Глава XX
Через день после благополучного возвращения Перы с Креспо по римским лагерям разнеслась весть, что это Аттал выдал заговор, имевший целью открыть городские ворота. Все восемьдесят заговорщиков были замучены до смерти, и, как суровое предупреждение от Эпикида, головы многих из них были выброшены катапультой на ничейную полосу между сиракузскими и римскими укреплениями. Насколько Квинт смог выяснить, головы Мария среди них не было, но он до сих пор с содроганием представлял, что могли сделать сиракузцы с телом друга. Хотелось закончить осаду и отомстить за смерть еще одного товарища. А также раскрыть роль Перы в вероломстве Аттала. Но юноша знал, что это бесплодная затея. Словно в доказательство того, что его тревоги не были беспочвенны, Пера начал заходить в палатки манипулы Коракса якобы проверить, что с Квинтом все хорошо. Его истинное намерение раскрылось, когда однажды он в разговоре упомянул Аттала. Сделав самое бесстрастное лицо, юноша сказал, что там было столько всяких сиракузских псов, что он давно забыл их имена. Похоже, Перу это удовлетворило, но с тех пор Квинт старался не бродить где попало в одиночку, особенно ночью.
Осада продолжалась без всякой надежды на какие-либо перемены. Погода стала теплее и приятнее, и серые, облачные зимние дни превратились в далекое воспоминание. Но дни шли, становилось все жарче, и Квинт с товарищами, покрытые пылью, покорно отдались еще одному знойному лету, заполнив свои укрепления вокруг города. Боевой дух манипулы неизбежно падал. Отправка в дозор, которой раньше хотелось избежать, теперь стала мечтой каждого. Когда Коракс однажды подслушал, как Квинт с Урцием говорят об этом, то рассмеялся и велел им не терять надежды.
– Скажите еще спасибо, что не стоите к югу от города, у проклятых болот, – сказал он. – Люди там мрут, как мухи, от малярии, лихорадки, дизентерии и прочего. Нам, по крайней мере, не приходится тревожиться о подобных вещах.
Слова Коракса не принесли большого утешения, и Квинт с Урцием день за днем продолжали ходить туда-сюда вдоль укреплений, ничего не делая, а только глядя на далекие неприступные стены Сиракуз. Казалось, монотонные будни не кончатся никогда. Но через два дня все изменилось. Вечером, когда Квинт с товарищами сидели около своей палатки, к ним пришел Коракс. Последовали обычные приветствия, предложение вина и неуклюжая болтовня. Как и остальные, Квинт гадал, с чем пришел командир. Обычно у него были свои скрытые мотивы, но гастатам не полагалось спрашивать.
– Вы слышали о спартанце, перехваченном сегодня моряками? – вдруг спросил центурион.
– Нет.
– Его имя – Дамипп. Оказалось, что его послал Эпикид на переговоры с Филиппом Македонским.
Все заинтересовались.
Ганнибал и Филипп были уже какое-то время в союзе; а два года назад македонский царь нападал на римские колонии в Иллирии. Он был разбит, но его враждебность к Республике не угасла. Нет ничего удивительного в том, что Эпикид, который, как и большинство сиракузцев, имел греческие корни, собрался заручиться помощью Филиппа.
– Насколько я понимаю, Дамипп не скоро попадет к Филиппу, – проговорил Урций с ухмылкой.
Следом ухмыльнулись все бойцы.
– Надо думать, не попадет, но Эпикид очень хочет его выкупить, – ответил Коракс. – Через несколько часов после захвата спартанца из стен прислали гонца.
– Конечно, консул не собирается его отдавать? – спросил Урций.
– Тут дело непростое, гастат. Спарта поддерживает Этолийский союз. Наш Сенат склонен к присоединению к этому союзу, потому что всегда полезно иметь друзей на греческом побережье, особенно если придется вести боевые действия против Македонии. Отдав Дамиппа, мы будем иметь больше шансов, что этолийцы более благосклонно посмотрят на наши предложения дружбы.
«Коракс полностью завладел вниманием гастатов», – подумал Квинт, увидев круг сосредоточенных лиц. Как с простыми солдатами, с ними никогда не делились подобными сведениями и соображениями. Посвятив их в тайны высокой политики, центурион углубил преданность своих людей – хотя они сами этого не сознавали. Юноша видел его тактику, но тем не менее сам поддавался ей. Коракс был превосходный командир и воин. Он вел солдат за собой и всегда подвергал себя тем же опасностям, что и своих подчиненных. «Он смотрит на нас, как на своих капризных детей, а в ответ, – с чувством подумал Квинт, – мы любим его».
– Зачем вы нам это говорите? – Озвученный Урцием вопрос был в голове у каждого.
– На днях вы жаловались на скуку.
Урций покраснел, а Квинт стал с преувеличенным интересом рассматривать шнурок своей сандалии.
Коракс усмехнулся.
– Успокойтесь. Это не наряд вне очереди. Марцелл согласился поговорить с сиракузцами насчет Дамиппа. Встреча состоится в башне Галеагра.
– В Галеагре? Напротив нашего участка?
Квинта раздражала привычка Плацида говорить очевидное. Но Коракс не осадил его.
– Верно. Возможно, потому Марцелл и подумал, что будет неплохо, если наша манипула выделит центурию, чтобы сопровождать его представителей на переговоры.
Гастаты выразили свой энтузиазм по этому поводу, и Коракс улыбнулся.
– Все довольно просто, братцы. Никаких стычек не возникнет, если только не случится чего-нибудь непредвиденного. У вас будет возможность увидеть стены вблизи без опасения получить по черепу камнем из катапульты, вы сможете оценить солдат, которые будут с послами Эпикида.
– Для нас это большая честь, – сказал Квинт. – Когда состоится встреча?
– Завтра. Сразу после восхода солнца, пока не очень жарко.
– И какие еще войска там будут?
– Центурия экстраординариев. Все вы знаете, что мнит о себе компания этих болванов, так что ваша амуниция должна быть, как на плацу. У кого будет что-то не в порядке, того я накажу.
Гастаты тихо заворчали, недовольные дополнительными хлопотами, которые возложил на них центурион, но в целом были рады. Перспектива увидеть вражеские укрепления вблизи возбуждала, а что лучше всего, подумал Квинт, там не будет Перы.
Коракс проинспектировал свою центурию, когда солнце еще только начало появляться из-за горизонта. Они построились на квадратной площадке, образованной их палатками и загонами для мулов – шесть шеренг по восемь человек. Пятнадцать велитов стояли отдельно в стороне. Считалось, что в центурии должно быть восемьдесят солдат, но Квинт не помнил, когда бы такое было на самом деле. Четверо лежали в лагерном лазарете с лихорадкой или воспаленными глазами. Двое оправлялись после ранений, остальные погибли. Должно было прийти пополнение, но никто не знал, когда. Легионы в Сицилии Сенат не считал приоритетными.
Несмотря на свою убывающую численность, гастаты выглядели хорошо, признал Квинт. По три пера на сверкающих шлемах тихо колыхались на утреннем ветерке. Кольчуги, обычно потемневшие от ржавчины, сверкали серебром. От яростного полирования бронзовые части на поясе и перевязи казались золотыми. В результате и гастаты стояли как будто с более гордым видом.
Когда центурион начал осмотр, Квинт ощутил нервозность. В походных условиях не часто случались развлечения, одним из которых была сегодняшняя проверка амуниции, а парадов практически не случалось. Прошло столько времени с тех пор, как ему приходилось готовить свою амуницию для представления под орлиный взгляд Коракса, что он боялся забыть какую-нибудь мелочь. Похоже, и остальные испытывали такое же затруднение. Через каждые несколько шагов командир выражал свое недовольство недостаточно начищенным ремнем или заметным отпечатком пальца на умбоне щита. Впрочем, к удивлению Квинта, в отношении него центурион не высказал никакой критики. Юноша шепотом поблагодарил за это Урция. Его друг, тоже переживший осмотр Коракса, помогал ему подготовиться.
Тем, у кого обнаружились изъяны в амуниции, центурион дал короткое время на их устранение, остальным была дана команда разойтись. Когда провинившиеся, наконец, заслужили его одобрение, он повел подразделение на открытое место у самого лагерного вала. Гастаты прибыли за несколько мгновений до того, как пришли экстраординарии, что было приятно. Их командир нахмурился, когда Коракс приветствовал его, что увеличило злорадство гастатов. Квинт заметил Саттиона; тот выглядел таким же раздосадованным, как и его центурион, что они пришли вторыми. «Так тебе и надо, – подумал юноша, – хмурый болван».
Но его настроение упало, когда появились переговорщики. И его раздосадовали не два трибуна, а шедший вместе с ними Пера. Как всегда, с самодовольным видом, он сиял панцирем и шлемом с поперечным гребнем.
– Без этого шлюхиного сына никуда, – шепнул Квинт приятелю.
– Он родственник Марцелла. Что еще сказать?
Попытка Урция утешить друга имела некоторый успех. Тем не менее Квинт сдвинул свой шлем чуть пониже на лоб и уставился в землю. Увидев Коракса, Пера должен был понять, что он здесь, но если не показываться на глаза, ничего плохого не может случиться… Или может?
Посольство отправилось во главе с экстраординариями, как положено войску на марше. Пера и трибуны держались за солдатами-союзниками вместе с несколькими трубачами, писцами и рабами. Коракс со своими гастатами следовал за ними, а велиты двигались в арьергарде. Посольство шло по самому безопасному маршруту, по дорожке внутри римских укреплений. Только приблизившись к башне Галеагра, оно вышло через ворота на ничейную полосу. К чести экстраординариев, они не сбавили шаг, но это не остановило мурашек, пробежавших по спине Квинта, когда он вышел из укрытия. На лицах товарищей виделось напряжение, и даже Коракс, казалось, нервничал.
Пока они приближались к городским стенам, никаких метательных снарядов по ним выпущено не было. Их путь лежал на восток от Гексапил, к Трогильскому заливу, где раньше сиракузцы пользовались якорной стоянкой для разгрузки торговых судов и доставки товаров в город. Теперь местность находилась под контролем римлян, но пользоваться ею не давали вражеские метательные машины. Если выдавалась возможность, Квинт с товарищами любили купаться здесь на мелководье – под прикрытием темноты.
Оставив море за спиной, колонна направилась к Галеагре – приземистой шестиугольной башне, защищавшей то место, где крепостные стены спускались к морю. Было тревожно видеть молча вытянувшихся вдоль парапета защитников, скрывавших свое оружие. Однако, как тихо велел Коракс, они не могли показать тем ублюдкам ничего, кроме храбрости на лице.
И потому гастаты шли, подняв подбородок и высоко держа щиты. То, что договорились о перемирии, не исключало возможности вероломства. Многие шептали молитвы. Не было ничего плохого в том, чтобы попросить у богов защиты, даже если она не понадобится, и Квинт делал то же. Намного лучше, чем оказаться мертвым.
Подойдя к воротам, колонна остановилась. Экстраординарии заняли позицию слева, ближе к морю, а гастаты встали справа. Трибуны вместе с Перой и своим окружением вышли вперед. Трубач заиграл на своем инструменте. Прозвучала искаженная форма сигнала к отступлению – иронический набор нот, бросавший сиракузцам высокомерный вызов и позабавивший всех присутствовавших римлян. Враги, должно быть, поняли оскорбительную природу сигнала, потому что ответа не было больше часа. За это время трибуны дважды заставляли трубача трубить, но безрезультатно. Хотя на стенах было полно зрителей, ворота оставались накрепко закрытыми, пока солнце не поднялось высоко на небосводе. Легионеры пеклись в своих доспехах, и пара из них потянулась за мехами с водой, но Коракс пригрозил, что они за это заплатят. Важнее всего был внешний вид, а жажда могла подождать.
Наконец, без всякого предупреждения, ворота открылись. Возникло возбуждение, но Коракс быстро успокоил своих гастатов. Появившиеся колонной по два солдаты напоминали сиракузскую пехоту, с которой Квинт уже встречался. Одетые как греческие гоплиты, они несли круглые щиты и длинные метательные копья. Юноша пересчитал их, пока воины выстраивались в оборонительный порядок. Вышло восемьдесят солдат в панцирях с рельефной мускулатурой и в эллинских шлемах. Командиры смотрели на римлян с площадки перед воротами, пока первая часть войск строилась в мини-фалангу в пятидесяти шагах от манипулы Коракса. Затем вышел второй отряд из восьмидесяти человек и выстроился напротив экстраординариев. Тогда сиракузские командиры двинулись вперед и встали напротив своих римских коллег.
– Довольно странно, – сказал Урций, глядя на сиракузцев. – Давай набросимся на этих засранцев!
Но Коракс, как частенько бывало, их подслушал.
– Мы здесь не для того, – тихо проговорил он. – Мы внимательно следим за ними, и всё, если только кто-нибудь из трибунов не отдаст приказа. Так что помоги мне, великий Юпитер: если хоть один из вас хотя бы почешет яйца без моей команды, я лично всажу меч ему в брюхо.
Он вышел из строя и стал ходить туда-сюда, сердито глядя на гастатов. Урций отводил глаза.
– Вы слышали меня? – Голос центуриона звучал негромко, но тон его был угрожающий.
– Так точно, – покорно ответили они.
Через какое-то время один из сиракузских командиров направился к трибунам. Он был без щита и поднял руки, демонстрируя мирные намерения. Сиракузец остановился в двадцати шагах от римлян. После короткой паузы навстречу ему вышел Пера. Они поговорили, и каждый вернулся к своему начальству. Потом трибуны позвали Коракса. Он вернулся, широко улыбаясь.
– Охранять командиров поручили нам, а не сраным экстраординариям.
Среди гастатов поднялся веселый шепот. Такой чести они не ожидали. Обычную пехоту всегда задевало, что консула охраняют союзники. Какова бы ни была традиция – это всегда обидно. А нынешняя честь хотя бы немного компенсировала застарелую обиду.
Не теряя зря времени, Коракс взял первые пять шеренг, в том числе Квинта и Урция, и выстроил на открытой площадке. Поставив в самый центр трибунов и Перу, они двинулись навстречу сиракузцам, которые тоже выдвинули вперед такое же число солдат. Снова возросло напряжение. Ни один из присутствовавших бойцов – с обеих сторон – никогда не оказывался так близко к врагу без намерения убить его. «Кто первым скомандует своим солдатам остановиться?» – гадал Квинт. Они приблизились на достаточное расстояние, чтобы увидеть такое же напряжение на лицах сиракузцев и даже бусины пота под краями их шлемов. Команды остановиться так и не было. «Дерьмо! – подумал Квинт. – А что будет, если мы столкнемся?» Оставалось пять шагов, когда команда по-гречески заставила замереть сиракузцев на месте. Через мгновение такую же команду отдал старший трибун. Победа, хотя и ничтожная, тут же дала гастатам чувство превосходства. Они из-за щитов ухмылялись сиракузцам, а те бросали на них гневные взгляды.
– Разомкнуть ряды! – крикнул Коракс.
Такая же команда прозвучала по-гречески.
Четверо римлян собрались вместе с квартетом сиракузцев всего в десятке шагов от того места, где стоял Квинт. К его удивлению, одним из вражеских командиров был Клит. Он смотрел, как всегда, высокомерно. Как и Пера, Клит был посредником для своего начальства.
Квинт и все в пределах слышимости – римляне и сиракузцы – прислушивались изо всех сил. Последовали приветствия по-гречески и по-латински, потом каждый представился. Было решено говорить на греческом, поскольку трибуны – и Пера – говорили на нем лучше, чем сиракузцы на латыни. Квинт был рад: он сможет подслушать весь процесс. Были заданы вопросы о здоровье обоих Эпикида и Марцелла; обе стороны поблагодарили другую за соблюдение перемирия.
Цветистые любезности, наконец, закончились, но переговоры продвигались не быстро. Сначала трибуны отрицали, что держат Дамиппа пленником. Но даже когда признали это, их манера, похоже, означала, что Марцелл велел по возможности затягивать переговоры. Сиракузцы вели себя так, будто им все равно, вернут им Дамиппа, или он закончит свою жизнь распятым на кресте. Когда Коракс смотрел в другую сторону, Квинт объяснял Урцию, что происходит.
Диалог продолжался в том же духе. Похоже, Пера играл более важную роль, чем предполагал Квинт, и это страшно раздражало гастата. Репутация Перы еще возрастет. Юноша отвлекал себя разглядыванием гоплитов. Как и ожидалось, они выглядели крепкими ребятами. Вскоре его глаза переместились на башню Галеагра. Ее размеры и расположение вызывали ощущение силы и неприступности. Может быть, когда-нибудь это сооружение придется штурмовать, и возможность рассмотреть его сейчас была действительно редкой удачей. Квинт старался не думать о вражеской артиллерии. Лучше предположить, что при любом гипотетическом штурме он с товарищами достигнет стен живым. Однако у основания башни придется не лучше. Там они попадут под губительный дождь стрел из баллист, которые высунутся из отверстий в стене. Еще много людей погибнет. Напасть на ворота могло показаться предпочтительнее, чем лезть по лестницам на стены, но и тут было много путей, чтобы попасть к Гадесу. Даже если они будут под винеями, защитными навесами, покрытыми мокрыми кожаными панелями, когда попытаются разбить ворота, сиракузцы смогут убивать их сверху.
«Этот проклятый город никогда не взять», – злобно решил Квинт. Он со своими товарищами проведет остаток своей жалкой жизни в осаде и никогда не вернется в Италию. Единственный способ покинуть Сицилию – погибнуть у подножия укреплений.
Его глаза еще раз обежали башню. Она была отлично построена. Огромные известняковые блоки подогнаны один к другому с невероятной точностью. Между камнями не видно никаких признаков раствора. Квинт сомневался, что между ними удастся засунуть хотя бы кончик его гладиуса. От легионеров, стоящих к югу от города, доходили слухи, что эти камни были добыты там, где держали афинских солдат, плененных сиракузцами более двух сотен лет назад. Некоторые говорили, что в «ухе Дионисия», туннеле в форме листа, где до сих пор видны следы от зубил каменщиков, эхо регулярно доносит голоса афинян, что их души каким-то образом впитались в камни, давая стенам невидимый защитный слой.
И на Квинта навалилось тяжелое чувство. «Ерунда», – подумал он, вспоминая отца, который превосходно умел высмеивать подобные слухи. «Если не можешь поговорить с человеком, который сам видел, как с неба падают камни или как статуи двигаются на своих постаментах, – любил повторять Гай Фабриций, – не верь ни единому слову». И все равно, чтобы взять эти стены, нужна неземная помощь. Их толщина и высота таковы, что город выдержит любой штурм. С обеих сторон от Галеагры высота стен была в восемь больших блоков, а сама башня – вдвое выше.
Он зажмурился.
Только что из ворот вышел гоплит. Загородив глаза рукой от солнца, он двинулся налево от входа и ненадолго остановился, кого-то высматривая. Это не особенно заинтересовало Квинта. Его заинтересовало то, что гоплит встал прямо у основания стены и что он был примерно вдвое выше одного каменного блока. Мысль пронзила Квинта, как удар молнии. Издали и без стоящего перед нею человека стена казалась гораздо громаднее, чем была на самом деле.
– Проклятая штука вовсе не такая высокая, как кажется! – прошептал он.
Урций недоуменно взглянул на него.
– А?
– Смотри, – сказал Квинт, но гоплит уже ушел.
Не обращая внимания на друга, юноша стал крутить головой, высматривая командира. Центурион о чем-то говорил с Перой, и Квинту пришлось прикусить язык. Ему хотелось сказать о своем открытии Кораксу, но в данный момент это исключалось. А если сказать потом, то будет невозможно доказать свое открытие. А без доказательства Коракс не пойдет к Марцеллу. Он ничего не мог поделать.
Они снова пришли к башне Галеагра на следующее утро, но без младшего трибуна – по слухам, он слег от лихорадки. В его отсутствие Пера играл еще большую роль, чем на первой встрече с сиракузцами. В следующие два дня переговоры приняли такой характер: единственный трибун и Пера спорили со своими партнерами по переговорам о цене, которую следует выплатить за Дамиппа. Продвижение было медленным, но неуклонным. Однажды вечером Квинт крайне возмутился, услышав, как Коракс жалуется Витрувию. Когда появились два центуриона, он был в загоне для мулов, задавал корм скотине контуберния, и инстинктивно спрятался. Беседа показала, что интуиция не обманула его.
– Если дело пойдет так, этого болвана произведут во всадники, – ворчал Коракс. – Я бы не возражал, если б он в самом деле был со способностями, но пока что я не видел таковых. Высокомерный авантюрист с хорошо подвешенным языком.
– И в родстве с Марцеллом, – с кривой усмешкой сказал Витрувий. – Это помогает.
– Да. – Коракс плюнул. – И если его бездумный план примут, мы услышим бесконечные россказни, как Пера привел Сиракузы к падению.
– Какой план?
Квинт навострил уши.
Центурион фыркнул.
– По всей видимости, это тип хорошо сошелся с одним из сиракузцев, который имеет страсть к галльскому вину. В настоящий момент, по понятным причинам, в Сиракузах оно стало редкостью. Пера поговорил с трибуном, чтобы доставить этому сиракузцу груз вина через рыбака. Только для начала. Если парень окажется сговорчивым, за вином последует золото. Также ему пообещают высокую должность – когда город перейдет в наши руки.
– Надо признать, дерзкий план. Но сработает ли он?
– Даже если нет, Пера будет и дальше лизать зад Марцеллу.
Хотя Квинт и не мог терпеть слышать об успехах Перы, он был рад, что кое-что узнал. Коракс мог искать поддержки другого центуриона против этого негодяя, но суть заключалась в том, что он не любил Перу.
– Неплохое занятие для тех, кто хочет подняться по социальной лестнице. Хоть там и воняет немного, – усмехнулся Витрувий.
– Мы с тобой не так устроены, старина.
– Мы, хвала богам, – не так, но в мире много таких, как Пера. Хуже всего то, что Марцелл не видит, что за люди эти лизоблюды.
– Да, он просто принимает их слова за чистую монету. А Пера… – Коракс помолчал и продолжил: – Не думаю, что он перед чем-нибудь остановится на пути к своей цели.
– Надеюсь, ты ошибаешься, – сказал Витрувий.
– Сам надеюсь.
Центурионы удалились, и их голоса затихли.
Замысел Перы относительно сиракузского командира может ни к чему не привести, подумал Квинт, но если все получится, центурион наверняка выдвинется. Его переведут куда-нибудь, и возможность отомстить за смерть Мария будет потеряна. А что, если подсказать Кораксу, как взять город?