Глава двадцать четвертая
К середине августа обстановка на фронте усложнилась настолько, что об удержании Одессы и Черноморского побережья силами 45, 47 и 58-й дивизий, сведенных в Южную группу войск, не могло быть и речи. Деникинцы захватили Николаев и Херсон. Петлюровцы на западном участке фронта успешно развивали наступление на Вапнярку, Христиновку, Умань. Корабли английского флота подошли к Одессе и начали ее двухдневную бомбардировку, а затем высадили десант…
Южная группа оказалась в окружении деникинских и петлюровских войск. Надо было уходить на соединение с частями Красной Армии. Вырваться из кольца. Причем пробиваться предстояло на север, по вражеским тылам.
Чтобы обсудить путь прорыва, на совещание в Бирзуле собрались командиры 45, 47 и 58-й дивизий. По поручению Реввоенсовета Южной группы первым выступил А.В. Немитц. Он сказал о необычности намечаемого рейда. Более четырехсот верст предстоит пройти красным бойцам по глубоким вражеским тылам. Такого еще никогда не было.
Закончил это совещание Иона Эммануилович Якир:
– Сейчас самое важное – это быстрота и решительность действия. Необходимо, чтобы части, собранные в кулак, стремительно двигались вперед, на север. Только в этом спасение. Переходы будут длинными, в тридцать – сорок верст, привалы и ночевки – короткими. В походе и на привалах всем политработникам, командирам находиться среди бойцов, беседовать с ними. Каждый член партии обязан вести неустанную агитацию, просто и ясно разъясняя задачу.
…29 августа начался героический рейд Южной группы. Днем и ночью, без отдыха и сна шли красноармейцы по бесконечной знойной степи, не вспаханной и не засеянной в этом году. Шли тремя бесконечными колоннами по сложному, хитроумному маршруту, составленному адмиралом Немитцем, путая карты противника, отбивая мелкие удары разрозненных деникинских и петлюровских войск, которые так и не смогли объединиться. На телегах везли раненых и штабное имущество. Десятки круторогих волов, запряженных попарно, тащили бронемашины – не было бензина.
Курилась под красноармейскими ботинками степная пыль, клонились к земле шелковистые метелки ковылей.
Усталые и запыленные отряды растянулись до самого горизонта…
* * *
Через приемную быстро, без обычной торжественности прошли бригадный генерал Брикс и генерал Журуа. Замыкал это торопливое шествие Ковалевский.
Возле столика адъютанта он на мгновение задержался и бросил Кольцову:
– Павел Андреевич! Потрудитесь распорядиться, чтобы мой салон-вагон и паровоз были наготове. Наши гости хотят побывать на передовой.
«Это – важно! – пронеслось в голове у Кольцова. – С транспортом сейчас сверхтрудно. Проводятся тщательные мобилизации железнодорожников. Кое-где даже выпустили железнодорожников из тюрем. А что, если использовать это для освобождения Кособродова и его товарища-кочегара? А может, и Красильникова?.. Это нужно хорошенько обдумать! Может, это единственный случай… Подумать… Подумать…»
Командующий вопросительно смотрел воспаленными от усталости глазами на Кольцова, удивленный неожиданной паузой.
Кольцов виновато улыбнулся, словно прося прощения за заминку, и раздумчиво произнес:
– Будет исполнено, Владимир Зенонович, хотя…
– Что еще? – помягчел Ковалевский.
– Может быть, гостям лучше проехать на автомобиле.
Ковалевский нахмурился. Он не любил, когда ему возражали.
– Нет, они поедут поездом! – сухо сказал он.
– Владимир Зенонович, получена сводка транспортного ведомства! – Кольцов многозначительно посмотрел на командующего и, чтобы придать весомость своим словам, четким голосом продолжил:
– Они жалуются на нехватку паровозов – не успевают доставлять к фронту боеприпасы… Между тем многие паровозы не ремонтированы, а иные и исправные простаивают в депо.
Ковалевский вскинул на Кольцова глаза, в которых закипал гнев, – это не первый случай, когда ему докладывают о неблагополучии с железнодорожным транспортом, – и отчеканил:
– Поч-чему?
В ответ на вопрос командующего Кольцов недоуменно пожал плечами – дескать, не может знать этого, – но затем доверительно сказал:
– Тюрьма, Владимир Зенонович, забита железнодорожниками. За ничтожную провинность, вместо того чтобы отстегать плетьми и заставить работать, их сажают в тюрьму…
– Безобразие!.. Напомните мне об этом после совещания! – тихо взорвался Ковалевский и поспешил к себе в кабинет. Но, будто что-то вспомнив, в дверях обернулся и добавил: – И все-таки поездом!
– Слушаюсь! – вытянулся адъютант.
Когда Ковалевский закрыл за собой дверь, Кольцов несколько мгновений раздумывал. Взялся за телефон, строго бросил в трубку:
– Соедините меня с полковником Щетининым!.. Что?.. Как нет!.. Где он? Почему не знаете?.. Это от командующего! Черт знает что!.. – возмутился Кольцов и резко опустил трубку на рычаг.
Полковник Щетинин вскоре пришел к себе в градоначальство. Дежурный положил перед ним рапорт.
– Что? Происшествия? – с тревогой спросил Щетинин.
– Ничего особенного, – успокаивающе ответил дежурный. – Вот только от командующего звонили, вас спрашивали.
– Кто спрашивал? – насторожился Щетинин.
– Кто – не сказали. Но, видать, начальство. Ругались.
Щетинин взялся за ручку телефона, раздумывая, зачем он мог понадобиться командующему. Но решил, что уж если его превосходительство звонили, да еще ругались, то лучше поехать в штаб самому.
– Распорядитесь, пусть подают экипаж. В штаб поеду, – сказал он дежурному со вздохом.
В известном всему Харькову экипаже с плавно прогибающимися рессорами градоначальник мчался по улицам города в штаб. На облучке, как всегда, сидели солдат-кучер и усатый унтер. Они были словно приклеены плечами друг к другу.
В штабе в это время шло совещание. В глубоких креслах сидели бригадный генерал Брикс и генерал Журуа. Ковалевский стоял у большой карты, докладывал:
– Новый план главнокомандующего Антона Ивановича Деникина существенно отличается от прежнего, изложенного в известной вам майской директиве, – говорил Ковалевский. – Идея одновременного похода на Москву всех трех армий теперь оставлена. Наступление на Москву будет развивать лишь Добровольческая армия, усиленная корпусами Шкуро и Мамонтова. Донская армия генерала Сидорина будет помогать этому наступлению. Кавказской армии генерала Врангеля, по этой новой диспозиции, предстоит сковывать войска красных на моем правом фланге. – Ковалевский показал карандашом на синие стрелы у левого основания гигантской дуги, обозначающей на карте линию фронта. Вершина дуги была обращена в сторону Москвы, а концы ее упирались в устье Волги и в Днепр. Зашторив карту, Ковалевский отошел к своему столу: – Вот таков, в общих чертах, план решающего наступления на Москву. Он учитывает особенности расположения войск красных и их состояние.
Брикс и Журуа удовлетворенно переглянулись.
Дверь из внутренних покоев командующего открылась. В кабинет вошел Кольцов. Он вежливо улыбнулся, его лицо выражало внимание и готовность услужить. Вошедшие следом за Кольцовым двое вестовых внесли подносы, уставленные бутылками, рюмками, бокалами. Был на подносе и зачехленный кувшин с любимым напитком командующего – глинтвейном. Все это вестовые поставили на низенький столик и тихонько, на цыпочках, вышли.
Кольцов, поймав нетерпеливый взгляд командующего, тоже удалился.
– Обстановка в Советской России работает на нас, – продолжал Ковалевский. – Норма выдачи хлеба в Красной Армии сокращена до минимума. Свирепствует тиф. Железные дороги парализованы…
– Донбасс, – улыбнулся Брикс с таким видом, будто это его рук дело.
– Совершенно верно, и Донбасса у них теперь нет. А значит, нет и угля! – Ковалевский, сняв пенсне, принялся его протирать.
– Мы радуемся вашим успехам, генерал, – воспользовался паузой Брикс. – Но наши правительственные и деловые круги сейчас больше интересуют, так сказать, практические вопросы, которые являются следствием ваших крупных успехов на фронтах.
– Какие же?
– Начнем издалека. Вы, конечно, знаете сумму вашего долга Франции, Англии и США?
– Примерно, – глуховатым голосом ответил Ковалевский, зачем-то потянулся к перу, обмакнул его в чернила и стал механически чертить какие-то бессмысленные линии.
– Я вам назову точные цифры, – сказал Брикс. – К началу вашей революции долг России союзникам исчислялся суммой в тридцать три миллиарда рублей. А сейчас он уже достиг шестидесяти миллиардов.
– Солидная сумма!.. – безучастно обронил Ковалевский. – Что ж… рассчитаемся сполна, господа!
– Движимые самыми лучшими чувствами, наши правительства намерены облегчить вашу задачу. Наши банки, наши промышленники хотели бы незамедлительно открыть на Украине свои представительства в Киеве, Харькове, Полтаве… в зоне действия вашей армии! – Брикс не счел нужным смягчить прямолинейность сказанного дипломатическими недомолвками.
– К чему такая спешка, господа? Вот-вот закончатся боевые действия, и тогда… – Ковалевский в свою очередь не скрыл явную уязвленность бестактной торопливостью союзника.
– Как человек деловой, вы, наверное, знаете, что деньги в обороте – это новые деньги. В данном же случае мы имеем мертвый, замороженный капитал, – гнул свое англичанин.
– К тому же, будем откровенны, мы располагаем сведениями, что американцы в счет своего займа добиваются концессий положительно на все железные дороги Украины. И Антон Иванович Деникин не сказал им «нет»! – темпераментно размахивая руками, заговорил Журуа. – А если он скажет «да»? Французские и английские предприниматели окажутся в американском мешке.
– Теперь вы понимаете, почему мы вынуждены торопиться? – спокойно и деловито заключил эмоциональную тираду француза Брикс: правда высказана, теперь можно выслушать соображения.
Используя благоприятный момент, Ковалевский и сам перешел к требованиям:
– Мне были обещаны танки. Я неоднократно писал господину Черчиллю, почему мы придаем им такое значение. В Красной Армии на танках не только не умеют сражаться, но даже мало кто их видел… Скрытно сконцентрированные на главном участке, танки могут одним только своим внезапным появлением посеять панику в рядах красных и решительно предопределить исход битвы за Москву.
– О! Это деловой вопрос, – усмехнулся Брикс. – Господин Черчилль знал, что вы его зададите. И решил ответить на него делом. – Брикс сделал паузу и затем торжественно произнес: – В Новороссийском порту стоит несколько транспортов, как с легкими скоростными танками «уиппет», так и с тяжелыми – «марк-4». Прибыли и инструкторы. Все это предназначено вам…
Журуа сразу же подхватил, сцепив в замок ладони юрких, порхающих рук:
– Могу добавить, мой генерал, что на подходе к порту еще несколько кораблей с французским военным имуществом для вас.
Ковалевский встал, подошел к столику и размашисто налил в стакан глинтвейна.
– Сообщите военному министру господину Черчиллю и премьер-министру господину Клемансо, что генеральное выступление назначено на двенадцатое сентября. – И скупым, выражающим сдержанную вежливость жестом пригласил союзников к столику.
* * *
Градоначальник торопливо вошел в приемную. Его короткие ножки браво вскидывали туго обтянутый мундиром живот.
– Здравия желаю, капитан!
– Здравствуйте, господин полковник! Рад вас видеть, – радушно поздоровался Кольцов.
– Не ведаете, командующий меня спрашивал? – встав на цыпочки и поглядывая через плечо Кольцова на дверь, почтительно спросил Щетинин.
– Не знаю.
– Меня не было, звонили из штаба, а прохвост-дежурный не узнал кто.
– Может быть, и командующий. Но у него сейчас совещание с союзниками. Так что, сами понимаете… – Кольцов выразительно развел руками.
– Понимаю, понимаю, не до меня. А все же зачем я понадобился? Никак не додумаюсь, – просительно глядя в глаза адъютанта, гадал полковник Щетинин.
– Знаете, господин полковник, я, кажется, начинаю догадываться… – сказал Кольцов, и нельзя было понять, то ли он хочет помочь полковнику, то ли стремится поскорее от него отделаться.
– Нуте-с? Нуте-с? Я вам буду очень благодарен, если подскажете…
Кольцов благодушным и доверительным жестом слегка обнял округлые плечи градоначальника и отвел его к окну. Кольцов знал об истовой, неукоснительной исполнительности полковника и строил свой расчет именно на этой почти слепой готовности выполнить любое распоряжение, лишь бы исходило оно от стоящего выше по служебной лестнице. Ступени этой лестницы давались Щетинину туго, но он их упорно одолевал, робко, с надеждой взирая вверх, где лучезарно сияло генеральское звание, еще далекое, но такое желанное, предел всех упований, обетованная вершина. Жажда достичь ее любой ценой рождала в мозгу полковника даже некоторую изощренность.
Кольцов знал, что градоначальник любит подсказки. Вот и сегодня он сразу же почувствовал нетерпение полковника, но с подсказкой не спешил. Нужно помучить Щетинина ожиданием, чтобы он вернее заглотнул наживку.
Рассеянно и доверительно, словно проговариваясь слегка, но не желая этого обнаружить, Кольцов сказал:
– По секрету вам скажу, ожидается генеральное наступление… с неотвратимыми по своему значению результатами…
– Слава Тебе, Пресвятая Богородица! – благоговейно произнес Щетинин и мелко-мелко перекрестился.
Как бы спохватившись, что сказал лишнее, Кольцов замолк.
– Павел Андреевич! – умоляюще сложил руки на груди градоначальник. – Уважьте, смилуйтесь! Век не забуду. Ну хорошо, не говорите! Намекните. Правда – она круглая, ее обойти можно…
– Ну что ж, ладно, так и быть, – как бы окончательно решился на откровенность Кольцов. – Естественно, предвидится огромная переброска военных грузов, передислокация войск. А с транспортом, извините, из рук вон плохо. Вагоны – развалюхи, паровозы не ремонтированы, и главное – водить их некому, железнодорожников не хватает. Это уже смахивает на саботаж. Его превосходительство сегодня нервничал.
– Ах ты господи! Никак до всего руки не доходят! – стал жалостливо сокрушаться градоначальник.
А Кольцов между тем продолжал:
– Провезет машинист или еще кто из железнодорожников мешок муки в паровозе или пассажира, а транспортная охрана его – в тюрьму! А им только этого и надо…
– Вот прохвосты! Вот что делают! – возмущался градоначальник. – Ну, я им покажу кузькину мать… Премного благодарен, что предупредили. Я наведу порядок!.. Не смею больше беспокоить. Честь имею!.. – Мелкое рвение, как всегда, нуждается в немедленном действии, и градоначальник, воинственно бряцая шашкой, поспешил из приемной.
* * *
Начальник тюрьмы поручик Дудицкий сидел у себя в кабинете на столе, мрачный, с отупевшим, опухшим лицом, и сам с собой играл в карты.
Тут же на столе, рядом с огрызком яблока, стояла бутылка водки. Раньше, бывало, опрокинув рюмку и закусив яблоком, поручик аккуратно припрятывал бутылку, но потом махнул рукой – надоело. Да и что могло ему грозить?.. Если погонят с должности, то чем скорей, тем лучше для него. Сопьется он здесь, вконец сопьется оттого, что роль тюремщика не по нему, его воротит от смрада сараев, от всей этой возни с арестованными, от их ненависти, от их тяжелых, полных презрения взглядов.
Подумать только, его, боевого офицера не без заслуг, засунули дьявол знает куда и держат здесь! Два его рапорта с просьбой о переводе остались без ответа. Ну, он им подстроит, он всем им покажет! Кому и что – Дудицкий не ведал, но с пьяной отупелой настойчивостью продолжал кому-то мысленно грозить.
Потянулся к бутылке, хотел налить рюмку. Все, кончилась Божья влага. Повертев перед глазами пустую посудину, Дудицкий запел:
– Пупсик, мой милый пупсик!..
Дверь распахнулась, и на пороге вырос фельдфебель. Он испуганно доложил, подрагивая подбородком:
– Ваше благородие, господин градоначальник прибыли!
Во дворе, недалеко от ворот, стоял экипаж градоначальника. Сам полковник Щетинин, разминаясь, прохаживался на коротких ножках по булыжному двору, нетерпеливо ожидая начальника тюрьмы.
Подошел Дудицкий и попытался встать «смирно» для доклада. Но Щетинин отмахнулся и скомандовал:
– А ну показывайте, поручик, кто тут сидит!
Они прошли по двору и возле первого же сарая остановились.
– Здесь кто? – грозно посмотрел на фельдфебеля Щетинин.
Фельдфебель торопливо пролистал книгу.
– За политику которые, ваше высокоблагородие.
Градоначальник пошел к следующей двери.
– А тут?
– Всякие. А больше жулье.
– Открывай!
Завизжала обитая железом дверь. Градоначальник вошел в сарай, огляделся…
– Встать! – закричал фельдфебель.
С нар и с пола нехотя поднялись арестованные, выстроились полукругом. Градоначальник потянул носом, брезгливо поморщился:
– Ну и вонища у вас тут… хлев…
– Хуже не бывает, – обронил один из арестованных.
Градоначальник спросил у него:
– Фамилия? За что сидишь?
– Коломийцев моя фамилия.
– За фармазон арестован, ваше высокоблагородие, – доложил фельдфебель.
– Это что такое?
– Медное кольцо за золотое продал.
– Ишь ты! Шустрый какой! Ну, посиди, посиди, голубчик!.. Ты за что? – ткнул градоначальник пальцем косоглазого парня.
Тот шмыгнул носом, доложил обходительно:
– У фрайера бочата из скулы принял.
– Ты что, не русский?
– Это карманник, ваше высокоблагородие. Говорит, что часы из кармана у какого-то господина вытащил.
– Все здесь такие?
– Так точно.
Процессия направилась в другой сарай. Здесь среди арестованных находились Кособродов, его помощник Николай, а в стороне стоял Семен Алексеевич.
– За что посадили? – снова будто завел пластинку градоначальник.
– Сами не знаем, – ответил пожилой рабочий. – Деповцы мы, рабочие, значит, из паровозного депо. Кто-то нам листовки какие-то подбросил, шут его знает. У кого при обыске нашли, тех и забрали.
– Сукины сыны! – неизвестно в чей адрес выругался градоначальник. Ткнул пальцем в Николая: – А ты кто?
– Паровозный кочегар, ваше сиятельство.
– За что? – возмущенно воззрился на него градоначальник и повторил еще грознее: – Так за что?..
– На паровозе пассажира провезли… – недоумевая, ответил тот.
– Нет, что только делается! – взорвался градоначальник. – Паровозы не ремонтированы. Ездить на них некому. А эти здесь даром казенный хлеб жрут, бока отлеживают! Это же саботаж! Выгнать! Немедленно выгнать всех железнодорожников. Пусть работают. А кто не захочет работать добровольно, погоним силой.
Фельдфебель торопливо делал пометки в книге и вопросительно смотрел на Дудицкого.
– Ваше благородие…
– Пупсик, гони их всех к чертовой матери! – с трудом улавливая, что к чему, приказал по-щетинински Дудицкий.
* * *
В прежние времена средоточием жизни городов были базары. В Харькове базар находился неподалеку от большой церкви Святого Благовещения. Вокруг церковной ограды, как и у Китайгородской стены в Москве, букинисты торговали книгами.
К одному из таких книжных развалов пришел Юра. Он выбрал себе несколько книг, и пожилой букинист в пенсне, с седой бородой, перебирая их, шутливо сказал:
– Есть такое мудрое изречение: скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты. Как же можно сказать, кто вы, если друзья у вас – король Людвиг Двенадцатый, капитан Гаттерас, Шерлок Холмс… Кто вы? Помощник Холмса доктор Ватсон? Или герцог де Гиз? – букинист добродушно рассмеялся и добавил: – Червонец с вас, молодой человек.
На паперти толпились нищие. В углу, возле церковной ограды, сидя на корточках, что-то жадно ели беспризорные.
За оградой Юра сел на скамейку и, не обращая внимания на снующих взад и вперед людей, не в силах сдержать читательского нетерпения, стал перебирать порядком зачитанные книги. У одной вовсе не было обложки, и, как все интересные книги, начиналась она не с первой страницы. И Юра начал читать.
Внезапно на плечо Юры легла чья-то рука. Он удивленно поднял голову и ничего не понял: перед ним стоял одетый в какое-то рванье заросший и сильно изможденный человек и что-то говорил. Быстро шевелились сухие, потрескавшиеся губы, но голоса Юра почему-то не слышал. Он все еще жил событиями прочитанного… Но вот постепенно мир вокруг ожил, зазвучал, зазвенел.
– Ты что же, не узнаешь меня? – настойчиво и чуть-чуть обидчиво спрашивал хриплым голосом этот незнакомый человек.
Юра пристально всмотрелся и с трудом, веря и не веря своим глазам, узнал Семена Алексеевича.
– Вас… вас выпустили? – тихо спросил Юра, торопливо закрывая книгу.
– По ошибке. И уже, наверное, спохватились. И уже, наверно, ищут. – Семен Алексеевич затравленно оглянулся, помялся, несколько раз кашлянул и затем, виновато отведя в сторону глаза, глухим голосом спросил: – Денег у тебя не найдется? Понимаешь, есть хочется. – И улыбнулся своей ясной улыбкой.
Юра машинально полез в карман, хотя и знал, что денег там нет. Что же делать? Как выручить Семена Алексеевича? Десять рублей, которые у него были, он отдал за книги. Затем Юра бросил мимолетный, сожалеющий взгляд на книги и поспешно поднялся:
– Вы подождите меня тут. Я сейчас…
– Ты куда? – настороженно спросил Семен Алексеевич, но Юра уже исчез в толпе.
«Куда он мог побежать? – недоумевал Красильников. – Может, за деньгами… или…»
На всякий случай он отошел в сторону и стал следить за Юрой. А тот, усиленно работая локтями, уже выбрался из рядов, где торговали всяким поношенным барахлом, и, раскрасневшийся и взъерошенный, предстал перед знакомым букинистом.
– Я хочу вернуть вам ваши книги! – решительно заявил он.
– Вы их уже прочли? – усмехнулся букинист, вздергивая очки ко лбу.
Юра отрицательно покачал головой.
– Так в чем же дело? – продолжал недоумевать букинист, слегка уязвленный непонятным поступком покупателя.
Юра молчал – лгать он не мог себя заставить, а сказать правду было нельзя.
– Ну что ж, – разведя руками, сочувственно произнес букинист. – Эти книги у меня, сударь, не залежатся. А вы потеряете на этом три рубля. Увы, таковы законы коммерции.
Юра одну за другой нехотя передал букинисту книги. Последнюю – потрепанную, без обложки и первых страниц – он на мгновение задержал в руке и слегка погладил ее, будто она была живая и он с нею прощался. Это не ускользнуло от всепонимающего старика букиниста. Отсчитывая деньги, он сказал Юре:
– Знаете что, до следующего воскресенья я задержу эти книги для вас. И отдам вам не за десять рублей, а за семь. Не всегда ведь в нашем благородном деле нужно подчиняться жестоким законам коммерции.
К церковной ограде Юра пришел без денег. Но с увесистым куском еще горячей колбасы и гречневой кашей. Но Семена Алексеевича на месте не было. Юра, радостно возбужденный, что может помочь своему другу, растерянно огляделся по сторонам.
Голодные и вызывающе-дерзкие беспризорники стали уже выписывать круги вокруг Юры, с вожделением поглядывая на колбасу. И тут снова появился Семен Алексеевич. Он увлек мальчика в тень церковных служб. Торопливо жуя колбасу и довольно глядя на Юру – все-таки он не обманулся в мальчишке, – Семен Алексеевич тихо объяснил:
– Понимаешь, я с раннего утра здесь, возле церкви, болтаюсь. В людном месте легче всего прятаться. Вот я и прилепился к нищим… За город бы податься, подальше от казематов, да только в такой робе меня враз возьмут.
Юра несколько мгновений о чем-то сосредоточенно думал, потом с решительным видом произнес:
– Я принесу вам одежду. Я мигом. Боюсь за вас очень.
– Где ты ее возьмешь? – в голосе Красильникова прозвучало неподдельное сомнение.
– Достану… Мигом достану… Только вы меня обязательно дождитесь! Ладно?
Красильников посмотрел на Юру долгим, потеплевшим взглядом и сказал, слегка посмеиваясь над собой:
– А куда я в этих лохмотьях денусь?..
На этот раз Красильникову пришлось ждать долго. Юра разыскал его только под вечер на опустевшем базаре – уже последние, самые неудачливые и самые терпеливые продавцы грузили на ручные тележки не распроданные за день огурцы, помидоры, белоснежные кочаны капусты и уезжали домой или на постоялые дворы.
В кустах за забором Красильников снял с себя лохмотья и натянул офицерский френч без погон, слегка, правда, тесноватый в плечах.
– Тебе не попадет? – довольно щурясь и вместе с тем озабоченно спросил Красильников, надевая почти новые ботинки.
– Нет, не попадет, – уверил его Юра. – У нас много всего. Не заметят.
– Ну а если вдруг заметят, ты уж, пожалуйста, ни слова про то, кому отдал. А то и меня заметут, и тебе достанется. – Красильников встал, притопнул ногами так, что из-под подошв взметнулась пыль.
– А ботинки в самый раз! – довольно сказал он и протянул Юре руку: – Ну, спасибо тебе, Юрий! Спасибо за выручку! – Семен Алексеевич крепко пожал Юрину руку. – Что я тебе напоследок скажу?! Наш ты пацан. По всем статьям – наш. Беги ты от этих беляков, пока не поздно! Беги! На кой ляд они тебе сдались?! – и Красильников медленно пошел с базара, кося глазом на свою одежду, вживаясь в нее.
Город жил, всем своим обликом подчеркивая деловую преемственность с прошлым. На улицах всюду сновали извозчики. На тротуарах центральной улицы совершали ежедневный бесцельный и ленивый променад местные обыватели. Вывески магазинов, молочных, булочных носили имена Чичкина и Бландова, Прохорова, Корнеева и Филиппова. Пестрели афиши увеселительных заведений и различные объявления граждан. С беспечным видом просматривая их, Семен Алексеевич отыскал одно, выведенное каллиграфическим почерком: «Продаю коллекцию старинных русских монет. Также покупаю и произвожу обмен с господами коллекционерами. Обращаться по адресу: Николаевская, 24, кв. 5. Платонов И.П.».
Прочитав это объявление, Семен Алексеевич рассеянно просмотрел еще и другие и зашагал по улице…
Вскоре он уже стоял перед дверью с медной табличкой: «И.П. Платонов, археолог». Постучал. Дверь открыл сам Иван Платонович.
– Вам кого? – спросил он.
– Я по объявлению.
– Войдите.
Старцев пошел впереди, Семен Алексеевич – следом, задевая плечами пыльные алебарды, щиты и секиры, висящие на стенах.
– Антикой интересуетесь или же Русью?
– Мне нужны две монеты Петра Первого… эти… черт бы их… «солнечник» и двухрублевик! – неуклюже назвал пароль Семен Алексеевич.
Иван Платонович вскинул голову.
– Вы?! – тихо спросил он.
– Да, я – Человек без имени.
* * *
Юра не предполагал, что пропажа обнаружится так быстро. Он сидел на подоконнике с книжкой в руках и с тревогой прислушивался к тому, что делается в соседней комнате. А там денщик скрипел дверцами шкафа и сокрушенно, как старухи в деревне, ахал и бормотал.
– Шут его знает, куда он… Ой! Вчерась с утра будто бы чистил. Точно помню, коза его возьми, – разговаривал сам с собой обескураженный вестовой. – Ах ты господи!
– Так куда же он мог деться? – раздраженно спрашивал Кольцов. – Не могли же его украсть!
– Это точно. Ежели б крали, так этот, мериносовый… – рассудительно объяснил вестовой.
Потом послышались шаги, и Павел Андреевич пошел в комнату Юры. Окинув взглядом комнату, он обратился к Юре:
– Ты не видел мой френч, Юра?
Юра не ответил. Он сделал вид, что очень увлечен чтением.
– Юра, я тебя спрашиваю?! – громче и настойчивее повторил Кольцов. – Ты не видел мой френч?
Юра оторвал глаза от книги, поковырял пальцем подоконник и нехотя сказал:
– Видел.
– Где он?
Юра, понурив голову, молчал. На лбу его собрались морщинки: он что-то лихорадочно соображал.
– Ну?
– Я… я его взял.
– Как – взял? Зачем? – изумленно переспросил Кольцов.
Юра поднял голову, посмотрел на Кольцова и опять молча потупился.
– Юра, может, ты мне все-таки объяснишь?..
Юра продолжал молчать. Губы у него задрожали.
– Я… я не могу сказать… я ничего не скажу, – прошептал он прерывающимся голосом.
Кольцов несколько мгновений молча смотрел на него долгим, выжидающим взглядом, потом резко повернулся, пошел к выходу. Распахнув дверь, он остановился, с укором бросил через плечо:
– А я думал, мы – друзья! – И вышел, забыв закрыть за собой дверь.
Юра еще какое-то время крепился, глотая ком, подступающий к горлу. Потом по его щекам потекли бессильные, горькие слезы.
* * *
В кабинет Щукина неуклюже вошел штабс-капитан Гордеев. Остановился у двери, тихо кашлянул.
– Что? – не поднимая головы, спросил Щукин.
– Ваше высокоблагородие, я только что из тюрьмы… ротмистр Волин покончил жизнь самоубийством.
Щукин резко поднял голову.
– Написал на стене камеры: «Присягаю Богу, это – ошибка». И… еще…
– Что?
Штабс-капитан замялся. Он держал в руках какие-то бумаги.
– Что еще? – спросил Щукин со злостью.
– На ваш запрос Казань сообщает… Поручик Волин Алексей Владимирович служил в казанском жандармском управлении, равно как брат его ротмистр Волин Леонид Владимирович… Подтверждают – ротмистр Волин Леонид Владимирович был убит при усмирении студенческих волнений, поручик же Волин в октябре пятнадцатого был откомандирован в Москву. Отзываются о нем с похвалой.
– Это уже не имеет никакого значения, – мрачно процедил сквозь зубы Щукин. – Впрочем… – И он вдруг замер, пораженный предельно простой мыслью: «А что, если это действительно ошибка?.. Если враг – не Волин?.. Если кто-то другой?.. Но ведь это должно означать только одно, что он – Щукин – проиграл эту игру».
Даже само это предположение показалось Щукину чудовищным и нелепым, он верил в безошибочность своего трюка с проверкой.
Штабс-капитан не уходил, ждал распоряжений.
– Вы свободны! – кивнул Щукин.
Гордеев неторопливо вышел. А Щукин продолжал стоять возле стола, и пальцы его выбивали дробь. Так неожиданно поразившая его мысль о полном поражении не оставляла его.
