Глава 8
Я люблю тебя, сынок!

Утробно рыча, что-то набросилось на лешего сзади и повисло на правой руке, заставив его наклониться под чужим подрагивающим весом. Одного взгляда хватило, чтобы понять: бурая гниль, да на него же напал облезлый мышара!

– Зубастик, ты чего это?! – Леший был уверен, что мышара погиб вместе с дрессировщиком Тахриром, но грызун оказался трусливей и мудрее своего хозяина и потому проник в компункт до того, как гермодверь захлопнулась.

Но что на него вдруг нашло? Зачем Зубастик ни с того ни с сего напал на Зила, недавно угостившего его протухшим хвостом ранжало? Между ними вроде как завязались дружеские отношения. Ну, или по крайней мере грызун и чистяк заключили договор о взаимном ненападении. А тут – такое!

– Не шевелись, леший, сейчас я его… – Даль приблизился, намереваясь избавить лешего от лишнего еще живого груза.

– Погоди, дружище, – остановил его Зил, – не спеши.

Он почувствовал, как ослабилось давление на его правое предплечье. Невольно или нарочно – Зил склонялся ко второму – Зубастик своими острыми резцами одним быстрым укусом поразил огнедышащего в мозг, мгновенно его убив. Жгуты мышц файера тотчас расслабились настолько, что, превратившись в студень, сползли с предплечья лешего и упали ему под ноги – вместе с мышарой, так до последнего и не разжавшим челюсти. И лишь только оказавшись на полу компункта, Зубастик принялся деловито, со знанием дела, смакуя, по кусочку отгрызать от тушки сначала лучшие по его мнению куски, затем – куски похуже.

– Сочувствую тебе, леший. – Даль покачал белобрысой головой, глядя на освобожденное предплечье Зила, кожи на котором совсем не осталось, а кое-где так и обнажились кости, но кровотечения при этом не было, ведь файер не хотел, чтобы его пищевой придаток умер слишком быстро. – Ты же не выкинул тонжерр, который мы отобрали у нашего проводника в Мос? Тонжерр, ты мне сам говорил, удивительно хорошо восстанавливает силы и заживляет даже самые безнадежные раны.

Зил куснул губу:

– Я ни за что больше не воспользуюсь зеленой пыльцой.

– Но тогда ты станешь калекой или умрешь. И ладно бы ничего нельзя было сделать, но раз есть средство, способное тебя спасти, глупо им не воспользоваться!

– Зеленая пыльца? – вмешалась в нелегкий мужской разговор Крыця. Она нахмурилась, бубенцы на ее лодыжках тревожно звякнули. – Та самая, что покрыла улицы Моса и лишила людей разума? Лучше уж сдохнуть, чем стать такой, как они.

– Да, – кивнул леший, – лучше. Поэтому обойдусь без тонжерра.

Оскалившись, Зубастик одобрительно зарычал. Его вытянутая морда была перепачкана кровью.

Даль покачал головой, а Крыця покосилась на гермодверь, которая с этой стороны была без замка, без вентилей и без следов ржавчины, зато имела покрытие, испускающее белый свет, и потому вовсе не казалась такой внушительной и неприступной, как снаружи.

– Мальчики, а вы уверены, что это остановит хряцаря? – усомнилась в надежности двери карлица.

– Компункт защищен от бомбовых ударов и от отравляющих веществ. – Зил еще раз взглянул на свою правую руку и вздрогнул. Обглоданная кость, а не рука!.. – От биологического оружия тоже есть защита. Хряцарь, сколько бы он ни разделялся, сюда ни за что не проникнет. Это же не просто компункт, это резервная Ставка Генерального Штаба Армии.

– Резервная? – Даль вскинул белые-пребелые брови. Он прошел от гермодвери к противоположной совершенно гладкой стене и, ощупав ее, обернулся. – Откуда ты знаешь? И где тогда главная Ставка?

Леший коснулся пальцами «птицы». Надо же, случайно прижался родимым пятном к замку гермодвери, и замок тут же слил – только зря костяшки ободрал, леший, зря пупок надрывал! – всю информацию, которая была записана в его рабочий микрочип. Оказывается, «птица» и на такое способна. Не только память людей, не только связь через кровь, как это было в кабинете генерала Бареса. Так что Зил теперь знал марку замка, его производителя, в какую смену и в какой день недели замок сделали, кто стоял у станка, кто заказчик, для чего замок предназначался – на входную дверь в резервную Ставку. Но как это все объяснить говорцу?..

– Просто знаю, что резервная. – Зил пожал плечами. – А где главная, не знаю. Пока не знаю.

Быстро осмотревшись – они оказались в замкнутом помещении шириной меры четыре и длиной не более шести – Зил прислушался к своим ощущениям. Разобраться с мыслеобразами людей, пусть даже полукровок, было куда проще, чем с простенькой программой замка, но одно он уяснил сразу и четко: открыть гермодверь мог лишь ограниченный круг людей – замок давал добро двери отвориться, лишь когда его сенсоры, опознав сетчатку глаза, отпечаток пальца и образец ДНК (словечко, значение которого с горем пополам Зилу объяснила мама Селена), обнаруживали соответствие с указанными в базе. Конечно же, данных Зила в базе замка не было, но тут уж как-то подсуетилась «птичка», не спрашивайте лешего как, он сам не понимает. Кстати, если б у Зила были темные глаза, как у князя Мора, даже «птичка» его не спасла бы.

Не спасла?..

Это понимание не понравилось Зилу.

К тому же из помещения не было выхода. Вход – вот гермодверь, пожалуйста. Но кроме нее – лишь гладкие стены, гладкий пол и такой же потолок. И все белое. Изнутри дверь не открывалась, в чем Зил был абсолютно уверен – в программе замка попросту не предусматривалась такая опция, сигнал на разблокировку подавался с пульта Ставки, но никаких пультов тут и близко не наблюдалось. Зил уже хотел было спросить у Даля и Крыци, видят ли они пульт, о существовании которого уверяла программа, или же у него со зрением все в порядке, когда дверь перестала светиться белым – и вспыхнула красным. «Три секунды до окончания карантина!» – рявкнуло отовсюду сразу на языке вроде бы понятном, но как-то неправильно, как-то совсем не так, как разговаривают на Разведанных Территориях. Рявкнуло так громко, что Крыця аж присела, Даль открыл рот, а Зил – Зубстик метнулся к нему под ноги, бросив остатки файера, – завертел головой по сторонам в надежде все-таки обнаружить тайную лазейку, пока не случилось еще чего внезапного и вряд ли приятного.

«Три, два…»

Выхода не было.

«Один».

Зил почувствовал, что пол у него под ногами дрогнул, и увидел, как потолок медленно пополз вверх. Точнее – потолок остался на месте, а вот пол оказался подвижным, и он опустился примерно на две с половиной меры, как бы провалившись в следующее помещение, располагавшееся ниже того, что было сразу за гермодверью.

Когда пол остановился, троица и Зубастик замерли на платформе, только что бывшей полом и с которой до следующего горизонтального уровня можно было спуститься по блестящей стальной лестнице с поручнями. Первым по ней вниз метнулся мышара.

«Система зачистки отключена», – пророкотало сверху.

Только Зил покинул платформу, а он был замыкающим, она сразу же бесшумно поползла вверх и так же бесшумно вернулась на место, столь точно войдя в отверстие в светящемся потолке рабочего помещения резервной Ставки, что Зил при всем желании не смог бы рассмотреть зазор.

– Система зачистки?.. – Крыця прижалась к Далю, рассчитывая, наверное, что тот защитит ее от всех ловушек, приготовленных древними для своих благодарных потомков.

– Лучше тебе не знать, что это значит, – осматриваясь, пробормотал Зил, хотя сам только догадывался о том, что с ними случилось бы в предыдущей комнатушке, если б карантин завершился менее удачно и система зачистки сочла бы их чужаками, не имеющими права даже на киломеру приближаться к резервной Ставке. Быть может, их изрешетили бы пулеметы на турелях – выдвинулись бы из замаскированных ниш в стенах и…

Нижнее помещение было в десяток раз просторнее верхнего – в ширину, в длину и в высоту. Неподалеку от лестницы, оставшейся на месте, располагалось аж шесть диванов, обтянутых черной кожей, такой блестящей, будто ее только что смазали жиром. Зил хлопнул себя ладонью по щеке. Бурая гниль, да он едва удержался от того, чтобы свалиться на диван и, облегченно выдохнув, захрапеть! Он, промокший напрочь после купания в подземных водах Моса, устал так, что едва стоял: его шатало, колени предательски дрожали и подгибались, обглоданная файером рука онемела. Да от усталости, простите за интимные подробности, у него даже чувство голода притупилось! Лишь нестерпимый зуд родимого пятна не давал лешему расслабиться, намекая, что ничего еще не закончено, что тут, в резервной Ставке, небезопасно и нужен глаз да глаз!..

Усилием воли заставив себя пройти мимо таких мягких и уютных с виду диванов, он прошел между большими столами из черного пластика, на которых покоились различные древние приборы, неизвестно для чего предназначенные, – черные, белые и серые штуковины с надписями и без, и хоть буквы были знакомые, смысла написанного Зил разобрать не смог, как ни прищуривался и сколько ни шевелил губами.

Все вокруг было ужасно древним, но в то же время новеньким, будто бы только вчера сделанным. А еще, что поражало больше всего, вокруг было безупречно чисто. Зил почувствовал ветерок – значит, система вентиляции и очистки воздуха до сих пор работала безукоризненно, без сбоев, ничего в ней даже не скрипело и не шуршало. Сколько еще годков минует, прежде чем остановится автономный генератор и все здесь превратится в кишащее креветками болото, пристанище для белянчиков и хряцарей всех мастей и размеров?..

Позади раздался едва слышный шлепок, за ним последовало радостное хихиканье. Зил резко – хрустнули шейные позвонки – обернулся.

Это Крыця не удержалась – запрыгнула-таки на диван:

– Ух, как мягко!

Ну прямо как маленькая девочка! Неужели не понимает, что она не в княжеских покоях резвится с любовником, пока хозяин не видит, а в тайном древнем бункере под Мосом, где девять веков тому назад самые главные военные руководили уничтожением миллионов людей?! Да они рискуют жизнью, просто заглянув сюда!.. Зил с неудовольствием уставился на мокрые грязные ноги Крыци, не признававшей обуви. Взяла вот так просто и испачкала обивку дивана. И почему Даль не следит за своей подругой, не делает ей замечаний?..

– Девушки вообще-то должны вести себя скромнее, – буркнул леший.

– Ты просто мне завидуешь, тебе же самому хочется поваляться, – Крыця так резво вскочила с дивана, что Зубастик едва успел отпрыгнуть, чтобы не погибнуть под ногами карлицы. Она подбежала к столу и потянулась к черной прямоугольной штуковине – ящику, в нижней части которого светилось ярко-красным пятнышко размером с ноготь большого пальца: – А это что такое?..

– Не трогай! – крикнули одновременно леший и говорец.

Но карлица, конечно же, их не послушала – разве мужчины ей указ? – и ткнула своим детским пальчиком в светящееся пятнышко. Тотчас что-то щелкнуло и загудело внутри черного ящика, и на всей поверхности другого прибора древних, стоявшего рядом с ящиком, вспыхнул свет, замелькали какие-то буквы, слова, цифры, стрелочки, черточки…

– Ну вот, а вы боялись! – радостно заявила Крыця, с улыбкой глядя на то, как одни символы сменяются другими и тут же пропадают, чтобы уступить место следующим непонятным значкам.

Конечно же, она рано обрадовалась, и ничем хорошим ее выходка не закончилась.

Оглушив троицу, взвыла сирена.

Зубастик ощерился и поджал хвост.

В горле пересохло, и язык раздулся от постоянных разговоров с потерянной Карой и просьб простить его за разлуку.

Еще до полудня, пошатываясь и подволакивая ноги, шаря по сторонам голодным взглядом, вошло в столицу существо, объединявшее в себе Сыча, лучшего следопыта всех Разведанных Территорий, и Мора, самого бездарного и ненавистного князя за всю историю Моса. Первого сюда привел след Кары, его обожаемой боевой секиры, – он был такой сильный, что Сыч уже чувствовал отполированную рукоять у себя в руке! А второго толкало в спину и заставляло переставлять ноги желание удовлетворить свою страсть к настойке из спор Древа Жизни, бутылочка которой наверняка завалялась где-нибудь в его покоях в замке – может, под креслом из панциря? или в будуаре? или под кроватью второй жены?.. Пока что Сычу и Мору было по пути, а потом Сыч подавит лишнюю сущность и полностью возьмет контроль над телом. У Мора были такие же планы.

Обилие тонжерра вокруг – а тонжерр был везде, целые сугробы его высились тут и там – Мора ничуть не возбуждало, ведь князь попросту не воспринимал нужной для себя зеленую дрянь, устлавшую город от бордюрных камней до кончиков шпилей на крышах. Разве этот мусор мог быть тем, что дарило ему наслаждение и давало возможность быть собой, только собой и больше никем?!

Только собой?.. Сыч никак не мог понять, что князь имел в виду, и это его немного беспокоило. Впрочем, пускай, ведь скоро князя не станет окончательно, Сыч уничтожит его, так что не стоит вникать в проблемы мертвеца.

Он шел по улице, и в воздухе витала зеленая дымка. Однако, как у всякого следопыта, у Сыча был иммунитет ко всем известным на планете ядам и боевым отравляющим веществам, он должен был выжить в таких средах, где обычному чистяку и полукровке не продержаться и мгновения. Да он бы пару-тройку дней прекрасно себя чувствовал в кипятке и без воздуха! Поэтому какие-то зеленые споры – а следопыт уже имел с ними дело, – не могли ему навредить и, даже проникнув в его дыхательные пути, попав на слизистые оболочки и просто на кожу, они были для него всего лишь сродни пыли, от которой у него даже в носу не зачесалось бы. Иммунитет этот был не в теле – мясо мало что значило для следопыта, – и даже не в мозге, который Сыч пересадил в черепную коробку князя. Иммунитет содержался в сознании, он являлся информацией, контроллерами, определяющими опасное для организма вещество и тут же блокирующими воздействие этого вещества на нервы и мышцы. И то, что новое тело еще не стало для Сыча родным, плохо подчинялось и не успело приобрести все свойства, которыми обладала та ничтожная часть извилин, что была внесена в него извне, конечно, ослабляло следопыта, но не настолько, чтобы он, вдохнув пыльцы, по приказу Родда радостно двинул к замковой площади вместе с колоннами чистяков. Он сделал это исключительно по собственной воле – затерявшись среди рабов Родда, среди его послушных кукол, лишенных разума и способности сопротивляться, Сыч был практически незаметен – и это при минимальных затратах на маскировку. Он мог бы пройти незаметным и по пустым улицам, но зачем тратить энергию – а затраты в таком случае предстояли немалые, – если можно сохранить ее для предстоящей битвы? Когда Сыч вернет Кару (сделать это будет несложно), он сразится с Роддом; тому нечего делать в Мосе, ведь Мос – вотчина Сыча, его наследство, его… Сыч мотнул головой. Опять сущность князя прорвалась в ход его мыслей, уж больно велико было возмущение Мора тем, что столицу княжества кто-то захватил, пока он был в завоевательном походе, окончившемся крахом и спешным беспорядочным отступлением. Видимо, князь считал коварство и подлость исключительно своей прерогативой, остальным жителям Разведанных Территорий вменялось в обязанность быть искренне честными и беспредельно благородными.

Сыч был уверен, что встретит нынешнего временного обладателя Кары на замковой площади, ведь у вора наверняка нет иммунитета к пыльце Родда, и потому следопыт искренне огорчился, когда добрался до могильника, в который превратилась прекрасная некогда площадь, и не обнаружил там даже намека на след Кары. Впрочем, смрад тут был такой, что… м-да… Летняя жара не церемонилась с нагромождениями трупов, а полчища жужжащих мух и их личинок, копошащихся в опустевших глазницах, ничуть не украшали побоище. Сыч много чего повидал за свою жизнь, но такое…

Внимательно глядя по сторонам и надеясь обнаружить вора до того, как с ним расправится Родд, Сыч медленно двигался в колонне марширующего на убой мяса, только лишь видом своим напоминающего людей. Передние ряды – в основном старики и женщины, – достигнув края площади, тотчас подвергались атаке частей тела Родда, похожих на древесные корни. Эти «корни» протыкали насквозь несчастных обитателей Моса, затем, будто иголка ткань, прокалывали следующие в колонне безмолвные тела, потом – следующие, и следующие, и так пока нанизанных не становилось достаточное, одному только Родду известное количество, и тогда унизанные еще живыми окровавленными телами «корни» – будто шампуры с кусками мяса на них – уползали на площадь, а их место занимали другие «корни», еще свободные от бремени.

Если спешащие на убой чистяки и понимали, какая участь их ждет, они никак это не проявляли, их лица оставались бесстрастными и неподвижными, даже когда их тела с вязким хлюпаньем дырявили. Мороз по коже от этих широко раскрытых, не моргающих глаз, от размеренно раздувавшихся ноздрей. Сыч вовсе не был надушенной цветочным парфюмом придворной дамой, но его передергивало от вида крупных зеленых мух, ползающих по щекам и лбам живых еще людей, руки которых были прижаты к бокам, а ноги расставлены на ширине плеч.

Где же Кара?!..

– Даринка, Селена, будьте рядом, не расходитесь! – вдруг услышал он из-за рядов тел, покорно ожидающих убоя.

Во-первых, все обитатели Моса потеряли дар речи под воздействием тонжерра. А во-вторых, Даринка и Селена. Так же звали женщин, на поиски которых отправился мальчишка-леший по имени Зил, до сих пор еще живой вопреки приказу князя. Сыч привык выполнять свою работу, но в Древе Жизни местные обитатели, называемые слугами, сумели как-то проникнуть в его сознание и внести в него изменения. От одной только мысли, что кто-то ковырялся в его сущности, менял ее по своему усмотрению, Сычу хотелось рвать и метать, убивая направо и налево. И, конечно же, ему хотелось – очень хотелось! – вернуться в Древо Жизни и залить его кровью от основания и до грибной шляпки, и плевать, что оно служит вместилищем всего смертоубийственного, что уничтожило Землю во время Третьей мировой! Однако слуги Древа обладали большей силой, чем следопыт Сыч, и могли вновь пленить его и внести непоправимые изменения в его сознание, чего ни в коем случае нельзя было допустить. Тем более Древо Жизни и так пострадало из-за того, что слуги осмелились воздействовать на следопыта. Скоро слуги поймут, что Сыч отомщен, да-да, скоро поймут!..

– Ну что за чушь?! Даринка, не отходи от матери! И не забегай вперед, нам же не двенадцать лет, как некоторым!

Решение было принято мгновенно.

Если Сыч возьмет в плен глупых баб, зачем-то выбравшимся на площадь, – самоубийцы они, что ли? – неимоверно удачливый мальчишка Зил сам придет к следопыту, сам подставит свою голову на отсечение. Тогда приказ князя – слышишь, Мор?! – будет наконец-то выполнен, и это освободит Сыча от данных ему обязательств и поможет избавиться от лишней сущности.

Расталкивая безмозглое мясо, он метнулся через стройные колонны на голоса не просто живых, но еще и вменяемых людей, способных говорит, думать и действовать по своему усмотрению. А что, если, захватив женщин, заставить Зила отправиться на поиски Кары? Быть может, у мальчишки – с его-то неимоверным везением! – быстрее получится найти пропажу и он принесет следопыту его обожаемую Кару?!

Он настиг женщин возле склепа, возведенного на замковой площади задолго до Третьей мировой. Те, кстати, явно выбрались как раз из этого самого склепа, ведь его бронированная дверь была отворена.

Поговаривали, что склеп является входом в тайную лабораторию Мора, в которой князь изготовил яд, убивший его отца. Чуть сбившись с шага и налетев на чье-то покатое плечо, Сыч прислушался к ощущениям, исходившим от сущности князя, и уловил в них кроме растерянности еще и нежность, перемешанную со страхом, так что они стали одним целым. А еще он уловил желание развернуться и побыстрее убраться от склепа. Никаких знаний о ядах, никаких сведений о подготовке убийства отца в Море не было, он не лишал жизни своего родителя, хотя, похоже, люто его ненавидел.

Женщин было три. Они стояли у стены склепа и растерянно смотрели по сторонам. Все были одеты в ярко-желтые, издалека заметные защитные костюмы с горбами изолирующих дыхательных систем на спинах. Их лица были спрятаны за незапотевающими, покрытыми антибликовым покрытием забралами-масками. Такие костюмы Сычу уже доводилось видеть много лет назад – они способны защитить от радиоактивной пыли, от химического и биологического оружия, так что тонжерр не мог одурманить женщин. У той, которая была выше других и вела себя увереннее (она как раз обернулась к входу в склеп, чтобы закрыть дверь, но что-то у нее не получилось, замку отпечатки пальцев, что ли, требовались), в руке, обтянутой перчаткой, был серебристый стальной цилиндр примерно в треть меры длиной. По тому, как бережно женщина прижимала к груди этот цилиндр, нетрудно было догадаться, что вещь эта очень ценная. Но зачем с тем, что для тебя дорого, выбираться из надежного склепа на кишащую «корнями» и заваленную трупами площадь?..

Сейчас Сыч это узнает.

– Стойте, где стоите, – стремительно приблизившись, велел он негромко, но его услышали и, замерев на месте, уставились на него. – Я голыми руками могу убить вас сотней разных способов. А могу просто нарушить герметичность ваших костюмов, и вы станете такими, как все эти ходячие куски мяса. Выбирайте.

Его должны были умолять оставить их в покое, не убивать, и уж тем более не срывать с них забрала-маски. Обязаны были угрожать страшной расправой, быть может, даже швырнуть в него загадочным стальным цилиндром и, конечно же, не попасть. Еще в отчаянии на него могли наброситься с кулаками, но того, что произошло, он никак не ожидал. Ну вот никак!

Оставив безуспешные попытки запереть склеп и широко раскинув руки, высокая женщина подбежала к нему, оторопевшему, не сообразившему, как на такое реагировать, и обняла его, крепко-крепко прижала к своей груди, довольно ощутимо надавив ему стальным цилиндром между лопаток.

– Сын, ты жив. Я знала, что ты жив, – наконец отстранившись, заявила она, и внутри у Сыча все оборвалось в бездну, в падении превращаясь то в кипяток и пар, то вновь в огромный цельный кусок льда.

Главное, он не смог понять, его это ощущения или же проклятое падение с тошнотой и головокружением было навеяно Мором, присутствие которого стало таким явным, что следопыт на миг даже подумал, что князь сможет вытеснить его из тела.

Тело, да. Все дело в мерзком слабом теле, страдающем без своего обожаемого напитка. Женщина видела перед собой князя Мора, а не следопыта Сыча, и при этом называла князя сыном. Значит, она – мать бесхребетного темнокожего уродца и жена князя предыдущего? Очень может быть. Княгиня ведь человек непубличный, мало кто из придворных мог похвастаться личным знакомством с ней, ведь на пирах она не появлялась, аудиенциями мужа и визитами послов пренебрегала, а в супружескую спальню прихлебателей и лизоблюдов не допускали.

Пока Сыч соображал, какую выгоду ему извлечь из создавшейся ситуации, мать Мора говорила не умолкая:

– Так уж получилось, что ты, сын, – самая большая моя неудача в жизни, но я – твоя мать, и я все равно люблю тебя, каким бы ты ни был. Твой отец, ты знаешь, тебя терпеть не мог и требовал, чтоб я избавилась от тебя, но я всегда была за тебя, ты же знаешь.

Проделывая в многослойной пыли канавки, по щекам Сыча потекли слезы. Он почувствовал сильное волнение и не смог понять, его это слезы или же плакал князь Мор. Вроде бы ответ был очевиден, но…

На площади позади него стало неспокойно.

Он спиной почувствовал, как пришли в движение свободные от трупов «корни», враз утратившие интерес к наступающим колоннам. Родд узнал как-то, что следопыт рядом, и в княжеском замке заскрежетало и загрохотало. Похоже, именно там Родд скрывал свой центр управления, свою основную массу, и теперь этот центр выбирался наружу, чтобы личным присутствием засвидетельствовать свое почтение Сычу и его новым подругам из склепа.

У матери Мора, кстати, рот не закрывался:

– Прости, сын, я слишком много времени проводила в лаборатории, я всю себя отдала нашему общему делу. – Тут она обернулась к женщинам, застывшим у входа в склеп, в котором им явно хотелось побыстрее укрыться. Девчонка, надо понимать, Даринка, а рядом – Селена. И Селена как раз кивнула княгине, мол, так и есть, наше общее дело, да-да-да. – Я не занималась твоим воспитанием, а твой отец, он… Он был чудовищем, он был частью нашего плана, но каким же он был чудовищем! Я люблю тебя, сынок! Люблю, каким бы ты ни был. И всегда буду любить.

Перед мокрыми глазами Сыча одна за другой возникали картины из его далекого тщательно забытого детства: белые халаты, маски на лицах, брызги крови, а вот ему отрезают ногу и морщатся, слыша его истошные крики, и обещают в следующий раз, если он тотчас не замолчит, заткнуть ему рот кляпом!.. И сквозь всю эту жуть на него вдруг накатила волна робкой ответной любви к женщине, стоявшей перед ним и просившей у него прощения, к чужой для него женщине, но в то же время такой родной. И эти воспоминания вместе с внезапной любовью были невыносимы, и потому сердце в его груди застучало слишком уж быстро.

Ничего не видя перед собой и ничего не слыша, потому что крики матери раскаленными иглами проткнули ему уши, – шелест «корней» не в счет, – Сыч отшатнулся от княгини, отбросил ее руки, едва не выбив из них стальной цилиндр, и побрел прочь. Он проталкивался через спешащие на бойню тела, он сбивал их с ног, ломал им челюсти кулаками. Уже раз десять его атаковали тонкие «корни» – не толще его руки, – поначалу он уворачивался, а потом ему надоело, и он принялся ловить их, скручивать до треска «коры», кусать до сломанных зубов во рту и брызг зеленого сока, насыщенного тонжерром, и об колено их, и так, и вот так!..

А когда вдруг в его новом сознании всплыли обиды Мора на мать, заставлявшую его, совсем малыша, зубрить науки, учить танцы и овладевать ненавистным оружием, Сыч испытал раздражение, мгновенно переросшее в бешенство. Князь Мор оказался на поверку пустышкой. Одежды из черной кожи, сапоги из кожи рептилуса, солнцеочки и необычная смуглость – все это могло обмануть лишь крестьян, внушить им, что князь не такой, как они, что в нем есть величие и таинственность. На самом же деле Мор был всего лишь атавизмом. Все темнокожие и кареглазые на планете были уничтожены Третьей мировой, и вот спустя девятьсот лет родился малыш, у которого почему-то проявились давно исчезнувшие признаки. И его мать, похоже, очень по этому поводу переживала, ведь она любила малыша и все сделала, чтобы усадить его на трон Моса. Да-да, ведь вовсе не Мор отравил своего отца – науки он не любил, в ядах, вопреки расхожему мнению, не разбирался, в отличие от своей родительницы…

И потому Сыч сразу и беззаветно полюбил ее, эту женщину.

Полюбил сильнее Кары. Да-да, сильнее.

И он готов был отдать за нее жизнь.

Рыча, он развернулся и двинул обратно к склепу. Он не позволит Родду навредить матери. Своей родной матери.

Всего-то одна смерть способна до беспамятства опьянить молодого некроманта, только-только почувствовавшего всю мощь своего дара. А что с ним творила близость сотен, тысяч, десятков тысяч трупов?! Да он сам себя не чувствовал, он без остатка растворился в смраде гниения, он завидовал каждому падальщику, каждой мухе, которые касались трупов, ползали по трупам, а то и – о, блаженство! – рвали их на части!..

До центральной площади Моса, превратившейся в один огромный могильник, оставалось пройти всего-то полквартала, а то и меньше, и дорогу туда некромант смог бы найти с закрытыми глазами. Обходя сугробы тонжерра, в которые бредущие к площади люди проваливались чуть ли не по грудь, Траст со всех ног спешил на праздник смерти. Он позабыл уже о том, что его сопровождают Ларисса и два десятка мертвецов-охранников, у него напрочь вылетело из головы, что в Мос он прибыл на помощь другу-лешему по имени Зил. У него кружилась голова, когда он, задрав поросший рыжим волосом подбородок, смотрел на прекраснейших созданий Разведанных Территорий, кружащих в небе над площадью, – на птеров, то и дело черными валунами падающих на скопление безжизненных тел. Как же Траст хотел быть с ними, быть одним из них!..

– Что-то ты мне совсем не нравишься. На-ка, нюхни.

Траста будто кузнечным молотом ударили со всего маху по носу.

Он оступился, покачнулся, его отбросило назад. В глазах зарябило, он промычал что-то нечленораздельное, ему самому непонятное. Мотая рыжей головой, он попятился, за что-то зацепился и пребольно ударился седалищем об уличную брусчатку.

– Что это было, раздуй мои кишки?.. – наконец он выдавил из себя.

Рядом возникли три оранжевые полоски, постепенно превратившиеся в ухмыляющееся, но заметно встревоженное лицо блондинки.

– Ты как, оклемался?

– Ларисса, ты меня чуть не убила. – Он попытался подняться и не смог. Руки дрожали, ноги дрожали, все вокруг было отвратительно серым, весь мир пах речной мятой, произрастающей на берегу Кипяточки неподалеку от Щукарей. – Мазь мне сунула, да?

Она кивнула, хотя ответ и так был понятен, можно было не спрашивать, ведь от прекрасного аромата тлена не осталось и следа, а вместе с ним сгинуло и ощущение безграничного счастья, замещенное тут же чем-то вроде похмелья, наступившего наутро после неуемного употребления медовой браги. Такова жизнь: хмельная, глупая, но благодушная улыбка неизменно сменяется перекошенной опухшей рожей. А вот смерть… Она иная!

Ларисса помогла ему подняться.

И тут брусчатка у них под ногами качнулась так сильно, что они оба упали.

Где-то рядом оглушительно загрохотало.

Широкоплечий мужчина устал. Ноги его, по толщине не уступающие бычьим окорокам, гудели от напряжения, вены вздулись на икрах. Зато все трупы в забрызганных кровью одеждах из рыбьей кожи ушли по реке кормить креветок и жучар-плавунцов, чтобы однажды возродиться икрой и мальками, – мужчина в это возрождение искренне верил, хотя никому, даже покойной жене и доченьке, о своей вере не рассказывал.

Во всем поселке пожар не тронул лишь его дом на сваях-столбах, поэтому мужчине понадобилось много времени, чтобы затушить в Щукарях все головешки, таская ведрами воду из реки. Напоследок он заменил в оконных проемах пленки рыбьих воздушных пузырей, расплавившиеся во время пожара. Пока он все это делал, его женщина сшила ему новую одежду взамен старой, безнадежно пропитавшейся кислой вонью пота. Теперь же, одетый в обновку, он стоял и смотрел в сторону Моса, и на скулах его перекатывались тяжелые желваки.

Женщина встала рядом. Ее глазах блестели, она то и дело облизывала свои пухлые губы и поправляла рыжую косу. Кожаные куртка с вышивкой и костяными вставками и рубаха на ней были расстегнуты, так что ее пышные прелести были доступны взору.

Она похлопала Майдаса по мощному плечу.

– Не бойся, мой сын защитит твою мертве-е… э-э… твою дочурку.

В горле его забулькало, захрипело и наконец прорвалось наружу:

– Солить твои жабры, я-то как раз и не боюсь, крюк мне в печень. Да и скорее моя дочурка вытащит из передряги твоего криволапого увальня, зачатого в нужнике и способного разве что из пищи делать навоз.

– Что?! Да мой сын осчастливил твою девку, эту саранчу, уже только тем, что позволил ей с ним заговорить!

Так у них случилась первая семейная ссора, которая, впрочем, вскоре завершилась натужным пыхтением и стонами в жарких объятьях, и до утра Майдас называл Миррайю «моей госпожой». И утром называл, и днем. А потом в Мосе что-то случилось, они оба почувствовали это и вскочили на ноги, по их чреслам стекал пот, а над рекой заполошно орали чайки.

Пролетая над Разведанными Территориями, под мерный рокот движков спасательного ранца майор Мазарид поклялся сам себе во что бы то ни стало настичь ренегата Хэби, где бы тот ни был, за какой бы стеной ни скрывался.

Трижды Мазарид терял сознание – слишком много крови он потерял, – и трижды его одолевали видения, в которых он пытался пройти через матово-черную стену на границе с Темными Землями – и не мог сделать и шага. Его просто накрывало волной такого страха, что он только чудом не обмочился. Он пытался превозмочь этот страх, но это было выше его сил, майора хватало только на то, чтобы справиться со своими сфинктерами. Он не боялся, когда один сражался против двух десятков чистяков, ему не было страшно, когда ему отрезали руку, он тогда смеялся в лицо своим мучителям, но эти видения, эта проклятая стена, вздымавшаяся к небу над зеркальной поверхностью слизи!..

Ее угольно-черный спрессованный мрак постоянно змеился молниями. И еще, если долго смотреть на стену, становилось заметно, что она постоянно меняется: то она чуть выпуклая, будто что-то огромное и ужасно сильное навалилось на нее с другой стороны, то она вогнутая, будто нечто со стороны Разведанных Территорий приложило по ней здоровенным кулаком, то Мазариду казалось, что он отчетливо различает кирпичную кладку, то он, моргнув, убеждался, что это не так и стена совершенно монолитная…

Чем дольше Мазарид смотрел на стену, пытаясь убедить себя, что ничего страшного в ней и по другую ее сторону нет, тем сильнее у него кружилась голова, и в конце концов его выворачивало. И опять. И вновь. И желудок быстро становился пуст, и следом за сгустками частично переваренной пищи из него вылетали брызги крови. В такие моменты он отчетливо понимал, что должен как можно быстрее убраться подальше от стены, если хочет выжить, потому что стена его стремительно убивала. Да, майор Мазарид честно хотел исполнить свой долг до конца и пленить беглого рептилуса Хэби, но всякой отчаянной храбрости есть предел. И разве не храбрость – сообщить о своем провале? О своем несмываемом позоре?..

Когда майор в очередной раз очнулся, он был как раз у стены, но не пограничной, а у защищающей Минаполис от вторжения извне. По нему едва не открыли огонь из пушек с земли – приняли за чужака, ведь тайгеры не летают, это всем известно, – так что лишь вмешательство парочки пиросов-патрульных, сообщивших в Минаполис об инциденте и покинувших пост на воздушном шаре, чтобы сопроводить его в воздухе, спасло майора от дружеского огня. Было бы забавно выжить в плену, потом искупаться в радиоактивном озере, потом уцелеть в бойне на болоте возле Моса, получить нож между ребер во Фронтире, но сдохнуть все-таки от снаряда своих парней! Обхохочешься!..

Ранец начал снижение к центру города, к Полусфере, от которой, как лучи от солнца, расходились улицы Минаполиса. Снизу на майора удивленно таращились наследники, но ни один пирос не посмел подлететь к нему, понимая, что неспроста тайгер порхает в поднебесье. И вот уже внизу мелькнул ров, заполненный черной дрянью, удивительно похожей на слизь Фронтира и населенной, как известно каждому ребенку, свирепыми монстрами.

Наконец ранец опустил Мазарида на вершину Полусферы. Там майора уже ждал, скрестив голубые руки на голубой груди, полковник Саламан, председатель Совета управителей, самый молодой из соратников. Позади него по стойке смирно вытянулись рептилусы-гвардейцы с желтыми лентами, перетягивающими роскошные шевелюры на затылке.

– Хороший день для смерти, – сбросив с себя ранец, поприветствовал полковника Мазарид.

Вместо ответного приветствия Саламан махнул рукой – и сопровождавшие майора пиросы, хлопнув крыльями, спешно удалились. Гвардейцев тоже не стало. У Мазарида как-то разом разболелись сломанные рука и ключица, пробитая грудь и ободранное до кости плечо, заныли обрубок хвоста и культя руки – из-под протеза начала сочиться кровь, – а заодно нестерпимо зачесались все язвы на теле.

Лицо полковника было будто высечено из камня, змеиные глаза – точно кусочки льда, лишь голубая чисто выбритая лысина его, выдавая всю полноту чувств, бурлящих в ее глубинах, гневно блестела.

– Майор, ты упустил его. Упустил Хэби.

Мазарид лишь ухмыльнулся в ответ. Между висков у него отчетливо зазвучало: это трибунал, теперь-то уж ты от трибунала не отвертишься, трибу-у-унал. Плевать. Дважды все равно никак не сдохнуть, а он, считай, уже и так труп.

Саламан склонил лысую голову к плечу и подчеркнуто невозмутимо – хотя его волнение выдавала легкая хрипотца – продолжил:

– Мало того, майор, что ты не сумел взять последнего из тройки беглецов, ты еще и угробил весь свой взвод.

Чуть прищурившись, Мазарид смотрел прямо на Саламана. Несмотря на то, что майор действительно был виновен, он имел дерзость смотреть Саламану прямо в глаза, и он ответил на обвинения эдак небрежно, будто речь шла всего лишь о том, что кто-то разлил немного воды из своей кружки и сейчас вытрет тряпочкой пол:

– Полковник, мало того, приданный моему подразделению дирижабль затонул во Фронтире, и весь его экипаж погиб.

Полковник Саламан часто-часто заморгал, при этом его мигательные перепонки то и дело накатывались на зрачки и тут же прятались в уголках глаз.

– И да, полковник, я упустил ренегата Хэби, пустышку, при которой ничего ценного не было. А еще он ранил меня, – Мазарид постучал стальным когтем по костяной рукоятке ножа, торчащего из груди. – Но ведь остальные преступники пойманы. Наверняка они уже дали показания, и теперь мы… то есть вы, полковник, уже знаете, где Главный Активатор. Вы ведь добыли прибор, верно? Так почему медлите с активацией? Я что-то не ощущаю в себе новых знаний о смысле нашей скоротечной жизни. Неужели и вы, полковник, предатель, как та троица?

Челюсти Саламана аж заклинило от такой наглости, его голубое лицо покрылось зелеными пятнами, а голос от возмущения превратился в шипение гадюки, на которую наступили:

– Да, майор, остальные участники заговора были доставлены тобой в Минаполис и после проникновенных бесед со мной лично – безуспешных, кстати, – подверглись самым лютым пыткам, на которые способны наши заплечных дел мастера. Ты понял, майор, самым лютым пыткам. Однако ни первый, ни второй заговорщик не смогли рассказать палачам, кто был носителем. А ты ведь помнишь, майор, что при них не было никаких предметов, которые могли бы быть Главным Активатором. Так же они не смогли сообщить, где прибор спрятан. Они попросту не знали этого.

После этих слов Саламана у Мазарида кровь из стыка плоти с протезом потекла вдвое быстрее, а от ухмылки не осталось и следа.

– Поверь, майор, просто поверь, и Шацу, и Шершень очень хотели помочь нам, они просто мечтали выдать нам все подробности заговора. Но они попросту не знали, кому тайгер Фелис – он руководил заговором после смерти генерала Бареса – доверил вынести из Минаполиса Главный Активатор. Но теперь-то мы с тобой, майор, знаем, кто этот счастливчик, верно? Именно его, а не кого-то другого, ты осмелился упустить. Или же ты специально дал ему уйти?!

Вот тут майор Мазарид, как порядочный офицер, принял решение не дожидаться трибунала и, разбежавшись, прыгнуть с Полусферы. Не зря же ему было об этом видение, когда он уснул в зале Совета. Не зря спасательный ранец доставил его именно сюда. Только так майор смоет свой позор.

Он сделал первый шаг к краю и очищению, но Саламан схватил его за протез.

– Не смей, майор. Я встретил тебя здесь и говорил с тобой откровенно вовсе не для того, чтобы стать свидетелем твоей слабости. Думаешь, хоть кого-нибудь из старцев-советников и твоих сослуживцев разжалобит твое самоубийство? Мы здесь только потому, что на крыше Полусферы нашу беседу точно никто не подслушает, а не для того, чтоб я дал тебе шанс утопиться во рву или размазать свои мозги по мосту внизу.

Саламан был прав: самоубийством не смыть позор.

– О твоей неудаче знаю только я. Больше никто. Теперь ты мой должник, майор.

Мазар дернулся было, чтобы вырваться, но хватка у Саламана была удивительно сильной для жабы.

– Ну, это вы, полковник, напрасно суетились. Я долго не смогу оставаться в долгу – сегодняшний день станет для меня хорошим, даже если не прыгну с Полусферы. Но если вы так сильно хотите, чтобы я сполна с вами рассчитался, прикажите спецам Инкубатора со мной поработать, и я стану как новенький. Новенький я дольше протяну.

– Увы, майор, но в Инкубаторе тебе нечего делать, ты туда не попадешь. Единственное, что я могу, так это выделить парней, чтобы сопроводили тебя в госпиталь, там наши лучшие спецы заштопают и залатают твои боевые раны.

Боевые раны, угу. Мазарид осклабился, и тут же его согнул приступ кашля. Заштопают, понимаешь. По сути же полковник сказал верному сыну своего народа, что отправляет его на больничную койку как можно скорее подохнуть, чтоб не занимал место, не тратил время костоправов и не переводил напрасно жратву. То есть полковник открыто намекнул, что он, Мазарид, слишком мелкая сошка и недостоин быть излеченным в Инкубаторе.

Саламан верно истолковал выражение лица Мазарида, игру его мимических мышц, новые морщины на лбу и в уголках рта:

– Когда я говорю, майор, что тебя подлатают, это означает, что в ближайшие дни ты встанешь на ноги и еще послужишь своему народу.

И вот тут Мазарида осенило:

– Но ведь и Хэби не нес с собой прибор и был уверен, что Главный Активатор у кого-то из его соратников! Клянусь, это так. Я разговаривал с ним перед тем, как он ударил меня ножом и ушел в Темные Земли. Он не лгал. Он сам удивился, когда узнал, что прибора не оказалось у других заговорщиков. И если никто из беглецов не нес с собой Главный Активатор, то это значит…

За спиной Саламана будто из ниоткуда возникли два крепких гвардейца-рептилуса, и, теряя сознание, майор позволил этим голубокожим жабам подхватить себя.

Стекая по гладко выбритому черепу Саламана, капли пота объединялись в широкие ручейки, оставляющие соленые следы на его голубых щеках. Скоро пот высохнет, и на коже заблестят крохотные кристаллики.

Несмотря на молодость – а моложе его в Совете никого не было, – Саламан тяжело дышал, по спиральной бетонной лестнице все глубже и глубже спускаясь под Полусферу. Тут и там на перилах и ступенях блестела паутина – кроме полковника по лестнице никто не ходил. Да и он сюда сунулся только потому, что древним лифтам, скрипящим промасленными тросами, не доверял – свои конечности надежнее. Да и дышится на лестнице свободнее, что ли.

Бедолаге Мазариду, прошедшему огонь и воду и во имя своего народа, во имя каждого рожденного наследника пожертвовавшего своей жизнью – майор скоро умрет, очень скоро, он уже мертвец, – Саламан готов был отдать собственные органы, да все свое тело. Увы, любые попытки спасти Мазарида были заранее бесполезны и напрасны, потому что Инкубатор не мог больше заново собирать смертельно раненных воинов, сильно обгоревших и потерявших конечности. Мало того – Инкубатор вот-вот остановится. Но этого майору Мазариду уж точно не надо было знать. И никому вообще в Минаполисе и на землях, издревле отвоеванных у чистяков и заселенных наследниками, не надо было, ибо это знание могло стать разрушительным для государства, могло вызвать массовые беспорядки и послужить причиной братоубийственной войны, когда тайгер протянет когти к горлу пироса, а рептилус будет убивать и тех и других только за то, чтобы лишь его потомство имело право получить базовый набор расовых признаков, ведь иначе младенцам неоткуда будет взять когти и клыки, несущие плоскости и густой полосатый мех!..

И вот как объяснить наследникам, в большинстве своем глупцам, не видящим ничего дальше кончика собственного крыла, что Совет печется об их благе, что Совет – немногие посвященные члены – не спит уже трое суток кряду, пытаясь спасти наследников от вымирания?! Без Инкубатора дети наследников будут неотличимы от детей чистяков, и все девять столетий великого противостояния окажутся бессмысленными, а проклятые чистяки победят!..

От одной только этой мысли Саламана передернуло, он сбился с шага и едва не покатился, оступившись, по лестнице. Он представил собственного сына – волей укомплектатора такого же рептилуса, как и его родитель, – без голубой кожи, защищающей от механических повреждений. Каким, должно быть, он был бы омерзительно голым и слабым! Саламан задышал еще тяжелее, ему залило потом глаза, заставив мигательные перепонки дергаться чаще. Укоплектатору больше нечем оснащать наследников, все его ресурсы исчерпаны. К тому же из-за постоянного использования в течение многих веков он изношен донельзя. Вот почему срочно нужно найти и задействовать Главный Активатор. С помощью легендарного прибора спасителей наконец-то разрешится конфликт, длящийся почти что тысячу лет, и последнее поколение наследников на планете познает цель своего существования, или их раса просто исчезнет с лица Земли, будто ее и не было никогда! И чистяки, победив без боя, сотрут все до единого следы существования своих заклятых врагов и запретят своим детям передавать из уст в уста память о гордых потомках спасителей!..

Кроме Мазарида о грядущей катастрофе знали лишь несколько членов Совета и спецов Инкубатора. Последние и сообщили о том, что укомплектатор перестал выполнять свои функции, из-за чего почти три десятка последних новорожденных пришлось умертвить, а ведь никогда за все девять веков после Третьей мировой такого не делали, ведь подобное просто дико для наследников – в отличие от чистяков. Соратники Саламана по Совету, конечно же, об инциденте будут молчать сами, спецам Инкубатора отныне запрещены любые контакты с кем-либо снаружи, а с убитых горем отцов взяли клятву неразглашения, пригрозив им, что они сами будут приведены досрочно к хорошему дню за то, что их семя оказалось порченым. Но как долго можно будет угрозами заставлять убитых горем отцов-наследников держать язык за зубами? Как скоро количество умерщвленных младенцев станет настолько большим, что найдется первый, кто скажет об этом вслух? Тогда слишком многие откликнутся, и тайное станет явным…

В нос рептилуса, далеко не такой чувствительный, как у самого захудалого тайгера, шибануло древним машинным маслом, настолько пропитавшимся пылью и ставшим таким вязким, что его можно отламывать кусками. Заодно Саламан скривился от вони жженого пластика – изоляция электрических кабелей системы вентиляции частенько перегревалась. Скрипнули петли ржавой двери, на которой еще кое-где остались пласты зеленой краски и краснела надпись на древнем, давно забытом языке: «Осторожно! Опасно!» Надпись была честной: войти в арсенал мог каждый, никаких замков и засовов на двери не было, а вот вый-ти из арсенала удавалось только тем, кого хотел отпустить Первенец. Остальные бесследно исчезали среди многоярусных стеллажей, которыми паукообразный наследник владел безраздельно уже девять сотен лет.

Пол под ногами Саламана засветился мягким светло-зеленым светом. С небольшим опозданием вспыхнула подсветка стеллажей над его лысой головой на десятом уровне полок. Из тьмы будто выдернуло разного размера деревянные, стальные и пластиковые ящики, какие-то округлые предметы, о предназначении которых было известно лишь Первенцу, что-то под развалившимся от гнета лет брезентом, и все это в паутине, по которой ползали мерзкие черные восьмилапые твари, которые неизвестно чем здесь питались, потому что никаких насекомых в арсенале не водилось. Первенец обожал пауков, но мух и комаров терпеть не мог.

Предвещая появление хозяина арсенала, сверху повеяло холодом и заскрежетало так, что полковнику Саламану захотелось заткнуть свои крохотные, едва выделяющиеся на черепе уши. Протяжно взвыв, вентиляция закашлялась, трубы воздуховода слева от Саламана задребезжали, пытаясь оторваться от стены вместе с давно истончившимся из-за окисления крепежом. И одна труба таки лопнула по сварочному шву – одна часть отделилась от другой будто нехотя, с визгом – и сразу десяток крупных, размером с палец, заклепок, оборвав головки, со свистом метнулись именно к Саламану.

Все произошло так быстро, что он никак не успел на это отреагировать: ни присесть, ни упасть, ни отпрыгнуть в сторону. Полковник остался на месте, прямо-таки врос в светящийся зеленым пол, и это спасло ему если не жизнь, то уж точно уберегло от соседней с майором Мазаридом койки в госпитале. Заклепки пролетели у его висков, вжикнули над лысиной и между ног, и лишь одна задела бок, скользнув по армированной голубой коже-броне, покрывающей все тело Саламана.

– Х-хорош-ший день, ш-штобы умереть, – прострекотало сверху, и, заставив его пригнуться, полетели вниз со стеллажей прямо на голубую лысину комья пыли и пласты паутины. – П-понравилас-сь моя вс-стреч-ча? Обрадовала?

– Еще как. Первенец, ты ведь про заклепки? А если б у меня случился хороший день, чтоб ты дальше делал? С кем бы работал? С соратником Шмелем? – Саламан с трудом сдержал дрожь, с трудом заставил свой голос быть ровным, не хватало еще заиканием выдать свою слабость. Но кто бы знал, как ему хотелось сейчас наброситься на тварь, которая не спешила спуститься к нему из мрака верхних ярусов арсенала.

Где же все-таки Первенец?! Саламан слышал его над собственной лысиной, казалось, в полумере. Зачем уродец прячется от него? Полковник задрал голову так, что щелкнуло в шее. Неужели боится его, всего лишь слабого председателя Совета, давно уже не того диверсанта, который в молодости наводил ужас на деревушки чистяков в приграничье по ту сторону радиоактивных кратеров?..

Но вот Первенец показал себя, спрыгнув на пол со стеллажа.

Несомненно этот уродец был наследником, потому что чистяка с такой внешностью умертвили бы при рождении, чистяки не церемонятся с теми, кто появляется на свет с заметными отклонениями от нормы. Первенец был крохотным – с самого маленького пироса размером. Из-за его спины торчали бесполезные крылья, которыми можно было разве что обмахиваться в жару, но спинные мышцы Первенца и этого не позволяли делать, так что крыльями он лишь смахивал пыль, цепляясь за стеллажи. Полосатый хвост бессильно вздыбился, когда Первенец шлепнулся на пол перед Саламаном, – на конце хвоста не хватало ядовитого шипа, которым тайгеры привыкли умерщвлять своих врагов и убивать себя, чтобы избежать позорного плена.

– Пусть умрут наши враги, – ответно поприветствовал Саламан Первенца.

Первенец был рожден и укомплектован девять столетий назад, когда на поверхности планеты бушевали невиданной силы штормы, сыпал с небес радиоактивный пепел, когда горел сам воздух, закрученный спиралями разрушительных ураганов, и начал уже замерзать мировой океан. Даже прибывшие с далеких звезд спасители сомневались, что на поверхности когда-либо будет возможна жизнь. Поэтому у Первенца такие чувствительные к свету глаза – он ведь был предназначен для жизни в полумраке бетонных подземелий-бомбоубежищ.

– Говори, – велел Первенец.

Чуть помедлив, вроде как для того, чтобы отдышаться, – спуск по лестнице все-таки, а он уже не мальчик, – Саламан рассказал все, что узнал сам про заговор против народа наследников и что услышал про поимку заговорщиков-ренегатов от полумертвого майора Мазарида.

– Это з-с-снач-шит, ш-што прибор до с-сих-х пор нах-ходитс-ся в Минаполис-се. – Хлюпнули, сократившись от возбуждения, присоски на пальцах Первенца. Его голубая кожа на голове без броневставок – особенно это было заметно на пухлых щеках – враз побледнела, что говорило о сильнейшем волнении Первенца.

– Я с самого начала не исключал такой вариант, – сдержанно ответил полковник. Самое важное Саламан приберег напоследок. В разговоре с Первенцем следовало быть более сдержанным, чем с тупыми старперами-соратниками. Кто знает, какие мысли бередили мозг существа, которого качали на руках сами спасители?..

– Ш-што думаеш-шь? Говори! – встопорщился мягкий серый пушок, покрывающий все тело Первенца.

– Да, Главный Активатор в Минаполисе. И это означает, что прибор был спрятан тайгером Фелисом перед смертью. – Полковник сделал паузу, чтобы насладиться тем, как изнывает от нетерпения Первенец, как подрагивают все его четыре пары конечностей вместе с крыльями. Как же полковнику хотелось уничтожить уродца, затоптать его, медленно ломая косточку за косточкой, но – нельзя! Нельзя, чтоб его!.. И поэтому Саламан, с трудом сохраняя спокойствие и внешнюю невозмутимость, продолжил: – И вот еще что… Не знаю, важно ли это, правильно ли я поступил… Тело тайгера Фелиса было разукомплектовано, но не было предано огню. По моему приказу оно тайно хранится в морозильнике Инкубатора.

Первенец замер. Он даже перестал дышать, остекленели его слишком чувствительные к свету глаза. А потом он заухал, хлопая себя верхней парой рук по впалому животу.

– Молодец-с, полковник, какой ж-ше ты молодец-с! Не з-сря я выбрал тебя, полковник, не з-сря с-сделал главой С-совета! А з-сначит, полковник, нам нуж-шен некромант, который з-саставит мертвец-са говорить!

– У меня есть воин, который с радостью займется поисками некроманта. Правда, ему нужно день-другой отлежаться в госпитале.

– Майор Маз-сарид? Верный выбор, полковник, верный. Этот мальч-шиш-шка ещ-ше удивит тебя, попомни мое с-слово.