VII
Ярослав неожиданно разозлился, да так, что вышел из себя, как река – из берегов во время наводнения, сметая гневом все доводы и оправдания. Олеся расстроилась до слез и, видя, что с братом сейчас невозможно разговаривать, ушла к себе и закрыла дверь. Пусть остынет. Такие вспышки гнева у него случались, но в основном их вызывали рабочие или бытовые происшествия, когда Ярослав оказывался в ситуации, которую не мог контролировать. Но чтобы он так сердился на Олесю – ни разу. А причиной его гнева послужил ее рассказ о встрече с исследователем паранормальных явлений по имени Матвей. «Мы сами справимся!» – кричал Ярослав, тогда как Олеся, онемевшая и обездвиженная его яростью, никак не могла взять в толк, что в ее действиях показалось ему таким вопиющим. «Да нет же!» – воскликнула она и, заметив, что своим замечанием лишь усугубила ситуацию, обреченно махнула рукой и скрылась у себя в комнате. Там она расплакалась – от обиды, непонимания и ощущения несправедливости. Но не успели на ее глазах высохнуть слезы, как в дверь осторожно постучали. На пороге возник брат.
– Можно? – Он виновато улыбнулся. – Я вот чаю тебе принес.
Олеся молча кивнула и вытерла ладонью глаза.
– Прости меня. Сам не понимаю, что на меня нашло.
Девушка снова кивнула, еще не зная, как реагировать на желание брата примириться. С одной стороны, ей не хотелось ссоры, с другой – обида все еще отравляла сердце.
– Ты не прав, – наконец произнесла она. Ярослав вздохнул, поставил чашку с чаем на тумбочку и сам присел на краешек аккуратно застеленной кровати.
– Да, я не прав. Не прав в том, что накричал на тебя. Но это не значит, что я считаю верным твой шаг – обратиться за помощью к незнакомым людям в ситуации, которая касается только нас с тобой.
– Не только нас, – напомнила Олеся.
– Ну… Может быть. Но, поверь, тот человек, которого ты желаешь разыскать, для меня все равно что не существует. Понимаешь? Я его не знаю. Это какая-то абстрактная персона – то ли есть, то ли ее нет. А ты для меня очень даже реальная.
– Если я для тебя такая реальная, почему тогда ты отвергаешь все возможности, которые бы нам могли помочь?
– Не отвергаю, – после некоторой паузы задумчиво произнес Ярослав. – Например, то, что ты сделала запрос в архив, считаю верным шагом. Но обращаться к каким-то шарлатанам…
Он брезгливо поморщился и насмешливо посмотрел на притихшую сестру.
– Олеся, если бы это были проверенные люди, одно дело. Но другое – какой-то мальчишка, не профессионал. Ты же сама мне его таким описала!
– Да, я ошиблась! В чем сама же и призналась! Но лежачего не бьют! А ты не только не помог мне подняться, но еще и наподдавал пинков.
– Прости, прости, прости, – повинился он, беря ее за руки. Олеся отдернула ладони, но, чтобы сгладить неловкость, взяла в обе руки предназначенную ей чашку с чаем и сделала глоток.
– Мир? – заискивающе спросил Ярослав.
Она молча кивнула, желая, чтобы брат все же оставил ее одну.
– Ладно, я пойду, – угадал он ее желание. – Еще раз извини. У меня отменилась интересная съемка: мой клиент неожиданно ушел к Завицкому, которого, ты знаешь, я терпеть не могу. Потому сорвался на тебя. Это больше не повторится.
– Надеюсь.
– Хочешь еще чаю?
– Нет, спасибо. Забери, пожалуйста, чашку.
Ярослав поднялся, но в дверях остановился и, оглянувшись, сказал:
– Обед сегодня я приготовлю. Сделаю свои «фирменные» макароны, которые тебе так нравятся. Идет?
– Угу.
– Ну-ну, не куксись. Все будет хорошо.
С этими словами он наконец-то удалился, аккуратно прикрыв за собой дверь. Олеся откинулась на кровать и устремила взгляд в потолок. От выходки Ярослава, едкой, как кислота, ее хорошее настроение улетучилось. Хотя понятно, почему Ярослав так взвился: он, как и она, помнит о предсказании и чувствует приближение финала. Отсюда и гнев, и злость, и раздражение – чувствует, но сделать ничего не может. Жаль, что в свое время она рассказала Ярославу абсолютно все, ничего не утаив. Но тогда они были еще почти дети и полностью доверяли друг другу, Олесе было по-настоящему страшно, и нести такой груз одной – знать, что их ожидает в будущем, – показалось непосильно тяжелой ношей.
Санаторий Дарьино, 1998 год
И хоть жизнь в санатории оказалась не такой уж грустной, как Олесе изначально представлялось, она с нетерпением ожидала суббот, когда к ней приезжала семья. Правилами лечебного заведения были разрешены визиты по выходным. По субботам, начиная с десяти утра и до полудня, раз в полчаса от станции до санатория ходил специальный автобус. Два последних рейса он совершал в семь и восемь вечера, и те из родителей, кто желал остаться на воскресенье, могли забронировать номер в гостинице в соседнем поселке. Но добираться туда и обратно приходилось уже на такси.
К Олесе семья приезжала в полном составе и обязательно на все выходные. Девочку забирали из санатория сразу после завтрака и пешком добирались до облюбованного ими в леске места. Там они расстилали на траве большое коричневое покрывало, купленное специально для пикников, доставали из сумок и корзин провизию и начинали неспешно готовиться к раннему обеду. Папа разводил аккуратный костер, мама нанизывала на шампуры кусочки замаринованного мяса, Олеся с Ярославом резали овощи, раскладывали одноразовую посуду и выкладывали в глубокую миску заранее нарезанные ломти хлеба. В ожидании шашлыка, который неизменно готовил папа, дети играли в карты, в мяч или бадминтон. А после плотного неторопливого обеда, сопровождаемого обменом новостями за неделю, аккуратно убирали за собой, гасили тлеющие угли и спускались к реке загорать и купаться. Папа втыкал в мелкий речной песок широкий разноцветный зонт, под которым белокожие дочь и жена могли прятаться от солнца, а для себя и Ярослава стелил сложенное вдвое покрывало. Когда время подходило к ужину, Олесю приводили обратно в санаторий и прощались с ней до следующего дня. А по воскресеньям они всей семьей уже совершали прогулки по окрестностям.
Та суббота, третья по счету, начиналась по привычному сценарию. Над лесом уже поднимался, устремляясь к небу, аппетитный запах шашлыков, мама крошила в миску овощи и зелень, Ярослав с Олесей играли на полянке в мяч, бросая его через натянутую между деревьями сетку. В какой-то момент брат не рассчитал с подачей, и мяч, улетев далеко Олесе за спину, стремительно покатился по поляне.
– Я принесу! – крикнула девочка. После трех недель в санатории и процедур чувствовала она себя отлично, боли почти не беспокоили ее, Олеся ощущала в ногах непривычный прилив силы и потому бросилась догонять мяч бегом. Краем глаза она успела поймать счастливый взгляд мамы, обрадованной хорошим самочувствием дочери.
Однако, как она ни торопилась, мяч потерялся. Вот только что, мелькая черными и белыми «заплатками», он катился по траве, и вдруг исчез, словно провалился под землю. Олеся остановилась и обеспокоенно огляделась по сторонам. С поляны, на которой отдыхала ее семья, доносились приглушенные голоса, но, оглянувшись назад, девочка уже не смогла никого увидеть из-за густого частокола деревьев. Ничего, не страшно, далеко она все равно не ушла. Мяч должен быть где-то здесь. Олеся поискала в кустарнике, думая, что он застрял в густых колючих ветвях малины, но безуспешно. Оглядевшись, она обнаружила впереди небольшой спуск. Скорей всего, мяч скатился по нему. Девочка неосторожно бросилась бегом вниз и тут же оказалась наказана за свою неосторожность: правая нога заскользила, Олеся не удержала равновесия и, упав, покатилась по склону. Испугаться она не успела. Только, оказавшись уже внизу, первым делом подумала, что наверняка вся испачкалась в земле и траве, но, оглядев себя, увидела, что ее одежда, не считая налипших сухих травинок, чистая и не порванная. Только на голени розовела свежая ссадина. Так, пустяк, даже не до крови сбила. Олеся поднялась на ноги и от удивления забыла отряхнуться. Шагах в пяти от нее стоял домик, сложенный из потемневших от времени бревен, глубоко вросший в землю и припорошенный, словно гриб, старой листвой и хвоей. Дверь его была приоткрыта, и в темном проходе за нею белел круглым боком мяч. Олеся растерянно замерла, не зная, что предпринять: тихонько, не привлекая к себе внимания, достать мяч или все же вежливо постучать и спросить у владельца избушки разрешения? Но кто знает, кто может выйти к ней. Кто поселился в таком уединенном месте? Вдруг Баба-яга?.. Конечно, в то, что в самом настоящем, не сказочном, лесу может отыскаться Баба-яга, Олеся всерьез не верила, но в этот момент ей сделалось так жутко, что она едва не поддалась порыву убежать без мяча. Пересилив себя, она тихонько подкралась к домику и на цыпочках вошла за дверь. Но когда мяч уже оказался у нее в руках, неожиданно возникшее любопытство удержало ее на месте вопреки всем предостережениям здравого смысла. И Олеся с мячом в руках сделала вперед несколько осторожных шагов. На нее пахнуло запахом сухих трав и, почему-то, яблочного компота. Аромат этот не отпугнул ее, наоборот, еще больше раздразнил интерес. И, миновав крошечную прихожую, девочка вошла в комнату. Свет из двух небольших окошек не мог рассеять полумрак. Ей понадобилось немного времени для того, чтобы глаза адаптировались к сумраку и смогли разглядеть убранство избушки. Первым делом Олеся увидела стоявший посреди квадратной комнаты грубо сколоченный деревянный стол, столешница которого была испещрена, словно лицо древнего старика – морщинами, глубокими трещинами. На столе стояла деревянная ступка с пестиком, рядом – несколько деревянных и глиняных плошек. Олеся подняла взгляд и увидела развешанные под потолком пучки трав. Некоторые пучки были уже совсем сухими, другие – еще свежими, видимо, их недавно вывесили для просушки. Одну из стен украшали низки грибов и сушеных яблок. На деревянных полочках в порядке возрастания аккуратно выстроились плошки, миски, горшочки и горшки. Деревянный некрашеный пол аккуратно выметен. Завороженно рассматривая обстановку, Олеся не сразу увидела у очага, разведенного в самом дальнем углу, стоявшую к ней спиной женщину. И только когда хозяйка пошевелилась, девочка испуганно ойкнула и сделала шаг назад, прижимая обеими руками мяч к груди, словно тот мог ее защитить. Женщина, чуть припадая на левую ногу, отошла от очага, и Олеся успела увидеть на огне большой котел, в котором булькала какая-то жидкость.
– Проходи, чего стоишь? – сказала хозяйка, словно ничуть не удивившись визиту. Определить ее возраст оказалось не так просто: волосы седые, лицо испещряли мелкие морщинки, но кожа обнаженных рук оказалась гладкой, как у юной девушки. Она чуть ссутулилась и прихрамывала, но при этом каждое движение ее рук было наполнено плавностью и грацией. Одета незнакомка была в скромное, даже строгое, длинное платье темно-серого цвета. Когда Олеся робко ступила вперед, женщина указала ей рукой на лавку, и девочка послушно присела за стол, ожидая, что последует дальше. А хозяйка вдруг вышла за шторку, висевшую рядом с очагом, и вернулась уже с глиняным кувшином в одной руке и кружкой – в другой. Под мышкой она держала завернутую в полотенце половинку каравая. Положив все на стол, женщина сняла со стены доску, нож, отрезала от каравая крупный кусок и прямо на доске пододвинула хлеб девочке. Затем налила в кружку холодного молока и сказала:
– Ешь.
Олеся хотела было возразить, что ее ждут к обеду, но вместо этого подвинула к себе кружку и сделала маленький глоток.
Хлеб и молоко оказались удивительно вкусными. Никакого сравнения с тем, что продавалось в магазине. Девочка и не заметила, как выпила все до капли и съела до крошки. Пока она ела, женщина безмолвно отошла к очагу и вновь занялась своим варевом.
– Спасибо, – поблагодарила девочка, на что женщина спросила, не хочет ли она добавки. Олеся качнула головой: нет. Тогда хозяйка завернула хлеб обратно в полотенце, взяла кувшин и отнесла все за занавеску. Убрав со стола грязную посуду в широкий таз, она села за стол напротив Олеси.
– Ну, что спросить хочешь?
Девочка удивленно посмотрела в лицо женщины, на котором не было написано никаких эмоций, так, будто в происходящем для нее не было ничего странного.
– Ничего, – прошептала Олеся. – Я… за мячом пришла. Случайно…
– Ко мне случайно не приходят, – ответила хозяйка избушки загадочной фразой и, встав, опять что-то помешала в котле.
– А кто вы? – осмелилась Олеся. Раз эта странная женщина желает вопросов, что ж, они у нее есть. – Как вас зовут?
– Каждый зовет меня так, как желает, – усмехнулась хозяйка. – А кто я – одним словом не ответишь. Ты лучше спроси меня о том, что тебя больше всего волнует.
Олеся задумалась. Если бы на ее месте была мама, она бы спросила про здоровье дочери. А что волнует саму Олесю? Как ни странно, вопрос о собственном здоровье в тот момент не показался ей таким важным, возможно, потому, что надежд на полное выздоровление девочка давно не питала, да и ответы на эту тему она привыкла получать от медиков. А эта незнакомая женщина казалась ей волшебницей, значит, и вопрос тоже должен быть особенным.
– Я хочу узнать, что находится за дверью, – выпалила Олеся. Спросила и испуганно замолчала, решимость ушла из нее, как воздух – из проколотого шарика. Произнесенное вслух ее давнее желание уже не казалось ей таким важным, напротив, оглушило своей нелепостью. Наверное, и правда нужно было задать вопрос куда серьезней. Но отрекаться от уже заданного вопроса девочка не стала, наоборот, тихо уточнила:
– Я вижу эту дверь во сне. Но всегда просыпаюсь, когда пытаюсь узнать, что за ней находится.
Женщина не удивилась такой странной просьбе, не рассмеялась ей, напротив, нахмурилась и внимательно посмотрела притихшей девочке в глаза. От ее взгляда, проникнувшего, казалось, в саму душу, Олеся невольно поежилась и втянула шею в плечи.
– Ты уверена в том, что этого действительно хочешь?
Олеся молча кивнула.
– Я могу сделать так, что эта дверь откроется. Но хорошо подумай, прежде чем идти за нее. Вдруг то, что ты там встретишь, напугает тебя или расстроит? И, самое главное, увиденное ты уже не сможешь изменить. Тогда как открытая однажды дверь навсегда изменит тебя.
– Да, я подумала, – ответила Олеся, набравшись неожиданной решимости. Внезапно пришло понимание, что вопрос она задала самый правильный, словно именно его и ожидала от нее хозяйка.
Женщина больше не произнесла ни слова, вновь скрылась за шторкой и вышла оттуда уже с большим овальным зеркалом в почерневшей серебряной оправе. Она поставила его на стол перед Олесей, протерла запылившееся стекло фартуком и, послюнявив палец, отмыла какое-то лишь ей видимое пятно на стекле. Оправа зеркала заслуживала особого внимания. Неведомый мастер, творя ее, вложил в нее, похоже, не только свой талант, но и душу. По всей оправе вилась вязь из то ли букв незнакомого Олесе алфавита, то ли символов. По обе стороны вязи были нанесены сценки из жизни. Девочка успела рассмотреть изображение старика рыбака, втаскивающего в лодку пустой невод, женщины, баюкающей на руках младенца, и горящую в пламени девушку с растрепанными длинными волосами, смешавшимися с языками пламени.
– Смотри внимательно в зеркало, – раздался над ухом голос хозяйки. – И ищи твою дверь. Только твою, понимаешь?
– Да, – произнесла глухим от волнения голосом Олеся, хоть еще ничего не понимала.
– Хорошо ее представь.
Девочка на этот раз просто кивнула. В горле сделалось шершаво и сухо, будто в него попал песок, захотелось прокашляться и глотнуть воды, но Олеся побоялась испортить все неуместной просьбой дать ей попить. А женщина тем временем сняла с полки один из горшочков, вытащила из него крышку-пробку и набрала полную горсть какой-то сушеной травы, которую она с неразборчивым бормотанием растерла в кулаке, превратив в порошок, и бросила в котел решительным жестом. Раздалось громкое шипение, будто в ледяную воду погрузили раскаленный гвоздь, над котлом взметнулось облако густого желтоватого дыма. Запахло чем-то резким, острым и не совсем приятным. Олеся сморщила нос, будто собираясь чихнуть, и громко шмыгнула.
– Смотри в зеркало! – прокричала женщина, и девочка, опомнившись, перевела взгляд на помутневшую, словно от пара, стеклянную поверхность. От усердия она вытаращила глаза и так и глядела, не моргая и затаив дыхание. От внезапности момента Олеся чувствовала себя потерянной. Зеркало так и отразило ее выпученные глаза и приоткрытый от удивления рот. Что от нее хотят? Что она сама хочет? Что пытается узнать, вглядываясь в свое замутненное отражение? «Ищи твою дверь», – прозвучали у нее уже будто в голове слова женщины, и Олеся обрадовалась. Да-да, конечно! Дверь! Ей нужно увидеть дверь… Поверхность зеркала тем временем запотела так сильно, что девочка перестала видеть отражение своего лица. Запах, наполнивший всю избушку и поначалу показавшийся резким, с примесью травяной горечи, приобрел сладковатые нотки сушеных грибов и яблок. Он мешал Олесе сосредоточиться, отвлекал, будто некий шутник, дергавший ее за нос. Девочка уже собралась было пожаловаться, но в этот момент увидела, что стекло зеркала начало проясняться и светлеть, как утреннее небо и в нем стали проступать новые изображения. С удивлением Олеся увидела в зеркале не собственное отражение, а зал с несколькими дверями. Она даже оглянулась, подумав, что это изменилась обстановка за ее спиной: вдруг хозяйка открыла какую-то дверь, раньше не замеченную гостьей, и в зеркале лишь отразилась другая комната? Но нет, за собой Олеся увидела все ту же бревенчатую стену, увешанную связками сушеных яблок и грибов. Только хозяйка куда-то исчезла, оставив ее одну, наедине с зеркалом. «Ищи свою дверь», – вновь вспомнилась ей сказанная женщиной фраза. Олеся придвинулась ближе к зеркалу, пытаясь в нескольких дверях найти ту, которая ей снилась. Это оказалось не так просто. Оказывается, она запомнила из своих снов не столько саму дверь, сколько обстановку помещения – то ли подвала, то ли хозяйственного блока, и трубы. Дверей в зеркале оказалось несколько, разных, но тем не менее у них у всех оказались какие-то общие детали, что делало их похожими. Прямо как в детской головоломке «найди десять отличий». Олеся первым делом «отбросила» все двери, которые показались ей изготовленными не из металла, затем «отсортировала» оставшиеся по форме и, наконец, остановила выбор на двух, которые из всех наиболее напоминали дверь из сна. Между собой они были похожи, как близнецы, и отличались лишь оттенком красного. Вот тут и возникла настоящая проблема: какая из этих двух дверей – нужная? Та, что слева, потемнее, или та, что справа – чуть светлее? Олеся переводила взгляд с одной двери на другую и нервно теребила кончик косы. Про то, что она находится в избушке долгое время и что семья, потеряв ее, наверняка сходит с ума от беспокойства, совершенно забылось. Для нее в тот момент ничего не существовало, кроме мучительного выбора и страха ошибиться. Может, девочка провела бы перед зеркалом еще долгое время, если бы ей не показалось, что его поверхность начала опять подергиваться дымкой. И тогда, испугавшись, что она так и не узнает, что скрывается за дверью, Олеся решилась и мысленно выбрала ту, что справа, – светлую. Она уже не мысленно, а наяву протянула руку к отражению двери в зеркале и коснулась металлической скобы, и тут же вскрикнула, потому что ладонь обожгло, словно она действительно коснулась не стекла, а раскаленного металла. Олеся затрясла кистью, а затем подула на ладонь. На коже, удивительно, вспухал красный след от ожога в виде скобки. Но, мельком глянув в зеркало, Олеся увидела, что дверь распахнулась и за нею находится темный коридор, в конце которого маячит огонек. Будто некто поджидал девочку с фонарем в руке. «Иди», – услышала она в своих мыслях и, забыв про боль в ладони, шагнула. Мысленно, но будто в реальности. На Олесю дохнуло спертым пыльным воздухом, она услышала звон разбивающихся о пол капель, и этот звук убедил ее в том, что она не ошиблась. Оглянувшись мельком, она увидела за спиной уже не бревенчатую стену, а прямоугольник открытой двери, в котором виднелась часть бетонной стены с извивающейся по ней змеей трубой. И Олеся, осмелев, пошла вперед, наполняясь шипучим, как ситро, и радостным, как праздник, предвкушением скорого открытия тайны. Коридор вскоре вывел ее в круглый светлый зал, в котором ничего не было кроме сильно растянутого темного окна на стене. Олеся недоуменно огляделась, и в это мгновение «окно», на самом деле оказавшееся экраном, вспыхнуло голубоватым светом. «Как телевизор», – решила про себя девочка. Происходящее уже перестало ее удивлять. Интересно, какое кино ей покажут? А кино началось сразу же, без вступительных титров. В первом же кадре появился младенец – сморщенный, красный, с открытым в крике беззубым ртом. Чьи-то руки в окровавленных перчатках держали новорожденную девочку под мышки, словно желали продемонстрировать ее во всей красе. «Да это же я!» – внезапно поняла Олеся. В следующем кадре она уже оказалась в прогулочной коляске. Было ей около года, в руке она держала плюшевого медведя, голову ее украшал огромный розовый бант, а на толстеньких ножках, одетых в белые колготки, красовались новые сандалики в тон банту. Олеся узнала и этого медведя, который был ее любимой игрушкой лет до семи, и сандалики – на многих детских фотографиях она была запечатлена в них. Дальше быстро, словно некто поставил ленту на перемотку, промелькнули другие кадры ее уже прожитой жизни, и наконец-то «фильм» остановился на кадре сегодняшнего дня. Вот мама расстилает на земле покрывало, папа хозяйничает у костра, а она сама с Ярославом играет в мяч. Олеся вначале улыбнулась, а затем всполошилась: ой, ее семья ждет на поляне! Как же так случилось, что она совсем забыла об этом?! Но она тут же забыла о семье, потому что кадры на экране вновь замелькали и остановились. Юная девушка с распущенными каштановыми волосами, одетая в красивое платье персикового тона, счастливо машет кому-то рукой с зажатой в ней тоненькой книжечкой. «Это мой школьный выпускной!» – поняла опять Олеся, и сердце ее радостно забилось. Неужели ей теперь показывают ее будущее? Как здорово! И… какая же она станет красивая! А потом экран заволокло туманом, сквозь который начали проступать темные силуэты медленно бредущих людей. От их ссутуленных фигур веяло скорбью и тяжелой печалью, и сердце девочки тревожно сжалось. Что это, откуда, зачем? Нет, нет, она не хочет это видеть! Она не хочет знать, что за громоздкий прямоугольный предмет несут на своих плечах мужчины с поникшими головами, переступавшие ногами так медленно, будто их сковывали тяжелые цепи.
– Я не хочу! – закричала она уже в голос, потому что траурная процессия неумолимо надвигалась прямо на нее. С экрана веяло холодом, моросило дождем, окутывало густым туманом, наполненным самыми страшными кошмарами. – Остановите это!
Она билась в закрытую дверь, колотила в нее и истошно кричала, желая прекратить этот кошмар, но безуспешно. На экране одни кадры сменялись другими, являя ей все новые и новые моменты ее будущей жизни. Олеся жмурилась, не желая это видеть, но ее веки будто сделались прозрачными. А может, видения уже «транслировались» напрямую с экрана в ее мозг, вжигая в него, будто клеймо, ужасные картины, которые ей уже никогда не удастся забыть. Последнее, что она увидела – собственный конец. Место было узнаваемым, хоть с настоящего момента и прошло уже немало лет и все вокруг за это время сильно изменилось. Бывшее здание санатория, в настоящем – свежепокрашенное, приветливо сияющее намытыми окнами, в видении девочки предстало совсем другим, словно явило вдруг свою теневую сторону: краска на фасаде облупилась и местами обвалилась вместе со штукатуркой, обнажая кирпичную кладку, в ослепших черных окнах разбитые стекла заменила изрисованная вандалами фанера, а мусор, заваливший ступени, красноречиво говорил о том, что на крыльцо редко кто поднимается. Но тем не менее это был он – санаторий, пусть и так жутко обезображенный, состарившийся в одиночестве и доживающий свой век разбитым параличом стариком. Олеся же в те будущие времена выглядела куда привлекательней, хоть ее похудевшее лицо и излишне хрупкая фигурка выдавали борьбу с обострившейся болезнью. На ней были обтягивающие джинсы и яркая демисезонная куртка, густые волосы закручены в небрежный узел. Ей было в тот момент двадцать семь лет – Олеся поняла это вдруг так четко, словно она сама себе из будущего предъявила в доказательство календарь с текущей датой. И пока одиннадцатилетняя Олеся с недоумением, вызванным непониманием, зачем она вернулась в разрушенный санаторий спустя шестнадцать лет, рассматривала изменившиеся окрестности и обветшавший фасад, другая Олеся, из будущего, открыла дверь здания и вошла внутрь. И почти тут же услышала, как ее кто-то позвал. Этот кто-то был мужчиной, и голос у него оказался приятно-низким, внушающим доверие и вызывающим желание следовать за ним куда угодно, хоть в ад, хоть прямо в небеса. И двадцатисемилетняя Олеся пошла на зов – осторожно свесила ноги в какую-то яму, а затем смело спрыгнула. Сильные руки подхватили ее и поставили на пол. Лицо мужчины мелькнуло лишь на долю секунды, но и такого короткого мига хватило, чтобы оно осталось в памяти девочки выжженной в ней отметкой. И вот они уже вдвоем стоят у стены и рассматривают красно-бурый отпечаток чьей-то ладони – небольшой, скорей всего принадлежащий девушке или хрупкой комплекции женщине.
Они о чем-то переговариваются с мужчиной, касаются по очереди этого следа и затем уходят. Какое-то время ничего, кроме темноты, не видно, только слышны шаги. А затем Олеся вновь видит себя, как она бежит по лестнице наверх и останавливается у шахты неработающего лифта. Сломанные двери, наползающие сверху одна на другую, книзу опасно расходятся, открывая ничем не огороженную пустую шахту. И Олеся, чуть склонившись, заглядывает в эту пропасть, что-то высматривая внизу. И вдруг, словно чего-то испугавшись, резко оглядывается назад. И этого неосторожного движения оказывается достаточным для того, чтобы потерять равновесие и упасть прямо в шахту. Последнее, что она увидела – стремительно надвигающуюся темноту, словно она и правда летела вниз, навстречу смерти, протягивающей ей со дна шахты костлявую руку. И прежде чем потерять сознание, уже наяву, успела понять, что своей смертью спасет кого-то от чего-то ужасного.
…Очнулась Олеся на поляне оттого, что кто-то брызгал ей в лицо холодной водой. Открыв глаза, она не сразу поняла, где находится. Пережитое поглотило реальность, и высокий купол неба, просвечивающийся сквозь лениво шелестящую на ветру листву, и ослепивший ее свет, и птичье пение, и паркий запах лесного перегноя, исходящий от земли, смешанный с тонким ароматом земляники – все это оказалось таким ненастоящим, словно театральные декорации, выполненные неумелым художником. Она, не в силах произнести ни слова, молча перевела взгляд на склонившихся над ней родителей, которых пугала не столько ее внезапная немота, сколько плескавшийся в ее потемневших чуть ли не до черноты глазах ужас.
– Что случилось? Как ты себя чувствуешь? Олеся, ответь мне! – сыпались на нее вопросы и просьбы, которые отлетали от ее сознания, как горошинки – от стены. Девочка помотала головой и только сейчас увидела, что никакой избушки на поляне нет. Мяч лежит рядом с ней на расстоянии вытянутой руки, одна кроссовка с ноги слетела и валяется в противоположной от мяча стороне.
– Я… просто упала, – вымолвила она, поняв, что про избушку и то, что там произошло, лучше промолчать. Да и было ли все это на самом деле? Олеся уже сомневалась.
Ее подняли на ноги, но лес вдруг качнулся перед глазами, солнце покатилось с небосвода, Олеся тихо всхлипнула и согнулась во внезапном приступе дурноты. Ее тут же вырвало – молоком, после чего стало гораздо легче.
Папа отнес ее на руках на место пикника и уложил на покрывало, мама обтерла ее бледное потное лицо ладонью, смоченной в холодной воде. Олесе уже не было так плохо, как сразу после того, как она очнулась на поляне, но тело сковывала слабость, а голову наполнял ватный туман. Сквозь дремоту она еще успела услышать тихий разговор родителей. Мама тревожилась, что при падении дочь ударилась головой и получила сотрясение – отсюда и потеря сознания, и тошнота.
– Или молоко им на завтрак дали несвежее, – выдвинул свою версию папа. – Может, отвезти ее в больницу?
– Не надо меня в больницу, – пробормотала девочка, прежде чем погрузиться в сон. О том, что на завтрак им давали не молоко, а чай, она не стала говорить.
Может, это странное происшествие и осталось бы для нее то ли сном, то ли видением, если бы не оставшийся на ладони шрам в виде скобки. И если бы все показанное на «экране» со временем не стало исполняться, подтверждая то, что в тот день она открыла дверь, за которой увидела своеобразный «трейлер» своей жизни. Исполнился и тот кадр, когда она, одетая в персиковое платье, радостно махала полученным аттестатом родителям и брату. Настал и тот черный день, когда, вскоре после ее выпускного, хоронили сгоревшую в считаные месяцы от рака маму. Сбылось и то, что сердце папы не выдержало беды и он меньше чем через полгода ушел вслед за любимой женой, оставив повзрослевших детей одних барахтаться в океане самостоятельной жизни. Ее собственное здоровье с годами, как в предсказании, стало ухудшаться, и Ярослав принял на себя все заботы о ней, отказавшись от развлечений, свойственных молодому человеку его возраста, бросив престижный экономический вуз за год до выпуска и сведя на нет личную жизнь, оставив себе лишь единственную страсть – фотографию. И даже то, что они приняли решение продать одну из двух принадлежащих им квартир, чтобы часть денег потратить не на лечение Олеси, а лишь временное облегчение, а часть – на жизнь, тоже исполнилось. Олеся никому не собиралась рассказывать о том случае на поляне, но однажды, в особо тяжелый вечер, когда папу увезли в больницу с сердечным приступом, а они с Ярославом, разбитые, потерянные, несчастные, обреченные на новую потерю, остались вдвоем, Олеся рассказала о предсказании брату. Он тогда раскричался, негодуя и отрицая, но утром, когда из больницы пришла печальная весть, вынужден был поверить.
Ее двадцать седьмой день рождения, по пророчеству – последний, они отметили по-особенному – в ресторане, хотя до этого все подобные праздники проводили дома за домашним ужином. Оба понимали, что это должен быть особый день, и отметили его в шальной браваде, весело, с шампанским и танцами. Официант, обслуживавший столик, помнится, принял их за влюбленную пару и пожелал долгой совместной жизни. Они лишь переглянулись и громко рассмеялись – не столько ошибочному предположению, сколько в ответ на пожелания долгой жизни. Наутро Ярослав бы мрачен, как никогда, Олеся же не чувствовала ни капли сожаления, что вышла на финальную прямую своего пути.
Только одна мысль терзала ее все эти годы: а что, если она тогда ошиблась и открыла не ту дверь? И что могло скрываться за второй? Вдруг иная судьба? Что, если бы она сделала другой выбор, ее жизнь сложилась бы иначе? Были бы, к примеру, живы родители, Ярослав окончил университет и женился на девушке, с которой встречался на начальных курсах? А ей самой, может, было бы отведено куда больше лет? Эта мысль не давала ей покоя уже много лет, неразрешенный вопрос трансформировался в преследующие по ночам сновидения, которые каждый раз обрывались в тот момент, когда Олеся прикасалась к дверной ручке, вновь обжигалась и просыпалась. После пробуждения оставалось чувство разочарования и острое, как боль, понимание, что ей во что бы то ни стало нужно открыть эту дверь. Но она уже однажды попробовала найти ту поляну с избушкой предсказательницы. И ничего хорошего из этого не вышло…