Глава двадцать восьмая

Теперь даже Рут слушала внимательно. Дождь начался снова, капли падали с темного неба, лупили по окнам, вода стекала по старому стеклу. Питер подошел к двери на крыльцо и закрыл ее.

Они оказались в замкнутом пространстве.

Питер вернулся к остальным, и все расположились неровным кругом, поглядывая друг на друга.

– Так, значит, не Кастонге убил Лилиан? – спросила Клара. – Тогда кто же?

Все переглядывались, стараясь надолго не задерживаться друг на друге. Наконец все посмотрели на Гамаша. Который сидел в центре круга.

Подрагивало пламя свечей, и даже сквозь закрытые окна проникали раскаты грома. И вспышки, на короткое мгновение освещавшие темный лес. Потом все снова погружалось в темноту.

Гамаш заговорил тихим голосом. Его едва было слышно за шумом дождя и ворчанием грома.

– Что нас поразило чуть не в первую очередь в этом деле, так это контраст между двумя Лилиан. Между злобной женщиной, которую знали вы. – Он посмотрел на Клару и тут же перевел взгляд на Сюзанну. – И той доброй, счастливой женщиной, которую знали вы.

– Кьяроскуро, – произнес Дени Фортен.

Гамаш кивнул:

– Именно. Темное и светлое. Кем она была на самом деле? Какой была настоящая Лилиан?

– Меняются ли люди? – спросила Мирна.

– Меняются ли люди? – повторил Гамаш. – И превращаются ли когда-либо в свою противоположность? Похоже, нет никаких сомнений в том, что когда-то Лилиан Дайсон была отвратительным человеком, она обижала и унижала любого, кому не повезло оказаться близ нее. Она была человеком ожесточенным и исполненным жалости к себе. Она полагала, что ее ждет манна небесная, а когда оказалось, что это не так, не смогла совладать с этим. На это ушло сорок лет, и в конечном счете она полностью утратила контроль над собой.

– Ударилась о самое дно, – сказала Сюзанна.

– И разбилась, – подхватил Гамаш. – И если мы понимали, что когда-то она дошла до точки, то в равной мере было ясно и то, что она пытается излечиться. Подняться с помощью АА и найти… – он обратился к Сюзанне, – как вы это называете?

Она несколько секунд недоуменно смотрела на него, потом улыбнулась кончиками губ:

– Тихое место под ярким солнцем.

Гамаш задумчиво кивнул:

– Oui. C’est ça. Вот только как его найти?

Старший инспектор переводил взгляд с одного на другого, ненадолго задержался на Бовуаре, у которого был такой вид, будто он сейчас расплачется.

– Единственным способом было бросить пить. Но как я узнал за последние несколько дней, для алкоголиков бросить пить – это только первый шаг на долгом пути. Они должны измениться. Должно измениться их восприятие, их взгляд на жизнь. И они должны расчистить тот кавардак, что оставили за собой. «Алкоголик, подобно торнадо, с ревом проносится по чужим жизням», – процитировал Гамаш. – Лилиан подчеркнула эти слова в своей книге от АА. Она подчеркнула и еще один пассаж: «Разбиваются сердца. Умирает любовь».

Его взгляд остановился на Кларе. Вид у нее был ошеломленный.

– Я думаю, она искренне корила себя за то, что сделала с вами и вашей дружбой. Не только за то, что отказывала вам в помощи, но и за то, что пыталась погубить вашу карьеру. Она искренне стыдилась этого наряду с многими другими вещами. Точно я этого, конечно, не могу знать, – сказал Гамаш. И Кларе показалось, что все остальные исчезли и они остались в комнате вдвоем. – Но я думаю, что жетон новичка, найденный в вашем саду, принадлежал ей. Я думаю, она привезла его с собой и держала в руке, чтобы набраться мужества для разговора с вами. Извиниться.

Гамаш вытащил жетончик из кармана, положил на раскрытую ладонь. Это был жетон Боба – тот самый, который тот подарил Гамашу на собрании АА. Гамаш немного помедлил и передал его Кларе.

– «Так кого все эти годы ты надеялась простить?» – прошептала Рут.

Она посмотрела в противоположный угол комнаты, но взгляд Оливье был направлен в другую сторону. Как и все остальные, он смотрел на Клару и Гамаша.

Клара взяла жетончик, зажала его в руке.

– Но Лилиан так и не представилось возможности извиниться перед вами, – продолжал Гамаш. – Она совершила страшную ошибку. Она так спешила исправить причиненное ею зло, что пропустила несколько этапов, предписываемых АА. Вместо того чтобы делать все медленно, тщательно и по порядку, Лилиан перепрыгнула сразу на девятый этап. Вы помните точные слова? – обратился он сразу к трем членам АА.

– «Принесение прямых извинений таким людям», – процитировала Сюзанна.

– Но там есть и еще слова, правда? – сказал Гамаш. – Все, кажется, помнят только извинения. Но там есть и другие слова.

– «Если только это не причинит вред им или другим», – продолжил Брайан.

– Но как могут кому-то повредить извинения? – спросила Полетт.

– Они могут открыть старые раны, – ответила Сюзанна.

– Пытаясь избавиться от собственных демонов, Лилиан неожиданно для себя разбудила демонов в ком-то другом, – сказал Гамаш. – То, что спало долгие годы, вдруг пробудилось.

– Вы думаете, она стала извиняться перед кем-то, кто вовсе не хотел слушать эти извинения? – спросил Тьерри.

– Лилиан не была торнадо, – сказал Гамаш. – Торнадо – это разрушительно явление, но природное. У него нет своей воли или целей. А Лилиан намеренно, умышленно причиняла боль людям. Она готовилась к тому, чтобы их уничтожить. Для художника это означало не только потерю работы или уничтожение карьеры. Для него творчество – сама суть жизни. Уничтожь его творчество – и ты уничтожишь его самого.

– Это своего рода убийство, – заметил Брайан.

Гамаш кивнул молодому человеку:

– Именно так. Лилиан убивала или пыталась убить многих. Не физически, но не менее жестоко. Отняв у них мечту. Их творения.

– Ее оружием были рецензии, – сказал Норман.

– И не просто рецензии, – согласился Гамаш. – Творческие люди знают, что рецензии – а нередко и отрицательные рецензии – неотъемлемая часть их бытия. Реальность, хотя и неприятная. Но слова Лилиан были исполнены яда. Она писала их, чтобы столкнуть людей чувствительных за край. Не один художник перед лицом таких высказываний и такого унижения оставил профессию.

– Да, ей нужно было принести немало извинений, – сказал Фортен.

– И она их приносила, – сказал Гамаш, глядя на владельца галереи. – Она начала это делать преждевременно. Забыла о втором пункте этого этапа. О том, что извинениями можно принести вред. А может, и не забыла.

– Что вы хотите сказать? – спросила Сюзанна.

– Я хочу сказать, что некоторые из ее извинений, хотя и преждевременные, были искренними. Но некоторые – нет. Я думаю, что хотя она и исцелялась, но здоровой еще не стала. Старые привычки, маскирующиеся под благородные деяния, давали о себе знать. Многие из вас спрашивали, каким образом может повредить извинение. Иногда может. Одно из извинений дало убийце мотив. Другое – возможность.

Слушатели снова переглянулись. Гамаш отметил, что все это время Бовуар понемногу перемещался по комнате, погруженной в сумерки, пока не оказался перед кухонной дверью. Единственным выходом из комнаты.

Дело шло к развязке. Гамаш знал это. И Бовуар это знал. И еще кто-то в полутемной комнате знал это. Убийца, вероятно, чувствовал их горячее дыхание.

– Лилиан приехала сюда, чтобы извиниться перед вами, – сказал Гамаш Кларе. – И я убежден, что по большей части ее извинения были искренними. Но в какой-то части – нет. Ей не было нужды приезжать сюда в вечер вашего большого праздника. Не было нужды надевать платье, которое так привлекает внимание. Лилиан знала, что вы, вероятно, меньше всего хотели бы видеть ее на вашем торжестве.

– Почему же она приехала? – спросила Клара.

– Потому что та ее часть, которая еще не выздоровела, хотела причинить вам боль. Хотела разрушить ваш большой праздник.

Клара сильнее сжала жетончик в руке, чувствуя, как его ребра впиваются в кожу.

– Но как она могла узнать об этой вечеринке? – спросила Мирна. – Это было частное торжество. И как она нашла это место? Три Сосны – это вам не Нью-Йорк.

– Кто-то ей сказал, – ответил Гамаш. – Убийца. Сказал ей и про вечеринку, и как найти Три Сосны.

– Зачем? – спросил Питер.

– Потому что убийца хотел причинить боль Лилиан. Убить ее. Но еще причинить боль Кларе.

– Мне? – недоуменно спросила Клара. – Зачем? Кто?

Она оглядела комнату – кто из присутствующих мог так сильно ее ненавидеть? И глаза ее остановились на одном человеке.