроде этого, за круглым столом, допускал и общие разговоры. Лорд Ривердейл поинтересовался, где она живет, и получил надлежащий ответ – дескать, в доме по соседству, за углом, и леди Риверс, если у нее будет время, может заглянуть на чай. Затем его светлость сказал, что слышал о грандиозных особняках Вандербилтов на Пятой авеню, и Мэри как раз подбирала ответную реплику, когда ей неожиданно пришли на ум слова, которыми Хетти обычно отзывалась о Грамерси-парке.

– Нам нравится то, что здесь поспокойнее, – сказала она.

Так выражались «старые деньги», и его светлость понимающе кивнул:

– Согласен с вами, мисс О’Доннелл.

Пока все шло нормально.

Вскоре стало ясно, что Ривердейлы стремятся обозначить все свои американские связи, какие только могут вспомнить.

– Мы несколько раз встретились с вашим замечательным соотечественником, – обратился к Мэри лорд Риверс. – Он писатель, его зовут Генри Джеймс. Он много лет прожил в Лондоне, и тамошние обеды уже не мыслят без него.

– Очень достойный человек, – сказала Мэри. – Хотя, боюсь, я не всегда его читаю.

– Как и я, – с улыбкой подхватил его светлость.

Затем лорд Риверс немного рассказал ей о своей семье и выдал кое-какие любопытные сведения:

– В роду Риверсов, к вашему сведению, всегда преобладали моряки. Из него, смею заметить, вышли два адмирала. Титул и поместье перешли к моему отцу лишь после смерти очень дальнего родственника. Есть у нас и американские корни. Наша ветвь восходит к капитану Риверсу, который владел в Каролине плантациями, пока не лишился их вскоре после тысяча семьсот семьдесят шестого года. – Лорд Риверс улыбнулся. – Боюсь, он был лоялистом.

– Придется его простить, – отозвалась Мэри. – А что стало с плантациями?

– Они перешли к его друзьям, нью-йоркскому семейству по фамилии Мастер. Но больше я ничего не знаю.

– Мастер? – Мэри так поразилась, что чуть возвысила голос, и заметила, как брат, племянник и молодая Кларисса тревожно глянули на нее.

– Полагаю, это все еще не последние люди в Нью-Йорке, – сказал его светлость. – Вы с ними знакомы?

Бездна разверзлась перед ней, и все семейство очутилось на краю. Десятки лет служения в доме Мастеров. Мэри перевела дух и улыбнулась безукоризненной улыбкой.

– Хетти Мастер – одна из моих ближайших подруг, – уверенно произнесла она. – Помилуйте, я знаю ее почти пятьдесят лет! – Это была чистая правда.

– Надо же! – Лорд Риверс пришел в полный восторг. – Как тесен мир!

– Безусловно, – ответила Мэри.

Когда подали рыбу, они уже славно поладили с его светлостью, но пришло время уделить внимание юному Джеральду. Не смысля ничего в охоте, стрельбе, рыбной ловле и делах воинских, Мэри не знала, о чем с ним заговорить, но после краткого упоминания театра выяснила, что он любит Гилберта и Салливана, и их беседа какое-то время протекала плавно. Но по тому, как он проказливо посматривал на Клариссу, а после на всех собравшихся, ей стало ясно, что он, пропустив уже пару бокалов, желает произвести впечатление на родню будущей жены, и Мэри гадала, какие формы это примет.

Джеральд воспользовался случаем за горячим, когда лорд Риверс спросил, знакома ли она с милейшим ньюйоркцем, проживающим ныне в Англии.

– Мистер Крокер, у него поместье в Суррее, – пояснил он.

Довольно удивленная, она ответила:

– В Нью-Йорке все знают мистера Крокера.

И Джеральд решил вставить словечко.

– В прошлом году, отец, когда я посещал Нью-Йоркский яхт-клуб, – произнес он чуть громче, чем нужно, – мне сказали, что он был связан с Таммани-холлом и сбежал за океан, чтобы не угодить за решетку.

Джеральд Риверс проявил некоторую бестактность, но был совершенно прав. Если Босс Твид попался на огромной растрате, то его преемник Крокер продолжал себе трудиться, пока жалобы не слились в такой хор, что он предпочел на время отправиться за океан. Мысль о том, что он живет в Англии как солидный сельский джентльмен, и впрямь забавляла.

– Это правда? – спросила у Шона леди Риверс.

Но Шон и сам был слишком близок к Таммани-холлу, чтобы рубить под собой сук.

– Таммани-холл – сложная организация, – осторожно сказал он. – Это очень важный политический механизм, с ним нужно обращаться осмотрительно.

– Так-так, – произнес Риверс со знанием дела.

Аристократы явно уважали политику. Но юный Джеральд Риверс еще не закончил.

– В Нью-Йорке я познакомился с Тедди Рузвельтом, замечательным малым, – сообщил он. – У него грандиозные планы по чистке нью-йоркской полиции. Я слышал, она насквозь коррумпирована.

– Она не совершенна, – уступил Шон и послал лорду Риверсу знающий взгляд. – У молодого мистера Рузвельта полно энергии, но он может обнаружить, что эта задача труднее, чем кажется.

– Но вы же не будете отрицать коррумпированность Нью-Йорка? – не унимался Джеральд.

Тогда Шон невозмутимо уставился через стол на молодого аристократа:

– Не буду. И боюсь, это длится уже двести тридцать лет. – Он чуть помедлил. – С тех самых пор, как британцы отобрали его у голландцев.

– Здорово сказано! – воскликнул лорд Риверс.

Им с женой очень понравилась эта скромная острота. А Мэри подумала, что Шоном нельзя не восхищаться. Он оценил этих английских аристократов и прекрасно понял, как вести себя с ними.

– Если говорить об американцах, с которыми мне хотелось бы встретиться в Лондоне, – продолжил Шон, оглядывая общество, и чертики плясали в его глазах, – то это очаровательная Дженни Джером, как ее некогда звали. Теперь она леди Рэндольф Черчилль. Я помню ее ребенком.

Ривердейлы переглянулись.

– Она красива, – уклончиво произнес его светлость.

– Но с изъяном? – спросила Мэри.

– Мисс О’Доннелл, у принца Уэльского свой круг, – сказала леди Риверс. – Мы не принадлежим к нему. Мы называем их выскочками. Леди Рэндольф Черчилль из их числа.

– Право слово, – подала голос Мэри, – в Нью-Йорке очень многие заводят любовниц.

– Ну, если в этом смысле, – ответила леди Риверс, – то выскочки веруют в полное равенство полов.

– Все равно Дженни Черчилль – замечательная женщина, – заметил его светлость и выдержал короткую паузу. – Поговаривают, будто ее отец, – он чуть понизил голос, – еврей.

– Похоже, но это не так, – заверил его Шон. – Джером – французское имя. Они из гугенотов. – Он хмыкнул. – В них может быть примесь индейской крови, но по линии жены.

– У Дженни есть дети? – спросила Мэри.

– Два мальчика, – ответила леди Риверс. – Мы виделись недавно со старшим, Уинстоном.

– Не всем он нравится, – встрял Джеральд и заработал суровый взгляд от отца.

– Это почему же? – спросил Шон.

– Говорят, он слишком нахальный, – пояснил Джеральд.

– В таком случае я расскажу вам историю, – отозвался хозяин. И он восстановил в памяти приход Леонарда Джерома во время Призывного бунта. Правда, он умолчал о том, что содержал тогда салун – «Салун О’Доннелла» стал его офисом, – но в остальном не покривил душой. – Итак, однажды он явился в мой офис и заявил: «Я ухожу защищать мое имущество от черни». – «Но как, Джером?» – спросил я. «У меня есть пулемет Гатлинга!» – воскликнул он. Я понятия не имею, где он разжился этой штукой, но Джером есть Джером. Это был уличный боец. Поэтому если юный Уинстон Черчилль нахален, то теперь вам понятно, откуда это берется. – Шон рассмеялся. – Молодой Уинстон Черчилль представляется мне истинным ньюйоркцем с сигарой в зубах!

Гостям понравилось, Шон их совсем приручил. Мэри расслабилась. За все это время она почти не прикоснулась к вину, но теперь осушила бокал. Все было в порядке. Она удовлетворенно смотрела на них и слушала вполуха, пока лорд Ривердейл не сказал:

– Когда Джеральд вернулся из Нью-Йорка, он привез мне фотографию города. Снято из бухты на закате, насколько я понимаю, на фоне Бруклинского моста. Замечательная работа. Из-за нее я сразу туда и отправился, едва сошел с корабля. – Он улыбнулся сыну. – Он просто молодчина.

– Отличный фотограф, – кивнул Джеральд Риверс. – Вы, может быть, слышали – Теодор Келлер.

И Мэри просияла. Сияние коснулось всех. Затем она посмотрела на брата. Если уж он так хорошо играл свою роль, то и она сумеет.

– Я не только слышала, но и лично уговорила Фрэнка Мастера взять под опеку его первую важную выставку. У меня есть несколько его работ.

– Так вы хорошо с ним знакомы? – восторженно спросил Джеральд.

– Больше с его сестрой, – ответила она не моргнув глазом и улыбнулась Шону. – Мой отец всегда покупал сигары в лавке их дядюшки.

В известном смысле это была чистая правда.

– А чем занимался ваш отец? – спросил Джеральд.

– Мой отец? – Мэри была так довольна собой, что не предвидела дальнейших расспросов. – Мой отец? – Она почувствовала, что бледнеет.

Кошмарное убожество их жилья, района Файв-Пойнтс и всего, о чем нельзя было говорить, внезапно наполнили ее холодным страхом. Взгляды родных приковались к ней. Что ей сказать, ради всего святого?

– А! – громко произнес Шон. – Он был еще тот персонаж!

Внимание сразу переключилось на него.

– Мой отец, – сказал Шон, – был инвестором. Как у многих инвесторов, доложу я вам, у него были удачи и неудачи, а мы никогда не знали, что нас ждет – обогащение или разорение. Но, – улыбнулся он искренне, – мы все еще здесь.

Мэри, чуть не пошедшая ко дну, всплывала на поверхность. Она завороженно смотрела на брата. Он не совсем солгал. Их отец, безусловно, любил называть свои ставки инвестициями, и у него бывали удачи и неудачи. Ей оставалось лишь восхищаться тем, что Шон с ловкостью виртуоза-пианиста каким-то образом соотнес его с Уолл-стрит, не сказав этого прямо. А фраза «Мы все еще здесь» явилась блестящим ходом. Конечно, они все еще были здесь, иначе бы не сидели за этим столом. Но это могло означать – и явно подразумевало – тот факт, что семейство никогда не разорялось и только богатело. Впрочем, брат еще не договорил.

– Но прежде всего мой отец, как Джером, Бельмон и многие другие, был человеком азартным. Любил бега, любил пари. – Он посмотрел через стол прямо в глаза Мэри. – У него был свой скаковой конь, его величайшая отрада и гордость по имени Бриан Бору.

Ей пришлось сделать над собой величайшее усилие, чтобы не поперхнуться. Она уставилась в стол. Жуткая, старая бойцовая псина, которую держали в вонючем загоне, преобразилась, как мог переиначить суть лишь истинный ирландец, в резвого и гладкого скакуна.

– А когда отец умер, – продолжил Шон, – останки коня похоронили вместе с ним.

– В самом деле? – Лорд Риверс отнесся к этому весьма одобрительно: английские аристократы любили спортсменов и чудаков. – Какой замечательный человек! Хотел бы я с ним познакомиться.

Шон все еще не закончил:

– Мало того, обоих упокоил семейный священник.

И он откинулся на спинку стула, благостно глядя на общество.

– Великолепно! – вскричали хором его светлость и сын.

Стиль, эксцентричность, царственное неуважение к приличиям и духовное лицо, сумевшее обойтись без занудства: этот мистер О’Доннелл был истинный джентльмен, человек их собственных правил.

– Неужели священник и впрямь похоронил их вдвоем? – спросила у Мэри леди Риверс.

– Я была там, и это чистая правда: священник похоронил отца вместе с Брианом Бору.

В этом не было ни единого слова лжи.

Позднее, когда Риверсы ушли, Мэри и Шон перебрались в гостиную и сели обсудить вечер.

– Мне нужно выпить, – сказала Мэри.

Он принес. Она на время умолкла, потягивая бренди.

– О чем ты думаешь, Мэри? – спросил он.

– О том, что ты сущий дьявол, – ответила она.

– Не может быть.

– Бриан Бору!

И тут она рассмеялась, и хохотала, пока не ударилась в слезы.