Глава XII
После обсуждения с Клитом Ганнон решил сам пойти утром в пекарню вместо солдата.
– Будет разумно, если туда станет ходить не один и тот же человек, – сказал он. – Люди могли запомнить твоего солдата со вчерашнего дня.
И вот теперь он стоял в нескольких шагах от пекарни с теплой буханкой в руке. «Боги, как приятно съесть ее свежей, прямо из печи, – подумал молодой человек. – Не многое на свете бывает вкуснее».
Но удовольствие не прогнало волнения. Несмотря на свою браваду перед Клитом, Ганнону было трудно вести себя как ни в чем не бывало и еще труднее постоянно посматривать по сторонам на улицу, следя, нет ли какой-либо опасности. К счастью, ничто не вызывало подозрений. Собравшиеся у дверей пекарни домохозяйки болтали между собой, и рабы, посланные хозяевами, пользуясь случаем, проскальзывали мимо без очереди. Появился хорошо одетый юноша с полным мешком буханок. Два бродячих пса принюхались в надежде, что кто-нибудь, поедая купленное, обронит корку. Прошло какое-то время, и утренняя спешка купить свежий хлеб прошла. Карфагенянин снова почувствовал себя неловко и обрадовался, что на небольшой площади напротив стояла выходящая на улицу таверна. Никто из посетителей не обратил на него внимания, когда он занял место на улице и заказал чашу вина. Закончился час – и вторая чаша, потом еще час – и третья чаша, а Элира все не появлялась. Ганнон начал беспокоиться. Может быть, что-то случилось? Может быть, Аврелия тоже заболела, и Элира ухаживает за нею? Чтобы отвлечься, юноша пошел в нужник при таверне облегчить мочевой пузырь. Нужник представлял собой загородку вдоль стены в проходе между домами. Как обычно, вся видимая поверхность стены была изрисована и исписана посетителями. Ганнон усмехнулся, читая обычные в таких местах надписи: «Я здесь хорошо посрал», «Эвмен любит Агапе», «У шлюх в этой таверне оспа». Вернувшись на свое место, он продолжил рассматривать входящих и выходящих из пекарни и вздрогнул, увидев выходящую с пухлым мешком Элиру. Она похудела с тех пор, как он ее видел; от крыльев ее носа к углам рта протянулись горестные морщинки. Допив остатки вина, Ганнон поспешил за нею и, когда между ними оставалось не более трех шагов, позвал:
– Элира…
Она обернулась и, чуть не выронив мешок, тихо воскликнула:
– Какая неожиданность!
– Не останавливайся. – Ганнон пошел рядом. – Как там Аврелия?
– Не очень хорошо, господин. Ее сын Публий… Он умер.
– Что? Как?
– Малярия. Умер сегодня ночью.
– Боги! Какой ужас…
Ганнона разрывали противоречивые чувства. У Аврелии страшное горе, но теперь нужно каким-то чудом выкрасть из дворца на одного человека меньше. Через один удар сердца пришло осознание, что и это может не получиться.
– Похороны разрешат?
– Мы не знаем. С помощью богов… – Элира состроила самую соблазнительную рожицу, – и с моей помощью, надеюсь, да.
Ганнон закипел гневом и постарался не думать, что приходится делать Элире и Аврелии с тех пор, как оказались во дворце.
– Если разрешат, тогда мы и нападем. Когда узнаете? – Он понял всю глупость своего вопроса, как только тот сорвался с губ. – Вы, конечно, не можете назвать точных сроков…
– Конечно.
– Не важно.
Клит уже говорил про шайку уличных оборванцев, которых можно привлечь для отвлечения внимания. Им можно заплатить и за то, чтобы следили за дворцовыми воротами.
– Когда станет известно время похорон, отправляйся в пекарню, чтобы дать знать мне или тому солдату. Если не получится, скажи Аврелии, что мы в любом случае придем за вами.
Элира испуганно посмотрела на него.
– Как вы нас освободите?
– Просто поверь мне на слово. Будьте готовы с того момента, как выйдете из дворцовых ворот. Все будет сделано по возможности быстро и бескровно, – пообещал Ганнон, радуясь, что Элира не слышит, как у него колотится сердце. – Передай Аврелии мои глубочайшие соболезнования. Скажи… – Он замолк. Что он мог сказать ей, когда у нее такое горе? – Скажи, что мне очень жаль.
– Хорошо, господин. Скоро ты сам сможешь с нею поговорить. – Она посмотрела на него с неуверенной улыбкой. – Мне теперь лучше поспешить. Нельзя надолго задерживаться, а то стража может что-то заподозрить.
– Будьте сильными.
Смотреть, как Элира уходит обратно в заточение, оказалось тяжелее, чем ожидал Ганнон. Он утешал себя тем, что через несколько дней она и Аврелия убегут. Хотя не имел представления, как они скроются, когда Гиппократ и его солдаты начнут розыски.
– Готовы? – Голос Клита приглушала повязка, закрывавшая нижнюю часть лица.
Он стоял с Ганноном и ватагой пацанов в переулке близ главных городских ворот. Они предположили, что Аврелия и Элира с телом Публия пройдут здесь. Большинство надгробий и самое обширное место захоронений находились по обе стороны от дороги, ведущей из города сюда.
– Конечно, готовы, – ответил вожак шайки, коротко подстриженный широколицый парнишка по прозвищу Медведь.
Его помощники, девять мальчишек от его возраста, то есть одиннадцати-двенадцати лет, до, как прикинул Ганнон, лет шести-семи, что-то забормотали или закивали в решительном согласии. На первый взгляд они казались невзрачными – кроме Медведя, тот был коренастый, как многие взрослые; остальные – тощие, в лохмотьях, сквозь которые просвечивали кости. Но внешность их была обманчива. Клит показал их Ганнону в деле, напустив, как стаю волков, на торговца сыром, закрывавшего свой ларек. Им потребовалось времени не больше, чем на двадцать ударов сердца, чтобы повалить его, избить до полубеспамятства и забрать его кошелек и все остатки товара до последней крошки.
– Повтори мне, что вы должны сделать, – велел Клит.
Медведь бросил на него свирепый взгляд; кто-нибудь из солдат Клита, осмелься он на такое, получил бы взбучку.
– Когда они приблизятся на достаточное расстояние, мы бросаемся к возу сена, стоящему во дворе напротив, и выкатываем его на улицу.
– Процессия должна находиться в тридцати шагах от переулка, – предупредил Ганнон.
– Знаю, знаю. Мы бросаемся к солдатам. Они будут охранять двух женщин. Отвлекаем, сбиваем с ног и все такое – но чтобы они остались живы.
Должно быть, существование этих детей жестоко, подумал Ганнон. По меньшей мере, половина из них носит с собой ножи, и ни одного не пугает мысль об убийстве.
– Главное – чтобы женщины убежали, – сказал Клит. – Вам нужно только задержать солдат как можно дольше – и не попасться самим. Если получится, вы свободны.
– Не стоит и напоминать, – ответил Медведь, крутя пальцами губу. – Это одно из наших правил. Мы все равно ни шиша не сможем поделать, если кого-то из наших схватят. Поэтому просто забываем о нем. Так, парни?
– Да.
– Верно.
– Лучше умереть, чем попасться.
– Хорошо, – сказал Клит, взглянув на Ганнона.
Они оба тоже страстно надеялись, что никто из мальчишек не попадется. Но, приходя на встречу с Медведем и его шайкой, надевали маски и неприметные хитоны на случай, если кого-то из ребят все-таки схватят. Под пыткой он может вспомнить какую-нибудь подробность, которая приведет к дверям Ганнона и Клита вооруженных солдат.
– А что такого особенного в этих женщинах? – спросил Медведь.
– Вам платят достаточно, чтобы вас это не интересовало. – Клит поднял увесистый кожаный кошелек.
Поскольку акцент Ганнона мог показаться странным, нанимал исполнителей и вел переговоры грек. Звон в кошельке привлек взгляды оборванцев, как раненая мышь – кошку.
– Как договорились: по золотому каждому, если все получится.
Медведь выпятил грудь.
– Половину хочу сейчас.
Остальные придвинулись поближе к нему, и Ганнон заметил, что некоторые положили руки на ножи. Маленькие ублюдки… Он напрягся, готовясь драться.
– Не валяйте со мною дурака, ребята. Даю вам три золотых сейчас – как жест доброй воли. Это больше, чем вы увидите за год своего воровства. Остальное, как я и сказал, получите, когда дело будет сделано. Если вас это не устраивает, то катитесь все в Гадес.
Медведь посмотрел на своих дружков.
– Если схватитесь за оружие, – угрожающе проговорил Клит, – мы выпустим половине из вас кишки, прежде чем успеете вдохнуть, а остальным – как только успеют.
Медведь, насупившись, посмотрел на Клита, потом на Ганнона. Оба ответили такими же горящими взглядами. Подумав, пацан рассмеялся.
– Я пошутил. Сделка хороша. Вы заплатите мне у храма Деметры в Ахрадине в начале третьей стражи.
– Ты разумнее, чем выглядишь, – проскрипел Клит. – А теперь, если хотите заработать золото, лучше поглядывайте за улицами вокруг, чтобы мы заблаговременно узнали, что они идут. Мы останемся здесь. Сообщайте нам.
С хмурым видом Медведь погнал свою шайку из переулка.
– Маленький засранец продаст душу, лишь бы получить барыш, – сказал Ганнон.
– Как и любой из городских низов, – ответил Клит, и юноша знал, что он прав.
– Гиппократ накажет свою стражу? – спросил он, выразив тревогу, о которой они уже дважды говорили раньше.
Сопровождающие Аврелию и Элиру, скорее всего, ни в чем не виновны перед этими женщинами.
– Их наверняка высекут, но, думаю, этим все и ограничится. В настоящий момент обученные солдаты – бесценный товар. Кроме того, золото, которое ты мне дал, с лихвой компенсирует их наказание. Прослежу, чтобы им тайно передали деньги от неизвестного доброжелателя.
Они приготовились ждать как можно дальше от обоих выходов из переулка. Ганнон смотрел в одну сторону, Клит – в другую. Заговорщики выбрали это место с большой осторожностью. Узкий проход был полон мусора и нечистот, и поэтому сюда редко кто-нибудь заходил, разве чтобы опорожнить ночной горшок, но их вполне могли обнаружить и здесь. Два человека с повязками на лицах неизбежно привлекут внимание. И все же приятели не снимали повязки из опасения, что мальчишки увидят их лица. Вдобавок Ганнон беспокоился, что Аврелию будет сопровождать слишком много солдат, или что они выйдут из других ворот, или не выйдут вообще. Ожидание действовало на нервы. Разговоры пришлось свести к минимуму, и поэтому не оставалось ничего, кроме как размышлять. Настроение Ганнона не улучшала вонь дерьма и мочи, и ощущение их под ногами на каждом шагу. Он сосредоточил мысли на снятой Клитом комнате над таверной на западном краю города. Известие о сбежавших женщинах не сразу достигнет того района. Если повезет, хозяин таверны ничего не заметит. Он был знакомый Клита, замешанный в кое-каких темных делишках. Клит собирался сказать, что Аврелия и Элира – флейтистки, прячущиеся для запретных встреч с ним самим и его другом (Ганноном). Через какое-то время карфагенянин прогнал из головы и эти мысли. Нынешняя часть их плана тоже была полна риска. А все должно пройти по плану, иначе – беда. «Боги, сражаться на войне легче», – угрюмо подумал юноша.
– Идут!
Перед ним стоял один из самых маленьких подручных Медведя – оборванец с выпученными глазами и копной курчавых черных волос.
– Ты уверен?
Малыш самоуверенно пожал плечами.
– Я увидел двух женщин; одна несла маленькое тело, завернутое в холст. С ними двое солдат. Это вам нужно?
С возбужденно застучавшим сердцем и печалью об Аврелии Ганнон взглянул на Клита.
– Должно быть, они.
– Всего два солдата! Как хорошо… Далеко? – спросил Клит, подойдя к Ганнону.
– В нескольких кварталах. Скоро появятся.
– Медведь и остальные на местах? – спросил Ганнон.
– Да. Мы хотим получить наше золото.
– Получите, если выполните свою работу.
– Не бойтесь. – Мальчишка ощерился, показав коричневые неровные зубы. – Я дам знать Медведю, когда они окажутся в тридцати шагах от входа во двор. – Вложив в рот большой и указательный пальцы, он издал тихий свист. – Я сделаю так, но гораздо громче. Сразу же выкатят воз, и мы с ребятами бросимся на солдат.
– Хорошо. Вечером увижусь с Медведем в Ахрадине, как договорились. Тогда он и получит деньги.
– Я передам ему, – сказал оборванец через плечо, рысцой пускаясь прочь.
Клит подтолкнул Ганнона.
– Нервничаешь?
– Дерьмо! Еще бы!.. А ты нет?
– Мои кишки горят, будто съел тарелку несвежих мидий. – Клит искоса взглянул на него. – Зато бодрит, клянусь бородой Зевса!
– Ага, я тоже чувствую подобное, – сказал Ганнон с натянутой улыбкой.
Лучше делать что-то по любви, а не ради мести, верности государству или какой-то другой из мириада причин, по которым сражаются люди. Если все пройдет хорошо, он воссоединится с Аврелией. Ганнон глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. В бою выживают бойцы с холодной головой, а те, кто чрезмерно возбужден, погибают.
– Я хватаю девушку-рабыню… Элиру, да? А ты бери Аврелию и мальчика.
– А если Медведю с дружками не удастся повалить солдат?
Клит наклонился, покопался в навозе и достал один, а потом и второй обломок кирпича.
– Воспользуемся этим. Ради всех богов, постарайся не убивать их.
Он двинулся к выходу из переулка и остановился шагах в десяти – на достаточном расстоянии, чтобы его случайно не увидел какой-нибудь прохожий, но все же близко, чтобы выбежать, если понадобится. С начала войны Ганнон бессчетное количество раз ждал в засаде. Время растягивалось, угол зрения сужался, как будто впереди был узкий туннель, во рту пересыхало, ладони потели, а в кишках чувствовалась слабость. И все же никогда он так не нервничал. Конечно, юноша знал причину – дело касалось Аврелии, – но не мог заставить свое сердце стучать медленнее. Он начал тревожиться. Если слишком переживать, можно все испортить. И этой мысли было достаточно, чтобы начать нервничать. Закусив изнутри щеку, Ганнон дал резкой боли отвлечь его от всего остального. Затем остановился и вроде как бездумно случайно поскреб грязную лодыжку.
– Они в пятидесяти шагах, – прошипел он и замолк.
Волнение Ганнона, наверное, было хорошо заметно, потому что Клит сжал ему локоть.
– Все будет хорошо.
Карфагенянин судорожно сглотнул.
– Да.
– Мы не знаем, как быстро они двигаются. Я сосчитаю до тридцати, и приготовимся.
Ганнон кивнул.
– Раз. Два. Три.
Клит продолжал считать, а Ганнон не отрывал глаз от части улицы, которую мог видеть в узком промежутке между домами. Мимо проковылял старик, опираясь на палку. В доме напротив женщина высунулась, чтобы выбить коврик на железных перилах балкона.
– Свежие горячие колбаски! Только что приготовлены! Кто хочет? – кричал лоточник.
– Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать.
В вышине неба презрительно кричали чайки, и им откликались другие. Мимо прошел тот курчавый мальчишка, не взглянув в переулок. Какой-то мужчина провез тележку со скобяным товаром, что-то бормоча себе под нос про ее вес. Две девушки остановились полюбоваться чем-то в примыкающей к переулку лавке, болтая о том, кто угадает, какой стражник стоит у ворот.
– Двадцать пять. Двадцать шесть. Двадцать семь. Двадцать восемь. Двадцать девять. Тридцать, – проговорил Клит.
Оба молчали. Глядя на улицу, они сделали пару шагов. В ушах у Ганнона стоял шум, сердце отчаянно колотилось.
– Фьюуууу-фюить!
Свист оказался гораздо громче, чем карфагенянин мог ожидать от маленького оборванца.
Началось.
«Баал-Хаммон, позаботься о нас. Баал-Сафон, дай нам твою защиту и твою силу!» – молился Ганнон, когда они подошли к выходу из переулка.
Тра-та-та.
Слева донесся стук колес по булыжнику. Пока что Медведь исполнял свою роль, но глаза Ганнона выискивали не воз – они лихорадочно осматривали улицу справа. Юноша чувствовал, что Клит сзади делает то же самое, однако проклятый жрец с компанией загораживали обзор. В десяти шагах впереди стояли трое мальчишек, плохо притворяясь, что рассматривают товары, выставленные у входа в столярную мастерскую. Еще двое на другой стороне улицы играли в кости. Остальные, наверное, были с Медведем.
– Берегись! – послышался мужской крик.
Грохотание колес стало громче, последовали крики и шум, и Ганнон услышал, как воз ткнулся в стену дома на их стороне улицы. Медведь хохотал. «Получилось!»
Но Ганнону было совсем не весело. Если стража Аврелии увидела это, они могут повернуться и убежать.
К его несказанному облегчению, солдат протолкнулся мимо жреца. За ним с каменным лицом прошла Аврелия с маленьким полотняным свертком. Следом – Элира, а за нею – второй стражник, его Ганнон смутно припомнил.
Из-за спины донеслось злобное ругательство.
– Агафокл! Если он меня заметит, я пропал.
«Дерьмо!» – подумал Ганнон. Второй стражник был знакомым Клита, это его они встретили с группой рабынь. В их предприятии возник дополнительный риск.
По сигналу за спиной у них появился Медведь со своей ватагой. Они налетели на первого солдата, который презрительно рассмеялся:
– Не заставляйте меня надрать вам задницу!
Он не видел остальных ребят, которые неслись к нему с обеих сторон.
– Помните, что я вам говорил, – крикнул Медведь своим товарищам.
Бросившись на стражника, пока тот не успел опомниться, он схватил его под коленку и дернул. Солдат повалился навзничь, а четверо мальчишек вскочили на него, колотя руками и ногами.
Ганнон и Клит выскочили на улицу. Элира завизжала, но Аврелия как будто не замечала, что происходит. Агафокл отпихнул их локтем, и его рука потянулась к копису.
– Что происходит, забери вас Гадес? – заревел он. – Маленькие ублюдки!
Это противоречило тому, чему учили Ганнона, – не терять из виду врагов, с которыми столкнулся, – но он не отрывал глаз от Аврелии. Женщина по-прежнему словно не замечала происходящего. Так продолжалось, пока карфагенянин не подбежал к ней и она не увидела его. С печальной улыбкой возлюбленная подняла свой сверток.
– Это Публий. Ты бы полюбил его.
– Аврелия! Пошли… – Он схватил ее за локоть.
– Мне нужно передать его кому-то у ворот. Мне не позволили выходить из города. Посмотреть, как его сожгут.
Ганнон не учел, что горе могло так ошеломить ее.
– Мы совершим обряд после, – ласково проговорил он и потянул ее прочь. – Сейчас же надо идти. Скорее!
Она не двигалась, и юношу охватила паника. Первый солдат был у него за спиной. Судя по болезненным вскрикам и радостным воплям ребят, он получал хорошую трепку, но Агафокл, которого тоже повалили, как-то умудрился снова встать на ноги и увидел, что происходит. Только героическое усилие Медведя, который перерезал ножом его перевязь и отбросил меч в сторону, не дало воину вмешаться в драку с оружием. Но и без меча он двинулся в направлении Ганнона. Медведь с тремя товарищами окружили его, но Агафокл отмахнулся от них, как от надоедливых ос. В отчаянии Ганнон выхватил у Аврелии Публия. Она потрясенно вскрикнула, а он прошипел:
– За мной! – после чего повернулся и побежал к переулку, не отрывая глаз от Клита с Элирой в дюжине шагов впереди.
Ганнон уже почти добежал до переулка, когда заметил, что Аврелии за спиной нет. Развернувшись, он ошеломленно увидел, как она выхватила у одного из мальчишек нож и вонзила Агафоклу в пах под птериги. Тот завопил от боли, а она с криком: «Сын шлюхи!» ударила его ножом еще дважды.
– Что она делает? – закричал Клит.
– Не знаю, – ответил Ганнон.
Агафокл упал на колени, кровь хлестала из его ран. А женщина в совершенном спокойствии подошла к первому солдату, который все еще лежал на земле; ее клинок поднялся и опустился, поднялся и опустился, и крик несчастного перешел в бульканье и затих. Со звоном металла о камень она выронила нож и наконец взглянула в сторону на Ганнона. Карфагенянин снова вышел из переулка.
– Сюда! – позвал он.
Лицо Аврелии оставалось безмятежным, пока она шла – не бежала – к нему. Вокруг царила сумятица. Мальчишки скрылись с глаз, но лавочники стояли в дверях и, вытянув шеи, наблюдали за происходящим. Кто-то подошел к Агафоклу, чтобы помочь, но другой прохожий стоял в оцепенении, словно зачарованный внезапной вспышкой насилия.
– Скорее! – сказал Ганнон, натягивая повыше скрывающую лицо повязку.
Когда Аврелия подошла к нему, Клит бросил на нее раздраженный взгляд и вместе с Элирой направился по переулку.
– Пошли, скорее!
– Не смотри под ноги, – сказал Ганнон. – До другого конца недалеко.
– Я знала, что ты придешь, – выдохнула она.
– Как я мог не прийти, зная, что ты пленница? Извини, что получилось так долго. – Его взгляд упал на ношу в руках, на Публия. – Если бы я успел раньше!..
Клит бежал, петляя, от места засады. Он выбирал переулки между большими улицами. Теперь оба сняли повязки с лица и не привлекали внимания прохожих, но Ганнон на всякий случай завернул Публия в старый плащ Элиры. Извилистый маршрут объяснялся тем, что их провожатый потерял ориентацию, и так продолжалось до тех пор, пока они не вышли на главную артерию города, ведшую к Эпиполам, западной части Сиракуз, где Клит пришел в себя. И сразу напустился на Аврелию.
– Зачем ты убила тех двух людей? – спросил он по-латински. – Они стерегли тебя, а не вели на казнь.
– А тебе какое дело? – огрызнулась она с большей страстью, чем ожидал Ганнон.
– Они сиракузцы, как и я. Я даже был знаком со старшим. Не было нужды их убивать. Мальчишки и так их отвлекли.
– Агафокл не только выбрал меня в наложницы Гиппократу. Он заставил меня возлечь и с ним. И был со мною отнюдь не нежен. Элира тоже натерпелась от него и от второго солдата… Что теперь скажешь?
Глаза Аврелии пылали, а лицо исказилось гневом.
– Понятно, – удрученно проговорил Клит. – Очень жаль.
Но Ганнон был рад, что Агафокл мертв.
– Они теперь никому ничего не скажут, и это снижает шансы, что нас найдут.
– Пожалуй, и я не очень любил Агафокла, – пожав плечами, признался Клит. – В любом случае, теперь уже ничего не поделаешь. Будем надеяться, что у Гиппократа есть другие заботы, кроме мести за убийство своих слуг.
Разговор затих. Вскоре они добрались до снятой Клитом комнаты. Сиракузец пошел вперед и, никого не обнаружив, махнул им рукой. Они поднялись по шаткой лестнице, не показавшись на глаза хозяину.
– Чем меньше он будет знать, тем лучше, – сказал Клит Ганнону, вводя его в тесную темную каморку, где было лишь две койки, стол и стул. У крохотного окошка, выходившего на улицу внизу, стоял ночной горшок. – Не очень шикарно, но сгодится.
– Спасибо, – рискнула выговорить на плохом греческом Элира.
– Простите, что была резка с вами, – сказала Аврелия. – Я очень благодарна за помощь. Эта комната, может быть, и не очень просторна, но она наша, и мы на свободе. Вы не представляете, как сильно мы хотели сбежать оттуда.
Клит в ответ наклонил голову и сказал Ганнону:
– Оставляю вас здесь.
Приятель схватил его за плечо.
– Прими мою благодарность, брат, – и шепотом добавил: – Нам нужно похоронить, а лучше кремировать ребенка. Как думаешь, это возможно?
– В стенах города? У тебя когда-нибудь бывают задачи попроще? – Клит вздохнул. – Ладно, предоставь дело мне. Поговорим позже… или завтра.
Когда Клит ушел, Ганнон положил Публия на одну из коек.
– Мы устроим ему похороны, как только будет возможно.
На Аврелию снова снизошло спокойствие.
– Что теперь?
– Не знаю. Много зависит от того, как отнесется к этому Гиппократ.
Лучше всего остаться здесь, решил он. Да и куда можно податься? У него в Сицилии нет друзей, кроме Клита.
– Может, стоит покинуть Сиракузы? – спросила Аврелия. – Известно, что есть тайные тропы, ведущие из города.
Юноша закашлялся.
– Вероятно, дойдет и до этого, но пока нам лучше оставаться здесь.
– Потому что нас будут разыскивать?
– И поэтому тоже. А еще потому, что Ганнибал послал меня служить Эпикиду, – чувствуя неловкость, ответил Ганнон и с еще большей неохотой добавил: – и Гиппократу.
Женщина ничего не ответила, что усилило его неловкость, и карфагенянин подумал, что, может быть, она не хочет быть с ним. Может быть, она хочет только воссоединиться со своим мужем, чтобы вместе скорбеть об умершем ребенке. Ему следует уважать это желание.
– Через пару дней все успокоится. Я постараюсь найти лодку, которая отвезет вас к римским позициям. Там позаботятся, чтобы ты добралась до своего мужа, – уныло проговорил он.
– Луций, наверное, умер. Но даже если и нет, я не вижу смысла возвращаться к нему. – Она подошла к Ганнону и одну за другой положила руки юноши себе на плечи. – С тех пор как ты появился у нашего дома в Капуе, я хотела быть только с тобой.
Сердце Ганнона отчаянно застучало. Смутно сознавая, что Элира отошла к окну, чтобы не мешать влюбленным, он обнял Аврелию и глубоко вдохнул ее запах.
– О, боги на небесах! Вот о чем я всегда мечтал. Жаль, что все получилось таким образом. После всего случившегося…
Аврелия приложила палец к его губам, чтобы он ничего не говорил, и прошептала:
– Обними меня. Когда я здесь с тобой, то чувствую себя в безопасности.