Глава 7
Зараженные

Отбеленные краской волосы князя Мора, доставшиеся Сычу по наследству вместе с княжеским телом, в пути пропитались соленым липким потом, затем их притрусило пылью, окончательно превратив в спутанные колтуны. И так от рождения смуглая кожа стала темно-коричневой там, где одежда не защищала ее от солнца и ветра.

– Потерпи, Кара, скоро мы воссоединимся. Прости, что позволил чужим рукам прикоснуться к тебе. Прости!.. – по привычке не забывая путать следы, шептал Сыч, когда преодолевал границу между землями полукровок и истинных людей. Глаза его, скрытые солнцеочками, при этом постоянно высматривали – а вдруг где-то рядом лежит, под кустом? – примечательную глиняную бутылочку, желанней которой ничего для него не существовало.

Но бутылки нигде не было, и потому из ноздрей его капало алым сначала изредка, а потом все чаще, из-за чего приходилось останавливаться, чтобы скрыть эти намеки на его присутствие в пределах Разведанных Территорий. После того как Родд, эмиссар Создателя, спустил на него Мстителя, не следовало пренебрегать ни единой мерой предосторожности.

– Кара, я иду за тобой! Мы отрубим руки, осквернившие тебя! Нет, я отгрызу их!.. – углубившись в лесовник, постоянно шептал Сыч, чтобы перебить настойчивое желание Мора добыть где-нибудь хоть каплю «настойки пыльцы Древа Жизни», отсутствие которой не только сводило сущность князя с ума, но и разрушало его тело, ведь его плоть – теперь плоть Сыча – была пропитана от пяток до макушки тонжерром, разведенным в спирте. Родд забавно придумал извести князя, присылая ему отраву вместе с одним из своих детишек-цветочков, с юмором у эмиссара было все в порядке.

Сыч все никак не мог привыкнуть к своему новому набору мяса с костями – его шатало, ноги заплетались, стоило хоть на самую малость ослабить контроль и довериться рефлексам. Сыч уже сомневался в правильности решения пересадить уцелевшие остатки мозга в череп князя, но что сделано, то сделано. Его рот то и дело непроизвольно перекашивало гримасой, очень отдаленно похожей на улыбку, когда невидимый никому вообще в пределах Разведанных Территорий след присутствия Кары становился настолько ощутимым, что хотелось запрокинуть голову и расхохотаться от счастья. Когда же след улетучивался под напором ветра и других связей мира, Сычу хотелось выть волчаркой в полнолуние. Однако он уже понял, куда несут Кару, – в Мос! – и потому приготовился к скорой встрече.

Он почти уже добрался до столицы княжества, когда, обогнув болото, вышел к поляне, на которой было полно народу – тут собралось несколько сотен вооруженных чистяков, и даже такой тупица, как князь Мор, догадался бы, что это – остатки его воинства, отправленного на погибель в земли наследников-полукровок. Что ж, мужчины вернулись домой и готовятся с почестями, как настоящие герои, войти в столицу княжества, а в этом деле спешка не нужна, требуется время, чтобы привести себя в порядок, досыта наесться, сполна напиться, почистить и постирать одежду, отодрать с оружия коросту запекшейся крови, вырезать из волос на голове и на лице колючки и прочий мусор, хоть как-то отремонтировать стоптавшуюся в пути обувь… В общем, забот у воинов хватало. Потому что не могут герои быть грязными и вонючими, с выпученными безумными глазами и бурчащими животами, прилипшими к хребту. Только вот зачем им понадобилось украшать деревья, растущие вдоль поляны, точно новогоднюю елку? Как это могло помочь им произвести впечатление на городских девчонок?..

На деревьях висели трупы полукровок.

Одни за шею, другие за ноги, они были подвешены на собственных кишках, привязанных к крепким веткам на высоте около десятка мер. Прямо под трупами, у корней деревьев, был вырыт длинный ров, глубиной меры две, на дне которого на сухие ветки и листья были аккуратно, заботливо даже, уложены тела чистяков. Кое-кто из чистяков, судя по состоянию трупа, погиб еще на Поле Отцов, но был товарищами по оружию доставлен на родину. Другие – таких было немало – завершили свой жизненный путь совсем недавно, кожа их еще не приобрела синюшно-зеленого оттенка, и они бы выглядели как живые, если бы не рваные раны и не оторванные конечности да головы. На всех подвешенных над рвом телах имелись одинаковые надрезы, сделанные так, чтобы вся кровь из тел вылилась на погибших чистяков. Вдоль рва стояли в ряд связки сухого хвороста. Неподалеку от рва сидел на черном панцире птера вожак воинства – мужчина возрастом давно уже не мальчик, но еще не старик, и хоть на черепе его не осталось ни единого волоса, их в избытке было в густой бороде.

– Начинайте, – отдал он приказ.

Тотчас в ров столкнули вязанки хвороста и швырнули следом подожженные факелы. Хворост мгновенно занялся, и приятно запахло паленой человечиной – Сыч жадно втянул воздух через нос.

– Мы рядом, братья! – вскочив на панцирь птера, возвысившись над воинством, с надрывом в голосе выкрикнул вожак. Татуировки на его мускулистой груди почти полностью скрылись под волдырями ожогов. Лицо его было одновременно печальным и злым. Глаза горели жаждой убийства. Сорвав с перевязи на бедре метательный топорик, вожак потряс им над головой.

– Мы вместе! – толпа вскинула алебарды и мечи, кнуты и древнее автоматическое оружие, к которому наверняка больше не было боеприпасов, но бросить которое чистякам не позволяло глупое чувство привязанности к прошлому, к тем временам, когда все было иначе и точно лучше. – Мы вместе, братья! Скоро мы будем вместе! Да-а-а!!!

Сыч нахмурился. Все, что он увидел и услышал на поляне, ему не понравилось. Уж больно вопли и пляски возле горящих и подвешенных трупов напоминали религиозный обряд, за который во всех землях чистяков положены лютые пытки и смертная казнь. Надо незаметно обойти скопление людей, убраться отсюда быстрее и подальше. Скрипнули сапоги из черненой кожи рептилуса – и Сыч замер, не смея вздохнуть. А все потому, что в затылок ему, между лопаток и в левый бок одновременно уткнулись острия алебард – ратники князя умеют быть тихими не только в беседе, но и подкрадываясь. Значит, сброд на поляне вполне себе организованное подразделение, раз вожак – командир! – догадался выставить посты.

Сыча подвели к командиру-бородачу, который, похоже, утомился уже плясать на панцире птера. Раздувая мясистые ноздри, из которых торчали буйные заросли, бородач направил на него топорик:

– Ты кто такой?

– Мы кто? – Отвлекшись на то, чтобы оценить степень опасности и просчитать атаку, Сыч ослабил контроль над сущностью Мора, и та сразу же проявила себя в беседе с предводителем воинства. – А разве не видно, кто мы?!

Узнав наконец в грязном бродяге своего работодателя-князя, позади него хлопнулись на колени ратники, а затем и весь отряд пал ниц, включая командира. «Князь! Князь-то жив! Живой наш Мор!» – пронеслось над поляной.

– Князь, разреши сопроводить тебя в Мос! – командир подполз к Сычу и прильнул к его сапогам.

Следопыт помедлил с ответом.

От столицы издалека несло тухлятиной и тонжерром. Это означало, что Родд там изрядно повеселился. А раз так, этот ублюдок, этот мерзкий эмиссар Создателя, без труда подчинит себе еще пару-тройку сотен воинов. И вроде бы Сычу нет никакого дела до чистяков-ветеранов, явно замешанных в нечестивых обрядах, а с другой стороны, ему не помешает на всякий случай иметь под боком боеспособное – и, главное, верное! – подразделение.

– Мы запрещаем. – Сыч поставил сапог на плечо бородачу и, чуть помедлив в ожидании неповиновения, которого не последовало, брезгливо оттолкнул бородача от себя. – Мы сами войдем в наш город. А тебе и твоим парням мы велим стать здесь лагерем и ждать нашего сигнала.

Бородач покорно отполз прочь на пяток мер и распластался на земле.

– А что это будет за сигнал, князь? – прохрипел он, уткнув лицо в землю.

– Ты поймешь. И вели здесь прибраться, чтоб и следа не осталось от этого непотребства.

Не дожидаясь приказа непосредственного командира, к деревьям, оскверненным телами, метнулись самые расторопные из воинов, чтобы сбросить трупы полукровок в ров, в огонь. После этого в ров полетели комья земли, превращая его в один большой могильник.

На каждую попытку обернуться отвечая ударами по затылку – били чем-то тупым и тяжелым, – Зила толкали в темноту. Удары эти не только раздражали его, медленно, но уверенно доводя до белого каления, – когда на него найдет, никакие доводы разума не удержат его от стремительной атаки, – но и грозили ему сотрясением мозга. И он бы уже вырубился, если б не потянуло приятной прохладой и свежестью из угольного мрака коридора, куда неизвестный похититель загнал его.

– Шевели ножками, соискатель, если хочешь жить. Хряцарь разозлился на Зубастика, но долго его мышара сдерживать не сможет.

Раз бесстрашного мышару, судя по всему, зовут Зубастик, то Хряцарь – или просто хряцарь? – чудовище с щупальцами. Возня хряцаря, кстати, с каждым шагом по узкому туннелю – Зил плечами цеплялся за шершавые влажные стены – становилась все тише и тише. Отличный туннель, просто замечательный – потому что вряд ли тварь с щупальцами сумеет сюда протиснуться. И почему Даль, этот бледнолицый знаток подземелий, не предложил здесь спрятаться? Впрочем, все случилось слишком быстро, чтобы кому-то что-то предлагать: сначала белесый монстр, потом – хряцарь…

Зил резко остановился. Чуть присев, он пропустил удар над собой, – одной шишкой на затылке будет меньше. В отличие от своего спасителя-похитителя он совсем не видел в темноте и был безоружен – файер-то не в счет, от него больше вреда сейчас, чем пользы. Поэтому пришлось, обезоружив похитителя, хорошенько стукнуть его о стену. Кстати, тупой тяжелый предмет оказался костяной рукоятью ножа, которым похититель и поцарапал Зилу кадык.

Лешему обязательно надо выбраться на поверхность, чтобы вернуться в Мос и отомстить Родду, а для этого ему придется довериться неизвестному. Так что Зил решил пока что его не убивать.

– Ты чего?! – обиделся на него похититель.

На ощупь он, кстати, был каким-то скользким, что ли, и это Зилу не понравилось, у него появились кое-какие мысли по поводу личности незнакомца. Захотелось тут же хорошенько вымыть руки, а то и вообще содрать с них кожу.

– Жить-то я хочу, дружище, но без своих друзей я и шагу дальше не ступлю.

Рядом в темноте жарко задышали, и Зилу стало нехорошо, как только он представил, какое именно это дыхание и что оно несет.

– Ладно. Будь здесь, соискатель. Никуда отсюда, понял? – опять жаром дохнули Зилу в ухо.

Его передернуло всего, затем он кивнул. В туннеле было темно, но его кивок увидели, потому что рядом вдруг стало пусто – похититель умело высвободился и исчез во мраке. Присев, Зил привалился спиной к стенке. Честно говоря, он ничуть не расстроился бы, если бы похититель не вернулся.

Но он вернулся – и не один, а с Далем и его невысокой подругой, которая, судя по ее громкому тяжелому дыханию, до последнего вырывалась из хватки альбиноса. И как это похититель сумел так быстро убедить ментала-говорца и карлицу пойти с ним?..

– Цельный хряцарь здесь не пройдет, – заговорил похититель, – но он обязательно разделится, а его части проскользнут даже по самой узкой шахте. И еще – он всегда преследует своих жертв до конца, и он никогда не остановится, пока не найдет и не сожрет вас. На вас теперь его метки, от которых не избавиться, даже сменив одежду и хорошенько помывшись в проточной воде.

– Тахрир, и что же нам делать? – спросила Крыця.

Надо же, познакомились уже. Тахрир, значит. На месте Даля леший внимательней присматривал бы за своей любимой, ради которой он так рисковал, пробравшись в Мос, а то как бы у него рожки не проклюнулись на белобрысой голове.

– Если хотите еще пожить, возьмите друг друга за плечо. Я пойду первым, Зил за мной. Так что давай-ка, Зил, берись за мое плечо. Я постараюсь вывести вас на поверхность за городской стеной до того, как хряцарь разделится, на это ему нужно время.

Откуда этот чистяк знает его имя? Сначала назвал соискателем, а теперь вот по имени?.. Леший почувствовал, как его ноги что-то коснулось, и он едва не подпрыгнул от неожиданности, затем послышалось шумное, с оттягом, почесывание. Да это ж пожаловал облезлый мышара по имени Зубастик, презирающий даже таких авторитетных монстров, как хряцарь! Как бы, задрав лапу, не обдал лешего, в темноте ведь грызуна размером с кошку не видно!..

Подтверждая его опасения, Тахрир дал совет:

– На твоем месте, соискатель Зил, я бы не пожалел лакомого кусочка для Зубастика. Он ведь спас тебе жизнь. Видел бы ты, как он на тебя смотрит.

Зил очень даже запросто представил себе, как мышара, задумчиво уставившись на него, задирает правую заднюю лапу, покрытую щетинками, и, скорчив гнуснейшую морду… м-да…

– Но у меня ничего… – начал было леший.

– Не надо скромничать, Зил, – прервал его Тахрир. – У тебя ведь вместо пояса хвост животного, известного как ранжало? Наверняка ты не чувствуешь запаха, исходящего от него, – твой нос уже привык – но Зубастик-то чует. Этот запах почуял и хряцарь. Лучше бы тебе избавиться от тухлятины и при этом заслужить любовь и признание Зубастика.

Надо признаться, леший совсем забыл об этом сомнительном оружии, подарке Даля. Он тут же сорвал с себя хвост ранжало и отбросил подальше от себя. Цокая суставчатыми, как у жучар, лапами, Зубастик прыжками помчал по туннелю за тухлятиной. Добравшись до хвоста, он громко пискнул, захрустели под крепкими зубами разгрызаемые позвонки.

– Он догонит нас – Тахрир потащил лешего за собой, Крыця уцепилась за Зила, а замыкать выпало альбиносу.

В пути по бесконечным коридорам и похороненным в вечном мраке штольням Тахрир рассказал, откуда он знает Зила. Оказалось, что еще недавно Тахрир был княжеским дрессировщиком. То есть он заставлял животных подчиняться людям. И нет, у него не дар, он не ментал. Управляющий животным ментал не может сделать так – попросту не умеет! – чтобы после него этим животным управлял кто-нибудь другой, ментал всего лишь контролирует другой организм, а не перевоспитывает зверя. Тахрир считал это большой разницей, и Зил не стал с ним спорить, тем более что выяснились интересные обстоятельства событий на Арене во время Праздника: леший тогда едва не погиб по вине Тахрира. Да-да, Тахрир был тем самым дрессировщиком, который научил белесого монстра глубин выступать на потеху князю Мору. За это князь пообещал Тахриру хорошо заплатить…

– Я-то, дурак, решил, что мой белянчик просто попугает народ на трибунах – он же у меня не красавчик был, вы ж его видели. Но князь… Еще пройдем немного, потом свернем влево, там низкий свод, надо пригнуться… Князь натравил белянчика на тебя, соискатель Зил. Я же все видел, я был там и следил за представлением, но помешать этому безобразию не смог, меня схватили ратники, а потом… Впрочем, уже неважно, что случилось со мной потом, знал бы, где упадешь, соломки постелил бы. Главное – я виноват перед тобой, Зил. И как только я понял, на кого опять напал мой белянчик, я… В общем, ты прости меня, парень, если сможешь!

Несмотря на то, что из-за мрака лицо Тахрира увидеть нельзя было, леший сразу понял, что его раскаяние искреннее. Надо же, мерзкого белесого монстра он ласково называл белянчиком!..

Зил поспешил успокоить Тахрира:

– Нехорошо получилось, дружище, согласен. Да с кем не бывает?

Внезапно впереди вроде как моргнуло красным. И опять моргнуло. И вновь. Там точно что-то светилось, и Тахрира этот далекий неровный свет настолько встревожил, что он остановился как вкопанный, и Зил уткнулся в его спину, перед тем как отшатнуться, вновь ощутив неровную, всю в мягких буграх, скользкую кожу.

– Что там такое? – спросила Крыця, врезавшись в бедро Зила.

– Я узнал это место! Там все давно уже обесточено, но, видно, опять ожил генератор трехфазного тока, – протараторил Даль, занимавший место в хвосте колонны. – Генератор – это такая машина древних, не знаю, как она работает, просто знаю, что она там есть. Там все автономно, то есть само по себе, ни от людей и ни от чего не зависит. Нам туда нельзя!

– Да, – согласил с альбиносом Тахрир, – туда нельзя, но…

– Что – но?! – встревожилась Крыця.

– Прислушайтесь, – попросил Тахрир.

В коридоре позади них едва слышно раздавалось ритмичное причмокивание – вроде как плямканье беззубого старца, ужинающего похлебкой из перетертых овощей.

– Хряцарь уже разделился, – пояснил Тахрир. – Он сделал это быстрее обычного, уж очень вы и Зубастик его разозлили. И он – все его части, управляемые единым центром, – идет по вашему следу и скоро настигнет вас. Вы не успеете подняться на поверхность, будьте уверены. Он обовьет каждого из вас своими щупальцами и впрыснет под кожу яд. – Тут Крыця вскрикнула, а Зил куснул губу. – Яд, который будет разлагать вашу плоть, долго-долго не убивая вас, пока от ваших тел ничего уже не останется. И это будет больно, очень больно. Я долго буду слышать в коридорах ваши крики, если хряцарь не убьет и меня вместе с вами. Что ж, чему быть, того не миновать.

– Дружище, говоришь, чему быть?.. – Зилу показалось, что во мраке Тахрир кивнул. Мрак стал чуточку светлее, и леший действительно увидел движение? – А ты, Даль, уверяешь, что прямо нам нельзя, верно? – Второй кивок. – И все-таки что там, прямо по коридору, где свет моргает красным? – Тишина в ответ. Оба знатока подземелий Моса не желали дать ответ лешему, и потому отчетливей стало слышно причмокивание – разделившийся хряцарь приближался, он был уже так близко, что Зилу до рези в кишках захотелось никогда не узнать, что значит «разделившийся» и что такое «единый центр». – Почему вы молчите?! Чего боитесь перед смертью?! Да говорите вы уже!

– Ну же, Даль?! – поддержала лешего Крыця. – Даль, ты мужчина или тряпка?!

– Там запечатанный компункт, – выдохнул альбинос. – Подходы к нему давным-давно разминированы, все ловушки дезактивированы, но… Но ты же сам все понимаешь!

Зила точно окатили ведром родниковой воды и почти сразу на голову плеснули кипятка.

– За мной, – отодвинув Тахрира, прохрипел он и облизнул губы, враз ставшие сухими. – Нам уже нечего терять. И людям на поверхности, в Мосе, тоже нечего.

Они послушались его без возражений, дав возможность на бегу предаться мыслям.

Запечатанный компункт… Понятно теперь, почему Тахрир и Даль не хотели идти вперед. Компункт, да еще и запечатанный… Зил побывал в подобном месте с Лариссой и Трастом, тайгером Фелисом и его учениками Хэби и Шершнем. Дело было в землях полукровок, неподалеку от Минаполиса. Тот компункт давно был мертвым, исследованным вдоль и поперек, и то Зилу было неприятно там находиться, его все время не оставляло чувство опасности, будто за ним следят, в любой момент могут напасть, и это сильно, помнится, измотало его. А тут запечатанный компункт. Запечатанный! Причем недавно оживший, запустивший ни с того ни с сего автономную систему обеспечения! И никто – никто вообще в целом мире! – не знает, что там, за его бетонными стенами, какие опасности там таятся, какая смертоубийственная дрянь, созданная безумцами прошлого, вырвется на Разведанные Территории, если открыть тяжеленную гермодверь, над которой красным издевательски подмигивает Зилу лампа в толстом стеклянном плафоне. Только отщепенцы-мародеры, общением с которыми брезгуют и чистокровные, и полукровки, рискуют посещать такие места, но Зил ни разу не слышал, чтобы кому-то удалось убраться живым из запечатанного – а потом по дурости вскрытого! – компункта. Первопроходцы погибают всегда.

Квадратная гермодверь была ржавой – это было видно даже в мерцающем красном свете, делающем все вокруг будто бы облитым кровью. Как водится, дверь эта наверняка была не просто толстая, а очень толстая – толщиной в целую меру или что-то около того. Из двери нарывом-прыщом выпирал пластиковый короб замка. Это был именно замок, а не что-то другое, хотя его невозможно было открыть стальным ключом просто потому, что в нем не было дыры под ключ. Кнопки и рычажки на коробе тоже отсутствовали. Справившись с замком – интересно, как? – чтобы окончательно открыть дверь, следовало провернуть два ржавых вентиля. Под гермодверью во вспышках поблескивала лужа. Тут, в конце туннеля, неизменная труба, сопровождавшая троицу в пути по подземелью и даже послужившая спасению Зила при атаке белянчика, под острым углом поднималась к потолку. В ней зияли прорехи с неровными краями.

– Зил, может, не стоит?

– Может, и не стоит. – Леший обернулся к Тахриру, задавшему вопрос, и увидел, что его голову обтягивает древний изолирующий противогаз, шлем-маска которого потрескалась и порвалась, а «хобот» заброшен за спину. Через прорехи в маске было видно, что борода у Тахрира не растет и что все его лицо покрыто татуировками, выдавая отнюдь не юный возраст и участие во многих передрягах. Но вовсе не это заставило лешего отшатнуться от Тахрира и, оставив гермодверь, прижаться спиной к стене, хотя дорого было каждое мгновение, ведь хряцарь стремительно приближался и не собирался ждать, пока его жертвы выяснят отношения между собой. Тахрир был обнажен по пояс, из всей одежды на нем была одна лишь набедренная повязка, под которой едва скрывалось внушительное мужское достоинство, но, к сожалению, повязка не могла скрыть торс и конечности Тахрира, представлявшие собой один сплошной нарыв с волдырями. Зил ожидал увидеть как раз нечто такое, подозрения у него закрались почти что с начала знакомства с дрессировщиком, и все-таки он не сдержал своих чувств, не скрыл свое негативное отношение к несчастному. Его взгляд скользнул по лодыжкам зараженного, но на них ничего особенного – должного быть! – не было.

– Такие игрушки-погремушки высматриваешь, да, Зил? – Крыця встала между Зилом и Тахриром и, притопнув так, что звякнули бубенцы на ногах, потрясла еще медными бубенцами на запястьях. – Я – зараженная. И хоть я давно излечилась, продолжаю носить знак своей касты, чтобы не забывать, кто я и что мне пришлось пережить. Ты меня презираешь за это, да, Зил?!

Зил не нашелся с ответом.

Он же видел эти ее бубенчики, но почему-то решил, что это простые женские украшения, хотя они очевидно указывали на принадлежность Крыци к касте зараженных, на то же указывал и ее ненормально маленький рост, ведь среди чистокровных давно уже не рождаются дети с генетическими отклонениями – из-за суровых выбраковок, проведенных в первые столетия после Третьей мировой. А вот в зараженных зонах к чистоте потомства относятся проще.

Тахрир наметил движение к лешему, поднял перед собой руки, но остался на месте.

– Зил, у меня нет бубенцов, потому что я не был никогда ни в одной из известных зон. Я таким стал недавно, после Праздника. За то, что я ослушался князя, восстал против него, князь Мор велел отправить меня в лабораторию его матери – для ее жутких опытов. Там она и две ее подручные, одна молодая, а другая еще девчонка, сделали так, что мое тело корежило от боли, я едва не сошел с ума. После этого я обрел способность видеть в непроглядном мраке, но мои кожные покровы стали такими. Меня хотели убить, я им больше не был нужен, но мне удалось сбежать, с тех пор я скрываюсь в подземелье, в котором и раньше проводил много времени, дрессируя для князя белянчика.

Зил не был холодной расчетливой сволочью, но пока Тахрир рассказывал о пережитых им муках, он вернулся к гермодвери. Что бы ни случилось с дрессировщиком в прошлом, нужно было подумать не только о настоящем – хряцарь совсем рядом! – но и о будущем. Кто знает, что ждет лешего и его спутников за гермодверью? Вдруг, войдя, они активируют запуск ракет с ядерными боеголовками или выпустят наружу древний боевой вирус, который уничтожит все живое на планете? С другой стороны, если все обойдется, если нет там смертельных ловушек, у них будет шанс спастить от хряцаря. И тогда, выбравшись на поверхность, Зил расправится с Роддом. Быть может, за гермодверью найдется то, что поможет уничтожить убийцу Даринки?! Наверняка найдется!..

Леший коснулся замка кончиками пальцев, затем вцепился в него, дернул, попытался сдвинуть в сторону. Только тонкий слой плесени стер с гладкой поверхности. Как же ты открываешься, а, кусок пластика?.. Скривившись, вытер руки о штаны. Правую руку будто ошпарило – это голодный файер вновь дал знать о себе, левая же невыносимо чесалась, предупреждая об очевидной и без того опасности.

– Противогаз же я надел на себя два года назад, – прозвучало из-под шлем-маски, Зил избегал смотреть на тело Тахрира. – Надел по личным обстоятельствам, дав обет не снимать его до исполнения особых условий. Разве только для приема пищи и воды я разрешаю себе слегка оттягивать край шлем-маски. Но в остальном я такой же чистокров-в-в…

Между ног Зила проскользнуло бурое тельце, в проплешинах меха которого виднелись кости и хитиновые пластины, и с разбегу ткнулось в гермодверь, будто рассчитывало открыть ее своим напором. Это Зубастик догнал-таки процессию беглецов, и сейчас он ничуть не был похож на того зверька, который еще недавно бесстрашно бродил по охотничьим территориям крупных хищников. Это что, тот самый мышара, который никого не боялся и авторитетов не признавал?! Да зверек прямо-таки пищал от страха, царапаясь в толстую броню, чуть ли не ломал об нее когти!

– Тот, кто еще думает, что нам не стоит открывать гермодверь, – Зил кивнул на обезумевшего от ужаса Зубастика, – пусть останется здесь. Я же войду в компункт.

Под ногами плеснула вода. Побагровев от напряжения, леший вцепился в замок. Надеясь своротить его, ударил по пластиковому коробку кулаком, но только ушиб костяшки – ни трещинки на замке, умели предки делать на совесть, чтоб их!..

Старческое плямканье, извещающее о скорой гибели в неласковых объятьях разделившегося хряцаря, стало просто оглушительным. Оно отражалось от стен, ударялось в потолок и, падая на бетонный пол, отдавалось в пятках.

– Зил, все бесполезно. Наша гибель неотвратима. Если уж нам суждено… – Шлем-маска чуть приглушила голос.

Удар по замку – костяшки в кровь.

– Как нам помочь тебе, Зил? – тревожно звякнули бубенцы.

Вцепиться в замок до треска в суставах и грохота в висках, оторвать его, хоть щелочка появилась между ним и гермодверью…

– Леший, пусть даже ты откроешь гермодверь, что дальше? – На бледном от рождения лице заблестели бисеринки пота.

Плямканье вдруг разом стихло. Зил обернулся – и увидел в мерцающем красном свете настигшего их хряцаря. К сожалению, Зил узнал-таки, что означает «разделившийся». И в тот же миг его правую руку обожгло такой сильной болью, что в глазах потемнело, он оступился, понял, что падает, взмахнул руками, чтобы схватиться за что-нибудь, удержаться на ногах, и при этом он привалился к гермодвери, к ее шершавой от ржавчины поверхности, и уткнулся левым локтем в какую-то неровность, за которую можно было удержаться, и, подставив предплечье, навалился на этот упор всем телом…

…это было подобно вспышке сотен светил, на рассвете одновременно вынырнувших из-за горизонта.

…это обожгло ему глаза, но зажмуриться он не смог, как не смог отвернуться.

Где-то далеко-далеко кричала Крыця, альбинос Даль обещал оторвать кому-то щупальца, а Тахрир – уже ближе, уже совсем рядом – просто сказал, что это его судьба – оказаться с ними и защитить их, что он остановит хряцаря, это же его работа, его призвание – подчинять животных.

– Помоги, – прохрипел Зил, обращаясь к тому, кто его услышит.

Ему нужна была помощь, он не мог открыть гермодверь сам, потому что оба вентиля нужно провернуть одновременно. С замком-то леший уже справился… Его услышала Крыця, ее босые пятки зашлепали по воде, она оказалась рядом с Зилом, но ее рост был настолько мал, что она не могла дотянуться даже до нижнего вентиля!.. Хорошо, что это ничуть не смутило карлицу: она решительно вскарабкалась по лешему и, усевшись ему на плечи, взялась крохотными ручками за верхний вентиль:

– Начали?

– Да! – И они одновременно провернули два вентиля, поддавшихся удивительно легко, а ведь Зил был уверен, что приржавели они основательно, что придется повозиться, хотя времени на это, конечно же, не было, но нет, обошлось.

За гермодверью натужно взвыли сервоприводы, сзади закричал, захлебываясь кровью, Тахрир, под напором сервоприводов гермодверь без скрипа, мягко откинуло в сторону, едва не зацепив Зила с Крыцей на плечах. Если бы Зил не успел отпрыгнуть, хряцарю пришлось бы довольствоваться двумя кусками падали – большим и маленьким.

– Быстрее! – Даль буквально втолкнул их в помещение с низким сводом.

Стоило им войти, как стало светло. Даже слишком светло.

Гермодверь гулко – дрогнуло под ногами – закрылась за ними, оборвав крики Тахрира и своей бронированной мощью встав на пути разделившегося хряцаря. Щелкнул замок, с жужжанием провернулись вентили. И стало тихо-тихо, если не считать хриплого дыхания троицы.

Свет настойчиво лез даже в закрытые глаза, просвечивая сквозь тонкую кожицу век. Свет слепил и заставлял щуриться. Зил понимал, что так кажется после темноты и полумрака коридоров, что на самом деле свет обычный, никакой не настойчивый, что пройдет немного времени и глаза к нему привыкнут.

– Глаза!.. – выдохнул Даль, Крыця тоже пискнула что-то жалостливое.

Ничего толком не видя, беспрестанно смаргивая набегающие слезы, леший мог сказать, что в компункте тепло и ничуть не сыро: ниоткуда не капала и не сочилась вода, под ногами не хлюпало, как возле гермодвери по ту ее сторону. И главное – они были живы. Мало того, что им удалось уйти от хряцаря – бедный, бедный Тахрир, пожертвовавший собой!.. – их еще и не убило в первые мгновения пребывания здесь, в обители смерти, откуда отдавались приказы и контролировалось убийство миллионов людей. А раз так, у них появилась надежда, что и в дальнейшем они уцелеют.

Крыця прямо возле гермодвери пустилась в пляс.

Можно ли осуждать ее за это проявление радости сразу после гибели Тахрира-дрессировщика, которого она и не думала оплакивать? Но кто он был ей? Кто они все друг другу?..

Ритмично зазвенели на лодыжках и запястьях карлицы медные бубенцы. Руки, ноги, сладострастные изгибы тела… Ее танец заворожил Зила, зрение которого еще не до конца восстановилось, его аж в пот кинуло, и захотелось прикоснуться к этой маленькой женщине, обнять ее, целовать крохотную грудь…

И тут, утробно рыча, что-то набросилось на него сзади.

В небе над Мосом парили тысячи птеров.

Они бессильно скрежетали жвалами, пялясь фасеточными глазами на обилие пищи внизу, но опускаться и пировать разумно опасались. Однако, бывало, одному-другому самому голодному не хватало выдержки – сложив прозрачные крылья, такой птер обрушивался на груду трупов, разбрызгивая по сторонам гнилую плоть и кровь. И вот тогда наступало время для излюбленного развлечения Родда, ради которого он до сих пор не усмирил всех летунов тонжерром. Позволив наглецу хорошенько изгваздаться в мертвечине, из-под трупов выныривал «корень» и одним сильным ударом пробивал хитин – не насквозь, а лишь чтобы нанизать птера, не убив его сразу. Ошалевшее от боли создание, тут же растопырив надкрылья, взлетало, но «корень», не давая ему взвиться высоко, останавливал его полет на уровне шпиля замковой башни. Какое-то время птер отчаянно сражался, но, истощив силы, прекращал размахивать крыльями, и ему бы сразу упасть, но это было бы слишком просто – Родд оставлял его на конце «корня» на той же высоте, чтоб тот служил сородичам напоминанием о том, что вниз лучше не соваться. Как показывал опыт, напоминание действовало недолго – и вот очередной птер обрушивался на груду трупов и вскоре замирал над площадью.

Давно разучившись смеяться за ненадобностью, Родд вновь освоил особое напряжение мимических мышц – и теперь улыбался, глядя на пойманных им летунов. Правда, судя по реакции на его улыбку детей-цветов, набранных им в послушники уже здесь, в Мосе, – они испуганно тряслись и чуть ли не обделывались, – у него не очень-то получалось верно складывать губы. Но это его не злило, нет – всего лишь чуточку огорчало.

А доводило Родда до бешенства то, что, растягивая удовольствие, наслаждаясь мучениями врага, он умудрился упустить мальца Зила и его дружка, альбиноса по имени Даль. Информацию о последнем Родд получил из инфосети Создателя, в которую тайно проник, с помощью им самим выращенных биоконтроллеров замкнув свою длинную бороду на почву, защищенную от доступа извне налетом зеленой пыльцы. Это было рискованно – входить в инфосеть и тем самым, возможно, выдать свое местоположение, – но Родд ощущал обоснованную тревогу, ведь в его вотчину уже не единожды вторглись те, над кем он не имел власти, против кого тонжерр был бессилен. Каждое такое вторжение отзывалось дрожью спиралек-завитков его бороды, и за каждым таким проникновением могли стоять посланники Создателя, оснащенные новейшими спецсредствами.

Создатель обязательно узнает об измене Родда, это лишь вопрос времени. Однако Родд надеялся, что эта неприятность случится не так скоро и что у него будет время нарастить мощь и закрепиться хотя бы в княжестве Мос, а то и подмять под себя Кий, прежде чем Создатель натравит на него своих вампиров и оборотней, не говоря уже о прочей нечисти из лабораторий.

Нарастить мощь… «Корни» Родда пронзили тысячи трупов в разной стадии разложения, чтобы извлечь из них нужные питательные вещества, которые сделают тело Родда еще сильнее и помогут развить его особые способности. Чем больше разлагающихся тел служит подкормкой, тем ему лучше.

Ну вот почему «корни» не успели схватить двоих чистокровных с прозрачными масками на ублюдочных рожах?! Родда всего затрясло от ненависти к лопоухому уроду, сумевшему его обставить. Он даже подумал, а не отключить ли ему блок эмоций, не мешает ли ему злоба принимать верные решения? И решил не отключать. Если ничего не чувствовать, пропадает всякое желание хоть что-то делать. Живое существо без чувств – все равно что кусок мяса, будто труп, оно ничем не отличается от той разлагающейся плоти, которая питает Родда.

Надув щеки, мол, вот какой я важный и какой храбрый, раз обращаюсь к самому учителю, из строя детей-цветов вперед выдвинулся раздражающе лопоухий мальчишка, уж слишком напоминающий Родду наглеца Зила, к тому же еще и помогший проникнуть тому в Мос:

– Как мужчина, я хочу выразить свою признательность великому Родду за милосердие, оказанное мне, и…

С едва слышным жужжанием облако особых насекомых Родда опустилось на мальчишку, скрыв его от пяток до темечка. Насекомые мгновенно набились ему в рот и в нос, не дав издать ни звука, запретив ему даже пискнуть от боли. Однако у них не хватило сил удержать его на месте, а убивать мальчишку ядом Родд запретил. Поэтому малец побежал по площади, наступая на трупы, оскальзываясь на крови, падая и вставая. И с каждым шагом его становилось все меньше и меньше, он будто бы утончался, и вот уже бежал один только скелет, облепленный насекомыми, но только насекомые брызнули в стороны, обглоданные добела кости опали, более ничем не поддерживаемые.

Затрепыхался очередной птер, пронзенный «корнем».

Родду нужно поглотить еще больше разложившегося до питательных веществ мяса, чтобы стать сильнее. Ах как у него разыгрался аппетит, он даже облизнулся, чего не делал уже десятки лет. Пора задействовать последние резервы, самое время, иначе может быть поздно.

По его приказу, переданному тонжерром, пришли в движение толпы чистяков, ожидавшие его решения на улицах возле замковой площади. Воля Родда распространилась и на тех, кто ожидал своей участи, сидя на лавочках у домов, кто уже которые сутки лежал в своей постели и кто, не приседая, не выпив и глотка воды, играл роль у центральных ворот Моса, изображая прогуливающиеся парочки влюбленных, торговцев снедью и перевозчиков. Мало того, все животные, зараженные тонжерром и еще не околевшие, поспешили присоединиться к людям на площади, которой суждено было стать самой большой тарелкой на планете.

Скоро начнется последняя трапеза Родда в Мосе, после которой ничего живого в городе не останется. Улыбка – гримаса! – исказила лицо Родда, и все его послушники дружно лишились чувств от страха, и пахнуло при этом от их жалких тушек вовсе не тонжерром. В Мосе ему уже тесно, пора отправиться дальше, ведь на Разведанных Территориях еще столько пищи, способной сделать его непобедимым.

А когда Родд станет достаточно могуч, он сразится с тем, кто превратил его в чудовище.

И в той битве Создателю не поможет вся его нечисть.

Она до сих пор обожала прятаться в хранилище для кислот и огнеопасных веществ.

Где еще было скрыться от всего мира сначала малютке, а потом и девице на выданье – ей уже двенадцать! – если к громадным шкафам со справочной литературой ей категорически запрещалось приближаться? В лаборатории под склепом – в той самой, о которой ходили слухи по всему Мосу, – разве что в специально отведенной для этого комнате, в самом дальнем ее углу, Даринке разрешалось мыть бюретки и пастеровские пипетки. И больше ничего. Все остальное категорически воз-бра-ня-лось!

Но когда мама и тетушка Ренатта под гул многочисленных вытяжек сначала спокойно, а потом до хриплых криков «Чушь!» и «Твоя ограниченность поразительна!» затевали непонятный Даринке спор, и обычно спокойное лицо мамы покрывалось красными пятнами под мельчайшими капельками пота, а уложенная вокруг головы коса превращалась во вздыбленные космы, исчезновения Даринки проходили незаметно. Мама и тетушка спорили так увлеченно, что весь мир переставал для них существовать, и если бы небеса обрушились на землю, они бы даже не заметили.

Раньше у тетушки Ренатты были густые волосы, такие же ослепительно рыжие, как у Даринки, а не лысый блестящий череп. Полысела она в результате одного эксперимента, поставленного на себе после очередного громкого спора с мамой. Да и мама раньше одевалась ничуть не скромно и обожала украшения, о чем братишка Зил совсем не помнит. Мама терпеть не могла зеленые плетенки до пят, и глаза у нее стали такими яркими, как сейчас, только после введения в них особой вытяжки, чего Зил тоже не помнит, но Даринке этого никак не забыть, у Даринки отличная память – феноменальная.

Ее кокон.

Сколько Даринка себя помнила, братишка Зил всегда был у мамы и тетушки под наблюдением. Когда они думали, что Даринка моет пробирки и колбы и ничего не слышит, они говорили про него, что он – Самый Ценный Объект Эксперимента. Мама и тетушка делали множество экспериментов, постоянно у них были какие-то эксперименты, но этот Эксперимент – только с братишкой Зилом.

Когда нужно было, батя Лих уводил братишку Зила на денек-другой в лесовник или же брал с собой на ярмарку. Только мужчины покидали хутор, тетушка Ренатта присылала птера с наездником за Селеной и крохотулей Даринкой – матери не на кого было оставить дочь, да она и не могла ее кому-либо доверить. Птер прилетал в условленное место, до которого нужно было пройти несколько киломер, и перед его появлением мама и Даринка всегда надевали на себя рубища, чтобы наездник не смог рассмотреть, кто они такие, не смог бы даже понять, что они – женского пола, потому что мама настрого запрещала Даринке открывать рот. Прокатив их, птер садился вовсе не в замковом дворе, а на крыше дома на окраине Моса, спустившись в подвал которого они проникали в тайный ход, ведущий к лаборатории под склепом, где их с нетерпением – «Ну где вы ходите?! Почему так долго? Даринка, что за чушь, почему ты не подгоняла маму?» – их ждала тетушка Ренатта. Ей крайне важно было как можно скорей поделиться с мамой результатами опытов и разработать новую стратегию их совместных исследований.

Даже спустя много лет здесь все подчинялось только одному беспощадному закону, за нарушение которого мама и тетушка запросто могли убить «даже махонькую девулечку». По крайней мере, так они пугали Даринку, тетушка даже при этом показывала ей крохотный черный пистолет, с которым никогда не расставалась. Закон этот гласил, что ни в коем случае нельзя занести извне постороннюю микрофлору и фауну. Поэтому в тамбуре с тремя раздвижными дверями (только через тамбур можно было попасть в рабочие и вспомогательные помещения) всегда, как и сейчас, омерзительно пахло дезинфицирующими растворами. Трижды в сутки тетушка облучала тамбур ультрафиолетом.

– Дочь, а ну-ка живо за нами. Вечно ты копаешься, – сказано было тихо, спокойно и даже ласково, но так, что нельзя было и помыслить об отказе маме.

Ведь по сравнению с мамой Даринка была совсем низенькой, совсем крохотной.

Совсем слабой.

Выйдя из тамбура, состоящего из трех стерильных камер очистки (в первой тетушка с ненавистью сбросила с себя кудрявый парик), они – тетушка Ренатта, мама и Даринка, все одетые в специальные комбинезоны, со шлемами на головах и баллонами за спиной, – вошли в длинный светлый коридор, из которого можно было попасть в множество разных помещений лаборатории. Здесь все было из пластика, стекла и металла, и все предельно строго, ничего лишнего, все серебристо-серое с легкой молочной примесью. Все здесь разительно отличалось от обстановки в доме на хуторе. Даринка столько раз побывала в лаборатории, что не счесть, но до сих пор у нее оторопь от всех этих вертушек для титрованных растворов, шкафов для хранения посуды и реактивов, таких и сяких штативов, мерной посуды, аналитических весов, треножников и спиртовых горелок. А еще рефрактометры, фотоколориметры и потенциометры – один раз увидев их и услышав их названия, Даринка тут же все запомнила.

– Дочь, не отставай.

У Даринки зачесалось родимое пятно – довольно большое такое пятнышко, будто бабочка-махаон присела ей на предплечье левой руки, да так и приросла к коже, из пестрой став коричневой. Когда нарушались планы, у Даринки всегда чесалось родимое пятно-«бабочка». Вот только она собралась чуть-чуть задержаться и спрятаться в обожаемом хранилище, как вмешалась мама. Мало ей разве, что Даринка выходила в город, дышала зеленой пыльцой и смотрела на все те ужасы, что творились на замковой площади?! Даринка честно заслужила побыть одна, в своем тайном месте, где никто-никто ее не найдет, где она всегда в безопасности!..

Обычно визиты к тетушке Ренатте длились пару-тройку дней, не дольше, но в этот раз им пришлось изрядно задержаться. Даринка уже соскучилась по папочке Лиху, по братишке Зилу и родному хутору, в подвале под которым располагалась лаборатория ничуть не хуже, чем у тетушки Ренатты. Мама потребовала, чтобы Даринка пообещала никогда и никому – даже братишке Зилу! – не рассказывать о лаборатории и о том, что делают мама и тетушка Ренатта. И Даринка, тут же пообещав, честно сдержала слово. Правда, пару раз – или с десяток раз, или чуть больше – она едва не проболталась, но стоило ей только открыть рот, как у нее вдруг начинало першить в горле, или же нестерпимо свербело в носу, а то и так стреляло в ухе, что хоть плачь. А однажды у нее зубы разболелись – все сразу. А еще она, помнится, поскользнулась на ровном месте и прикусила язык. А было, что закашлялась ни с того ни с сего и кашляла так два дня, пока не прошло желание поведать братишке Зилу о тайных исследованиях мамы и тетушки Ренатты. Но вопреки всем этим неприятностям Даринка верила: настанет день, когда она как на духу выложит братишке Зилу все, что знает…

Они прошли в закрытую камеру, герметичность которой достигалась отрицательным воздушным давлением. Здесь Даринка плюхнулась прямо на пол и приготовилась ждать долго-долго.

Обе старшие женщины – на виске тетушки Ренатты вздулась венка – склонились над микроскопом, способным увеличить образец в десятки тысяч раз. Рядом на лабораторном столе лежал журнал, в котором тетушка карандашом регистрировала удивительно неразборчивым почерком все исследуемые культуры и все зараженные или подвергшиеся другим насильственным или естественным изменениям объекты, будь то бактерии, насекомые, цветочки с луговника или улыбающийся гнилыми зубами ремесленник с окраины Моса, настолько глупый, что ему смешными казались чашки Петри и стекла для микроскопирования. Таких глупцов пронимало – улыбки смазывались, становились неуверенными, – лишь когда они видели перед собой безобидные иглы и петли для извлечения микроорганизмов и пересевов. Возле шкафа, полного блестящих ножей, щипцов, пил и прочего подобного, без чего некоторые образцы не удается добыть из плоти крупных объектов, глупцы начинали нервничать и что-то неразборчиво блеять о том, что не стоит, что они все сделают, только не надо. А уж если им показать холодильники с образцами, что мама и тетушка иногда развлечения ради делали!..

Даринка сама не заметила, как легла на пол и заснула прямо в комбинезоне и шлеме – она давно привыкла так спать.

Разбудила ее тетушка Ренатта – та всплеснула руками и приложила ладонь к левой груди, как это обычно бывало, когда она очень волновалась.

– Мы сделали это, Селена! Сделали! И это уже никакая не чушь! – Она схватила с лабораторного стола распотрошенные пакеты с образцами, принесенными Даринкой с площади, победно отшвырнула их и подняла над головой колбу с прозрачной жидкостью бледно-зеленого цвета. – Мы нейтрализуем Родда, а потом узнаем у него, каким образом в захвате Моса замешан Создатель, и лучше бы Создателю быть ни при чем, иначе я за себя не ручаюсь!

С ножом, застрявшим между ребер, медленно погружаясь в черную слизь Фронтира, Мазарид вдруг понял, что человекопаук Первенец, вот уже девятьсот лет хранивший тайный арсенал под Инкубатором, что-то с ним сделал. Теперь, после гибели всей команды дирижабля, после того, как полег весь до единого сводный взвод Мазарида, он понял, что неспроста Первенец прикоснулся к нему и молча заглянул в глаза.

Храбрость Мазарида всегда была сродни безумию, но все же не настолько он был сумасшедшим, чтобы в нормальном своем состоянии нырнуть в радиоактивное озеро и тем самым обречь себя на неминуемую мучительную гибель. Ведь можно было вернуться за водолазным снаряжением, предварительно выставив дозоры на безопасном отдалении от кратера, чтобы не позволить беглецу ускользнуть, а потом… Но нет, Мазариду не терпелось сцапать рептилуса Шацу, он готов был за пленение ренегата расплатиться собственной скоротечной жизнью, ничего не стоящей и никчемной жизнью!.. Мазарид крепко-крепко зажмурился и стальным когтем царапнул себя за лапу чуть ли не до кости, мех его наверняка обагрился кровью, только ее не увидеть, если ты уже на пару мер нырнул в слизь. Однако новая вспышка боли отрезвила – ни сломанные рука и ключица, ни рана в груди почему-то его больше не беспокоили, – чуждые ему мысли о никчемности исчезли без следа. Да, несомненно, это долгожитель Первенец – чтоб хороший день этого уродца настал сегодня же! – лишил Мазарида остатков разума и внушил ему свои желания. Но зачем? Мазарид ведь и так был готов исполнить приказ, его не нужно было подстегивать. Или нужно?..

Как бы то ни было, кто виноват и какие бы у кого ни были мотивы, но майор Мазарид должен сообщить о случившемся – о своей неудаче, о бездарно проваленной миссии – да-да, ему нужно срочно встать на колени перед своим непосредственным командиром полковником Саламаном и сдохнуть не от радиации или ран, а от стыда. Ему придется, глядя в немигающие змеиные глаза, рассказать о том, что ренегату по имени Хэби не только удалось тяжело ранить майора вооруженных сил Минаполиса, но и сбежать за пределы Разведанных Территорий. Да, без Главного Активатора в лапках или во внутреннем кармане. Да, господин полковник, Главного Активатора у рептилуса Хэби попросту не было, не он вынес прибор спасителей из Минаполиса. Да, полковник, не было, уж поверьте. Мазарид готов отдать вторую руку на отсечение, что рептилус путешествовал налегке!..

И вот ради этого он должен выжить?..

Да, должен!

Вынырнув на поверхность слизи – кто бы знал, чего ему это стоило, ведь это вовсе не морская водица, – он перевернулся на спину и, отталкиваясь от слизи ногами и здоровой рукой, вроде как поплыл, оставляя за собой алый след. Прошла вечность, потом еще одна вечность, а потом вечность вечностей, прежде чем он темечком уткнулся в изломанный и погнутый руль высоты, все еще торчащий над Фронтиром. Лишь только тогда он почувствовал запах копоти, жженой краски, масла и еще чего-то. Перевернувшись на живот – слизь держала его крепко, – Мазарид увидел, что дирижабль почти полностью погрузился в зыбкую твердь, а то, что еще было на поверхности, либо уже сгорело, либо пылало жарким пламенем, либо вот-вот загорится. Заставив себя не обращать внимание на капли раскаленного пластика, брызжущие на него от горящих остатков аэростата, – и без разницы, что под руками и ногами у него обжигающе горячо, одной язвой больше, одной меньше!.. – Мазарид влез в затянутый дымом пролом в рубке, благо высоко карабкаться не пришлось, и пол, еще недавно вставший вертикально, занял почти нормальное положение – на полу, впившись в него когтями лап, вполне можно было стоять.

– Прости. – Мазарид сбросил с кресла обезглавленный полосатый труп кэпа, чтоб из-под него извлечь спасательный ранец. В каждом дирижабле всегда есть хотя бы одна такая штуковина – под завязку заполненная топливом серебристая «подушка» из легкого сплава. Тут же, не теряя времени, майор надел ранец на спину и туго притянул к себе ремнями – так туго, что сломанную ключицу обожгло болью, в пробитой груди заклокотало и кровь чуть не хлынула изо рта.

Заискрив, обе горелки одновременно подожгли мелко распыленное топливо, выплюнутое форсунками в раскрывшиеся и завибрировавшие дюзы. Зацепив плечом край пролома и ободрав мех и кожу до кости, Мазарид успел вылететь из рубки за миг до того, как она с плеском ушла вглубь Фронтира. Вслед за ним метнулся вверх змееподобный отросток неизвестной Мазариду твари, но тут же втянулся обратно в мгновенно ставшую неподвижной гладь.

Перед глазами воспарившего майора – он летел, летел по-настоящему, сбылась тайная мечта! – устремилась к звездам черная стена, предел Разведанных Территорий, за которым скрылся ренегат Хэби. Больше всего Мазариду хотелось последовать за беглецом, но, как бы он ни брыкался и ни рвал когтями ремни, автопилот спасательного ранца – проклятое наследие Третьей мировой! – отказался изменить траекторию полета и взял курс на Минаполис, как это было заложено в его программе.