Глава сорок вторая
Эхо почти не помнила, как они добрались до дома Джаспера. Из музея Гай практически вынес ее на себе, но все подробности путешествия исчезли из ее памяти. Перед глазами стояли взгляд Роуана, склонившегося над телом Руби, и чернильные вихри междумирья, когда Гай открыл портал в нефе собора, куда он их привел. Ей хотелось порадоваться находчивости Гая: вот уж кто умеет найти подходящий портал – кто бы мог подумать, неф собора! – но в душе у Эхо было так пусто, словно в Метрополитен-музее внутри нее разверзлась бездна. Ей казалось, что это она осталась лежать на холодном мраморном полу. Странная мысль…
Едва Эхо очутилась у Джаспера, как образы стали обретать форму. Сияющая Айви с огромными черными глазами, в которых читалась тревога. Обеспокоенный, хотя и необычно молчаливый Джаспер. Когда Дориан лежал, истекая кровью на его простынях из египетского хлопка, Джаспер был очень недоволен, но когда Эхо, залитая явно чьей-то чужой кровью, переступила порог лофта, Джаспер ни разу не пожаловался на то, что она может испачкать мебель и ковер. Все обращались с ней бережно, словно с раненой. Наверное, она действительно ранена, но как они узнали? Как догадались? Как разглядели это за непроницаемым защитным полем собственных душевных травм?
Эхо свернулась клубком и потерлась лицом о подушку. Она была с пенополиуретаном или каким-то другим похожим наполнителем, мягким, как гусиные перья. Птератусы никогда не использовали гусиные перья: нельзя ради комфорта убивать себе подобных. Эхо сплела руки под одеялом. Кто-то отмыл их дочиста, так что теперь кожа была сухой и саднила. Девушка вытащила руки из-под одеяла, посмотрела на костяшки, потом на ладони. В темноте кожа казалась сероватой. На руках не осталось ни капельки крови. Так странно, что всего лишь несколько часов назад ее ладони были красными и липкими. Или не часов, а дней? Время стало гибким – то растягивалось, то сжималось.
Эхо поднесла пальцы к губам, вспоминая прикосновения Роуана, когда он выпускал ее из темницы. Он смотрел на нее, словно она значила для него так много, что не выразить словами. Когда он говорил, его дыхание грело ее кожу. Интересно, что он теперь о ней думает? Простит ли он когда-нибудь ту, что его любила, но убила его напарницу? Эхо уронила руки на одеяло. Роуан остался дома, в Нью-Йорке, – это его дом, не ее, этот город никогда не станет для нее домом, тем более теперь, после того что она сделала. А она здесь, за океаном, лежит под горой одеял.
Гнездо Джаспера находилось слишком высоко, так что рыжеватый отблеск страсбургских уличных фонарей сюда не попадал, но сквозь витражные окна лился свет звезд, усеявших небо. Эхо не знала, который час, но, видимо, было поздно. Колокола собора в последний раз отзвонили очень давно. Эхо слышала тихий шорох простыней, когда кто-то из ее товарищей ворочался во сне. Натянув одеяло до подбородка, Эхо гадала, кто и как устроился на ночлег. Она в одиночку заняла широкую кровать Джаспера. Видимо, ее укладывала спать Айви, но Эхо этого не помнила. На кресле возле кровати кто-то спал; больше Эхо никого не могла разглядеть.
Гай.
Наверное, сначала он сидел в кресле, как все люди – поставив ноги на пол, – но во сне повернулся, перебросил ноги через подлокотник, а голову положил на другой и чуть повернул, так что челка его касалась чешуек на скулах. Он напоминал Эхо статую, прекрасную и невозмутимую.
С того самого момента в музее что-то важное появилось в ее душе, Гай стал ее опорой. Сквозь обломки воспоминаний проступали ощущения: вот он железной рукой поднимает ее на ноги, но при этом так бережно, словно старается удержать вместе осколки прежней Эхо, но тщетно. Она словно Шалтай-Болтай, который упал со стены.
Эхо не понимала, почему он так о ней заботится, не оставляет одну ни на минуту. Наверное, по доброте душевной. Или из чувства вины. Ведь она все-таки спасла ему жизнь. А он стал ей якорем. Обломком доски в море отчаяния и боли, за который Эхо уцепилась, понимая, что если отпустит – утонет.
Эхо закрыла глаза и постаралась заснуть. Днем до нее долетали обрывки разговоров. Гай рассказывал кому-то про надпись, которую прочел на ключе. Про оракула. Всю беседу Эхо не слышала, только часть. Что-то про Шварцвальд, пещеру и что надо подождать, пока Эхо с Дорианом не оправятся, и уж потом трогаться в путь. Эхо сейчас с радостью поменялась бы местами с Дорианом. Что такое меч по сравнению с ее мукой? Подумаешь, проткнул тебя насквозь. Чисто и аккуратно. Не идет ни в какое сравнение с разлетевшимися в разные стороны осколками прежней Эхо.
Эхо даже не догадывалась, что плачет, пока не почувствовала, как чьи-то грубые пальцы принялись вытирать ей щеки. Она с трудом разлепила липкие от слез ресницы и увидела, что над ней склонился Гай. Эхо хотела было нахмуриться, но у нее лишь жалобно задрожали губы. Она не слышала, как Гай проснулся, но вот он, перед ней. В темноте его глаза казались почти черными.
– Ну-ну-ну. – Слова прозвучали как-то странно, словно он собирался сказать совсем другое. Эхо проглотила комок в горле и ничего не ответила. Гая ее молчание, похоже, ничуть не смутило.
– Мы за тебя волновались.
Когда же их разношерстная группка из «я», «ты» и «они» успела превратиться в единое, сплоченное «мы»? Хотя за это время случилось множество куда более странных вещей. От участливого взгляда Гая у Эхо сжалось сердце. Оно по-прежнему билось, хотя Эхо не испытывала ничего, кроме опустошения.
Гай провел пальцами по лицу Эхо от скулы до подбородка. Его прикосновения были нежными, точно гусиное перышко или мягкая подушка.
– Если ты готова, – проговорил он, – то мы можем скоро двинуться в путь. Оракул нам скажет, что делать дальше.
И снова «мы». Гай говорил уверенно, но Эхо казалось, что он бодрится, притворяется ради нее. Эхо замерла. Быть может, осколки ее сердца когда-нибудь удастся склеить. Наверное, ей надо было что-то ответить ему, но ей так нравилось слушать в темноте голос Гая – мягкий, тихий, словно то, что он говорил, предназначалось ей одной. Эхо закрыла глаза и попыталась натянуть на лицо простыню.
Гай вздохнул, но не с досадой и не с раздражением. Пожалуй, с грустью. Казалось, он тоже оплакивает ту частичку Эхо, что умерла вместе с Руби. Гай еще с минуту посидел с Эхо, гладя ее по лицу, потом кровать скрипнула: Гай поднялся на ноги. Эхо хотела, чтобы он остался с ней рядом, но не смогла подобрать слов.
Гай уселся обратно в кресло. Из темноты до нее донесся его голос:
– Поспи, если сможешь. Завтра будет длинный день.
Эхо вслушивалась в еле различимый звук его дыхания и старалась дышать в такт. Вскоре она неожиданно для себя почувствовала, что засыпает, убаюканная ритмом его дыхания. Вдох – выдох. Вдох – выдох.