Шестнадцать
Я вдруг заметил, что на мне улыбающееся лицо.
Как хорошо, что он позвонил! Хорошо, что мы снова встретились. Ехал и все собирал улыбку на лице, прогонял ее, а она снова проступала изнутри. Смешно, что все-таки боялся, что Суходолов «голубой», задолбали, бля, советчики всякие и завистники. И как всегда не было денег угостить его Массандрой, что за жизнь, бля…
Был в ЗАО «Вторчермет» – тоже отчитались по 850-летию. Усталый возвращался в душном автобусе. Выпукло золотился пруд. Много купающихся. Так захотелось искупаться.
Сейчас приду домой, переоденусь, куплю баночку джин-тоника и тоже пойду купаться, как молодой француз. Выгреб рекламки из ящика, кроме них, там ничего и не было. Зашел в свою комнату в пещере, посмотрел на матрас и понял, что спать хочу больше чем купаться. Разделся и лег. Лежал и успокаивал бьющееся сердце. Считал до десяти и наоборот. Дрочил просто так, чтобы успокоиться и не думать ни о чем. Зазвонил телефон. Блин, надо было выключить!
– Анвар, ты чего сейчас делаешь?
– Дро… так, ничего, Ксения.
– Анвар, мне вырвали зуб, я сейчас отхожу от заморозки, может быть, встретимся?
– Ксения, как хорошо, что ты позвонила! Я так хотел искупаться, а пришел и спать лег.
– А, ну ладно, прости, что я… просто Гарник уехал на какие-то свои переговоры.
– Да нет, нет, обязательно встретимся, искупаемся. Я все лето хотел искупаться. Ты где сейчас?
– Я? Я не знаю, я спрошу.
Я засмеялся.
– Ну да, я же на «Водном» стою.
– Садись на семьдесят второй и доедешь прямо до «Байкала», я буду ждать тебя на остановке.
– А как ты думаешь, мне можно пить после анестезии?
– Давай встретимся и там решим.
Так было радостно на душе. Я немного полежал, слушая, как бьется сердце. Потом оделся. Подвернул снизу джинсы и босиком вышел на улицу, радуясь от этого, как городской мальчик в деревне. С радостным чувством в душе прошел мимо этой грустной заброшенной «Волги», купил в киоске две зеленые банки джин-тоника. Сидел на корточках возле остановки, ждал автобус и с радостью слышал за спиной лай собаки, звук плюхающихся тел, крики детей, тихое радио из открытых дверей машины, большое гудение города. Солнце жарко давило на веки, холодные банки джин-тоника стояли на земле передо мной. Подъезжали автобусы, выходили люди, смотрели на меня и, наверное, думали, что я жду свою девушку. С радостью покурил, но пить не стал. Появился длинный семьдесят второй. Она вышла из дальней двери и поразила меня своей красотой. Короткие черные волосы, черные, блестящие глаза и белое трикотажное платье до пят. Оно так облегало ее фигуру, и оказалось, что она худенькая и очень стройная.
– Ты сидишь тут такой пафосный, как хулиган.
– Так здорово, что ты позвонила, я б так никогда и не собрался купаться, наверное. А уже лето. Лето, а вот только казалось, блин, как время летит.
– Я, наверно, не буду пить, Анвар, мне же анестезию делали, еще как-то не так повлияет.
– Ладно, Ксень, надо подождать.
– Ой, смотри, Анвар, какой котя, прямо как наш Женька, – она проводила взглядом маленького мальчика с мамой. – А покажи, как ты показываешь, как наш Женька улыбается незнакомым.
Я замер, доверчиво и беззащитно посмотрел на нее и вдруг широко улыбнулся, будто защищаясь. Она счастливо засмеялась.
– А ты знаешь, мы однажды с Гарником ругались, не однажды, мы теперь всегда ругаемся, а он лежал в кроватке, и мы что-то замолчали, знаешь, как передышка. И вдруг он говорит: «Папу жалко». Мы даже испугались: кто это сказал?
Я засмеялся.
– Почему папу, а не маму? Может быть потому, что он мальчик, как ты думаешь, Анвар?
– Не зна-аю.
Мы обошли пруд, сели в траве. Я открыл банку.
– Интересно все-таки, можно мне пить или нет, как ты думаешь?
– Думаю, что уже можно.
– Почему?
– Анестезия, это же не антибиотик, понижающий давление, правильно?
– Думаю, да.
– Тогда можно. Спиртное опасно только вместе с понижающим давление препаратом, точно.
– Думаешь?
– Точно, я прямо почувствовал сейчас, что можно и ничего не будет.
– Тогда выпью. Ты будешь виноват, если я умру, и наш Женька останется сиротой.
– Не дай бог.
– Не дай.
Мы стукнулись с ней тонкой жестью банок и выпили. Тонкие пальцы ее казались морщинистыми, как у многих брюнеток.
Холодный, радостный и приятный запах новогодней елки. Я крутил банку в руке.
– Так надоело, Анвар, эти любовные романы переводить! Мне кажется, что у меня из-за них зуб разболелся.
– Да?
– Ладно, если б были французские, а то ведь американские.
– А сколько они тебя платят?
– Шестьсот долларов. А где Гарник может быть, как ты думаешь?
– Он же что-то про итальянцев каких-то говорил, что он будет насчет дизайна их торговой марки говорить.
– Вкусный этот тоник, я именно Greenalls люблю, Анвар.
– А я только его и беру, Ксения.
– Ой, смотри, Анвар, какая маленькая котя!
– Кто?
– Девочка, маленькая, как наш Женька.
– Где ты их видишь всех?
– Да вон же.
– А, там. А где Женька?
– С бабушкой, на даче. Я тоже хотела уехать. Анвар, а ты Асельку любил?
– Я… я тут зимой так напился, что понял, что я все-таки очень сильно ее любил, Ксения.
– А она тебя любила?
– Иногда, кажется, что любила, а иногда, кажется, что нет.
– Прости.
– Нет ничего, уже проходит. Да, проходит. Время – лучший доктор, говорят.
– Хорошо, что у вас детей не было.
– Славу богу, Ксения. Если можно так говорить.
– Тебе тогда совсем плохо было бы, да, Анвар? Ты бы скучал по сыну?
– Точно, Ксения, э-эх…
– И не говори, Анвар.
Вода блестела ртутью, и гладь пруда казалась дырявой, эти дыры переливались с волны на волну, растягивались во все стороны.
– Я не буду купаться здесь, Анвар, тут какая-нибудь зараза плавает. А они еще и детей здесь купают.
– В «МК» смотрел, Ксения, этого пруда не было в числе запрещенных для купания.
– Да? Анвар, а ты кого в детстве больше любил, маму или папу?
– Смешно, Ксения, у меня в детстве всегда спрашивали: а ты кого больше любишь, папу или маму?
– Да? А у меня нет. У меня же папы не было.
Я закурил.
– Ты, наверное, любишь эти сигареты, я заметила, что ты их всегда куришь.
– А-а, они для меня все на один вкус, я вообще хочу бросить это дело.
– А можно я у тебя закурю сигаретку?
– Ты чего, Ксения?
– Захотелось.
Я щелкнул зажигалкой.
– Противно. А я ведь раньше курила. Можно, я загашу?
– Га-аси, Ксения.
– А я ведь раньше толстая была.
– Я помню, когда вы с Гарником познакомились.
– Что, очень толстая?
– Ну не так, чтобы очень, сейчас ты другая.
– А меня парень бросил, он оказался «голубой», я была в депрессии. А потом Гарника встретила в вашей общаге. А ведь ты первый пригласил меня на танец.
– Но, а он подскочил, как испанский мачос, отстранил меня, и вы начали такие страстные испанские танцы танцевать под «Джипси кингс». Бамболео-о, бамболео-о…
Она счастливо засмеялась, глаза ее блестели.
– Анвар, давай пойдем к вам, позвоним, может быть, он уже дома?
– Сейчас, я искупаюсь, я весь день хотел искупаться.
– Ну не знаю, Анвар, как ты не боишься?
Я разделся. Обняв себя руками, вошел в воду по щиколотки, оглянулся. Ксения сидела на корточках и мелкими глотками отхлебывала из банки. Вода показалась грязной и липкой. И как-то холодно стало.
– Мне кажется, что ты права была насчет воды, Ксения. Не буду купаться, расхотелось, – я одевался, пощипывало щиколотки.
Наверное, так и не придется искупаться в этом году.
– Анвар, а давай еще купим выпить?
– Точно, давай, я сам хотел тебе предложить. Иду и думаю, может ей еще предложить выпить?
– Не надо, я сама куплю, у меня есть деньги. Только я не буду джин.
– И я, надоедает этот вкус. Всякий специфический вкус надоедает.
– Ага. Может, «Хванчкару» купим? Ты пил ее?
– Нет, – серьезно сказал я. – Но, говорят, вкусная. Очень. Советую.
Летом квартира не казалась такой страшной, как зимой. Я варил пельмени, разгонял наглых тараканов. Она сидела в моей комнате склонившись, приобняв трубку. Удивительно, как женщина может быть красива и грациозна во всем, даже когда звонит по телефону, даже когда на нее никто не смотрит.
– Ксения, а давай стол поставим напротив телевизора, будем пить и смотреть «Андеграунд».
– Что ты говоришь? Давай…
– Окно откроем, будто у нас там персиковый сад… Та-ак пельмешки-мельмешки, вино-шмино, стол-шмол, сделаем все, чтоб культурно-мультурно посидеть…
– Мне есть еще нельзя, наверное?
– Почему?
– А сколько времени прошло?
– Да уже часа три, точно, прошло… блин, как же время летит!
– Где же он может быть?
– Появится, лазит где-нибудь, хоть делом занялся. Ты просто привыкла, что он всегда рядом.
– Ну да, – обрадовалась она. – Точно. Вот почему. Ты это хорошо объяснил.
В дверь позвонили. Она вздрогнула. Димка был такой нарядный и модный, точно заскочил в дом с летнего карнавала. Туфли с узкими, квадратными мысками, черные джинсы «Версаче», ремень с железными пластинками и серебристая рубашка в клеточку – все поддельное.
– Пьете? – сказал он и посмотрел, будто ища третьего. – Хорошо. Я прямо как чувствовал. Я сейчас приду.
И ушел.
– Он смешной такой, так волосы аккуратно зачесаны, эти круглые очки, как отличник, – сказала Ксения. – И видно, что он такой хорошенький и послушный был в детстве. Его, наверное, мама очень сильно любила.
– У него тоже отца не было… Ксения, ты знаешь, как он поет, даже странно… Лучше бы он вовсе не пел!
– Можно я еще позвоню?
– Здесь мужик один, он сидел в тюрьме, так он даже плакал, что за воздействие такое?
– Ни за что бы не подумала, что Димка в тюрьме сидел!
– Нет, я говорю, мужик сидел, который здесь живет.
– Так и не появился Гарник. Может, я номером ошиблась, еще раз?
Вернулся Димка с двумя бутылками «Хванчкары».
– Дим, ты че, совсем что ли, зачем две-то?
– Да? А я все думал, может, три взять? Анварка, вот увидишь, мало будет! У меня сегодня настроение такое какое-то.
– Ксень, а ты знаешь, что Димка грузин?
– Не-ет.
– Смотри у него какие руки волосатые.
– Дим, ты грузин?
– Грузин.
– Ни за что бы не подумала.
– Ох, я так люблю этот момент, ребята! – Димка показал на экран. – Вот смотрите, он сейчас ей скажет: «Твои руки тако бели, тако нежни…» Анварка, сделай громче!
– А где пульт?
– Блин, я сейчас свой принесу! – Он убежал и вернулся с большим пультом от «Грюндика».
– «Твои руки тако бели тако нежни…»
– Блин, я сейчас назад перемотаю. А она скажет: «Лажешь, лажешь Марко».
– Анвар, может, вообще звук убрать, пусть Димка сам озвучивает?
– Она сейчас ему скажет: «Како лепо ты лажешь, Марко!»
– «Како лепо ты лажешь, Марко»!
– Как я люблю этот момент, когда их бомбят, а они танцуют, и он наливает ей вина из этого графина.
– Я так всегда хотела выпить из этого графина!
– Ты смотрела этот фильм, Ксения?!
– Конечно! А как она потом сама будет пить, а ведь она до этого вообще не пила, всегда вы так мужчины…
– Дим, оказывается, у Нины Васильевны есть еще один сын, и он сидит в тюрьме.
– У вас тут что, все сидели в тюрьме? – засмеялась Ксения. – Этот сидел, и Димка сидел.
– Я сидел? – удивился Димка.
– Да, мне же Анвар сказал.
– Нет, Ксения, я сказал, что Анатоль сидел.
– Да хрен с ними, Анварка… Выпьем за то, что мы сидим… мы сидим вне времени и пространства, – сказал Димка и поправил очки. – И может быть, мы монголо-татары или варяги, главное, что мы вдруг встретились в летящих с ужасной скоростью разных мирах… за вас, ребята. Может быть, мы никогда больше не увидимся.
Я пил с невероятным наслаждением это дешевое вино. И с какой-то жаждой.
– Мы увидимся, неудачник Джон, – сказал я. – Я вот сейчас почувствовал, когда мы все будем ТАМ, мы вдруг вспомним, как мы сегодня сидели, и вдруг узнаем этот земной момент, и узнаем друг друга и вспомним, как ты это все говорил.
Мы снова выпили.
– Я так сопьюсь с вами, а у меня бабушка алкоголичка. Ей недавно на соседней даче налили кружку водки, и она пошла к себе, и тут ливень ливанул, и она шла осторожно, чтобы не расплескать, и закрывала кружку ладонью, чтобы дождь не капал в водку. А дедушка был разведчиком в Италии, в сталинские времена…
– Правда, что ли, Ксень? Ничего себе у тебя дедушка!
– Это называется резидент, Энди неудачник.
– Да-а, он иногда в бреду пытается выкрасть какие-то секретные бумаги, типа книжки оплаты за коммунальные услуги, а потом гоняется за нами, хорошо еще, что наградной пистолет забрали…
Мы пили, а за окном телевизора пили и веселились югославы. Мне было так хорошо. Я веселился так, будто уже никогда не буду веселиться. Только жалко было Ксению. И я звонил Штрому, звонил Артемию и поздравлял его, а он испуганно и сонно переспрашивал, что случилось. Я даже позвонил давно забытому Петьке Николаеву, и мы все передавали привет ему и его жене, и тоже поздравляли их, но Гарника нигде не было.
– О, ка-ляй-ка ма-ляйка, о, каляйка маляу… – вдруг запел я, раскинув руки. – О, ка-ляй-ка ма-ляйка, о, каляйка маляу.
И мне так жалко было, что я не знаю других слов этой песни.
– Это что, какая-то татарская песня?
Они смеялись. Потом позвонил Гарник и сказал, что ищет Ксению, и я его позвал к нам. Мы допили вторую бутылку вина. Приехал суровый, скучный и недовольный Гарник и сел как-то отдельно. И мы наперебой с Ксенией стали говорить, как мы искали его, как он был нам нужен. Мне так хотелось развеселить его.
– А мы с Петькой Николаевым обсуждали один телевизионный проект, – сказал он, зевнув. – Задержался, его жена привет тебе передавала, – глянул он на Ксению.
Димка засмеялся. А Ксения посмотрела на меня черными, выпукло блестящими глазами.
– Что? Ты, наконец, вырвала свой зуб? – раздраженно спросил Гарник.
Ксения молчала и почему-то смотрела только на меня.
– Ты уже дома должна быть давно, а ты здесь пьешь с двумя…
Ксения молчала и смотрела на меня. Глаза ее заблестели сильнее.
– Я не пойму, Ксения, когда я не работаю, ты недовольна. А когда работаю, ты тоже недовольна!
– А давайте еще бухло купим, у меня есть деньги, – вдруг сказала Ксения.
– Я сам дам, – повел ладонью Гарник и полез в карман. – Только мне завтра рано вставать на переговоры.
– Слушайте! А давайте пойдем на пруд, и там будем пить! – сказал я. – Классно я придумал?!
Я так обрадовался этой своей мысли. Я взял редакторский диктофон, поставил кассету с музыкой из «Криминального чтива», и мы все вышли на улицу. Гарник шел с Ксенией и что-то говорил ей, она молчала.
– Неудачник, тебе жалко эту «Волгу»?
– Жалко, неудачник.
– Мне тоже так жалко ее всегда, Дим. Она меня удручает постоянно.
– И меня.
Возле дальнего подъезда, как всегда, сверкал в ночи «Мерседес».
– И этот «Мерседес» такой, да, Дим?
– Ага.
– Не спешите, пацаны, – Гарник приобнял Ксению за плечи.
– А хотите, мы сейчас все побежим? – сказал я.
– Беги, если хочешь, – сказал Гарник. – Ты напился уже, Анвар, на самом деле.
– Напился, говорите? Я вам не позволю, знаете ли… Что это вы себе позволяете, знаете ли…
Я подошел к «Мерседесу» и изо всей силы пнул по колесу. Особенно громко в ночной тишине заверещала сигнализация. Я захохотал и побежал. Димка, Ксения, мелко и быстро перебирая ногами, тоже бежали за мной и смеялись. Гарник специально пошел еще медленнее, в развалку. Ну и черт с ним!
А потом мы услышали его дикие прыжки, и он с побелевшим лицом выскочил из темноты, не видя нас.
«Бежит, бля, смельчак!»
– Да ну вас на!.. Там какая-то братва выскочила с оружием, – сказал он, задыхаясь.
И мы все рванули.
– Стойте, – сказал Димка. – Вина купим.
Мы купили с ним по бутылке «Хванчкары».
– Анварка, – сказал он шепотом. – В этом киоске такая красивая девчонка работает, я так с ней познакомиться хочу… потом познакомлюсь, напомнишь мне, ладно?
– Ладно, Дим. В этом да? Надо запомнить. Второй от этого края, ага.
Дорога казалась особенно яркой, сиреневой. Ходили милиционеры, и от них полукругом ложились тени.
Пруд не был виден, только черный провал, а на середине вспыхивало несколько лунных чешуек. Я включил диктофон на полную громкость. Все равно тихо.
– Ксения, будешь пить?
– Нет, вы пейте, я потом.
Продавили внутрь пробки и пили с Димкой с горла из двух бутылок. Я увидел лодку, как будто зависшую в черном воздухе у берега.
– О, смотрите, здесь лодка! – крикнул я.
Она была на длинной цепи. Я залез в нее, сразу стала видна вода под луной. Лодка легковесно качалась на воде, выскальзывала из-под ног. Ксения сидела рядом с Гарником на берегу, а Димка грустно стоял в отдалении с бутылкой вина в руке. Я знал, что он страшно хочет веселиться, но смущается. Он всегда смущался.
– Димка!
– Ау!
– Ты! Ты молодец, Димка!
– Анвар, не ори, там милиция! – сказал Гарник. – Нас заберут на!
С Гарником всегда было неинтересно, я с разочарованием и отчуждением в душе чувствовал, что он не гибельный человек. Он никогда не пойдет на веселое хулиганство. Он интересен только в первый момент знакомства с девушкой, которую хочет трахнуть, все.
– …форс-мажорные обстоятельства… торгово-рекреационный комплекс… восемьсотписитилетие Москвы… – говорил он Ксении.
Я поставил диктофон на сиденье на носу лодки. Она так упруго приседала под моими ногами.
– Однако! Ой! Ребята, мне кажется, что я могу упасть. Прошу прощения, я сниму штаны, – снял джинсы, куртку и свалил на нос. Хотел снять трусы, но не стал из-за Ксении. Встал на сиденье на корме. – Милиция! – заорал я изо всех сил. – Милиция!
– Да ну тебя на, Анвар! – привстал Гарник.
– Милиция! – заорали мы вместе с Димкой.
Я знал, что Димка всегда недолюбливал Гарника.
Был слышен шум большого города, а здесь, у воды, затаенная тишина.
– Вот как раз поэтому они и не придут, Гарник… Ми-ли-ци-я-я! Помогите!
– Насилуют! – тонким голосом закричал Димка и смутился.
– Да ну вас на, пацаны!
– Блин, ребята, какие же вы не художественные. Бездн у вас нет, как говорил… О, ка-ляй-ка ма-ляйка, о, каляйка маляу… А я с Серафимычем встречался, да и с ним вместе набухался… Прощайте, друзья! – я раскинул руки и упал плашмя на воду. Ночная вода была неожиданно теплая, мягкая и странно не похожая на воду.
– А-а, так он с Суходоловым встретился, – услышал я Гарника. – Ты…
– Ребята, я понял, почему мы все вышли из воды! – отплевываясь, булькая и хохоча водой, сказал я.
Они все молчали.
– А что, имеет право этот бомж хоть раз в году искупаться в грязном пруду?! Я весь день сегодня мечтал искупаться! Да я все лето… Ничто не помешает нам быть счастливыми! Или вы скажете, помешает? Димка!
– Неудачник Энди, я с тобой! Шоу мает! Гоу он!
– Ну их на, Ксень, пошли, мне завтра вставать рано, я с итальянцами встречаюсь…
– Ну, еще немного посидим. Я не знала, что Анвар такой классный, правда же классный?.. Анвар, ты такой классный, вообще!
– О, ка-ляй-ка ма-ляйка, о, каляйка маляу… – пел я, раскинув руки, и как будто выкрикивал смех из самой глубины груди.
Вспомнил и с наслаждением отпил еще из бутылки. И снова танцевал на корме. Курил, орал и танцевал, и будто бы нечаянно, с наслаждением падал в эту материнскую воду.
– Ребята, я теперь понял, почему люди всегда селились возле рек и водоемов!
Потом услышал крики и смех на улице.
– Ребята! Идите к нам! – заорал я с лодки.
Они не слышали.
– Позови, позови их, Анвар! – просила Ксения. – Или ты боишься?
– Кто? Я боюсь?!
Я выбрался на берег и бежал по холодной тропинке, подтягивая трусы и гулко топоча пятками. Я орал им, но они меня не слышали, как будто мы были в прекрасных, но разных мирах. Просто они сами по себе тоже орали.
– Ребята! Ребята… эх, ребята – вы не моряки… Прощайте навсегда!
И я снова громко звал милицию. Потом забрался в лодку и с наслаждением вошел спиной и затылком в эту женственную воду пруда.
– Вова! Вова! – услышали мы крики с той стороны пруда. – Где ты?!
Потом в воде появились машущие руки и голова. Подплыл парень и уцепился за лодку.
– Ты Вову не видел? – спросил он, отирая лицо от воды.
– Нет. Мы Вову не видели.
– А это кто?
– Это Димка, он не Вова.
Он посмотрел на меня, словно очень хотел узнать, и поплыл назад, пропал в темноте. «А может быть, этот Вова утонул, а? А может быть, это я – Вова, бывает же такое. Я – Вова, удивительно!» – подумал я, хотел спросить у Ксении и тут же забыл об этом.
– Прощай, друг! Ай-ля-ляй-ля-ляй… А я с Серафимычем встречался, да и с ним вместе набухался, – я выпил не очень много для себя, но никогда у меня не было такого хорошего опьянения, никогда я так хорошо себя не чувствовал, никогда я не купался с таким наслаждением и в такой странной воде, никогда так не сияла луна. Все было так красиво, что хотелось рыдать и хохотать, кто-то другой дурачился во мне, а второй молчал, будто что-то предчувствовал, какую-то трагедию, и от этого было еще веселее. Было так хорошо, что, если бы у меня было две жизни, я бы с наслаждением расстался с одной из них. – Эх, ребята, бездн у вас нет!
Я снова упал плашмя в воду, и она податливо раздалась подо мною, будто бы нежнейшая целлофановая пленка. Казалось, что я не могу утонуть в этой странной субстанции.
Они не выдержали и забрались в лодку: Димка в своей нарядной и модной одежде, в своих туфлях с квадратными мысками, и Ксения в своем длинном трикотажном платье. Пока я орал и купался, они там выпивали и сговаривались. И мы дурачились вместе, в этой лодке, висящей в черном упругом воздухе, пускающей от бортов длинные лунные волны. Я пробрался на нос, чтобы перевернуть кассету в диктофоне.
– А давай прыгнем вместе? – услышал я тихий, дрожащий шепот Димки. – Давай, Ксень?!
Я нажал кнопку и махал диктофоном, а сам следил за ними. Они склонились и сильно оттолкнулись ногами от борта. Я бросился за ними и услышал, с каким глухим пузырящимся взрывом мы ворвались в воду. Повернулся под водой и в замедленном движении увидел странно вытянувшиеся тела Ксении и Димки, они сияли в лунных лучах, постепенно высвобождаясь из упругого облака пузырей, отрываясь от шлейфа. Я зарыдал в воде от хохота, услышал свои собственные звуки, махнул им и почувствовал у себя в руке диктофон, вытянул ее вверх, вынырнул сам. Димка с Ксенией держались за борта лодки, и странно было услышать их резкую человеческую речь и смех. Из диктофона доносились протяжные булькающие звуки.
– Ребята, диктофон накрылся!
С хохотом мы полезли все вместе в лодку, она поднялась и перевернулась, и мы снова ушли под воду. Вынырнули, и я вспомнил, что в лодке была моя куртка и джинсы, нырнул и наугад пошарил рукой, ухватил что-то. Это была куртка, а мои красиво протершиеся джинсы с таким классным ремнем утонули. И снова заметил, что у меня в руке диктофон. Этот японец окончательно захлебнулся, и я его выключил.
– Да ну вас на, пацаны! – злился Гарник. – Как мы теперь домой поедем?!
Он помог Ксении выбраться на берег. Она выпрямилась под светом этой большой луны, и невозможно было не смотреть на ее грудь и бедра, так облепленные платьем, как будто его не было вообще. С нее и Димки вода лилась ручьями.
– Все, пацаны, мы домой на, хватит!
– Пока, неудачник Джон, классно! – кричала Ксения, закрываясь руками. – До завтра, неудачник Энди! Ой, слушайте, я сандалию потеряла. Давайте поищем!
Видно было, что она хотела остаться с нами. Гарник накинул на ее плечи свою джинсовую куртку и подошел ко мне.
– Анвар, тебя надо спасать!
– Меня?
– Тебя надо спасать от самого себя, – сказал он.
– Прощай, друг!
Милиционеры оборачивались на Ксению. Она шла босиком, от нее на асфальте оставался мокрый след, будто она диковинная рыба. Остановилось такси, и Ксения забралась внутрь, следом сел хмурый Гарник.
– Прощайте, друзья! – крикнула она в окно.
Я тащил свою отяжелевшую куртку.
– Вот этот киоск, – сказал Димка. – А давай сейчас дома нарядимся бомжами и придем сюда.
– Точно, давай, – мне стало холодно. – А зачем, Дим?
– Мы же договаривались…
И я вспомнил, что он что-то говорил про девушку в киоске.
– Давай, Дим, видишь, я уже забыл, хорошо, что ты мне напомнил.
Мы быстро дошли до дома, я пощупал карман джинсов, и стало еще холоднее.
– Бля-а, Димка, а ведь ключи-то вместе с джинсами утонули!
– Твою мать, а?!
Мы стояли у подъезда и мерзли. Даже сигарет не было, перекурить. Потом я посмотрел и понял, как можно залезть.
– Через балкон, Дим.
Он испугался. Я зашел в подъезд, поднялся до лестничного пролета рядом с нашим балконом. Открыл окно на улицу, вылез из него и перемахнул на балкон. Прошел в темноте по сухому полу, открыл дверь Димке.
Я нарядился в одежду Нины Васильевны, надел ее шапку, похожую на старое грачиное гнездо, а Димка был Анатолем.
– Ну, хули, пошли, хули, – сказал он, смешно подражая Анатолю.
– Хосподи, Анатоль, мы одни… а где жи эти провинциалы, Анатоль?
Он долго говорил с девушкой в этом киоске, ненавязчиво пытался позвать ее с нами, закрыть киоск. Я знал, что она не пойдет. Она не хотела идти, но и не хотела отталкивать Димку, поэтому так долго все. А ведь могла бы остаться с ним навсегда, ведь он такой хороший. Только я один знаю, какой прекрасный и богатый мир в его душе, только нужно найти эту дверцу. Искала бы с ним эту дверцу.
В сером-сером рассвете мы шли по холодным трамвайным путям назад.
Я упал на матрас и заснул, как под водой.