Глава XIX
– Уже набрано около восьмидесяти человек. Демосфен считает, что именно столько будет наготове, – сообщил Пера Квинту и Марию через два дня; он только что встретился на агоре с главным заговорщиком. – Боги улыбаются нам, так как скоро новолуние. Лучше всего действовать сегодня или завтра ночью. Демосфен примет решение, когда стемнеет.
После стольких дней на нервах Квинт ощутил непомерное облегчение. Удивительно, но часть его души ликовала. Оставаться в городе могло оказаться самоубийственным, однако невероятно хотелось оказаться одним из тех, кто впустит войска в город. Маниакальный блеск в глазах Мария говорил и о его чувствах. Однако перед Перой Квинт сделал изумленное лицо.
– Мы будем участвовать?
– Да, будем. – Центурион осклабился. – Думаю, мы должны это отпраздновать.
Марий, похоже, был в восторге, но Квинт сдерживал себя. У них в списке было еще одно имя. «Когда дело дойдет до захвата ворот, даже один человек может изменить успех на провал», – подумал он.
– Остался один человек, с которым вы хотели переговорить, не так ли? Аттал – так его зовут?
Пера сердито взглянул в ответ – видимо, совсем забыл о нем.
– У нас и так хватает людей, – отрезал центурион.
Заметив, как Марий предостерегающе покачал головой, Квинт решил не обострять отношений с командиром.
– Как скажете.
«Великий Марс, пусть отныне не будет никаких осложнений», – вознес он молитву.
Наскоро выпив, Пера отослал подчиненных в дом рыбака, по-прежнему служащий им прибежищем. Дом располагался в узеньком переулке, где жили лишь товарищи старого пьяницы, вместе с ним выходящие в море, да их многочисленные семьи. С первого дня никто не обращал на римлян внимания, что помогало снять напряжение, которое испытывали солдаты каждый раз, выходя из ветхого жилища собственно в город. Пера велел Квинту не терять бдительности, в то время как сам удалился в свою каморку. Марий, тайком подмигнув другу, шепнул:
– Если центуриону неплохо вздремнуть, то и мне тоже, – и исчез.
Некоторые тревоги свалились с плеч Квинта, когда он уселся в крохотном солнечном дворике за домом и стал наблюдать, как хозяин чинит сети. Ни он, ни старик ничего не говорили, но юноше нравилось смотреть на него. Было что-то гипнотическое в однообразном движении иглы и нити туда-сюда, завязывании узлов, в том, как рыбак пользовался немногими оставшимися зубами, чтобы обкусывать нить, когда заканчивал штопку.
Через какое-то время веки Квинта отяжелели. Обычно он успешно боролся с сонливостью, но в спокойствии дворика казалось, что не будет ничего страшного, если закрыть глаза. Они закончили свой поиск заговорщиков в Сиракузах. До наступления ночи ничего не ожидалось, и вялость, вызванную выпитым вином, было трудно побороть. Ему приснился прекрасный сон, в нем была Элира и ее поразительно умелые уста…
Его встряхнула чья-то рука.
Солдату снилось, как Элира схватила его за плечо, когда они прижались друг к другу.
Его снова встряхнули и прошептали прямо в ухо:
– Просыпайся! Просыпайся!
Открыв глаза, Квинт вздрогнул. В воздухе не было аромата благовоний, а только запах тела, не было алебастрово гладкой кожи, а только покрытый бородавками подбородок и клочковатая борода старого рыбака.
– Что такое? – спросил Квинт.
– Солдаты! Солдаты идут.
Юноша похолодел.
– Сколько у нас времени?
– Сигнал тревоги пришел из дома моего племянника у входа в переулок. У тебя несколько мгновений. Лезь на крышу, – он указал на красную черепицу наверху, – и с другой стороны спрыгнешь в переулок. Беги направо, пока не увидишь храм Афины. Там поймешь, где оказался. Оттуда беги к моей лодке и спрячься. Если здесь никого не найдут, подозрения ослабнут. Когда стемнеет, перевезу вас через залив.
– Спасибо.
Квинт был уже на ногах; он протиснулся в комнату, которую делил с Марием. Ему подумалось не будить Перу – этого было достаточно, чтобы решить судьбу центуриона. Но его остановили две вещи: судьба старого рыбака, если Перу схватят, и то, что командир спас ему жизнь в Энне. Он в долгу перед ним.
Когда Квинт поднял остальных и все трое полезли на крышу, с улицы послышались голоса. Пера, залезший первым, протянул руку Марию. «Жалкий засранец! – подумал солдат. – Я спас тебя, и так ты мне отплачиваешь?»
В дверь забарабанили кулаком, и громкий голос потребовал:
– Откройте, именем Эпикида!
Старый рыбак, наблюдавший за бегством, сделал знак рукой, что пойдет ответить.
Марий залез на черепицу и протянул руку Квинту. Тот ухватился и, помогая себе ногами, залез. Одна плитка сдвинулась, пока он лез, и юноша выругался про себя, когда она упала во двор и разбилась.
Квинт и Марий переглянулись. Хватит ли у старика времени убрать осколки? Если нет, всем им может прийтись плохо.
Пера поманил их рукой с другой стороны крыши и, не говоря ни слова, спрыгнул.
Друзья во всю прыть последовали за ним. Переулок был узкий и грязный, но, к счастью, прыгать пришлось с высоты не выше человеческого роста. Бах! Бах! Грязь смягчила звук их приземления.
– Куда? – спросил центурион взволнованно.
– Направо, пока не добежим до храма Афины.
Пера повернулся и побежал.
– Болван обдристался, – с ухмылкой проговорил Марий.
– Думаю, он только что понял, в какую передрягу мы попали, – сказал Квинт, тоже усмехаясь.
Ему было легче совладать с собственным страхом, зная, что Пера перепугался.
Они замерли на мгновение, прислушиваясь. Металлические гвозди зацокали по твердому полу – солдаты вошли в дом. Марий потянул Квинта за руку, но тот сопротивлялся. Было жизненно важно узнать, вызвала ли подозрение упавшая черепица.
– Что это? – Сердитый крик не требовал объяснений.
– Мы не сможем остаться в лодке, – прошептал Квинт Марию на бегу. – Они придут за нами – это так же верно, как то, что солнце восходит на востоке.
– У меня нож, а у тебя даже его нет… Проклятье! Что делать?
Достигнув конца переулка, они инстинктивно перешли на шаг. Бегущие могли привлечь внимание. Квинт осмотрел площадь. Рядом был тот самый храм, о каком говорил старик. Она была заполнена, как и следовало ожидать в это время дня. Лоточники расхваливали свои товары, домохозяйки по двое-трое сплетничали на ходу, присматривая, что купить. За теми, кто побогаче, рабы несли корзины с покупками. Продавцы всего – от статуэток богини до приносящей удачу ворожбы – завлекали прохожих, улыбаясь и кланяясь. Двое калек – солдат, раненных во время обороны города? – протягивали просящие руки со своих мест на ступенях храма. На алтаре в центре площади поблескивала свежая кровь. Небольшая толпа наблюдала, как двое служителей убирали с него заколотого козла. Седобородый жрец о чем-то говорил с торговцем, который заплатил за только что свершившееся жертвоприношение.
Перы не было видно.
– Говнюк убежал, бросив нас, – сказал Квинт.
– Может быть, подумал, что втроем мы вызовем подозрение.
– Наверное. – Однако на самом деле для него это было доказательством трусости центуриона. – Я не вижу никаких солдат.
– Я тоже.
Они пошли через площадь.
– Каким образом, именем Гадеса, эти ублюдки узнали, что мы здесь? – спросил Марий.
– Должно быть, кто-то донес.
Они обсудили такую паршивую возможность. Опасность, какой они подвергались до сих пор, была ничто по сравнению с тем, что ожидало их в ближайшие часы. Эпикид прочешет весь город, чтобы разыскать лазутчиков и всех заговорщиков.
– Лодка – наш лучший шанс, – сказал Квинт и мрачно поправился: – Единственный.
– А что потом? – прошипел Марий, когда они направились в направлении рыбацкого причала. – Я не умею ни управлять парусом, ни плавать. А ты?
– Я умею плавать, но с парусом никогда дела не имел.
Приятель Квинта беззвучно выругался.
– Пошли. Это наш лучший шанс, – настаивал юноша. – Если понадобится, я помогу.
– Если и Пера не умеет плавать, он прикажет помочь ему.
– Я дам засранцу утонуть, – сказал Квинт, решив, что не зря разбудил его – все равно расквитается когда-нибудь.
Марий благодарно сжал ему руку.
Пробираясь по улице, они стали встречать повсюду отряды солдат – больше, чем обычно. Квинт пытался убедить себя, что такое большое количество военных не более чем случайность, но эта мысль улетела, когда он увидел, как из дома выволакивают одного из тех, кого они завербовали.
– Я ни в чем не виновен, ни в чем не виновен, говорю вам! – кричал тот.
– Аттал говорил совсем другое, – отвечал командир отряда.
Услышав его имя, Квинт повернул голову. Значит, Аттал обнаружил, что не включен в заговор, и в досаде выдал всех? Его охватила паника, когда схватившие заговорщика солдаты направились в их сторону. Если пленник узнает шпионов и скажет хотя бы слово…
Он затолкал Мария в уличный ресторан.
– Сейчас не время есть, – проворчал тот, но его вспышку погасил предостерегающий взгляд Квинта.
Они уселись за стол и заказали суп. Юноша тихо рассказал приятелю, что увидел.
– Что, промах Перы? – возмущенно воскликнул Марий. – Нужно бросить такого тупого ублюдка!
– Давай сосредоточимся на том, как нам отсюда выбраться, – предупредил его Квинт, но все же ему было приятно, что они с Марием солидарны.
Ожидая, двое римлян поглядывали на улицу. К счастью, солдаты и их пленник двигались без остановки.
Принесли суп, и они выхлебали его. Квинт положил на стойку монету, и друзья отправились дальше, осматривая толпу якобы рассеянным взором. Хотя было много других солдат, но не было видно никого из заговорщиков, что позволило беглецам проскользнуть неузнанными. Пера тоже пропал. Квинт надеялся, что центуриона схватили и он никогда его больше не увидит. Все в поту, они подошли к небольшим воротам, выходящим на рыбацкую пристань, и юноша ощутил то же напряжение, что и Марий. Если стражу предупредили – Пера или кто-то из своих, – их можно считать мертвыми. Не сговариваясь, они остановились у родника Аретузы – источника пресной воды с древних времен. Вокруг стоял гам пришедших с ведрами домохозяек. Было легко прикинуться простыми утоляющими жажду прохожими.
– Что думаешь? – прошептал Марий.
Квинт смотрел, как он поднял чашу, которую дала за медяк какая-то старая карга. У ворот стояло четверо солдат – обычное число. Это было хорошо. Также хорошо было и то, что они прислонили копья к стене. Солдаты не казались особенно настороженными, но это могла быть и ловушка. Потом один из стражников вышел за ворота, сказав, что невмоготу терпеть, нужно отлить. Старший из них – Квинт знал его в лицо – не остановил товарища.
– Они еще не знают, – сказал он. – Ставлю на это жизнь.
– А заодно и мою, – угрюмо сказал Марий, но спорить не стал. – Как мы объясним, зачем идем к лодке в такой час?
– Старик вчера ночью обнаружил течь. Хочет, чтобы мы посмотрели и разобрались с этим, если сможем.
– Думаю, это похоже на правду. А некоторые стражники нас знают в лицо… Уже кое-что.
– Будем надеяться, что Пера еще не сочинил для них другую историю.
Марий нахмурился.
– А что, если они не поверят?
– Придется всех их убить, – проскрежетал Квинт. – Тихо, чтобы не услышали солдаты на стене. Потом пойдем к лодке. Если Пера там – значит, там. Если нет, стало быть, нет смысла его ждать. Мы можем заставить какого-нибудь рыбака перевезти нас через залив.
– Мохнатая задница Юпитера! – пробормотал Марий. – Даже думать не хочу про катапульты.
– Хорошо, – сказал Квинт, тоже стараясь не представлять, каково это будет – помогать приятелю плыть. – Пошли.
– Если я не спасусь, а ты спасешься… – начал Марий.
– Заткнись.
– Дай договорить. Скажи Урцию, что я так и не трахнул сиракузку.
Квинт почувствовал, что не может сдержать улыбку.
– Ладно. Но ты сможешь сказать ему сам.
– С помощью богов. Впрочем, потом я должен буду признаться, что соврал, иначе Вулкан расплющит мне член.
Весь юмор пропал без следа, когда они подошли к воротам – а на самом деле узкому туннелю, защищенному с обоих концов дверями. Вскоре сердце Квинта заколотилось так быстро, что он испугался, как бы его не услышали. Четвертый стражник пока не вернулся, так что оставалось трое. Старший, присев на корточки, играл в кости с одним из оставшихся. Один проверял, кто входит и выходит. Он хмуро посмотрел на Квинта, что не отличалось от его обычной манеры.
– Зачем вам туда?
– Старик вчера нашел течь в лодке, – промямлил Квинт, изо всех сил стараясь изобразить сиракузский акцент. – Хочет, чтобы мы разобрались.
– Ха! Посылает вас на грязную работу, пока сам спит, так получается?
– Примерно так. – Квинт закашлялся и плюнул.
– Вечно одно и то же. – Стражник скосил глаза на старшего. – Проходите.
Юноша ощутил крайнее облегчение. Кивком поблагодарив, они с Марием шагнули в туннель, ведущий сквозь стену к пристани.
– Погодите, – послышался голос, и на Квинта снова нахлынул страх.
Полуобернувшись, он увидел, как старший из стражников поднимается на ноги. Марий бросил на друга предостерегающий взгляд.
– Что? – робко спросил Квинт.
– Прегради им путь, проклятый идиот! – рявкнул старший на стражника, который пропустил их. – Когда недавно проходил ваш приятель, он говорил, что надо починить парус. Кто-то из вас врет!
– Я возьму старшего, – по-латински сказал Квинт Марию и бросился к копьям у стены.
Схватив одно, он пронзил старшего стражника сквозь его пластинчатый панцирь. Тем временем Марий заколол второго. Вместе они разобрались и с третьим солдатом, а потом Квинт прикончил своего первого противника ударом в шею.
Схватка заняла всего несколько мгновений. Как только она закончилась, юноша понял, что за ними наблюдают. Все у родника Аретузы уставились на них в полном потрясении.
– Дерьмо! Они сообщат солдатам на стене. Бежим!
– Посмотри, – проворчал Марий, и сердце Квинта упало.
По другую сторону фонтана появился отряд солдат. Их было слишком много, чтобы сражаться с ними.
– Побежали!
С копьями в руках римляне бросились в туннель. В замкнутом пространстве эхом отдавался их топот ног и тяжелое дыхание. Оставалось шагов тридцать до выхода. Однако не успели они достичь его, как там возникла какая-то фигура. «Четвертый стражник», – подумал Квинт.
– Перикл? – позвал человек у выхода. – Это ты?
– Да, – ответил Квинт, прикрыв рот рукой, и приготовил копье. «Великий Юпитер, не дай закричать новым солдатам!» – про себя взмолился он.
– Ты очень спешишь, – усмехнулся стражник. – Живот прихватило?
Квинт пронзил его копьем и протиснулся мимо. Марий тоже ткнул стражника. Несчастный упал, булькая кровью. Квинт оглянулся в туннель. Никого не было видно, но слышались голоса.
– Жаль, что мы не можем закрыть внешние двери.
– Это не самая страшная наша забота, – ответил Марий, толкая его вперед.
Они выбежали на скалы под стенами. Внизу, на уровне моря, виднелась пристань – шаткое сооружение из досок с десятком привязанных рыбацких суденышек. Пара рыбаков копошилась на своих лодках, а на лодке старика Квинт увидел Перу. С ним был еще кто-то отвязывающий швартовый канат.
– Вот засранец! – воскликнул Квинт. – Он не собирается подождать нас.
– Мы можем успеть!
Они спустились вниз по камням и затопали по доскам, которые шатались под ногами.
– Центурион! – тихо позвал юноша. – Подождите.
Увидев их, Пера что-то сказал рыбаку – Квинт не узнал его, – который выбирал остаток каната в лодку.
У Квинта не хватало дыхания, чтобы выругаться, но его разобрала злоба, что Пера бросит их так хладнокровно.
Они ускорили бег, Квинт бежал впереди. Он преодолел половину дистанции, когда сзади раздался оглушительный треск. Оглянувшись, боец с ужасом увидел, что Марий по пояс провалился под прогнившие доски. Резко затормозив, он заметил, что из туннеля появляются солдаты. Дерьмо!
Он посмотрел на лодку. Она только что отошла от причала, и рыбак еще не поднял парус. Они могли бы догнать ее вплавь. Квинт лег и протянул руку Марию, проклиная острые щепки в треснувших досках.
– Давай руку!
– Я покалечился, – простонал товарищ, когда Квинт вытащил его наверх.
– Вставай, вставай на ноги. Мы можем осмотреть тебя в лодке, – сказал Квинт.
Его взгляд скользнул ниже пояса Мария. Обилие крови и торчащие кости не сулили ничего хорошего, особенно сейчас, когда придется плыть. Подняв глаза, он увидел, что воины уже у края пристани. Квинт попытался взвалить друга на себя, но тот оттолкнул его.
– Брось меня!
– Нет!
Квинт сделал еще одну попытку поднять его, но руки Мария сохранили силу. Он отчаянно сопротивлялся.
– Со мною все кончено, Креспо! Если не убежишь, мы погибнем оба. Какой смысл?
Квинту хотелось завыть, но Марий был прав. Первый солдат был уже всего шагах в двадцати.
– Поставь меня на ноги. Я задержу их, чтобы ты успел прыгнуть.
У юноши от чувств сжало горло, и он сумел лишь кивнуть. Обхватив Мария рукой за плечи, Квинт сумел поставить его в вертикальное положение. Приятель взвыл от боли, ступив на поврежденную ногу, потом набрал в грудь воздуха и посмотрел Квинту в глаза.
– Дай свое копье.
– Держи.
– Спасайся. Пера вытянет тебя на борт, когда подплывешь. Беги!
– Бегу.
Квинт крепко сжал Марию руку, потом повернулся и бросился прочь.
– Подходите, вонючие греки! – услышал он, как по-гречески крикнул Марий. – Один римлянин всегда стоит десятка таких, как вы!
Сиракузские солдаты заорали оскорбления в ответ.
Квинт чувствовал на бегу, как трясутся доски под ногами, но не оглядывался. Не мог. У края причала было открытое пространство, и он устремился туда. Над лодкой уже поднялся парус. Несмотря на загораживающие стены, ветерок уже наполнил его. Оставался последний шанс добраться до лодки, пока она не удалилась.
Квинт с разбега бросился в море головой вперед, вытянув руки. Он не был ныряльщиком, но часто видел, как это делают ловцы моллюсков на побережье Кампании. Вода оказалась страшно холодной. Заколотив руками и ногами что было силы, Квинт поднял фонтан брызг. Лодка была шагах в пятнадцати от него и быстро набирала ход. Пера смотрел на него с непроницаемым лицом. Квинт устремился к лодке из последних сил. С пристани раздавались звуки схватки – значит, Марий был еще жив. Несмотря на увеличивающееся расстояние до лодки, Квинта наполнила новая решимость. Жертва его товарища не должна оказаться напрасной.
Беглец потерял чувство времени и пространства. Он чувствовал, как морская соль ест глаза, щиплет горло, но руки и ноги продвигали его вперед. Впереди он видел только лодку. И наконец – невероятно! – почти догнал ее. Страшным усилием юноша подплыл к самому борту и коснулся его. Рыбак увидел его, и Квинт взмолился, чтобы он протянул руку. Но над бортом показалось лицо Перы, который держал в руке весло, как оружие. Потрясенный, Квинт хлебнул морской воды и постарался отплыть. «Он хочет размозжить мне голову».
– Два человека на веслах прибавят нам ходу, – послышался голос рыбака.
В глазах Перы вспыхнула досада, он выпустил из руки весло и протянул ее Квинту.
– Хватай!
Все еще с опаской юноша повиновался. К его облегчению, Пера подтянул его к себе и протянул вторую руку. Они обменялись взглядом, полным взаимной неприязни, даже ненависти, прежде чем Квинт вытащил другую руку из воды и ухватился.
– Скорее, скорее, – торопил рыбак, пока молодой римлянин забирался, – стрелки не будут рассиживаться сложа руки!
Квинт устремил взгляд не на стену, а туда, где остался Марий. И увидел лишь окровавленный труп. «Ты славно погиб, брат», – печально подумал он.
Несколько вражеских солдат подбежали к краю причала, но, похоже, тоже не умели управляться с парусами. Ни один из них не забрался в какую-нибудь другую рыбацкую лодку. Ободренный этим, Квинт сделал в их сторону непристойный жест.
– Так вас, шлюхины сыны!
– Не сбивай дыхание. – Ему в бок ткнулось весло. – Бери и греби, – велел Пера.
– Есть.
Квинт взял весло – лишь слегка обтесанную доску, один конец которой был чуть шире другого, – вставил в грубую уключину и опустил в воду.
– По моему счету. Раз, два, три. Тяни! – сказал Пера. – Раз, два, три. Тяни!
С наполненным ветром парусом их усилия помогли лодке рассекать волны с солидным буруном у носа. До другого берега было две тысячи шагов, но в четырехстах они уже будут недостижимы для вражеских катапульт. По оценке Квинта, они пока преодолели лишь четверть этой дистанции, и он с опаской смотрел на городскую стену. Там еще не было никакой активности.
– Не помню, когда последний раз в этом заливе дул восточный ветер, – сказал рыбак. – Такого не бывает.
– Наверное, сегодня Фортуна села на фаллос Эвра, – проговорил Пера. – Он в хорошем настроении.
Несмотря на ненависть к Пере, Квинт улыбнулся. Эвр, греческий бог восточного ветра, считался вестником неудачи, и все же благодаря ему лодка двигалась так быстро.
Визззз!
От столь знакомого звука у Квинта захватило дух. На некотором расстоянии справа что-то пролетело, и огромная стрела со всплеском упала в море.
– Гребите! Гребите! – завопил рыбак.
Квинт и Пера налегли. Весла поднимались и опускались почти одновременно снова и снова.
Первая стрела как будто послужила сигналом для других артиллеристов.
Визззз! Визззз! Визззз! Визззз!
Воздух наполнился смертоносными звуками, и вода вокруг лодки вспенилась от стрел. Одна попала в лодку у самого основания мачты, а другая проделала дыру в парусе, но это было единственное повреждение. Второй залп последовал сразу за первым, но снова и лодка, и люди в ней избежали серьезного ущерба.
Залпы прекратились так же внезапно, как начались. Это скорее обеспокоило Квинта, чем обрадовало. Они достигли предела досягаемости стрел, и это означало, что сейчас полетят камни. Через мгновение они полетели, но их шквал тоже не принес результата. Было выпущено с полдюжины камней, прежде чем лодку оставили в покое. Возможно, запасы метательных снарядов были слишком дороги, чтобы расходовать их на пару шпионов, подумал Квинт.
Не дожидаясь команды Перы, он вытащил весло из воды и положил на дно лодки. Центурион сердито посмотрел на него, но сделал то же самое. Они сидели молча. Квинт не мог прогнать из головы смерть Мария, как и образ Перы, приказывающего рыбаку отплыть без них. Его печаль перешла в раскаленную добела злобу.
– Центурион, вы пытались нас бросить.
– Ерунда. Я думал, вас схватили.
– Даже когда мы выбежали на пристань?
– Необходимо было вывести лодку в море. Я полагал, вы оба умеете плавать, – огрызнулся Пера.
– Марий не умел.
Ему хотелось добавить: «Если бы вы тоже были там, мы бы могли спасти его», – но он не посмел.
– Ну, все мы слышали историю, как ты спас товарища и не дал ему утонуть. Вы бы смогли доплыть до лодки!
Квинт не ответил. Какой смысл? Пера будет отрицать все обвинения, тем более когда они доберутся до своих. Там низкое положение Квинта сделает его показания никчемными. «Нужно было дать солдатам схватить этого негодяя, – тягостно размышлял он. – Если б я так и сделал, стража у ворот не заподозрила бы нас, и Марий остался бы жив». И вот тогда он задумался о том, чтобы убить Перу. Как и раньше, его удержало присутствие свидетеля. Чтобы этот рыбак потом не рассказал об убийстве, пришлось бы хладнокровно убить и его – а к этому Квинт был не готов.
– Интересно, кто рассказал Эпикиду про наш план? – размышлял Пера.
В памяти молодого гастата явственно всплыла недавняя картина, но ему снова пришлось прикусить язык. Командир тех бойцов, что выволокли пленника, назвал имя Аттала. Это не могло быть простым совпадением, решил Квинт. И речь шла уже не только о смерти Мария и как Пера бросил их обоих погибать. Весь проклятый заговор – великий план Марцелла покончить с осадой – провалился, потому что Пера оказался не готов склонить к измене еще одного человека. Боги, что сделает консул, если узнает?
Квинт покосился на Перу. Центурион не слышал того, что слышал он, иначе бы не удивлялся, почему все их усилия пошли насмарку. И все же юноша не мог рассказать ему и об этом тоже, а то Пера попытается во второй раз убить его. Боец ощутил смесь гнева и досады. Лучше совсем не открывать рот.
Это горькое лекарство. Даже Урция придется держать в неведении на случай, если его натура возьмет верх над ним. Квинт не хотел брать на свою совесть еще одну смерть. В нем разбухала бессильная ярость. Теперь Пера предстанет отважным командиром. Он рисковал своей жизнью ради Рима, но обстоятельства сложились так, что усилия его ни к чему не привели. Квинт будет всего лишь гастатом, выполнявшим приказы, а Марий – солдатом, погибшим при исполнении долга.
Ему стало легче, когда на память пришло древнее изречение, которое любил повторять отец: «Если сейчас не время ударить по врагу, останови свое оружие. Отступи, если надо. Держи клинок острым. Держи его наготове. Когда-нибудь придет удобный случай».
– Эй, Ганнон!
Командир оторвал взгляд от великолепного вида на Ортигию и Большую гавань. Он стоял на стене крепости Эвриал и смотрел на юг. Его окликнул Клит, и он пошел навстречу другу, поднимавшемуся по ступеням из двора внизу.
– Что привело тебя сюда?
– Конечно же, вино!
Клит похлопал его по плечу, и карфагенянин ответил тем же.
Неожиданное появление в Сиракузах Клита через две недели после возвращения туда Ганнона и Аврелии – из-за того, что Гиппократ захотел передать своему брату новые известия, – стало радостью для обоих. Обязанности обычно держали их врозь, но друзья компенсировали это по вечерам, регулярно устраивая совместные попойки. Клит редко упоминал о случившемся в Энне, но безусловно ценил компанию Ганнона. Поскольку, не считая Аврелии, грек по-прежнему был его единственным другом в Сиракузах, командир питал к нему такие же чувства.
– Полагаю, дышишь воздухом и любуешься видом? – Клит широким жестом обвел открывающийся со стены пейзаж.
– Да. Не так живописно, как в Акрагасе, но приятно посмотреть.
– Да. А там приятнее, потому что не видно римлян.
Клит плюнул в сторону вражеских укреплений, ясно видных за болотистым участком и идущих от городских стен к реке Анапу, впадавшей в Большую гавань.
– Отчасти так, – признал Ганнон.
Когда он прибыл в Сиракузы первый раз, то отвечал за участок стены, выходящий к морю. Там после первого морского штурма вообще редко можно было увидеть римлян, разве что случайную трирему вдали. Но другое дело здесь, на позиции нового подразделения, неподалеку от Гексапил. Окружающий город вал Марцелла постоянно напоминал, что осада продолжается.
– Но ты пришел не для того, чтобы посмотреть на эту ерунду. Уже поздновато.
– Ты слишком хорошо меня знаешь. – Лицо Клита стало серьезнее. – Аврелия неподалеку?
– Сидит дома. Ты знаешь, каково ей, – ответил Ганнон, заметив первые признаки тревоги.
После своей встречи с конопатым в Акрагасе она в дневные часы старалась по возможности оставаться дома. Ей было тяжело, но оба согласились, что так лучше, чем если ее узнает какой-нибудь стражник, видевший женщину в свое время во дворце. Ей следовало оставаться неузнанной, и это было второй причиной, почему они жили здесь, вдали от центра Сиракуз. Ганнон не говорил ни одной живой душе, но он выбрал Эвриал также из-за сети туннелей под ним. Их главным назначением было обеспечить защитникам возможность появляться в неожиданных местах и обрушиваться на нападавших, прорвавшихся сквозь ворота. Но был еще один туннель, его держали в тайне ото всех, кроме старших офицеров; он шел под стенами и в трех стадиях от них выходил в узкое ущелье. Если город когда-нибудь падет, Ганнону нужен был выход. Спастись можно и по морю, и все же лучше иметь не один план.
– Надеюсь, ты пришел не только для того, чтобы узнать, как дела у моей подруги?
– Нет, нет. Никаких причин волноваться за нее. – Он увидел, что Ганнон нахмурился. – Как и за тебя.
– Вот и хорошо. Ты-то знаешь, что я так же предан нашему общему делу, как и все, но со всеми этими доносами… Сколько человек уже казнили?
– В самом деле, был заговор с целью сдать город римлянам, мой друг. Шпионы во время бегства убили нескольких солдат, и их видели, когда они под парусом отходили от рыбацкой пристани близ Ортигии.
– Я знаю.
Ганнон слышал историю про трех римлян, которые хитростью и силой оружия проскочили мимо стражи и угнали лодку. Двоим удалось ускользнуть совсем, избежав заслона метательных орудий. «Отважные ребята», – подумал он.
– И многие из арестованных признались, что Аттал говорил правду. Однако до меня дошли слухи, что некоторые из схваченных были виновны лишь в том, что были его врагами. Я имел с ним мало дел, но все они оказались неприятными. Это подлая крыса. Нам повезло, что заговорщики не взяли его в свою компанию. Тогда Аттал не чувствовал бы себя изгоем и с большой радостью присоединился бы к заговору. И город захватили бы римляне.
– Не буду спорить, – сказал Клит, – но Аттал не такой дурак, чтобы обвинить тебя. Ты – посланник Ганнибала!
Тут Ганнон подумал о Госте, одном из врагов его отца в Карфагене.
– Веришь или нет, но некоторые мои соотечественники продали бы нас римлянам.
– Может быть, и так, но ты-то не из таких. По сути, из-за твоей верности я и пришел. – Он подмигнул, явно заинтересовав Ганнона. – Одна птичка насвистела мне, что утром тебе прикажут явиться во дворец. Эпикид отправляет посольство к Филиппу Македонскому и хочет поговорить с тобою, прежде чем оно отправится.
Ганнон удивился. Ганнибал наверняка захочет узнать об этом.
– Правда?
– Может быть, потому, что болвана Гиппократа здесь нет. Он из двух братьев более властный, но у Эпикида более холодная голова на плечах.
– Верно, – ответил Ганнон.
Эпикид ничем не обижал его после возвращения, но и ничего не требовал, кроме выполнения самых заурядных обязанностей.
– Если он зовет на помощь Филиппа, это превосходная новость. Когда Ганнибал обеспечит порт, македонцы могут высадиться в Италии – очевидно, как и мой народ.
– Надеюсь дожить до того дня. И если буду иметь к этому какое-то отношение, Сиракузы тоже пошлют Ганнибалу помощь, когда мы разобьем римлян здесь.
– За такое известие надо выпить, – радостно заявил Ганнон. – Пойдем ко мне?
– Только если ты настаиваешь, – улыбнулся Клит.
– Аврелия будет рада тебя видеть. Она плохо переносит заточение.
– Оно не продлится вечно. Когда прибудет Гимилькон со своим войском, перевес снова склонится в нашу пользу.
– И я ей говорю то же, но она тревожится, что может случиться, когда вернется Гиппократ, – нахмурился Ганнон. «Да пошлют мне боги случай тогда убить его».
– Мы будем прятать ее, друг мой, пока не разобьем римлян, не бойся. Когда твоя миссия завершится, сможешь поехать вместе с нею в Италию.
Ганнон кивнул и сделал вид, что обрадован. Да он и в самом деле был в целом доволен. Конечно, не идеальное решение – снова отправиться в обозе через всю страну, но оно казалось единственной возможностью не разлучаться. Заметив вдали вражеский лагерь, он забыл свои заботы. Бессмысленно думать о проблемах, которые еще не возникли. Пока римляне вокруг города не разбиты, остальное не имеет значения. И пока они с любимой остаются вместе.
А кроме выполнения своих обязанностей и отправления сведений Ганнибалу, это сейчас было главное.
Аврелия устала скрываться, устала от недостатка общения. Когда они с Ганноном вернулись, она быстро разыскала Элиру, но с огорчением обнаружила, что та не хочет часто видеться. Причина оказалась банальна – рабыня начала встречаться с одним солдатом. Было понятно, что ей хочется проводить время с ним, но это означало, что редкие радостные случаи, такие, как визит Клита прошлым вечером, становились тем более желанными. С того момента, как Ганнон утром уходил, каждый час тянулся, как десять. «Я живу в тюрьме», – горько думала женщина, оглядывая жилое помещение. Конечно, оно довольно просторно и хорошо обставлено – Ганнон позаботился об этом. Здесь имелось два окна, поэтому со светом не было затруднений. Компанию ей составлял кот Ганнибал – Аврелия настояла, чтобы Элира, у которой он оставался, отдала его. Но присутствие животного не очень помогло. Три комнаты – гостиная, спальня и кухня с небольшим нужником рядом – были, по сути, тюрьмой.
В прошлом Аврелия вряд ли бы заметила ежедневный шум с улицы, но теперь он стал для нее пыткой, потому что это были звуки нормального мира, частью которого она может никогда не стать. Радостно визжа, играли дети; лавочники соперничали за внимание прохожих, провозглашая, что их хлеб, скобяные изделия и вино лучше других в Сиракузах; мужчины здоровались со знакомыми солдатами и расспрашивали их о состоянии укреплений и расположения неприятеля. Женщины сетовали на цены продуктов, жаловались на поведение детей, на нежелание мужей слушать, что они говорят. Аврелия занимала позицию у окна, чтобы ее было не видно, и жадно слушала. Слыша, как солдаты перешучиваются друг с другом, она вспоминала Квинта, который мог находиться всего в нескольких милях, вспоминала обо всем хорошем, что он сделал ей. Однако тяжелее всего было слышать детский плач или как маленький ребенок зовет маму. Едва затянувшаяся скорбь по Публию прорывалась снова, вызывая рыдания. Зачем она решила поехать в Регий? Почему не осталась в Риме? То, что болезнь могла точно так же унести Публия и в Риме, как и здесь, в Сиракузах, давало мало утешения. Частью своей души она по-прежнему жила в Риме со счастливым, здоровым сыном и время от времени получала письма от брата.
Ей снова захотелось, чтобы война закончилась, чтобы они с Ганноном могли поселиться где-нибудь и зажить нормальной жизнью. Они не много говорили о войне – зачем? – но было ясно, что ее возлюбленный ожидает в грядущей кампании решительной победы Карфагена и Сиракуз. Если учесть размер войска Гимилькона, а также его слонов, такой исход был вполне вероятен. В желании подобного результата было нечто предательское, поскольку Аврелия чувствовала себя настоящей римлянкой, но, казалось, это единственный путь для того, чтобы они вдвоем смогли покинуть город, где она оказалась пленницей, единственный путь, чтобы зажить нормальной жизнью. «Но в любом случае я предательница», – устало думала она. Присяга Ганнона будет означать возвращение в Италию, в армию Ганнибала. Для нее это означало жизнь в войсковом обозе. Ганнон уверял, что она там будет в безопасности, но за те несколько дней, что провела там, Аврелия поняла, что жизнь ее будет далеко не простой. Был другой путь, в существовании которого она не хотела себе признаваться. После всего, что Ганнон сделал для нее – хотя бы спасение от Гиппократа и помощь в похоронах Публия, – мысль о том, чтобы бросить его, ощущалась крайней формой измены. Однако когда на нее наваливались одиночество и печаль, не было сил отогнать эту мысль: она фантазировала о побеге в римский лагерь близ города, о том, как найдет там Квинта… После этого можно отправиться в Регий и выяснить, жив или мертв Луций… Теперь ее мучила другая вина. А что, если он оправился от ран? Так же ли легко он счел ее мертвой, как она сочла его? Женщина сомневалась в этом. Означало ли это, что она должна хранить верность Луцию, а не изменять ему с Ганноном? Нет, решила Аврелия. Ее союз с ним был полезным, но холодным, типичным законным браком. В нем отсутствовал огонь, который она чувствовала к Ганнону. Цементом, скрепляющим брак, был Публий. С его смертью у женщины не осталось ничего, кроме печальных воспоминаний. И она не сможет вернуться в свое фамильное хозяйство, потому что в Кампании из-за поддержки Капуей Ганнибала все еще продолжаются бои. Квинт не вернется туда, пока не закончится война. Единственной возможностью оставалось вернуться в Рим, в дом, где она жила с Луцием. В результате женщина пришла к суровому осознанию: возвращение будет лишь перевозом имущества в другое место и очевидную потерю Ганнона.
Аврелия вздохнула. Жизнь надо принимать такой, как она есть, но это не означает, что нужно навеки остаться заключенной в тюрьму. Конечно, не будет большого вреда, если она рискнет выйти за дверь? Стражники из дворца вряд ли часто заходят в эту часть города. Средь бела дня мужчины не будут приставать к ней. Если ни с кем не разговаривать, ее римского акцента никто не заметит. А кроме того, бани, куда Ганнон брал ее однажды, недалеко. Настроение у нее поднялось. Жизнь продолжается. С Ганноном.