Деньги были на исходе. Однажды вечером позвонили. Трубку первым взял Димка. Я тоже взял трубку на своем аппарате, услышал голос Димки, а потом деловой, холодный голос Полины Дон.

– Извините, я могла бы поговорить с Анваром? – холодно спросила она.

– Привет, Полинка! – сказал я в свою трубку.

– Приве-ет, это ты?!

Это удивительно, насколько он был чужим и холодным, когда она говорила с Димкой, и насколько он изменился, стал теплым, нежным, родным и женственным, когда она услышала меня. У меня сжалось сердце от этого женского в ней и только для меня.

– Анвар, тут вот Игорь уезжает к себе, – сказала она и замолчала. – Это правда, Игорь? Ну, вот, он уже собирается, – она снова замолчала, я слышал ее дыхание. – Ты снова оставляешь меня одну, – она что-то говорила там, было еле слышно, видимо, она прикрыла трубку ладонью. – Анвар, короче, Игорь уезжает, а я могу завтра приехать к тебе!

– Приезжай, Полин. Давай встретимся на Петровско-Разумовской, я буду ждать тебя наверху, выход из первого вагона.

– Хорошо, – она снова что-то сказала в сторону. – Расскажи мне, как ты поживаешь, Анвар?

– А, в стиле той музыки, про которую я тебе рассказывал, – радовался я, и не хватало дыхания для голоса. – Отношусь к жизни, как суфий, и чувствую, что умру под забором неизбежно.

– Я не дам тебе умереть под забором, – сказала она. – Я у тебя есть.

Я весь вечер радовался. Шутил с Димкой, который не понимал моей радости. И мне было странно, что она говорила со мной при Игоре, это казалось какой-то ловушкой. Я стоял в своей комнате и вспоминал ее тело, ее «хохочущий» живот и то, как она стискивала зубы и спокойно предупреждала: «Я сейчас закричу», и никогда не кричала. Посмотрел на свой матрас и замер: «У меня же завтра на нём будет женщина!»

Ночью думал о ней, снова вспоминал ее тело, кончил и заснул.

Утром не знал, как часто это бывает в праздник, с чего начать: себя приводить в порядок, комнату или идти в магазин?

Димка болел. Я сходил в магазин, купил картошки, майонеза, большую курицу и литровую, пластиковую бутыль Джин&Тоника.

С дачи приехал Анатоль. Я разделал курицу, обмазал в майонезе и поставил в духовку на маленький огонь. Наводил порядок в комнате, разобрал постель на матрасе, подмел и вымыл полы, постелил на пол «ковры».

– Бабу ждешь, – Анатоль стоял в дверях и весело смотрел на меня.

– Жду, Анатоль, – радостно, как сообщнику, сказал я ему.

– Что ж, это дело хорошее, – вздохнул он.

– Деньги нужны, Анатоль? – засмеялся я.

Он вздохнул и склонил голову. Я дал ему червончик, оделся и поехал встречать ее. Димка, лежа в постели, читал «Энциклопедию анархиста», он посмотрел на меня поверх очков.

Купил в киоске баночку джин-тоника за 9.500 и жвачку. Пил в автобусе. Возле метро выбрал розу за 15.000. Ждал. Купил кофе и мясной буррито. Увижу ее и с ужасом скажу: «Там у меня уже курица горит!» Пил кофе. Повернулся. Она стояла, опершись локтем на турникет, и с манерным вызовом ждала, когда я, наконец, замечу ее. Меня поразила ее красота: пухлые, яркие губы, тяжелые гладкие волосы каре, льняное, просторное платье со шнуровкой и голые сильные ноги в легких сандалиях римских патрициев. Я смотрел на нее и с ужасом и жалостью вспомнил Надю и ту бомжиху. Я видел насколько она красивее их, и думал, как давно у меня не было красивой девушки, и как низко я пал и в какой барахтался грязи, и от этого влюбился в нее, и еще раз поразился ее красоте, от которой уже отвык. Я резко отставил недопитый кофе.

– Там же курица горит! – громко, на весь вестибюль, сказал я.

Она засмеялась своим тревожным смехом. Я поцеловал ее и почувствовал, что ЭТОГО мне уже не очень и хочется. Я с тревогой стал осознавать, что когда доходит до дела, то мне становится неинтересно, и нет особого желания, будто и здесь утрачен смысл. И от нее все еще пахло той бомжихой.

Она сказала, что не будет пить джин.

– Было у меня с ним знакомство, знаешь ли, – нервно сказала она. – Больше не хочется.

И мы купили по дороге «Хванчкару».

– Анвар, я же скоро уезжаю в Германию, – сказала она и оглянулась. – Я тебе не говорила?

– Нет… Ничего себе, в Германию!

– Расслабься, – усмехнулась она и оглянулась. – Еду туда на студенческую работу, буду на фабрике пряники в коробку упаковывать.

– Ну заработаешь там.

– Да, я тоже на это надеюсь, потому что я уже столько денег назанимала, что просто страшно. – Она внимательно посмотрела на парня у нашего дома. – Но уже все готово, осталось только фотоаппарат купить.

Она снова посмотрела на парня, и мне показалось, что внутри себя она облегченно вздохнула.

Курица не подгорела, я принес ее на противне из духовки и поставил на «ковер».

Пили: она – вино, я – джин-тоник. Зашел Димка.

– Познакомьтесь. Это девушка, которую я люблю, – сказал я. – А это парень, которого… который…

– Которого я люблю, – засмеялся Димка.

– Ну да, – засмеялся я.

Снова смотрели «Андеграунд».

– Он сейчас скажет: а завтра я угощу тебя обедом в ресторане «Русскому Цара», то есть «Русский царь», – снова переводил Димка.

Она слушала его и смеялась и смотрела на меня. Когда Димка уходил, мы целовались и сидели как ни в чем не бывало, когда он возвращался.

Выпили джин-тоник, выпили две бутылки «Хванчкары». Потом Димка ушел и вернулся с двумя литровыми пакетами какого-то дешевого красного вина.

И все это время я смотрел на нее, чувствовал ее и с наслаждением сознавал, что скоро у нас будет ЭТО, я всю свою твердость окуну в ее мягкость. И от этого хотелось быть добрым. Хотелось длить и отодвигать этот момент. Потом Димка пел: «А я милого узнаю, да по походке»… Прибежал Анатоль. Она испугалась его. Анатоль сидел на корточках у порога, влюблено слушал Димку, косился на Полину и подмигивал мне, когда она не видела.

– Дремлет притихший северный город, синее небо над головой. Что тебе снится, крейсер «Аврора», в час, когда утро встает над Невой… – пел Димка специально для Анатоля.

Потом мы танцевали. Я видел, что Димка хотел танцевать с Полиной, и уступал ему. Он обнимал ее.

И уже ночью я снова позвал всех на пруд и обрадовался, что вспомнил про него. Я надел свой свитер на голое тело, про который знал, что он мне идет. А Полине дал свою куртку. И мне казалось, что ей очень хорошо в ней. Только Полина была такой маленькой в этой куртке. Странно.

Я хотел пнуть этот «Мерседес», но его не было. Потом я спрашивал у всех: «Не скажете, а где здесь хлебный магазин?» Некоторые терялись и пугались, а некоторые начинали объяснять, не видя, что я шучу. Я внимательно слушал, и мне было смешно.

Димка снова пристал к этой девушке в киоске.

– Вот он, вот он, – говорил он, показывая на меня. – Ты знаешь, что он Степной барон?!

Та девушка грубо говорила с ним.

Димка обнимал Полину. Было темно. Они не стали купаться, стояли и жались на холоде, отворачиваясь друг от друга. Он, наверное, мог и поцеловать ее, когда я купался. Мне было тепло, но того счастья уже не было. Я не видел самого себя в этой черной воде. Казалось, что я кричу где-то в стороне от себя. Вода была слишком жидкой, чужеродной и безрадостной.

– Э-эх, ка-ляй-ка маляй-ка, эх, каляйка маляу, – орал я в воде, но счастья не было. Вода щипалась.

Потом вылез и серьезно убеждал всех, что я не пьяный. Хотел обидеться на них. Делал тест на трезвость, закрывая глаза и попадая указательным пальцем на кончик носа. Потом, чтобы окончательно убедить всех, решил стоя натягивать носок, и упал.

Вернулись. Анатоль с другом играл в карты за шифоньером. Пили.

– Это невероятно, как много вы пьете! – сказала она. – Ужас какой-то.

Я заметил, что она нервничает. Даже здесь, в комнате, ей хотелось оглянуться. Димка стал засыпать у нас на полу. Я отвел его. От красного вина у него были черные губы, будто на них запеклась кровь. Наверное, такие же губы были и у меня. Мне так жалко было оставлять его одного, я обнял его и поцеловал, а он отшатнулся, и странно посмотрел. Так и стоял, отстраненно, словно не узнавая, и глядя на что-то пустое между нами. Я ушел.

– Полина, я не могу, пойду, помоюсь после пруда.

– Я сплю уже, на самом деле…

Я помылся. Потом так быстро брился и так шатался у зеркала, что немного порезал нос. Заклеил его бумажкой.

Она лежала, накрывшись простынею. Она была в платье. Я опустился на колени и начал расшнуровывать.

– Нет, нет, Анвар, – сказала она, некрасиво морща лицо. – Извини, мне легко с тобой, да, но я все же люблю Игоря, я люблю его, понимаешь?

От меня шла такая тяжелая волна, что мне казалось, ее тело должно было прогибаться, раздавливаться по матрасу.

– Он любит меня, я не могу, он ведь доверяет мне, – сказала она, глядя мне в глаза.

И я понял ее. Никогда не понимал женщин, а ее понял, наверное.

– Хорошо, конечно, – стараясь быть как можно более равнодушным, ответил я. – Все, спать, спим.

И я поцеловал ее, желая пропустить сквозь нее всю невидимую тяжесть этой своей волны. Я целовал ее губы, всасывал ее подбородок, ласкал языком ее кадычок, охватывал губами и скользил по этим ребрышкам на горле и все двигал рукой по ее животу, я ждал, когда он вздрогнет в своей первой «усмешке».

– Да нет же, нет! – вскрикнула она, крепко сжав руками мою руку. – Я не могу так, я обещала. Не делай этого, прошу тебя!

И он вздрогнул так, что у нее вскинулась голова. Я сжимал ее живот, а локтем водил по ее грудям, надавливал. Ее разум и сердце говорили мне: «Нет, Анвар!»

Но когда я замер, она еще сильнее сжала мою руку, словно боясь, что я уберу ее. «Да, да!» – кричало ее измученное лицо, ее грудь, ее «хохочущий» живот и непроизвольно дергающиеся ноги.

– Нет, Анвар, я сказала! – она оттолкнула меня. – Извини, меня, – удержала меня.

– Я тебя очень хочу, Полина! Я хочу тебя со вчерашнего вечера. Я всегда тебя хочу, стоит лишь тебя вспомнить. Я только обнаженной и вот такой вспоминаю тебя. Я уже два раза кончил в тебя вчера ночью. Считай, что я тебя уже трахнул. Один раз даже в извращенной форме.

– Свет потуши.

– Не буду, я хотя бы глазами трахну тебя.

Я сильно поцеловал ее, чувствуя сквозь губу зубы и кость челюсти, сдвинул рукой подол, провел по волосам и хотел сжать ее губы ладонью – она у нее была мокрая, раздавшаяся и будто сама втянула руку. Я всей рукой ласкал ее, водил там так сильно, что приподнимал ее. Мне хотелось попробовать ее всю, я потому и брился там, в ванной и думал об этом, и у меня шевелились там губы и язык. И я вдавил свое лицо меж ее ног. Раздвигая лицом. Снова почувствовал, узнал этот горьковатый запах и вкус. Я алкал ее, лакал из нее.

– Да что же это такое?! – ожесточенно вышёптывал ее рот.

– Да-да! – «хохотал» ее живот.

– Да-да! – стискивали меня ее бедра, удерживали и подталкивали руки.

Я хохотал в ней, втягивал ее плоть и обласкивал во рту языком и зубами, скользил в ней лицом и размазывал его. Она стала такая мокрая, что сильно щипало бритое лицо. Руки ее заколотили в воздухе, ища спинку кровати, повисли, она подтянулась и ухватилась за трубу батареи. Приподняла голову. Уронила.

– Я сейчас закричу.

А потом тихо и долго «хохотали» мышцы ее живота.

А я, лежа на своем твердокаменном члене, смотрел исподлобья на эти ее судороги, чувствовал упругие толчки под ладонью. Потом вошел в нее, и мне нестерпимо хотелось кончить это и в то же время продолжать бесконечно. Она была несравненно лучше Нади. И она была лучше Асельки. Развратнее, телеснее и блядски слаще. И конечно, мне тоже подходила ее смазка, она успокаивала и умащивала меня.

Я отвернулся и смотрел на нас в зеркало серванта, видел ее ляжку, выпроставшуюся из-под меня, блестящую от влаги, бьющуюся об «ковер». Увидел побелевшую, блестящую выпуклость груди. Увидел, как он поднимается и опускается в нее. На секунду увидел, как мелькнуло лицо Димки в темноте двери. Бледное. И он у меня будто бы вдвое стал больше от этого. Мне и самому захотелось стоять и дрожать там, в темноте двери, ужасаться этой картине, обмирать, и онанировать на нас.

– Я тебя люблю, Полина! Я все готов отдать тебе!

– Тише, тише! – она прижимала ладонью мой затылок. – Нас услышат!

– Всё готов отдать тебе!

– Замолчи, Анвар! Ты… я… з-замолчи!

– Я так благодарен тебе, дарю тебе свою куртку, я бы еще подарил что-то, будь у меня еще что-то.

– Я уже ус-стала, Анвар.

– Да?

– ………………

– Что… что ты сказала?

– Мне больно.

И там у меня заныло, замерло на секунду, ослепительно щелкнуло, лопнуло, и прорвались эти разновеликие, разноцветные, тугие, разрывающиеся внутри шарики.

– Бросай ты своего Игоря, – сказал я.

И сразу почувствовал себя в своем теле, почувствовал, что моим ногам холодно, что замерзли ступни. И резко замутило от выпитого.

– …ты чем покрыл?!

– Чем видел, бля!

– Падажди, браток! Что у нас козыри были? Эге-ге… Ни фига себе!

– Да сам посмотри.

– Хули ты мухлюешь?

– Я?

– А того, кто мухлюет, мы будем бить по хитрой рыжей морде…

Вспоминал, что видел Димку. Хотелось говорить, но было тяжело ворочать языком. Подташнивало.

– Полин?

– Да?

– …………… – сказал я.

– Что ты говоришь?

– А ты что, без трусов ходишь летом? – снова выдохнул я и хрипло засмеялся. Когда я говорил и смеялся, не так сильно мутило.

Она тоже засмеялась, затряслась.

– Нет, я сняла, когда ты в ванной был, я не могу в трусах спать. Они здесь под подушкой, чтоб не искать утром.

– Все равно будем искать, мы всегда с тобой ищем.

Она снова затряслась. Мне хорошо было с ней, но так тяжело заснуть. Я падал, скатывался, обрывался, неожиданно просыпался у себя и узнавал ее, и снова зависал в черно-красной пустоте, что-то видел и слышал.

Утром показалось, что если я сейчас встану, то оторвется только душа, а тело так и останется распластанным на матрасе, с моей рукой на ее груди. Поднялся осторожно, вместе с телом, собирая его с нее и с пола.

Когда я вернулся из туалета, она сидела и тряслась от смеха.

– Ты чего?

– Чего? Трусы не могу найти.

У меня снова набрякло все снизу.

– Я же говорил.

– Ты их, наверное, спрятал? – весело разозлилась она.

Я повалил ее на матрас.

– Не надо, Анвар! Надо найти.

Мы нашли их под матрасом.

– Вспомнила, я же их показывала тебе ночью, а потом сама под матрас убрала.

Она быстро оделась.

– Одевайся, Анвар… смотри, у тебя растяжки на коже по бокам, как у женщины…

– Надо же, точно, что ли?

– Да. А сколько уже время? Ого!

– Чай будем пить?

– Нет. Игорь должен вернуться к четырем.

– Я тебя провожу.

– Не надо. Отдыхай.

– Провожу.

– Тогда одевайся скорее!

– Возьми мою куртку, я же ее подарил тебе.

– Она мне велика. Классная, но большая. Она тебе самому идет.

– Я тебе фотоаппарат подарю.

– Пошли, Анва-ар. Мы не успе-йем… Не обижайся, вот такая я странная девушка Полина.

В этот день все смотрели на нас, как будто мы были единственные мужчина и женщина на земле. Мы обнимались в метро, я остро чувствовал ее тело сквозь одежду. Вспыхивало в голове все наше ночное, и мышцы сводило судорогой. Она и сейчас была обнаженной передо мной, так хорошо я знал и чувствовал все ее тело. Потом сидели в вагоне, и я прижимал ее к себе. И было до удивления удобно обнимать ее, уютно ехать с ней под боком, даже странно становилось, как я умудрялся все это время ездить один. Потом уступили место старухе. Даже старуха посмотрела на нас. Стояли у стены в тряском вагоне. Между нами были наши странные одежды, прозрачная стена дневного, шумного и такого бессмысленного людского мира, но мы все еще продолжали любить и ласкать друг друга. Я чувствовал свой отяжелевший член у нее внутри, он напрягался, и она смотрела на меня так, будто тоже чувствовала его там. Я знал, что она сейчас возбуждена, и у нее там скользко и намокли волосы, я почувствовал их на своих губах. Видел сквозь холстину платья ее грудь и знал, что ее возбужденным соскам больно тереться о жесткий лён. На нас смотрели. Он скользил и разбухал в ней, а я смотрел на нее.

– Да ты же меня любишь, – сказала она.

Я посмотрел на нее и испугался, что мои зрачки могут треснуть.

– Я чувствую себя женщиной с тобой.

Парень посмотрел на нас и опустил глаза. Обернулась и задержала взгляд женщина на выходе.

– Я подарю тебе фотоаппарат для Германии, – говорил я, понимая, какая это малость из того, что я бы хотел подарить ей.

Она кивнула, поджала губы и быстро глянула на запястье. Прошли к дверям. «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». Я обнял ее. Она глянула за мое плечо. Я понимал, что она хотела узнать время, не обижая меня.

Шли с нею по городу и шли с ней истинно вместе, шагали как одно целое. Я чувствовал ее тело как свое. Мои маленькие с нежной жидковатой кожей груди вздрагивали при ходьбе. Тесно было в платье моим полным округло-гладким бедрам, мягкой и холодной попе.

Она захотела мороженое и купила его сама себе, предлагала мне. Мы шли по этим старым и коротким переулкам Москвы. Тихо проехала роскошная машина, остановилась. Это по мою душу, подумал я. Вылез парень и крикнул мне: «Анвар, поехали с нами!» «Я с подругой!» – крикнул я ему. Нет, конечно, никто не остановился, не крикнул, и не позвал меня, и машина уехала вглубь теплой, уютной, загадочной и богатой московской жизни, параллельной нашему существованию. А мне так хотелось сделать что-нибудь хорошее для нее. Когда-нибудь так и будет: остановится машина, и меня позовут в ресторан «Русский царь», но только ее уже не будет со мною и не будет у меня такого состояния, как сейчас.

Проходили мимо открытого кафе, где я хотел побывать. Остро пожалел, что одолжил Гарнику двести тысяч. Полина смотрела на это кафе. Там сидели наши веселые ровесники.

– Золотая молодежь, – сказала она.

Ей очень хотелось туда, но она ничем не попеняла мне.

– Анвар, – сказала она. – Если хочешь, пойдем ко мне в гости?

– А твой Игорь однофамилец Гусинского?

– Однофамилец. Пойдем!

Мы вышли на «Ленинском проспекте» и пошли пешком. Эти места казались далекой и заброшенной заводской окраиной Москвы. Было пустынно.

– Надо продуктов купить и вино. Будешь вино? – спросила она, с готовностью доставая свой плоский кошелек.

Я пожал плечами и отвернулся. Мне было страшно жалко ее. «Она будет думать, что мне все равно, что я просто не хочу тратить на нее свои деньги, ведь она приглашает». Я уже понял, как сложно ей все дается в жизни, и как мало подарков она получала от мужчин. Мы зашли в маленький супермаркет. Вдоль рядов ходил пожилой грузин, я знал, что он следит за покупателями.

– Смотри, сколько стоит настоящая «Хванчкара», – тихо сказала она, сообщая мне это просто, как факт.

«Хванчкара» стоила в пять раз дороже, чем в киоске.

– Да-а, – протянул я. – Да-а.

«Да-а»… И когда грузин отвернулся, я быстро сунул эту бутылку под куртку, сжал ее изнутри, через карман. Сразу услышал, как громко стучит мое сердце. Пульс бился так, что меня пошатывало.

– ……………………, – сказал я Полине, не видя ее.

– ………, – сказала она. – Хорошо?

– Хорошо. Что вы будете, то и я.

Я пошел на выход, видя свою спину, обмирая с каждым шагом.

– Стой! Падайди сьуда!

У меня вспыхнуло в глазах. И на губах стала появляться виноватая, дурашливая и отдельная от Полины улыбка.

– Сколка раз нужно гаварить?! Положи туда, туда, – кричал он на грузчика с большой решетчатой тележкой. – Ты мне галава паламал уже.

Я стоял на улице. Колени вздрагивали, хотелось убежать в разные стороны. Я закурил и засмеялся. Я не мог поступить иначе. Если бы я не украл ее, эта бутылка сама материализовалась бы у меня под мышкой. Снова закурил. Я не мог иначе, я должен что-то дать ей. Я не…

Она вышла как ни в чем не бывало. Я взял пакет из ее рук.

– Не тяжело, Анвар.

– Ладно.

– Ты чего улыбаешься?

– Это тебе, Полина, – сказал я, показывая горлышко бутылки.

– Ты украл ее, что ли?! – она остановилась и оглянулась.

Она испугалась больше меня, растерялась.

– Я не мог поступить иначе, Полина.

Она хотела скрыть, что ей неприятно. Неприятно стало и мне. Бутылка была скользкой, тяжелой, я начал злиться и на эту бутылку, и на себя, и на Полину.

– Ладно, выпьем ее вместе, – сказала она и так посмотрела на меня, будто увидела впервые.

Дорогу перегородил автокран. Встал над нами, громоздкий, грязный и жестоко агрессивный. «АТП МО – № 352». «НЕ СТОЙ ПОД СТРЕЛОЙ».

Было состояние жаркого безумия, тяжести, полной потерянности и страха в душе. Я обнял ее в грохоте грузовика и крикнул:

– Я даже и не знал, что я тебя люблю. Возьми бутылку, я не пойду.

– Я тоже тебя люблю, – поспешно сказала она и оглянулась. – Мне с тобой так легко!

Она уже осторожно отталкивалась, высвобождалась, вынимала все мое из себя, отлипала, уходила измотанная, скомканная и нервная, ставя по какой-то своей линии ступни в сандалиях римских патрициев.

Возвращался в пустоте звонкого отупения. Меня будто переставляли в метро из одного вагона в другой, двигали по переходам, протягивали эскалатор под ногами. Уступали дорогу, обтекали. Потом посадили в автобус, и я вдруг увидел телевизионное движение городского вида за окном.

– Прощай, Полина.

Каждая девушка несла в себе какую-то узнаваемую частицу ее и стеснялась меня.

– Прощай, Полина.

Денег не было вообще, и я как всегда думал об этом вечном чемодане долларов, который вот-вот найду. Вот сейчас сверну за угол и найду, вот сейчас, у тех подвальных дверей он будет одиноко стоять. Я бы не поверил, что доллары настоящие. Сначала разменял бы для пробы долларов пятьдесят, а уж потом ликовал…

Пришел, упал, заснул. Даже во сне было жалко ее и приснилось, что я ворую у Гарника с Ксенией фотоаппарат, чтобы подарить ей.