Глава десятая

Афанасий, подобно хищнику, почуяв добычу на расстоянии, уже не мог ее упустить. На бегу он вынул из-за пазухи нож, который всегда держал при себе. Ему хватило десяти шагов, или, вернее, прыжков, чтобы настичь любовников в чаще леса. Те все еще не могли оторваться друг от друга, но, заслышав хруст ломающихся веток, в страхе обернулись. Появившийся перед ними богатырь был вполне цивилизованно одет, однако его опухшее от побоев лицо и нож в руке выглядели слишком красноречиво.

— А ну, живо скидывайте одежу, — процедил он, — если жизнь дорога!

— Но по какому праву… — начал было мужчина в съехавшем на затылок парике, но бывший колодник не дал ему договорить, наотмашь ударив по лицу левым кулаком. Тот, не устояв на ногах, рухнул наземь, а его спутница закричала жалобным, тонким голоском:

— Караул! Убивают!

В парке двигались толпы веселящихся масок, гремела музыка, и этот призыв не был услышан. Однако кое-кто все-таки откликнулся. За спиной Афанасия возникла тонкая тень его спутницы.

— Ты что, снова разбойничать вздумал? — всплеснула она руками.

— Вовсе нет, сестрица, — ласково ответил ей Афанасий, пряча за пазуху нож. — Мы только одолжимся костюмами у этих добрых людей и поплывем дальше.

При этом он приподнял поверженного им господина за ворот расшитого золотом восточного халата. Господин изображал какого-то турецкого пашу, причем, в довершение достоверности, оказался совершенно лысым, когда Афанасий содрал с него чалму.

— Да-да, забирайте все, — залепетал лысый господин, придя в себя, и сам начал раздеваться.

Его спутница, наряженная в костюм лесной нимфы, прижалась спиной к дереву и дрожала всем телом.

— Сударыня, — сложив руки на груди, обратилась к ней Елена, — вы совершите великодушный поступок, одолжив мне платье. Я должна непременно увидеть вдовствующую императрицу, а в таком наряде, как у меня, это невозможно. Я верну вам платье, как только поговорю с императрицей…

Женщина смотрела на нее расширенными от ужаса глазами и продолжала дрожать. От страха она явно не поняла обращенных к ней слов. Тогда Елена, не видя другого выхода, взяла ее за руку и, продолжая успокаивать, повела в кусты, где они смогли переодеться. Женщина подчинилась покорно и в ответ на благодарности и обещания, которыми сыпала графиня, не вымолвила ни звука.

Не прошло и четверти часа, как Афанасий и Елена подплыли к Пиль-башне. В своих новых роскошных костюмах они беспрепятственно сошли на берег, смешавшись с веселящейся толпой.

— Как вы думаете, виконт, возможна ли революция у нас в России? — продолжал донимать де Гранси великий князь.

Они стояли на берегу Круглого озера. Здесь было тише, темнее, чем на главных аллеях и дорожках. Фейерверки, то и дело взметавшиеся над парком, призрачно освещали мужественный античный профиль Николая. Его серьезное вдумчивое лицо, царственная осанка навели виконта на мысль: «Вот кому пристало сидеть на русском троне! Да только третий сын в царской семье вряд ли когда-нибудь удостоится такого права…»

— Разве не было у вас Пугачева? — ответил он вопросом на вопрос.

— Это не то! — решительно отмахнулся Никоим. — Пугачев объявил себя царем и собрал под свои знамена отчасти обманутых им, отчасти недовольных, а в основном диких инородцев. А ваша революция свергла монархию как государственный строй, провозгласила республику и уравняла в правах все сословия, даже евреев!

Глаза великого князя гневно блестели, рот кривила нервная усмешка.

— Что ж, Ваше Высочество, — спокойно проговорил де Гранси, — такой исход событий неизбежен, если монарх относится к своим подданным, как к домашнему скоту…

— Что это значит? — насторожился Николай. — Объяснитесь!

— Наш король не хотел ни во что вникать и презирал свой народ, в то время как страна катилась в пропасть. Все сословия были недовольны правлением Людовика. Даже многие аристократы приветствовали революцию…

— Вы говорите так, будто являетесь одним из этих самых аристократов. Неужели вы смогли бы принять Республику? — допытывался Никоша.

Виконт ответил не сразу, выдержав долгую паузу:

— Если бы к власти пришли «умеренные», то есть жирондисты, среди которых было много моих друзей, возможно, я бы и принял Республику…

— И это говорите вы, человек, пытавшийся спасти королеву? — возмутился великий князь.

— Приди к власти «умеренные», не было бы якобинского кошмара и королева не умерла бы на эшафоте, — пояснил де Гранси. «И моя девочка была бы сейчас со мной», — грустно добавил он про себя.

— Тогда был бы жирондистский кошмар! — пылко возразил Николай. — Разве не с их согласия казнили короля?

— Людовика невозможно было спасти, Ваше Высочество. Его казни требовала вся Франция…

— Но ведь вы — офицер, вы присягали королю…

— И я не изменил своей присяге! — не менее страстно возразил Арман. — В отличие от многих, присягнувших впоследствии Конвенту.

— Однако в мыслях изменили, — поникнув головой, почти шепотом сказал великий князь.

Неизвестно, чем бы закончился этот жаркий спор, если бы на аллее, ведущей к Павильону Роз, в колеблющемся свете фонарей не показалась одинокая фигура человека без маски, в генеральской форме.

— Алекс? — встрепенувшись, воскликнул Николай.

— Никс? — запросто обратился к нему генерал. Приметив незнакомца, он тут же поправился, поклонился великому князю и чопорно произнес: — Ваше Высочество…

— Ты уже виделся с матушкой? — без церемоний спросил Никоша.

— Я только что с дороги…

— Извините, я вас не представил друг другу, — опомнился Никоша. — Виконт де Гранси, капитан английского фрегата. Александр фон Бенкендорф, генерал-майор, мой друг. — И тут же, с упреком сказал: — Алекс, маман ждала тебя еще на прошлой неделе, не находила себе места. Знаешь ведь, как она недолюбливает Ростопчина.

— Пожалуй, я его тоже недолюбливаю, — усмехнулся Бенкендорф.

— Напрасно, дружище, — покачал головой Николай. — У матушки с ним личные счеты, а между тем Ростопчин — герой и настоящий патриот.

Несмотря на разницу в двенадцать лет, они общались запросто, по-товарищески, словно были ровесниками. Арман де Гранси, почувствовав себя лишним в этой почти юношеской компании, поспешил откланяться.

— Мы с вами не доспорили, виконт, — напомнил Никоша.

— В другой раз непременно доспорим, — пообещал тот. — Мой фрегат отплывает только завтра вечером…

Распрощавшись с великим князем и его другом, де Гранси решил вернуться к Колоннаде Аполлона. В темноте он плохо ориентировался и вышел на незнакомую ему аллею, тускло освещенную редкими фонарями. Аллея была узкой и безлюдной, но пересекалась с другой, широкой и оживленной. Оттуда до виконта доносились веселые возбужденные голоса. Он хотел направиться туда, но вдруг увидел, как из-за деревьев вынырнули две тени и пошли ему навстречу. При свете фонаря он разглядел высокого мужчину в чалме и длинной восточной одежде. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы планы виконта мгновенно изменились. Несмотря на свой почтенный возраст, он ловко перепрыгнул через скамейку и, оказавшись в кустах жасмина, с замиранием сердца слушал приближающиеся шаги. Но ошибся бы тот, кто решил, что Арман де Гранси, переживший якобинскую мясорубку, капитан английского фрегата, легко дерзивший сильным мира сего, испугался встречи с незнакомцами в темной аллее. В данную минуту он опасался не за собственную жизнь. У него была весьма серьезная причина, чтобы избегать встреч с людьми, одетыми подобным образом.

Пока незнакомцы приближались к скамье, за которой он прятался, перед его внутренним взором молнией проносились события двухлетней давности. Душная ночь в окрестностях Бомбея. Отчаянный крик слуги-индуса, истекающего кровью: «Магараджу Симхена убили!» Не раздумывая ни секунды, виконт бросается к дому магараджи, который всегда оказывал ему теплый прием, преподносил ценные подарки. Поговаривали, что Симхен пылает ненавистью к англичанам и готовит против них мятеж, однако к де Гранси он питал самые искренние дружеские чувства. Уже издали виконт увидел, что дворец магараджи полыхает, крыша вот-вот обвалится, но никто и не думает тушить пожар. Пробежав через манговую рощу, подходившую вплотную к дому, виконт обнаружил, что во дворе кипит настоящая бойня. Слуги Симхена дрались с людьми в красных одеждах. То была разбойничья шайка Раджива, головореза, продавшегося английским властям. Де Гранси понял, что слухи о готовящемся мятеже дошли до англичан и, по всей видимости, имели под собой основания. Виконт понимал, что его одиночное вмешательство ничего не изменит и уже собирался покинуть место трагедии. Но тут из пылающего дворца выбежала женщина с ребенком на руках. Он узнал жену Симхена. За ней гнался разбойник. Схватив женщину за подол сари, он притянул ее к себе и ударил саблей плашмя по голове. Женщина отчаянно крикнула, пошатнулась и, крепко сжав в руках малютку, повалилась на спину.

В два прыжка виконт оказался рядом с разбойником, выхватил из ножен шпагу и, не дав тому опомниться, проколол ему сердце. Однако оказать помощь женщине с ребенком он не мог — на него набросились сразу двое разбойников. Де Гранси пришлось отступить к пылающему дворцу, отражая бесчисленные удары сабель, посыпавшиеся с двух сторон. Когда один из нападавших попытался обойти его сзади, виконт провел ловкий маневр и проколол противнику правый бок. Тот с воплем повалился наземь. Второй разбойник бросился в атаку, но встретил грудью шпагу виконта. В этот миг во двор вбежали матросы с фрегата де Гранси. Догадавшись, куда отправился их капитан, они немедленно бросились к нему на помощь. При виде английских моряков шайка Раджива испарилась. Только тогда Арман подошел к жене магараджи, лежавшей неподвижно, как мертвая. Ее маленькая дочка сидела рядом, заходясь в плаче, вцепившись ручонками в окровавленное сари матери. Женщина казалась бездыханной, но как только виконт наклонился к ней, она приподняла тяжелые веки и прошептала: «Спасите Майтрейи! Увезите ее из Индии»… Это были ее последние слова. Той же ночью восьмимесячная принцесса, дочь магараджи Симхена, оказалась в капитанской каюте английского фрегата, отплывавшего в Европу.

Два года де Гранси скрывал девочку от любопытных глаз, прятал ее в разных английских и валлийских замках, приобретенных им за годы эмиграции. Только самые преданные слуги знали о существовании Майтрейи. Предосторожность виконта была не напрасной. Полгода назад в один из его замков ворвались незнакомые люди в черных масках. Перебив спящую охрану и слуг, они перевернули вверх дном все комнаты и подвалы. Де Гранси прекрасно понимал, кого искали эти люди. Разбойник Раджив, сделавшийся с помощью английских властей магараджей, полностью уничтожил всех родственников Симхена. Осталась только одна законная наследница старинного имени и огромного состояния. Маленькая девочка, Майтрейи…

Начал накрапывать мелкий дождь. Поравнявшись со скамьей, за которой прятался де Гранси, незнакомец в восточной одежде заговорил по-русски. Виконт облегченно вздохнул и посмеялся над собой в душе. Он принял за разбойника обыкновенного парня, одетого в маскарадный костюм! Спутница парня ответила ему приятным нежным голосом, звук которого снова поверг де Гранси в смятение. Он выглянул из своего укрытия. Проходившая мимо девушка тоже была в маске. «На днях мне показалось, что я видел Мадлен, а сегодня кажется, что я слышу мою девочку…»

Если бы виконт понимал русский язык, он заинтересовался бы этими масками еще больше. Человек в чалме и халате говорил своей спутнице:

— Вот незадача! Пошел дождь! Надо бы поспешить, а то императрица уйдет во дворец, и тогда все пропало…

— Разве мы не сможем последовать за ней? — спросила девушка.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Во дворец, боюсь, пускают не всех. Худо будет, если нам велят скинуть маски. Лицо у меня… Для дворца неподходящее.

Чем ближе к заветной цели, тем сильнее нервничала Елена. Она все больше убеждалась в том, что совершила ошибку, избрав для аудиенции бал-маскарад. Как должен звучать ее трагический рассказ на фоне смеха, фейерверков, среди дурацких масок? К тому же костюм лесной нимфы оказался крайне неудобным. Он весь состоял из переплетенных лиан плюща, искусно сделанных из темно-зеленого бархата. Выглядело это очень красиво, однако ноги девушки постоянно путались в лианах, волочащихся за ней по земле, и Елена шла с трудом, часто спотыкаясь.

Де Гранси незаметно покинул свое убежище и последовал за незнакомкой, наслаждаясь звуками ее голоса. Он непременно захотел увидеть ее лицо.

Вскоре Афанасий с Еленой вышли к Колоннаде Аполлона. Напрасно они думали, что дождь помешает императрице слушать пение любимого Гальтенгофа. По его размалеванному лицу катились струи воды, размывавшие румяна и помаду, но Фридрих не обращал на дождь никакого внимания. Мария Федоровна, над которой камер-фрейлина держала большой зонт, также дождя не замечала. Она восторженно внимала своему «соловью».

Елена находилась уже в нескольких шагах от императрицы. Она решила броситься к ее ногам, как только окончится песня.

Неутомимый Гальтенгоф уже перешел от средневековых баллад к современным романсам. «Ты видел ли замок на бреге морском? — вопрошал он слушателей в мажорном темпе. — Играют, сияют над ним облака. Лазурное море прекрасно кругом».

И тут же переходил в самый заунывный минор:

Как только последний аккорд утих, Елена сорвала маску и, шепнув Афанасию: «Теперь время!» — бросилась в ноги вдовствующей императрице.

— Ваше Величество, — обратилась она к Марии Федоровне, — прошу вашей милости! Выслушайте несчастную сироту!

Императрица от неожиданности вскрикнула, затем, скрывая смущение, величественно поднялась с кресел. За ней встала вся свита. Люди в масках окружили Марию Федоровну и продолжавшую стоять перед ней на коленях девушку, создав плотное кольцо. Афанасий предпочел держаться в стороне, а де Гранси, напротив, протиснулся вперед и, узнав в Елене барышню с набережной, тихо воскликнул: «О, мой Бог!»

— Что с вами, дитя мое? — довольно милостиво спросила Мария Федоровна. — Поднимитесь скорее, сегодня сыро!

Дождь внезапно прекратился. Где-то далеко, за дворцом, сверкнула молния, глухо прогремел гром. Какая-то дама из императорской свиты взвизгнула, но не оттого, что испугалась, просто ей наступили на ногу. Две маски, Марс и Прозерпина, отчаянно работали локтями, протискиваясь в круг. Наконец они оказались за спиной у Елены, рядом с де Гранси.

Юная графиня поднялась с колен, представилась императрице и, задыхаясь от волнения, путаясь в словах, заговорила:

— Я пала жертвой аферы, Ваше Величество… мой дядюшка коварно завладел моим наследством… для всех я теперь мертва… на кладбище, рядом с моими несчастными родителями…

Она сделала паузу, чтобы перевести дыхание, и тут услышала сзади фальшивый, писклявый голос Прозерпины:

— А по-французски-то графиня лепечет еле-еле!

— Не в кондитерской ли мсье Беранже она его изучала? — подхватил Марс, вызвав смешки в толпе.

Эти слова, разумеется, дошли до слуха императрицы. Она сделала серьезное лицо и сказала уже не так ласково, как прежде:

— Дитя мое, говорите по-русски. Я все прекрасно пойму.

Великий князь Павел, беря в жены принцессу Вюртембергскую, поставил ей одно-единственное условие — изучить русский язык. Того же требовала и свекровь. В отличие от первой жены Павла, упрямой, несносной Вильгельмины, не желавшей знать ничего русского, Мария Федоровна с истинно немецким усердием взялась за учение. Однако говорить так и не научилась, в силу «невероятной трудности славянского наречия», а понимала едва ли треть из всего услышанного. При этом вдовствующая императрица не забывала напоминать своим подданным, что условие, поставленное покойным супругом, она с честью выполнила.

Елене было все равно, на каком языке говорить. В отличие от многих великосветских барышень, знавших только французский, она владела обоими языками с равной свободой. Когда императрица пожелала выслушать ее историю на русском, она не посмела ей перечить. Немного успокоившись, юная графиня начала свой рассказ с того проклятого дня, 2 сентября, когда в Москву вошли французы.

Мария Федоровна часто покачивала головой, как бы сочувствуя девушке. На самом деле императрица только догадывалась по отдельным ее словам, что речь идет об ужасах войны.

Де Гранси стоял как вкопанный, закусив нижнюю губу, не отрывая глаз от Елены. Его все больше поражало сходство юной графини с его казненной дочерью. Виконт несказанно злился на Доротею за то, что та не дала девушке говорить по-французски. Он-то не понимал ни единого слова!

В какой-то миг Елене почудилось, что ее вообще никто не понимает, потому что в толпе не слышалось ни сочувственных вздохов, ни возмущенного шепота. Но, как оказалось, кое-кто внимал каждому ее слову. Когда юная графиня стала рассказывать о вероломстве своего дядюшки, знакомые нам маски вновь оживились и даже принялись дискутировать, без всякого уважения к рассказчице.

— Нет, вы поглядите, какова негодяйка! — возмущенно воскликнул Марс. — Очерняет достойнейшего человека, благороднейшего дворянина!

— Безутешного вдовца! Заботливого отца двух невинных крошек! — тут же подхватила визгливым голосом Прозерпина. — Хлебосольного хозяина, известного всей Москве!

— Кто вы такие?! — раздраженно обернувшись, бросила им Елена. — Почему вы его защищаете?

— Вот что, господа, — в свою очередь, обратилась к словоохотливым маскам Мария Федоровна, — раз уж вы так много знаете об этом деле, извольте также представиться, я и вас выслушаю.

Марс и Прозерпина поклонились императрице и в тот же миг разоблачились. То, что под маской Марса скрывался скандально известный, ныне живущий в Италии граф Обольянинов, никого не удивило. К его выходкам все давно привыкли. Но велико было всеобщее изумление, когда Прозерпиной оказалась вовсе не женщина, а сам князь Белозерский, вокруг чьего честного имени только что шла баталия.

— Дядюшка?! — побледнев, прошептала Елена.

— Однако, князь, как вы ловко замаскировались, — улыбнулась ему императрица. Илья Романович был накануне представлен ей графом Обольяниновым и произвел на вдовствующую императрицу весьма лестное впечатление.

— Ваше Величество, — обратился князь к Марии Федоровне, — перед вами — наглая авантюристка, которая, пользуясь внешним сходством с моей дорогой племянницей, решила завладеть моим имуществом. Моя настоящая племянница, да будет вам известно, — обратился он к собравшимся, вынув из кармана плаща платок и утирая слезы, — покоится на кладбище, в Новодевичьем, рядом со своими родителями. В этом может убедиться каждый, побывав там.

— Я подтверждаю слова князя, — заверил граф Обольянинов, — ибо собственными глазами видел надгробие Елены Мещерской.

— Там стоит мое имя, — в отчаянии воскликнула Елена, — а под камнем лежит нянька, сгоревшая вместе с моей матерью. Ваше Величество, князь Белозерский лжет! Когда я вернулась из Коломны, он сразу же, без всяких сомнений, признал во мне свою племянницу. Но к тому времени он уже растратил часть наследства моих родителей, еще не вступив в права наследника, и прекрасно понимал, что, если меня восстановят в правах, ему придется отвечать перед судом. И тогда дядюшка предложил мне стать его женой…

Юная графиня сама не заметила, как перешла на французский. На сей раз она не запиналась и ее больше никто не принял бы за русскую приказчицу от кондитера Беранже. Рассказ ее к тому же многим казался правдивым, и на князя Белозерского все чаще устремлялись недоверчивые, испытующие взгляды. Императрица тоже смотрела иначе и на князя, и на юную графиню. Илья Романович, сразу почувствовав недоброе, хотел было прервать племянницу, но Мария Федоровна жестом приказала ему молчать.

— …Брак по расчету, — продолжала Елена, — ради спасения дядюшки от каторги, которой он по праву заслуживает, показался мне омерзительным. К тому же я была тогда помолвлена с графом Шуваловым, — грустно добавила она. — Именно после того как я отказалась стать женой дядюшки, тот и объявил меня, в присутствии генерал-губернатора, авантюристкой, возжелавшей завладеть его имуществом. Он даже потребовал от генерал-губернатора моего немедленного ареста.

— И что Ростопчин? — поинтересовалась императрица.

— Усомнился в словах дядюшки…

— Она лжет! — не выдержав, закричал Белозерский. — Все это гнусная ложь!

— Так вы не предлагали этой милой девушке идти за вас замуж? — напрямик спросила Мария Федоровна.

— Боже сохрани, Ваше Величество, — перекрестившись, прошептал он, — чтобы я, столбовой дворянин, взял в жены какую-то уличную девку!

В этот миг он позабыл о том, что его новоиспеченный друг граф Обольянинов некогда женился на дочери шарманщика. Впрочем, тот и глазом не моргнул.

— Вы сказали, милая, — ласково обратилась к Елене Мария Федоровна, — что были помолвлены с графом Шуваловым. Что же ваша помолвка, расторгнута? Почему он не вступится за вас?

Елена смущенно опустила голову и тихо произнесла:

— У графа после контузии отнялись ноги, и он, посчитав, что будет мне в обузу, расторг помолвку. Кроме того, его маменька, графиня Прасковья Игнатьевна, зная, что я обворована дядюшкой, никогда бы не благословила этот брак…

— Но граф по крайней мере признал в вас Елену Мещерскую? — спросила императрица.

— Разумеется. Так же, впрочем, как и дядюшка, пока я не отказала ему…

Мария Федоровна на минуту задумалась. Все вокруг стояли неподвижно, ожидая неких решающих слов. Фридрих Гальтенгоф дрожал за клавесином в мокром камзоле, рискуя заполучить нешуточную инфлюэнцию. Был слышен только шум колеблемой ветром мокрой листвы и нервный треск вееров в руках взволнованных дам, ожидающих развязки занимательной пьесы. Для виконта все было очевидно. Таких людей, как князь Белозерский, он видел насквозь. Он готов был в эту минуту подойти к Доротее и шепнуть ей на ухо: «Девушка явно рассказала правду. Князь — вор и мошенник».

— Вот что, милая моя, — наконец нарушила молчание императрица, — так как у вас нет других родственников, кроме дядюшки, вам необходимо запастись письменным свидетельством кого-то из близких людей, подтверждающим, что вы та самая Елена Мещерская. Пусть его даст хотя бы ваш бывший жених. Тогда тяжба ваша будет принята к рассмотрению в уголовном суде. — И, глядя прямо в глаза Белозерскому, императрица добавила сквозь зубы: — А уж я постараюсь, чтобы дело не затянулось…

Князь Илья Романович чувствовал себя на краю пропасти. Он обливался потом и обтирал лицо носовым платком, который впору уже было выжимать. Только Провидение могло спасти князя от верной погибели, и оно не замедлило явиться в лице начальника гарнизонной службы дворца, полковника фон Гаугвица.

Мария Федоровна собиралась сказать что-то еще, но в этот момент неподалеку послышались возгласы: «Вот он! Хватайте его!» Расступившись, придворные увидели начальника гарнизонной службы в сопровождении нескольких солдат. Солдаты наступали на человека в восточном костюме, стоявшего чуть поодаль. «В тюрьму его! На каторгу!» — кричал лысый мужчина, в котором Елена сразу узнала того самого господина, у которого Афанасий «одолжился костюмом».

— В чем дело? Что происходит? — гневно обратилась императрица к полковнику Гаугвицу.

Седоусый пруссак, с лицом, будто высеченным из камня, вытянулся перед ней в струнку и отчеканил:

— Ваше Величество, в парк проникли разбойники и произвели грабеж.

Какая-то фрейлина вскрикнула и упала в обморок. В это время Афанасию, не оказавшему солдатам никакого сопротивления, связали руки и подвели его к начальнику гарнизонной службы. Лысый господин в два прыжка приблизился к Марии Федоровне и низко ей поклонился.

— Кто такой? — резко спросила она его.

— Чиновник по особым поручениям Челноков, Ваше Величество, — скороговоркой произнес тот. — Гулял по роще, наслаждался фейерверком и был, как видите, раздет этим разбойником! — указал он на Афанасия. — Взамен он оставил эти вот тряпки, которые вы изволите на мне видеть…

— Снимите с разбойника маску, — попросила императрица.

Полковник выполнил приказ, и все увидели опухшее, в кровоподтеках лицо Афанасия. Толпа так и ахнула, зеваки попятились от него.

— Кто ты? Отвечай! — строго спросила Мария Федоровна.

— Афанасий Петров Огарков, — независимо подняв голову, представился императрице раскольник, — был осужден за старую веру. Бежал с каторги. Пойман в Москве и отпущен на свободу 2 сентября…

Елена не дала ему продолжать. Она снова преклонила колени перед Марией Федоровной и проникновенно заговорила, как на исповеди:

— Матушка-императрица, он спас меня от французов, когда те хотели надругаться надо мной! На моих глазах он застрелил шесть, а то и более врагов…

— Ваше Величество, — завизжал, словно ужаленный шершнем, Челноков, — а эта девица — его сообщница! Она с ним заодно! Она ограбила мою спутницу! С угрозами утащила ее в кусты и там раздела! Сейчас она стоит перед вами в ворованном костюме!

Наступила гнетущая тишина. Слышно было только, как тяжело дышит связанный Афанасий.

— Это правда? — тихо спросила императрица.

Елена почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.

— Мы… одолжились костюмами у этих господ, — едва выдавила она наконец, — чтобы попасть в парк… Мы обязались их вернуть…

— Хватит! Довольно слов! — закричала шокированная Мария Федоровна.

Елена, уже ни на что не надеясь, смиренно опустила голову. Афанасий не выдержал ее унижения.

— Ваше Величество! — хрипло взмолился он. — Это я во всем виноват! Не погубите сироту! Она чиста и невинна…

— Уберите его! Немедленно! — топнула ногой императрица. — Это настоящий скандал! Не желаю больше ничего слышать!

Солдаты схватили Афанасия и поволокли его в сторону дворца. Толпа перед ними расступалась. Беглый каторжник не желал идти и упирался.

— Ваше Величество, не дайте свершиться злодейству! — крикнул он императрице. — Девушка ни в чем не виновата…

Ему заткнули рот кляпом.

Мария Федоровна, отвернувшись от Елены, сделала знак окоченевшему Фрицу Гальтенгофу. Вымокший клавесин вновь принялся издавать пронзительно-жалобные звуки, напоминавшие плач испорченной шарманки. За спиной у юной графини раздался знакомый злорадный смех. Это дядюшка праздновал победу. Она не обернулась, ничего не сказала ему. Елена не в силах была поднять глаз, чувствуя, с каким недобрым любопытством ее разглядывает толпа. Но не все смотрели на нее с презрением. Де Гранси стоял, опустив голову, в глубокой задумчивости.

— Что прикажете делать с девицей, Ваше Величество? — обратился к вдовствующей императрице начальник гарнизонной службы.

— Делайте то, что должны делать, — равнодушно ответила та.

Гаугвиц подошел к графине, продолжавшей стоять на коленях, приподнял ее за локоть и довольно вежливо сказал:

— Сударыня, пройдемте в карету.

Елена послушно поднялась и последовала за полковником. За ними потянулся хвост любопытных масок, желавших видеть развязку.

Когда Фридрих Гальтенгоф запел, обнаружилось, что любимый певец императрицы безнадежно охрип.

Тем временем великий князь Николай и Бенкендорф прогуливались по парку. За разговорами о политике и о войне они не заметили, как перестал дождь. Никоша предлагал укрыться в Павильоне Роз и выпить там по чашке кофе, но Александр был непреклонен. Ему не терпелось предстать перед Марией Федоровной, так долго ожидавшей его возвращения с театра военных действий.

— Матушка увлечена сейчас средневековыми ужасами, на которые так щедр наш сладкоголосый Фриц, — заверял его великий князь. — Поэтому лучше дождаться окончания концерта.

— Ну-ка, прислушайся, Никс, — превратился в слух Бенкендорф. — Я больше не слышу музыки.

— Верно, — последовав его совету, кивнул Никоша. — Возможно, Фридрих взял антракт, он ведь все-таки не механическая кукла.

Они прибавили шаг и вскоре оказались на Главной аллее. Там стояли готовые к отъезду кареты, толпился народ. Даже издали чувствовалось какое-то небывалое оживление.

Великий князь схватил за рукав ливреи пробегавшего мимо лакея:

— Что там происходит?

— Беглых каторжников поймали, Ваше Высочество! — выпалил тот.

— Откуда тут взялись каторжники? — изумился Никоша.

— Как с неба упали! Ограбили важного чиновника с дамой, раздели их и привязали к деревьям. Переоделись в краденое платье и пробрались во дворец, к вашей матушке…

— Зачем?

— Видать, жалоба у них какая-то была, у разбойников, — неуверенно пожал плечами тот. — Да матушка-императрица не больно-то стала их слушать. Велела заковать в кандалы и отправить в Сибирь…

Встревоженные этой дикой историей, великий князь с Бенкендорфом бросились ко дворцу. Как раз в это время им навстречу одна за другой тронулись две кареты. В первой под присмотром гарнизонных солдат ехал связанный по ногам и рукам Афанасий. Его действительно должны были снова заковать в кандалы и отправить по этапу в Сибирь. В другой карете, в сопровождении полковника фон Гаугвица, ехала Елена. Начальник гарнизона понятия не имел, что ему делать дальше с этой не то графиней, не то мошенницей. Выяснив, что та какое-то время проживала на Седьмой линии, у сестры беглого каторжника, он решил свезти девушку в Василеостровский острог.

— Вам придется некоторое время провести в остроге, — по-прежнему очень вежливо сообщил он. — Там вы будете дожидаться высочайшего решения на свой счет.

— А дожидаться в другом месте я не могу? — наивно поинтересовалась девушка.

— Увы, — сочувственно покачал головой фон Гаугвиц, — вы ведь совершили преступление…

«И это не сон? — спрашивала себя Елена. — Все происходит наяву?» Она отвернулась к окну, глотая слезы, и в тот же миг вскрикнула. В окне появилась страшная маска Прозерпины. Богиня рассмеялась тонким, фальшивым голосом.

— В тюрьме сгниешь, дуреха! — прокричал Илья Романович фальцетом. — И никто тебе не поможет! Уж я об этом позабочусь, уж я умаслю твоих тюремщиков!

Последние слова он произнес шепотом, чтобы их не расслышал начальник гарнизонной службы, и снова захихикал. Маска Прозерпины творила чудеса со своим обладателем, раньше не отличавшимся веселым нравом.

Издевательский дядюшкин смех вывел девушку из себя. Со словами: «Змей ползучий!» — она плюнула в бегающие под маской глаза князя. Тот, не ожидая от племянницы такого выпада, слетел с подножки кареты. Елена понадеялась, что он разбился в кровь, и продолжала смотреть в окно.

Среди масок, мелькавших на аллее, Елена вдруг увидела незамаскированное и очень знакомое лицо. Она сразу узнала офицера, посоветовавшего ей проделать весь этот нелегкий путь из Москвы в Петербург и искать заступничества у вдовствующей императрицы. Сначала юная графиня захотела окликнуть офицера, хоть и не смогла вспомнить его фамилии, но тут же решила, что в данной ситуации ей вряд ли кто-нибудь поможет. Девушка мечтала только об одном — поскорее куда-нибудь приехать, прилечь и отдохнуть. Ее вымотала эта маскарадная ночь. Елене вдруг вспомнилась другая ночь, когда она хотела утопиться в проруби, а добрая карлица остановила ее. «Зря! Лежала бы я сейчас на дне Яузы и не знала бы сегодняшнего позора!» Но тут у нее родилась неожиданная мысль: «Тогда у меня не было бы ребенка…» Она впервые полностью осознала присутствие в себе новой жизни. «Я не одна, и теперь уже никогда не буду одна!» Эта мысль придала ей сил и успокоила. Елена положила руки на живот и сама не заметила, как уснула.

Полковник фон Гаугвиц, увидев на лице спящей девушки счастливую улыбку, недоуменно покачал головой.

Когда Мария Федоровна во главе своей свиты поднималась по большой мраморной лестнице, ведущей от берега Славянки к дворцу, наверху показались две фигуры. В юноше необычайно высокого роста все сразу признали великого князя Николая. Его спутник был почти на голову ниже, без маскарадного костюма, в современной военной форме. Он вызвал в свите перешептывания: «Кто такой?» — «Откуда взялся?» — «Это сын Христофора Ивановича!» — «Это родной брат Дарьи Христофоровны Ливен!»

— Алекс! — радостно воскликнула императрица. — Наконец-то! Сколько можно тебя ждать? — ласково упрекнула она.

Бенкендорф, приблизившись, опустился перед ней на одно колено и поцеловал протянутую императрицей руку. Мария Федоровна потрепала начинающие редеть волосы своего баловня и произнесла со снисходительной улыбкой:

— Наверное, опять завел в Москве какой-нибудь романчик с актриской? И конечно, снова приехал без гроша в кармане?

Бенкендорф был напрочь лишен хваленой немецкой бережливости и разбрасывал деньги на удовольствия, как какой-нибудь заезжий уральский фабрикант. Алекс залился краской и не нашелся с ответом. Никогда еще Мария Федоровна не журила его прилюдно, при таком большом скоплении народа. К тому же Александр больше не был желторотым юнцом, которого она взялась опекать после смерти его матери. Теперь он стал генералом, героем Отечественной войны, и прославился невероятной храбростью на поле брани. Бестактность вдовствующей императрицы в данном случае могла означать одно — Ее Величество сильно не в духе. Даже ее материнский тон не смягчил нотации.

— Так-то вы встречаете дорогих гостей, маман! — неожиданно укорил мать великий князь. С детства Никоша был приучен не вмешиваться в разговоры старших, но обида за друга заставила его нарушить запрет. — Алекс только с дороги, да к тому же после изнурительного следствия по делу Верещагина…

Мария Федоровна строго посмотрела на сына, но — только и всего. В отличие от старших сыновей, Александра и Константина, с которыми у нее были довольно натянутые отношения, к Николаю она испытывала безграничную любовь и во всем доверяла ему.

— Ах, как поздно! Что же мы время теряем? — воскликнула она вдруг по-немецки. — Ведь уже накрыты столы, и пусть гроза миновала, зато у нас в желудках завывает ветер!

Шутка в лучших вюртембергских традициях вызвала улыбки под масками. Свита с воодушевлением тронулась с места. Императрица взяла Бенкендорфа под руку:

— Как поживает в Москве разлюбезный Федор Васильевич? Он все такой же острослов и краснобай?

— Его положение незавидно, Ваше Величество, — со вздохом отвечал Алекс. — Москва объявила графу бойкот. Он со дня на день ждет отставки.

При слове «бойкот» улыбка исчезла с лица Марии Федоровны. Александр отметил, что императрица вовсе не испытывает злорадства по поводу падения своего давнишнего врага. Однако за весь вечер она больше ни разу не обмолвилась о Ростопчине.

Великий князь, заметив виконта де Гранси, машинально следовавшего за свитой императрицы, подошел к нему:

— Если позволите, дорогой виконт, я не стану дожидаться отплытия вашего фрегата к берегам Туманного Альбиона, а продолжу наш спор о революции прямо сейчас, за бокалом анжуйского.

Юноша не представлял себе, какую боль доставляет де Гранси разговорами о Якобинской диктатуре, насильно возвращая его в те ужасные дни.

— Что ж, продолжим, Ваше Высочество, — принужденно проговорил виконт. На сердце у него было очень тяжело. Ему казалось, что его сегодня вторично лишили дочери. Образ девушки, стоящей на коленях перед императрицей и смиренно опускающей голову, словно на плахе, под лезвием гильотины, крепко засел у него в памяти и не давал покоя. — Только имейте в виду, в словесной дуэли не бывает ни убитых, ни раненых. Она также, вопреки всеобщему мнению, не производит на свет истину. А в итоге каждый дуэлянт остается при своем пистолете, от которого исходит лишь легкий дымок.

Никоша поморщился. Он не был любителем аллегорий и словесных кульбитов в духе Ларошфуко, а скорее ценил четкость и лаконичность военного приказа. За многословием виконта великий князь почувствовал вдруг нежелание обсуждать предложенную тему.

— Впрочем, за бокалом анжуйского можно перелистать и другие страницы истории Франции, — нашелся молодой человек. — Не меньше революции меня интересует Варфоломеевская ночь.

— Час от часу не легче! — с вздохом облегчения произнес де Гранси. — У вас на уме сплошная резня!

— Не резня, а история, дорогой виконт, — поправил его великий князь. — Разве я виноват в том, что она зачастую состоит из «сплошной резни»?

«Жаль, что этот юноша, словно изваянный из мрамора Фидием, никогда не станет правителем огромной империи, — думал в тот вечер виконт, простившись наконец с Николаем. — У него государственный ум, он смел, благороден, это неординарная натура. Но… Девятый ребенок в царской семье, третий сын — чудес не бывает… Он навсегда останется великим князем!»

Между тем Илья Романович, сорвавшись с подножки кареты, увозившей Елену в тюрьму, сдвинул маску Прозерпины на макушку и достал носовой платок. «Чертова мерзавка! — гневно шептал он, вытирая оплеванное лицо. — А ведь едва не упекла меня в крепость! Ничего, теперь узнает, почем фунт лиха!»

В это время кто-то похлопал его сзади по плечу. Решив, что это граф Обольянинов, ставший ему чуть ли не братом родным за последние дни, Белозерский, не оборачиваясь, спросил:

— Что, Семен Андреевич, пора, как говорится, и честь знать?

— Пора, — раздался в ответ низкий, хрипловатый голос, вовсе не обольяниновский.

Князь резко обернулся. Перед ним стоял высокий мужчина в черном плаще и в простой полумаске, закрывавшей верхнюю часть лица. В свете масляного фонаря хорошо были видны оспины на его щеках и подбородке. Этого человека Белозерский узнал сразу.

— Барон Гольц? — испуганно прошептал он. — Какими судьбами?

— Кажется, вас можно поздравить? — усмехнулся тот. — С замирающим сердцем я выслушал рассказ вашей племянницы. Вы были на волоске от каталажки, дорогой мой друг, однако все обошлось, чему я несказанно рад…

— Какая, к черту, племянница! — возмутился князь. — Эта особа — авантюристка и воровка! Вы же видели, с кем она явилась в императорский парк.

— Хорошо, хорошо, — согласился Гольц, — пусть будет по-вашему. Мне-то ровным счетом наплевать, в каком родстве вы состоите с этой барышней. Уплатите свой проигрыш, только и всего. Раз вы остались на свободе, нетрудно будет это сделать.

Князь не был готов к такому повороту событий. Здесь, в Павловске, под маской Прозерпины, так же как и в Петербурге, в тщательно охраняемом доме графа Обольянинова, он чувствовал себя в полной безопасности. «И вот, на тебе! Является этот черт, не к ночи будь помянут! Что мне с ним прикажете делать? Выкладывать деньги?»

Мысли панически бегали у него в голове, как мыши, вспугнутые в кладовке котом. Между тем барон продолжал:

— В дороге я сильно поиздержался, дружище. Сначала вы изволили отбыть в Липецк, на воды. Это в марте-то месяце! Как только я туда приехал, вы уже успели вернуться в Москву. В Москве я, опять же, оплошал, вы укатили в столицу. Я — следом, и все это, заметьте, по бездорожью, по колено в грязи, да еще при нынешней дороговизне лошадей! Представьте, даже пришлось занимать денег. Поэтому надеюсь получить сумму полностью, вкупе с накладными расходами…

Носовой платок вновь пригодился Илье Романовичу. По его искаженному лицу то и дело, скатывались капли ледяного пота. «Ах, мерзавец! Он все время следил за мной!»

— Вы что же, хотите, чтобы я компенсировал вам дорожные расходы? — дрожащим голосом, не скрывая возмущения, поинтересовался князь. — Это неслыханно!

— Дорогой мой Фигаро, — с издевкой произнес Гольц, — из-за вас я проделал немалый путь, который влетел мне в копеечку. Если бы вы расплатились сразу, еще в Москве, то поступили бы как честный человек и никому не доставили хлопот. Однако вы решили сначала отыграться, а когда не сумели, да еще получили вызов на дуэль, струсили и сбежали в Липецк…

— Попрошу вас выбирать слова! — вскричал князь.

— Неужели решитесь бросить мне вызов, храбрец! — барон рассмеялся ему в лицо.

Белозерский был в бешенстве от насмешек Гольца, и вероятно, их разговор действительно закончился бы дуэлью, если бы не вмешательство третьего лица. Граф Обольянинов ни на секунду не выпускал из виду князя. Он был свидетелем его выходки, когда тот вскочил на подножку кареты, отвозившей Елену Мещерскую в тюрьму, и с самого начала слышал его разговор с бароном. Он сразу понял, что князь боится своего кредитора, но при этом не желает с ним рассчитываться. Для Ильи Романовича карточный долг вовсе не являлся делом чести, однако барон Гольц был слишком опасен, чтобы попросту им пренебречь.

— Господа! — встряв между неприятелями, обратился он к обоим. — Сдается мне, ваш спор легко разрешим.

— С кем имею честь? — насторожился барон. Его правая щека нервно задергалась.

— Представьте меня, князь, — обратился граф к Белозерскому, сняв при этом свою маску.

Барон поступил так же. Князь обратил внимание на то, что оба, и Гольц, и Обольянинов, рябые. Их лица были прямо-таки перепаханы оспой. Это обстоятельство его сильно поразило. Один уже почти год был его кошмаром, другой, напротив, стал благодетелем. Однако нечто невероятным образом сближало этих рябых. Белозерский все время ждал от графа какого-то подвоха и спрашивал себя: «Не выставит ли он мне счет за свои благодеяния, да в десятикратном размере?» После того как он представил этих двоих друг другу, у него возникло предчувствие надвигающейся беды.

— Предлагаю, господа, не терять даром времени, — воодушевленно начал Обольянинов, — а отправиться ко мне домой раскинуть картишки. Чем черт не шутит, может быть, князь отыграется?

— Я не против сыграть, — сразу же согласился Гольц, — но с одним условием — расплачиваться наличными.

— У меня нет с собой крупных денег, — запротестовал Илья Романович, — и вообще, я не собираюсь играть.

— Денег я вам одолжу, — пообещал граф.

— Я не беру в долг!

— С каких это пор, князюшка? — рассмеялся Обольянинов. Гольц при этом криво усмехнулся. — Ну же, не упрямьтесь! У вас нет другого выхода…

Он незаметно подмигнул Белозерскому, и тот мрачно выдавил:

— Хорошо. Я согласен.

Они вышли из парка втроем и отправились искать карету графа, затерявшуюся в море других экипажей, непрерывно прибывавших в Павловск со вчерашнего вечера. Впрочем, теперь их число быстро уменьшалось. Гости разъезжались, уже забрезжил рассвет. Масляные фонари на аллеях горели еле-еле, испуская горький черный чад, и гасли один за другим.

— Где вы остановились, барон? — поинтересовался Обольянинов. Тот назвал третьеразрядную гостиницу на Каменном острове.

— Неужели мы будем играть средь бела дня? — ворчал князь, глядя на стремительно светлеющее небо.

— Вас смущает солнце, дорогой мой? — продолжал шутить граф. — Так велим занавесить шторы и зажечь побольше свечей… А того лучше, господа, сперва выспаться как следует, а уж ночью, за бокалом доброго генуэзского вина начать метать банк.

— Неплохая идея, — одобрил Гольц.

«Спелись, голубки! — отметил про себя Илья Романович. — Того и гляди, обдерут меня как липку!»

— Одно только меня смущает, — усомнился вдруг барон. — Пока мы будем спать, наш дорогой князь не даст деру? Я уже больше месяца гоняюсь за ним.

— Ручаюсь, он никуда не сбежит…

«Черт возьми! — все больше закипал Илья Романович. — Они говорят обо мне в возмутительном тоне, да так, будто меня здесь нет!» Князю не терпелось самому наговорить им дерзостей и, может, даже вызвать обоих на дуэль, но он успел довольно изучить графа, чтобы понять — тот затеял некую игру. Илья Романович решил дождаться развязки.

Они наконец нашли карету Обольянинова. То был модный экипаж французской работы, блистающий свежим лаком, с гербами на дверцах и хрустальными фонарями на крыше. Кучер дремал на козлах. Двое лакеев-итальянцев устроились с большими удобствами. Они развалились внутри кареты, на бархатных диванчиках. Из открытой дверцы торчали их ноги в шелковых чулках, без туфель. Обувь изнеженные потомки римлян скинули на время отдыха.

— Вон, дармоеды! — заорал на них страшным голосом граф. Он продолжил ругаться по-итальянски, присовокупив к своему поучению несколько тычков и пинков.

После того как сонные, нагло ухмыляющиеся лакеи выбрались из кареты, обулись и заняли места на запятках, Обольянинов обратился к своим спутникам:

— Итальянские слуги худшие в мире, правду мне говорили! Они ведут себя так, будто находятся с вами в родстве, их даже битьем не исправишь!

— Так наняли бы русских слуг, — посоветовал барон, — а этих бы сбыли с рук. Пусть идут в шарманщики.

— Пожалуй, я воспользуюсь вашим советом, — пообещал граф, смерив барона испытующим взглядом. Не намекал ли тот на происхождение его дочери? В следующий миг на лице Обольянинова снова засияла приветливая улыбка. — Не побрезгуйте после этих тварей сесть в карету…

— Я с детства не брезглив, — признался Гольц. — Однажды, лет в пять, был оставлен за шалость без обеда и выпил бульон из собачьей миски. За это был порот отцом с поучением: «Никогда не пей из чужой миски!» Но, признаться, отцовская порка ничему меня не научила…

С этими словами он забрался в карету и уселся у окна, спиной к передней стенке.

«Садитесь рядом с ним», — шепнул на ухо Белозерскому граф. Лицо его по-прежнему светилось улыбкой, зато в голосе слышалась скрытая угроза.

«Вот бестия! — выругался про себя Илья Романович. — Как пить дать, обдерут!» Он паниковал все сильнее, хотя карточная игра еще не началась.

Проехали несколько верст, поддерживая пустой разговор. Внезапно Обольянинов спросил Гольца:

— А расскажите-ка нам, дорогой барон, как вам все же удалось отыскать князя?

— Это оказалось не так сложно, — усмехнулся тот. — В Липецке, на водах, я всех расспрашивал о князе, и какая-то всезнающая старушенция рассказала мне, что князь завел здесь новое знакомство. Она же, кстати, сообщила ваш петербургский адрес. Вернувшись в Москву, я узнал, что князь отбыл в столицу, и поспешил за ним. Я догадался, что, будучи на водах, вы пригласили князя в гости, и он наверняка остановился у вас…

— Так вы следили за моим домом? — между прочим поинтересовался Обольянинов.

— С этой целью я снял номер в гостинице, напротив вашего дома, — признался Гольц, — и обзавелся вот этой штуковиной…

Барон достал из кармана плаща несколько цилиндров и быстро скрутил их вместе, так что получилась маленькая подзорная труба. Он протянул ее графу. Тот повертел трубу в руках и, посмотрев через нее на Белозерского, спросил:

— Наверное, при помощи этой штуковины вы не только следили за князем, но и узнавали обо всем, что творится в моем доме?

— Уверяю вас, кроме князя меня ничто не интересовало, — заверил барон, положа руку на сердце.

Когда Обольянинов вернул ему подзорную трубу, он так же быстро раскрутил ее и спрятал.

— Князь провел в моем доме почти неделю. Почему вы так долго выжидали? — продолжал расспрашивать граф.

— Дело в том, что наш драгоценный Илья Романович никогда не оставался один. Я же хотел получить свои деньги без свидетелей.

— А каким образом вы узнали про бал-маскарад? — допытывался Обольянинов.

— Это было просто, — фыркнул Гольц. — Я заметил, что вы с князем зачастили в некий магазин безделушек и редкостей, и как-то заглянул туда после вашего ухода. Сеньор Тоньяцио, старик-хозяин, оказался весьма словоохотлив. Он даже показал мне эскизы костюмов, которые вы заказали в его магазине для бала-маскарада, и поведал трогательную историю о том, как вы обвенчались с его дочерью, восстановив против себя весь Петербург. Оказывается, благодаря вам он из шарманщика превратился в преуспевающего торговца.

— Старый осел! — в сердцах выругался Обольянинов.

— Зря вы сердитесь, граф, — снисходительно заметил Гольц. — Тесть вас боготворит. От него я узнал, когда и где состоится бал. Оставалось только нанять извозчика и последовать за вами в Павловск.

— Что ж, поздравляю! — неожиданно весело воскликнул граф. — Вы могли бы сделать блестящую карьеру сыщика, но, увы, это вам не суждено…

В руках у Обольянинова неизвестно откуда возник длинный обоюдоострый нож. Не медля ни секунды, он ударил Гольца в грудь. Раздался страшный крик. Кричал, однако, не барон, а Илья Романович, который до этого тихо сидел, нервно теребя в руках маску Прозерпины. Из груди барона вырвался только тихий хрип. Он заерзал, пытаясь, очевидно, встать, его правая рука упала на колени Белозерского. Левой он проделал в воздухе несколько хватательных движений, словно хотел дотянуться до горла Обольянинова и задушить его. Но рука, не найдя цели, безжизненно упала. Барон испустил дух.

Обольянинов что-то крикнул кучеру по-итальянски и стукнул в переднюю стенку. Карета остановилась. Он приоткрыл дверцу и позвал слуг. Обернувшись, граф заметил, что правая рука мертвого барона все еще лежит на коленях Белозерского, сжимая маску Прозерпины. Илья Романович не смел шелохнуться, чтобы отодвинуться от своего страшного соседа.

— Да заберите вы у него маску, князь! — приказал Обольянинов и с улыбкой добавил: — Теперь он узрит эту подземную богиню воочию.

Слуги проворно вытащили из кареты тело барона и понесли его в лес.

— Я обещал прийти на помощь в трудную минуту, — напомнил граф, вытирая нож носовым платком с собственными инициалами. — Что ж, больше у вас нет кредитора.

— Можно было… как-то… иначе… — пробормотал Илья Романович, слабо шевеля бледными губами.

— Неужели вам жаль этого мерзавца? — рассмеялся Обольянинов. — А он бы вас не пожалел, раздел бы до нитки.

Граф убрал нож под диванчик, на котором сидел. Там имелся тайник, которым он, судя по непринужденности движений, пользовался не впервые.

— Для вас все складывается как нельзя лучше, — подытожил Обольянинов. — Но помните — и вы теперь должны помочь мне, если понадобится…

Илья Романович почувствовал, что у него оледенели внутренности. «Гольц был куда лучше, чем этот!» — с ужасом подумал он.