Глава XVIII
Квинт ходил взад-вперед, неся караул. Участок укреплений, который охранял его контуберний, составлял примерно восемьсот шагов. Гастаты несли караул четырьмя парами, и каждая отвечала за свою четверть участка. Двести шагов, шесть остановок. На каждой пауза, чтобы осмотреть пространство, отделяющее удерживаемую римлянами территорию от стен Сиракуз. Квинт и его товарищи патрулировали этот участок укреплений после возвращения из Энны летом. Они шагали туда-сюда всю зиму. Теперь, ранней весной, все они знали участок как свои пять пальцев.
Сиракузы находились в миле от них, то есть римляне располагались вне пределов досягаемости даже самых мощных архимедовых катапульт. До начала осады ничейная земля обрабатывалась, но теперь местные крестьяне давно сбежали или были убиты. Их зерно осенью убрали легионеры. Потом на опасной территории никто не пахал и не сеял. Во время суровой дождливой зимы стерня сгнила в земле, и теперь осталась одна грязь. «Жаль, что летом не будет урожая», – размышлял Квинт, но отсутствие растительности облегчало работу часовых. Любое движение будет сразу замечено. Однако сиракузцы не отваживались выходить за стены города. За всю осень не было замечено даже ни одного вражеского дозора. Укрывшись за своими надежными оборонительными укреплениями, осажденные не видели нужды нападать. «Гораздо разумнее оставаться за укрытием мощных стен, – угрюмо подумал Квинт, – греясь у огня в построенных через равные промежутки башнях». Римляне тоже не нападали после того кошмарного дня почти год назад. Впрочем, Марцелл ужесточил блокаду Сиракуз, насколько это было возможно. К сожалению, блокада не мешала карфагенянам регулярно присылать конвои, снабжая город всем необходимым. В своем настоящем виде осаде не виделось конца в ближайшем будущем.
Свистел северный ветер, и Квинт поежился. Снова он проклял перья у себя на шлеме – они не давали надеть капюшон. Чтобы согреть голову, стоило рискнуть снять шлем. Но если увидит кто-нибудь из командиров, последует наказание. Оставалось лишь обмотать шею в два слоя шерстяной тканью.
– Замерз? – спросил Урций.
– Еще бы! А ты, что ли, нет?
– Совсем не замерз.
Квинт хотел пнуть его, но приятель отошел. Каждый день они повторяли одни и те же шутки. Это помогало бороться со скукой.
– Сколько еще осталось, как думаешь? – спросил Урций.
Солдат посмотрел на солнце, которое клонилось к горизонту.
– Не долго.
– Я тоже так подумал, хвала богам. Вернемся в палатку. Теплое одеяло. Огонь. А главное – сегодня не моя очередь готовить!
– Ха! Ты просто забыл, чья очередь.
Урций настороженно нахмурился.
– Неужели Мария?
– Как ты мог не запомнить? – со смехом спросил Квинт.
– Проклятье! Опять горелый хлеб, мясо сырое, а вареные овощи так и не вымыты как следует… Он готовит так, что есть невозможно.
– Ты всегда можешь предложить свои услуги, чтобы готовить вместо него.
– Вот еще! – категорически заявил Урций. – Попытаю счастья. Может быть, сегодня у него получится лучше, чем в прошлый раз.
Они пошли дальше и достигли конца своего участка, где встретили Мария и Плацида, заменившего Матвея, – сонного типа, соответствующего своему имени. Урций воспользовался возможностью обрушить на Мария град ругательств за его стряпню.
– Если вечером не приготовишь что-нибудь съедобное, тебе будет очень плохо, – пригрозил он. – Мы с ребятами больше не будем есть твою бурду.
Марий рассмеялся.
– Смотри, как бы я не помочился тебе в порцию, Кувшин.
Урций побагровел.
– Только попробуй, и я насру на твое одеяло!
Квинт и Плацид посмеивались. Такова была часть повседневной рутины. Никто бы не сделал ничего подобного своим товарищам по палатке, а вот солдатам других манипул – с легкостью. Были известны такие шутки, как подбросить в кухонный горшок дохлую крысу и гнилую капусту, хотя в последнее время это редко сходило с рук. Солдаты соседних подразделений стали относиться с подозрением, когда в обеденное время рядом шатался кто-нибудь чужой.
Из лагеря донесся сигнал трубы, и все заулыбались.
– Пора уходить! – сказал Урций. – Я так голоден, что даже готов попробовать то дерьмо, какое ты приготовишь, Марий.
– Ты будешь в восторге от сегодняшнего ужина, – заявил тот. – Тушеная баранья шея с овощами. Пальчики оближешь! Старый рецепт моей матушки.
Урций недовольно посмотрел на него.
– При всем уважении к твоей матушке, я сам сделаю вывод, вкусно получилось или нет.
Через некоторое время восемь гастатов с удобством расселись вокруг расставленных кольцом камней, образовавших очаг на улице. Железный треножник еще стоял на огне, но бронзовый сосуд со стряпней Мария лежал у ног Урция. Все согласились, что баранья шея хороша, и даже вечно недовольный Урций настоял, чтобы выскрести горшок дочиста.
– Предлагаю и дальше держать такой уровень, – сказал он.
Обычно Марий не готовил ничего подобного.
– Становится теплее, – улыбнулся Квинт. – Еще недавно мы не могли сидеть на улице, как сейчас.
Урций рыгнул.
– Да. Скоро не придется заворачиваться в одеяла, и огонь будет нужен только для готовки.
– Несколько недель хорошей погоды, и снова станет слишком жарко. Месяцы таскания воды из реки, палящее солнце весь день и комары ночью, – уныло проговорил Плацид.
– Заткнись! – проворчал Марий. – Не напоминай.
– Выпей вина, – сказал Квинт, передавая ему общий мех, – и ради Юпитера, будь повеселее.
Сердито посмотрев на смеющихся товарищей, Плацид взял мех и припал к нему.
– Расскажи что-нибудь, – попросил Квинт, почувствовав себя не совсем хорошо.
Как новый член контуберния, Плацид был мишенью для остальных. Однако его спасало умение рассказывать истории.
– Про что?
– Я хочу про двенадцать подвигов Геракла.
– Нет, про Ромула и Рема!
Товарищи перебивали друг друга. Плациду, похоже, это понравилось.
– Сам выберу, – с важным видом сказал он.
– Только повеселее, – настаивал Урций. – Не хочу ложиться спать опечаленным.
Плацид ненадолго задумался.
– Хотите про Горация, Герминия и Ларция?
– Хорошо, – сказал Квинт. – Не начинай пока. Мне нужно отлить.
– И мне, – присоединился Урций.
– Только быстро, – велел Марий.
Двое друзей направились к ближайшей выгребной яме, которая находилась у вала в юго-восточном углу лагеря. Из-за частокола доносился грохот – в Трогильской гавани неподалеку разгружали корабли. Место, откуда начался первый провальный штурм, стало теперь базой снабжения всего войска. По пути назад они второй раз прошли мимо палатки Коракса. Друзья приближались под таким углом, что палатка центуриона загораживала их, пока они не подошли вплотную. Квинт навострил уши. Похоже, к Кораксу зашел Витрувий, и оба командира были поглощены тихой беседой.
Квинта одолело любопытство. Подтолкнув Урция, он приложил палец к губам и знаком показал, что хочет подойти поближе. Другу это не очень понравилось, но он не ушел. Вместе они прокрались поближе и притаились в нескольких шагах от Коракса.
– Был какой-нибудь результат от обхаживания Марцеллом сиракузской знати? – спросил Витрувий.
– По сути, нет. Они пытались связаться со своими друзьями в городе, но у Эпикида повсюду шпионы. Всякого, кого заподозрят в измене, осуждают и казнят.
– А никто из них не проникал в Сиракузы сам?
Презрительное фырканье Коракса.
– Им слишком дорога своя драгоценная шкура. Пока что они только подкупали рыбаков, которые доставляли их послания.
– Нам нужен свой человек в городе.
– Да, конечно. Но откуда его взять?
– А как насчет какого-нибудь раба, принадлежащего кому-нибудь из тамошней знати? Их должно быть много.
– Такой вариант уже предлагали, но Марцелл никому не доверяет. Все они грязные греки. Он думает, что они сдадутся людям Эпикида и в надежде на освобождение раскроют свою миссию.
– Проклятые рабы! Они никогда больше ни о чем не думают… Почему они просто не могут знать свое место?
– Человеческая природа, Витрувий. Кто захочет быть собственностью другого? Разве что полный болван. Почему, ты думаешь, столько рабов пошли добровольно в легионеры после Канн?
– Что ж, может быть, ты и прав. Но чем меньше говорят о рабах, получивших свободу, чтобы стать легионерами, тем лучше.
Оба помолчали.
– Давить на знатных сиракузцев тоже без толку. Они просто проникают в город и переходят на другую сторону. Рассказывают Эпикиду о количестве наших войск, о расположении кораблей и так далее.
– Это точно, – согласился Коракс. – По возможности засылать надо говорящего по-гречески и заслуживающего доверия человека.
– Нам нужен надежный сиракузский дезертир! – усмехнувшись, заявил Витрувий. – А еще лучше – римлянин.
– Никто из наших для этого не годится, – сказал собеседник.
– Почему же? Недавно ты заявлял, что у тебя пара человек говорит по-гречески.
Квинт насторожился. Видимо, Витрувий говорил про него – и кого-то еще?
– Креспо? – спросил Коракс.
– Вот один.
– Он определенно храбр, но акцент его выдаст. Через час после появления такого шпиона в городе Эпикид уже будет его пытать. Впрочем, я забыл про Мария… Он бы подошел.
Марий говорит по-гречески? Квинт и не догадывался.
– Марцелл предпочел бы двоих, – сказал Витрувий.
– Верно. Акцент Мария еще туда-сюда, но у Креспо хуже.
Последовала короткая пауза – Квинт гадал, не заговорила ли в Кораксе совесть.
– И все же он бы мог подойти. Я намекну полководцу.
В солдате забурлил страх. Отправка в Сиракузы была равнозначна смертному приговору. Даже для собственного уха его греческий заметно отличался от того, на котором говорил тот сиракузский командир, Клит. Он попытался разозлиться на Коракса, но не получилось. Это была не вредность со стороны центуриона – он просто делал то, что нужно Марцеллу и войску. По большому счету было не так важно, если он сам и Марий погибнут там… Проклятье! Мотнув головой Урцию, Квинт на цыпочках сделал несколько шагов от палатки Коракса, а потом, громко топая, чтобы было слышно, снова подошел к ней. Они вышли из-за угла и отсалютовали. Боец с облегчением понял, что никто из центурионов ничего не заподозрил.
– Я рад, что не говорю по-гречески, – пробормотал Урций, пока они пошли дальше.
– Ну и ладно, – собрав весь свой стоицизм, произнес Квинт. – Если прикажут стать сраным шпионом, я выполню свой долг.
– Сделай приношение Фортуне. Может быть, пронесет, – посоветовал Урций, похлопав его по плечу.
Юноша состроил гримасу. По своему опыту он знал, что дары богам не влияют на будущее, но промолчал.
Обоим пришлось вынести град ругательств за задержку, но вскоре установилась тишина, когда Плацид начал рассказ. Однако он оставил равнодушным Квинта, поскольку его голову заполняли мрачные мысли о Сиракузах. Когда рассказ закончился, юноша все еще сидел, размышляя.
Марий подтолкнул его.
– Прекрасная история, а?
– Да, – с рассеянным видом согласился Квинт.
Приятель пристально посмотрел на него.
– Да ты ни слова не слышал! Что с тобой?
– Ничего, – ответил тот, но Марий не отставал.
Через некоторое время Квинт сдался. В конце концов, Мария это тоже касалось, и товарищи не изменят своего мнения о них к худшему из-за того, что они не хотят отправляться на самоубийственное задание. Впрочем, к его удивлению, лицо Мария просветлело от такой перспективы.
– Откуда ты знаешь по-гречески? – спросил Квинт.
– Я вырос в Бруттии. Даже теперь во многих маленьких городах на побережье основной язык – греческий.
Урций тихо присвистнул.
– Я знаю, Марий, что у тебя одному Гадесу известно какие взгляды на жизнь, но хотеть взяться за такое…
– Мой срок еще не пришел, – самоуверенно осклабился тот. – К тому же, говорят, сиракузские женщины ошеломительны – и так же легки в поведении!
– Он опять думает о своем члене… Человек не видит беды, пока она не грянет. Ставлю дидрахму, что ты вернешься, так и не засунув его ни в одну сиракузскую бабу. – Урций протянул руку.
– Идет! – Марий пожал ее.
– Уговор дороже денег, – предупредил Квинт, не удержавшись от улыбки. – Без обмана!
– Договорились. Пусть Вулкан расплющит мой член, если не сдержу слова!
– Вот это было бы противно. Твой член так мал, что Вулкану не так просто будет его отыскать, – ухмыльнулся Урций.
Лицо Мария на мгновение стало серьезным.
– Дело не в бабе. Вообразите, какие нас ожидают опасности! А если все получится? Наверняка будет большая награда, и мы сможем несколько месяцев пить.
Квинт постучал по лбу.
– Ты свихнулся.
Марий рассмеялся, и юноша понял, что, несмотря на свой страх, он не был бы так уж счастлив, если бы Мария отправили на задание одного. Плохо это или хорошо, он – его товарищ.
– Все равно ничего такого не будет, – сказал Марий. – Марцелл наверняка найдет кандидатов получше.
Пара дней прошла без событий, и тревоги начали затихать. Наверняка командующий нашел людей для секретного задания. И когда однажды утром Коракс куда-то пропал, оставив свою манипулу Витрувию, Квинта это не обеспокоило. Собрания центурионов были обычным делом, а рвение Витрувия не оставляло времени для размышлений. Вскоре он устроил одним гастатам серию марш-бросков в полном вооружении, а другим велел сражаться друг с другом тяжелыми деревянными мечами, какими обычно пользовались рекруты. Некоторым даже пришлось бороться в доспехах – как сказал Витрувий, чтобы освежить навыки рукопашного боя. Солдаты не были рады – мало кто из центурионов истязал своих солдат таким образом, – но взялись за упражнения с готовностью, потому что Витрувий ничуть не уступал Кораксу в приверженности строгой дисциплине. Если он замечал, что кто-то недостаточно старается, того ожидало нечто похуже упражнений.
Квинт с Урцием и остальными заканчивал серию марш-бросков, когда услышал, как кто-то зовет Мария и его. Еще оставалось четыре забега, но их звал сам Витрувий. Они трусцой пустились к младшему центуриону, стоявшему с опционами. У Квинта возникло нехорошее предчувствие, когда он заметил рядом с Витрувием солдата. На нем был самнитский нагрудник из трех пластин, означавший, что он из социев. Осознание пришло мгновением позже. Коракс был у Марцелла, а это был экстраординарий, один из отборных солдат союзников, служивший в охране консула.
Уже с отчетливой тревогой Квинт сказал:
– Ты звал нас, центурион?
– Оба пойдете с этим солдатом. Марцелл хочет вас видеть.
– В таком виде?
Квинту совершенно не хотелось видеться с командующим римскими силами в Сицилии – которого он видел лишь однажды, да и то издали, – вот так, с раскрасневшимся лицом и вспотевшему. Даже Марий смотрел уже не так бодро, как мгновение назад.
– Да, – коротко сказал Витрувий. – Сейчас.
– Слушаюсь!
Квинт отсалютовал и посмотрел на бородатого самнита, не намного старше его самого.
– Следуйте за мной.
Слегка пожав плечами перед Марием, Квинт последовал за самнитом.
– Как твое имя? – спросил он, когда они удалились от Витрувия.
– Саттион.
– Ты знаешь, зачем за нами послали?
– Консул хочет что-то сказать.
Квинт скрипнул зубами, а Марию было все равно. «Отчего я не могу быть таким безмятежным?» – подумал юноша.
– Это я знаю, – ответил он Саттиону. – Но почему?
– Не мое дело – задавать вопросы консулу, – ответил тот, топорща бороду.
«Вот болван!» – подумал Квинт.
– Потому что мы оба говорим по-гречески, – пробормотал Марий.
– Да.
Квинт не мог придумать другой причины, зачем еще они понадобились. «Мы вернемся без всяких неприятностей», – сказал он себе. Однако когда они приближались к преторию Марцелла, уверенность эта таяла с каждым шагом.
Штаб-квартира консула располагалась в главном лагере войска – обширном лагере, вмещавшем два легиона. Когда Квинт добрался туда, его мрачные предчувствия усилились многократно. Правда, однажды он был в такой высокой резиденции, но давно, когда еще служил в коннице. К тому же человек, с которым он тогда встречался, Публий Корнелий Сципион, помогавший водить римские легионы в начале Ганнибалова вторжения, был хорошо расположен к его отцу. Их встреча была формальной, но приятной. Сегодня же все будет совсем не так. Теперь, когда они прошли за частокол вокруг претория, Квинту стало не по себе.
При входе в палатку Марцелла Саттион поговорил с дежурным начальником стражи, центурионом экстраординариев, который отдаленно напоминал Коракса. Множество серебряных и золотых фалер украшали его доспехи поверх кольчуги, а шрам на правой ноге от колена до лодыжки являлся еще одним свидетельством заслуг. Центурион с неприязнью посмотрел на Квинта.
– Вы Креспо и Марий, гастаты из манипулы Марка Юния Коракса?
– Так точно! – ответили они.
– И в таком виде вы хотите увидеться с консулом?
– Когда прибыл посланник, мы проходили тренировку. Наш центурион приказал явиться немедленно. Не было времени привести себя в порядок.
Центурион лишь издал презрительное «пффф».
– Пойдемте со мной.
Друзья обиженно переглянулись и повиновались.
Как и у Сципиона, шатер был пышно разукрашен. Пол покрывали толстые ковры, сверху свисали тяжелые шандалы, роскошная мебель была подобрана со вкусом, с возвышений на посетителей взирали изящные раскрашенные статуи – множество богов, богинь, сатиров и нимф. При входе в приемную Марцелла центурион назвал имена пришедших. Было велено войти, и когда они оказались внутри, у Квинта захватило дыхание. Центр прямоугольного помещения занимал большой стол, и на нем юноша разглядел подробную карту Сицилии и карту Сиракуз. Обе были уставлены черными и белыми камешками, по-видимому, обозначавшими позиции римских, сиракузских и карфагенских войск. В этом не было ничего удивительного, так же как в присутствии Марцелла и Коракса. Но Перы?.. Именем Гадеса, что он тут делает? По спине Квинта снова заструился пот, когда гастаты остановились на почтительном расстоянии от Марцелла и отсалютовали.
– Вот люди, каких вы хотели видеть.
– Спасибо, центурион. На этом всё.
Холодно взглянув на Квинта и Мария, командир удалился.
Марцелл был высокий худой человек с опрятными каштановыми волосами. На нем не было консульских отличий, но по всему его виду было понятно, что он консул. Его простая туника, золоченый ремень и разукрашенный кинжал были исключительного качества. На правой руке у него сверкал великолепный перстень с рубином, а другую руку украшал бронзовый браслет с головой барана. Какое-то время Марцелл рассматривал двоих явившихся к нему. Оба поежились под его взглядом. Краем глаза Квинт заметил, что Пера ухмыльнулся. Он рискнул взглянуть на Коракса, который еле заметно кивнул ему, вернув малую долю спокойствия. Может быть, их все-таки не превратят в шпионов?
Наконец, Марцелл заговорил.
– Ваши имена?
– Квинт Креспо. Гастат в манипуле центуриона Коракса.
– Гай Марий. То же самое.
Марцелл посмотрел на Коракса.
– Оба хорошие солдаты. Креспо пришел ко мне еще до Тразименского сражения.
Снова консул уставился на него, и снова Квинт мысленно содрогнулся.
– Мнение твоего центуриона много для меня значит, гастат, – сказал Марцелл.
– Благодарю вас.
Как бы то ни было, беспокойство Квинта возросло. Его притащили сюда не для того, чтобы поздравить. Как и Мария.
– Ты знаешь, почему тебя и твоего товарища вызвали сюда?
Взглянув на Мария, Квинт решил, что лучше всего изобразить неведение.
– Никак нет.
– Потому что вы говорите по-гречески.
Квинта снова охватил страх. Может быть, Коракс раскрыл Марцеллу его происхождение? На лице стоявшего рядом с консулом Перы появилось ястребиное выражение. Квинту стало нехорошо.
– М-м-м… да, говорю.
Вот. Он признался. Через почти четыре года его происхождение вот-вот раскроют.
– Коракс говорит, что твой отец умер, когда ты был совсем молодым, – по-гречески проговорил Марцелл. – У вас был сосед родом из Афин, он научил тебя грамоте и греческому.
Квинт ощутил наплыв благодарности к своему командиру, который не выдал обмана. Его вызвали сюда, чтобы сделать шпионом, а не чтобы разоблачить.
– Это так, – также по-гречески ответил он. – Конечно, в последние годы мне мало удавалось практиковаться в языке…
– Однако мы находимся у стен города, где говорят по-гречески.
– Это верно.
И снова Квинт изобразил неведение, но сердце его снова заколотилось. Значит, их пошлют в Сиракузы.
– Прямые атаки оказались бесполезны. И пока гугги продолжают снабжать город с моря, осада не приведет его к сдаче, – сказал Марцелл. – Нам нужна измена в его стенах. Это всегда был лучший способ, чтобы взять осажденный город.
– Понятно, – ответил Квинт, продолжая прикидываться, что не понимает.
– Поэтому нам нужно завербовать людей в Сиракузах. Чтобы те открыли нам ворота.
– Похоже, хороший план.
– Знатные сиракузцы, дружески расположенные к Риму, боятся проникнуть в город, – со злобой в голосе заявил Марцелл. – Несколько недель я не могу найти никого, кому мог бы доверить столь важную задачу. Так было до тех пор, пока я не поговорил со своим родственником. – Он с улыбкой посмотрел на Перу, тот подбоченился, а Квинт пошатнулся. Марий же выглядел счастливым. – Центурион Пера свободно говорит по-гречески. Он вызвался отправиться в Сиракузы и найти тех, кого можно убедить перейти на сторону Рима, – продолжил Марцелл. – Вы оба пойдете с ним.
– Есть, – ответили оба гастата.
Услышав их тон, Марцелл раздул ноздри.
– Как я понимаю, вы рады такому заданию?
– Так точно.
Квинт на мгновение заколебался. В глазах Коракса виднелась крупица сочувствия, но он ничего не сказал. Лицо Перы выражало злорадство, лицо Марцелла – возбуждение. Квинт ощутил отчаяние и покорность судьбе. Акцент выдаст его. Кто знает, на что способен Пера? И к тому же можно наткнуться на Клита…
Однако это был прямой приказ консула, а нужды Рима важнее жизни гастата.
– Для меня это большая честь.
– Для меня тоже, – тут же добавил Марий.
Марцелл, похоже, более-менее удовлетворился этим.
– Превосходно, – сказал он. – Республика будет вам благодарна.
Квинт лежал на спине и старался не дышать. Вонь от покрывавших его с головы до ног рыбацких сетей была всепоглощающей. Прошло две ночи после приказа Марцелла, и теперь пути назад не было. Они находились в рыбацкой лодке, направлявшейся с западного берега большого сиракузского залива на вражеский восточный берег. Легкие не выдерживали. Нужно выдохнуть. И снова вдохнуть. Давясь, он втянул воздух.
– Привыкай к запаху, гастат. Постарайся дышать бесшумно, – прошипел Пера, лежавший рядом и так же накрытый сетью.
«Грязный засранец», – подумал Квинт, жалея, что на второй лодке, в одиночестве, оказался Марий, а не Пера.
– Есть, – прошептал он.
– Тише! – подал голос старый рыбак, на чьей лодке они плыли, и Квинт ощутил, как он своей заскорузлой ногой пнул кучу сетей. – Тише, или мы пропали.
Сердце Квинта отбивало отчаянный ритм где-то у самого горла. Как ни трудно ему было, но он лег на шершавую палубу и заставил себя успокоиться. Его ноздри снова заполнил запах рыбы и соли. Грубая сеть терла щеки. Дно лодки под ним покачивалось на волнах. Доски поскрипывали, о борт била вода, парус хлопал на ветерке. Трое рыбаков тихо переговаривались. Все шло, как надо, но мысли не давали Квинту покоя. Опасность возникнет, едва они пересекут залив и подойдут к маленькой пристани, где причаливают местные рыбаки. В них нуждались горожане, их «не замечали» римляне, поскольку использовали для посылки сообщений в Сиракузы и получения известий оттуда.
И вот тогда Марию и Пере придется вылезти и стать сиракузцами. Первым препятствием будет стража у ворот, через которые доставляется ночной улов. Согласно большинству донесений, они мало обращают внимания на рыбаков – иначе не получат своего неофициального налога в размере ящика рыбы, – но и здесь имеется определенный риск. Однако если все пройдет хорошо, все трое проведут остаток ночи в доме старого пьяницы – владельца лодки.
А потом начнется настоящая работа. Квинт почувствовал, как к горлу подкатывает желчь. Он не мог представить места, где бы хотел очутиться меньше, чем там, где был сейчас. Идти, а точнее, плыть в самое сердце вражеского города, говоря на местном языке с заметным акцентом, – полнейшая глупость. Но альтернатива – нарушить прямой приказ Марцелла – означала бы фустуарий: его забили бы насмерть палками товарищи по палатке. И он не мог бросить Мария. «Так что куда ни кинь – все клин, – с горечью думал Квинт. – Пусть хотя бы девушки там окажутся красивыми, как говорил Марий, и пусть мне удастся возлечь хоть с одной, пока нас не схватят».
Несмотря на его тревоги, в последующие часы все прошло гладко. Стража даже не взглянула, когда они входили в город, и мужчины беспрепятственно добрались до дома старого рыбака. Когда они встали на следующее утро и вышли на улицы, то ни у кого не вызвали подозрений. Адреса, которые им дали, оказались точными. Пера решил, что он один будет заходить в дома, чтобы говорить со знатными сиракузцами, и Квинт задумался, зачем их вообще послали с ним. Это действительно действовало на нервы – ждать его на улице, гадая, кто из прохожих донесет на них. Но ничего такого не случилось, и Пера неизменно появлялся с довольным видом. Кроме того, Квинту и Марию редко приходилось открывать рот, рискуя быть разоблаченными.
Квинту даже показалось интересно находиться в осажденном городе. Было ясно, что план Марцелла взять город путем хитрости был разумен. Боевой дух осажденных казался таким же высоким, как у осаждавших. Оборонительные сооружения были в хорошем состоянии, а батареи катапульт – еще более многочисленны, чем предполагал Квинт. Сиракузы имели множество общественных колодцев, так что о нехватке пресной воды не могло быть и речи. Рыночные лотки не были завалены свежими продуктами, но и не пустовали. Зерно, оливковое масло и вино – самые важные товары – были доступны, и Эпикид мудро ограничил цены на них. Каждый день привозили свежую рыбу, выловленную теми же самыми рыбаками, которые доставили в город троих шпионов. Хотя женщины не были так сногсшибательны, как расписывал Марий, писаных красавиц хватало. Однако Пера держал гастатов на коротком поводке, и завязать отношения не было никакой возможности. Приходилось довольствоваться лишь любованием издали. Когда Пера не слышал, Квинт безжалостно шпынял Мария, напоминая про его спор с Урцием. Ответ товарища был неизменен:
– Это ты виноват. Женщины падают от моих взглядов, но шарахаются за милю от безобразных ублюдков вроде тебя!
Это был сигнал к перепалке. Пикировка помогала коротать часы, заглушая постоянный гнетущий страх.
В последующие пять суток более дюжины высокопоставленных сиракузцев были тайно вывезены и привезены обратно на рыбацких лодках – под видом рыбаков – после переговоров с Марцеллом. Добившись успеха, Пера сказал Квинту и Марию, что миссия этих сиракузцев состоит в том, чтобы убедить как можно больше своих товарищей перейти на сторону Рима. Когда изменников наберется достаточно, чтобы обеспечить одной ночью захват ворот, настанет момент для решительных действий.
– Сколько людей понадобится? – спросил Марий.
Квинт тоже хотел это знать. Когда наберется достаточный отряд, видимо, можно будет вернуться к своим. Чем дольше они оставались в городе, тем большая опасность им грозила.
– Не знаю, гастат, – ответил Пера, и в его глазах сверкали честолюбивые замыслы. – Шестьдесят. Восемьдесят.
– А может быть, сиракузцы, с которыми мы говорили, смогут набрать остальных без нас? – рискнул спросить Квинт, и его глаза беспокойно обежали таверну, где они пили.
– Наверное, и смогли бы, но задача будет выполнена быстрее, если мы тоже сыграем свою роль.
С недоброжелательной улыбкой на губах Пера ждал, не попадется ли Квинт на его удочку.
– Понятно, – уныло сказал тот.
Марий тоже не излучал радости – его первоначальный энтузиазм уже значительно убавился, – но положение Перы как командира не предполагало возражений. Боец старался не думать о том, что их могут схватить как шпионов. В приказе Марцелла ничего не говорилось про долгое пребывание в Сиракузах. Что задумал Пера?
Открылась дверь, и в таверну кто-то вошел. Посетитель, собиравшийся выйти, отошел в сторону, пропуская вновь пришедшего, – и тут до Квинта дошло: Пера хочет оставаться до тех пор, пока не состоится попытка впустить в город легионеров. Римский воин, впустивший войска Марцелла в Сиракузы, покроет себя славой. Квинт ощутил во рту горький привкус. Его и Мария никто не вспомнит, даже если они выживут. Вся честь достанется центуриону. Подлый ублюдок…
– Можешь что-нибудь сказать по этому поводу?
Квинт сразу понял, что Пера обращается к нему. Он не знал, придет ли когда-нибудь время бросить ему вызов, но сейчас было точно не время.
– Никак нет. Как скажете.
Холодная улыбка.
– Тогда за успех! – Пера поднял свою чашу.
Пытаясь заглушить свои опасения, Квинт и Марий сделали то же.