Книга: Под чужим знаменем
Назад: Глава двадцатая
Дальше: Глава двадцать вторая

Глава двадцать первая

Большая луна светила в окно кабинета, и, наверное, от ее света лицо Фролова казалось усталым и изможденным. Заложив руки за спину, он отошел от окна, склонился над столом. Снова бросил тревожный взгляд на недавно полученное от Кольцова донесение – копию документа деникинской контрразведки. Он перечитывал его много раз, знал уже наизусть и все же упорно продолжал искать скрытый смысл. Что-то его настораживало, чего-то он не мог понять в этом тексте:
«Динамит доставлен по адресу: Киев, Безаковская, 25, Полякову Петру Владимировичу. Взрывы назначены на двадцать седьмое. После операции немедленно уходите».
Вчитываясь, Фролов настойчиво снова и снова разлагал сообщение на короткие и логически последовательные фразы – так легче было из каждой выудить скрытый смысл.
«Динамит доставлен… Полякову Петру Владимировичу…» Похоже, главный здесь не Поляков. У Полякова лишь хранится динамит, и кто-то, получив это сообщение, должен взять его и затем произвести взрывы. Или взрыв… «Взрывы назначены на двадцать седьмое»… «Назначены»… Вполне вероятно, что динамит доставили не только к одному Полякову. И человека, который каким-то образом связан с Поляковым, ставят в известность, что все взрывы назначены на двадцать седьмое, то есть в этот день контрреволюционеры предполагают провести в городе крупные диверсии.
Похоже, что это так. И все же… И все же при всей недоговоренности сообщения в нем было подозрительно много конкретного: адрес, фамилия, имя, отчество, дата… Никакого иносказания, ни кличек, ни того, что свойственно таким сообщениям.
В дверь постучали, вошли двое чекистов, четко щелкая каблуками.
– Ну… Что выяснили?
– Поляков Петр Владимирович – известный в Киеве врач-невропатолог – действительно проживает по Безаковской, двадцать пять, – доложил один из чекистов со старательной обстоятельностью. – Имел большую практику. Живет богато. Даже сейчас. Квартира из шести комнат. Как известного врача, его не уплотнили. Соседи показывают, продолжает практиковать и в настоящее время. Лечит тех, кто может хорошо заплатить… Да и ответственных работников тоже…
Фролов поспешно, словно он один в комнате, прошелся по кабинету.
– Какое сегодня? – спросил не оборачиваясь.
– Двадцать шестое, – с готовностью ответил тот же самый чекист.
– Нет, двадцать седьмое, – поправил его товарищ и показал на часы. Было уже пятнадцать минут первого.
«…Взрывы назначены на двадцать седьмое…»
– Арестуйте! – не очень уверенно сказал Фролов и тут же добавил: – Только без шума. И обязательно оставьте засаду.
Капкан, так умело поставленный полковником Щукиным, захлопнулся.
В эту самую ночь в Киев снова пришел Мирон Осадчий. На Куреневке осторожно прокрался в знакомый двор, постучал в окно светелки, где спала Оксана. Но она не отозвалась. Подошел к двери, подергал – заперта изнутри. «Намаялась за день, спит крепко», – с сочувствием подумал Мирон и снова – уже громко – стал стучать в окно. Потом затарабанил в дверь. И наконец прижался всем лицом к оконному стеклу, горячечно забормотал:
– Открой, Ксюша! Это я – Мирон!.. Слышь, открой!..
Услышав его голос, Оксана вскочила с постели, сердце ее захлестнула боль и обида. Она взяла ружье Павла, взвела курки, неумело прицелилась. Не знал Мирон, что стоит в метре, в секунде от своей смерти.
– Ксюша, отопри! – неотступно просился он, словно подталкивая своим голосом Оксанину руку. Но дрогнула рука, опустила Оксана ружье, села на кровать и впервые с того дня, как услышала рассказ ездового Никиты о смерти Павла, беззвучно заплакала от одиночества и бессилия наказать человека, порушившего ее жизнь.
А Мирон еще долго ходил возле дома, стучал в окно, зло пинал ногой дверь. Соседские собаки подняли яростный лай, рвались с цепей. Вскоре уже все куреневские собаки вторили им. В нескольких домах затеплились в окнах поспешные огоньки. Кто-то из Оксаниных соседей вышел на крыльцо, вглядываясь в темноту, спросил тревожно:
– Ты чего, Полкан?
И тогда окончательно понял Мирон Осадчий, что не откроет ему Оксана, что не следует ему дольше ходить под окнами и испытывать судьбу. Подумал о причине, и холодок пополз между лопатками. Догадалась? Или узнала? Откуда? Ведь никто не видел… А может, видел? Может, как-то узнала?.. И от этого на сердце стало беспокойно.
Опасливо поглядывая по сторонам, вышел раздосадованный Мирон на улицу, согнувшись, постоял немного, прикидывая: куда же пойти? Домой побоялся. В конце улицы спустился в глинище, поросшее терном и дикой шелковицей. Забрался в бурьян, прилег на свитку, свиткой укрылся. Поворочался малость и уснул. Даже не уснул, а забылся в чуткой тревожной дреме. Вскидывался от каждого дуновения ветерка, от каждого хруста ветки…
Утром, старательно стряхнув с себя солому и бурьян, Мирон, ненавидя весь белый свет и себя самого, двинулся в город. Он торопился побыстрее обойти все адреса, накрепко зарубленные в памяти.
Шел с торопливой оглядкой, прижимаясь поближе к глухим заборам. Иногда украдкой приглядывался к домам и прохожим. Старался все примечать и быть незаметным…
Возле большого, скучного дома с мелкими окнами на Жилянской Мирон замедлил шаги, остановился.
На ступеньках подъезда дома сидела смиренного вида девчушка в старенькой латаной-перелатаной кацавейке с братишкой на коленях.
– А вот дядя идет, он тебя заберет, – неумело стращала она малыша, который все время упрямо пытался сползти с ее коленей.
Мирон подошел к девчушке, провел короткопалой ладонью по голове малыша и, быстро оглядевшись по сторонам, просипел:
– Озоруешь, малый! – Потом спросил девчушку: – А ты случайно не в этом доме проживаешь?
– Ага ж, в этом самом. – Девчушка вежливо привстала, придерживая присмиревшего брата за руку.
– Может, ты знаешь Гриценко Василь Сидоровича, он тут проживает, – все так же сипло спрашивал он: видно, ночью настудило ему горло.
– Гриценко? Василь Сидорович? – удивилась девчушка. – Так он же помер. Еще в прошлом годе помер.
– Помер, говоришь? – слегка оторопел от неожиданности Мирон, потом спохватился: – Ну, царство ему небесное. – И, прижав к бокам неуклюжие руки, он торопливо зашагал по улице дальше…
Проблуждав немного, Мирон с Жилянской улицы вышел на Безаковскую, отыскав двадцать пятый номер дома. Скучающей походкой пошел по улице дальше. Затем вернулся. Около подъезда внимательно осмотрелся и нырнул в парадное.
Лестница была светлой и широкой, такие бывают только в благоустроенных домах с дорогими квартирами. Мирон поднялся на второй, затем на третий этаж и нашел нужную табличку: «Доктор Поляков П.В.». Настороженно прислушался. За дверью – никаких признаков жизни. Тогда он нажал кнопку звонка. Подождал. И нажал снова. Но никто не отвечал. Стал стучать. В ответ все та же тишина. Мирона это явно встревожило. Тихонько, затаив дыхание, он отодвинулся от двери и стал крадучись, на цыпочках, спускаться вниз: шаг, еще шаг, еще другой – только бы тихо, только бы не застучать…
Прежде чем выйти из подъезда, постоял, наблюдая за улицей, вглядываясь в каждую подворотню, в каждый подъезд.
Постой-постой, что-то здесь неладно! Вон, на противоположной стороне, стоит человек. Слишком долго стоит… Похоже, собирается уйти… Ага, ушел… Ушел или его сменили?..
А вот идет еще один человек в вельветовой курточке и почему-то очень подозрительно озирается по сторонам… Повернул на другую улицу, слишком быстро повернул…
Нет, вроде здесь все спокойно!
Стараясь не выдавать своего страха, Мирон неспешно шагнул из подъезда и пошел по улице, всем видом показывая, будто вышел проветриться, прогуляться.
Узкие улочки и проходные дворы вывели его в конце концов на Прорезную. По Прорезной ходил маломощный трамвай. От угла Крещатика он с натугой поднимался вверх до Владимирской и дальше – на Сенной базар.
Мирон неторопливо прошел мимо трамвайной остановки и подошел к дому, на треугольном фонаре которого значилось: «Прорезная, 8». С безразличным видом прислонился к углу открытых ворот и стал закуривать, исподлобья просматривая всю улицу – пядь за пядью; просмотрел – и тут же успокоился.
Свернув цигарку, Мирон поднял голову и вздрогнул – прямо на него шел милиционер с красной повязкой на рукаве. На лице Мирона выступил пот. В глазах от страха помутилось.
Не сводя с милиционера глаз, он потянулся рукой за наганом, но никак не мог попасть рукой в карман. А когда наконец ухватился за холодную ребристую рукоятку, милиционер, дружелюбно улыбаясь, попросил:
– Дай прикурить, товарищ!
Мирон поднял свою цигарку, и рука у него дрожала мелко-мелко и противно, как у припадочного.
– С похмелья, что ли? – прикуривая, участливо, спросил милиционер.
– Ага… Сестру выдавал… – согласно закивал головой Мирон, радуясь, что и на этот раз, похоже, обошлось. Вывела кривая! Но все же решил в дом пока не заходить. Не испытывать – будь она неладна! – судьбу.
Смахнув рукавом пот и оглядевшись по сторонам, Мирон двинулся вдоль трамвайных путей…
* * *
В кабинете Фролова резко, настойчиво зазвонил старинный «эриксон». Фролов снял трубку, сильно дунул в нее:
– Слушаю.
Кто-то на том конце провода тоже дунул в трубку и искаженным мембраной голосом произнес:
– Товарищ Фролов!.. Это товарищ Фролов?.. Океании «знакомый» вывел нас уже на третий адрес. С Куреневки отправился на Жилянскую, семь, интересовался Гриценко. Потом – на Безаковскую, к двадцать пятому номеру…
– Что? – вскинулся Фролов. – Повторите! Голос в трубке повторил:
– На Безаковской, говорю, интересовался двадцать пятым номером. Але! Вы слушаете? Только что был на Прорезной, возле восьмого номера. Но не заходил. Спугнул милиционер. Теперь пошел дальше, на Александровскую.
– Так-так… очень любопытно… – бормотал сам себе Фролов, напряженно обдумывая сообщение.
А на том конце снова прорывался сквозь треск, гудки и шум все тот же голос:
– Так что, товарищ Фролов, может, возьмем «знакомого»? Или как?..
– Ни в коем случае! Только следить!.. Слышите?.. Алло… Алло… Только следить!.. – встревоженно приказал Фролов в трубку. А сам тем временем достал из ящика стола присланное Кольцовым донесение, положил на аппарат все еще гудевшую всеми шумами телефонную трубку и снова стал вчитываться в текст: «Динамит доставлен по адресу: Киев, Безаковская, 25…» Странно… Этот адрес – лишь один из трех, по которым прошел Осадчий. И пошел дальше, по четвертому… Очень странно!..
Фролов ерошил волосы и неотрывно смотрел на разложенные на столе бумаги. В нем все сильнее нарастало тревожное ощущение – что-то здесь не так… Собрав со стола бумаги, он отправился к Лацису.
– Несколько дней назад, – решительно начал Фролов, – Кольцов переслал текст случайно увиденного им донесения. Оно было подготовлено контрразведкой и предназначалось для отправки в Киев… – И Фролов обстоятельно рассказал Мартину Яновичу о сомнениях, которые вызвало это донесение. После чего достал из кармана лист бумаги и положил его перед Лацисом: – Ночью в Киеве объявился небезызвестный нам связной Щукина Мирон Осадчий. Весь сегодняшний день он болтался по городу, интересовался различными адресами… вот этими…
Лацис заинтересованно взял лист, стал внимательно его изучать. На лбу его собрались суровые складки.
– В том числе и Безаковской, двадцать пять?
– В том-то и дело.
– Интересно… Оч-чень интересно… – Лацис порывисто встал, несколько раз быстро прошелся по кабинету, остановился напротив Фролова. – Осадчий где сейчас?
– На Александровской.
Склонившись над бумагой, Лацис снова стал внимательно всматриваться в нее, словно на ней вдруг проступили какие-то таинственные знаки.
– Жилянская улица – Гриценко… Безаковская – Поляков… – старательно, вполголоса, точно перечисляя каких-то старых знакомых, перечитывал он адреса.
Фролов слушал Лациса и устало кивал головой. Затем задумчиво потер переносицу пальцем раз-другой и неспешно высказал предположение:
– Может, Щукин по этим адресам кого-то ищет?.. Или проверяет свои старые явки и агентуру?..
Лацис отрицательно покачал головой.
– Щукина я хорошо знаю, – объяснил он. – Очень хорошо, хотя нас никогда не представляли друг другу. – Лацис позволил себе на мгновение разрядить напряжение иронией и тут же продолжил сухо, лаконично, не делая ни малейшей паузы, – мысль его работала с той отточенной мгновенностью, которая всегда и удивляла и восхищала всех, кто близко соприкасался с Мартином Яновичем: – Полковник Щукин служил в контрразведке в Петербурге. Был одно время ненадолго прикомандирован к московскому жандармскому управлению. Большой мастер работы с агентурой… Хитер, осторожен… Нет, он не доверил бы столько своих секретов одному человеку, тем более такому, как Мирон Осадчий.
Лацис по привычке подошел к широкому окну кабинета. На город уже давно опустилась недобрая свинцово-серая ночь, и купола Софийского собора стали белесыми, похожими на слитки черненого старинного серебра. По лицу Лациса бродили отблески каких-то мыслей.
– А может, все-таки взять Осадчего? – неуверенно предложил Фролов.
Лацис не ответил. После долгого молчания сказал:
– Вариант первый. Безаковская еще не была явкой. Но предназначалась… Если Осадчего не возьмем, значит, явка надежная… – Но тут же замахал руками: – Нет! Не то! При чем здесь остальные четыре адреса? Наконец, при чем здесь весь текст донесения Кольцова?
И снова – настороженная тишина, полная не высказанного собеседниками недоумения. Только мерный и неутомимый звук шагов Лациса.
– Вариант второй. Динамит хотели забросить на Безаковскую. Но кто-то или что-то помешало. И тогда Щукин послал Осадчего выяснить, что случилось. – И снова Лацис тут же сам себе досадливо ответил: – Тоже ерунда! Не вписываются другие адреса!.. И вообще, все это не из той оперы… Дай характеристику этих адресов, – после некоторого раздумья тихо попросил он.
Фролов взял в руки список и неторопливо стал рассказывать:
– На Жилянской Осадчий интересовался Гриценко. Это бывший управляющий банком. Умер год назад. Сейчас в его особняке детский приют… На Прорезной вертелся возле восьмого дома. Кем интересовался – неизвестно. Спугнул милиционер… Ну, и о Безаковской вы знаете.
– А четвертый адрес? – сощурив глаза, напомнил Лацис.
– На Александровской? Бродит по улице, тоже кого-то ищет.
Тяжелая и душная ночь постепенно почернела, утяжелилась. И вот уже Фролов перестал видеть лицо Лациса. Только силуэт его время от времени проецировался на окно и снова растворялся в голубой темени комнаты.
– Может, свет зажечь? – спросил Фролов.
Лацис не ответил. Он долго ходил по темному кабинету. Молчал. Вдруг резко остановился и застыл, глядя в одну точку. Затем подошел к выключателю, повернул его – кабинет залил электрический свет.
Нет, не зря многоопытный и разбирающийся в людях Дзержинский, хоть и не любил Лациса, хоть и ждал от него бесконечных «перегибов» и «переусердий», все же ставил его на самые ответственные посты. Остро и быстро работал мозг этого латыша, мгновенно решая задачки, которые ставил перед контрразведкой противник.
Лацис вынул из шкафа тоненькую потрепанную книжицу, изданную на газетной бумаге, стал ее нервно листать. Несколько раз удовлетворенно хмыкнул, затем сказал Фролову:
– А хочешь, я скажу, к кому шел Осадчий на Прорезную?.. К господину Тихомирову! Бывшему владельцу скаковых конюшен при городском ипподроме.
– Та-ак? – даже опешил ко всему привычный Фролов.
– На Александровской, вероятнее всего, будет интересоваться известным кондитером Герцогом.
Пораженный Фролов подошел к Лацису, протянул руку к книге.
– Что это такое?
– Это?.. – улыбаясь, переспросил Лацис. – Всего лишь телефонный справочник. Я тебе говорил – я Щукина хорошо знаю. Столкнулся с ним в январе пятнадцатого. Он тогда был прикомандирован к жандармскому корпусу для активизации его работы. А я, понятно, нелегально жил под Москвой, в районе Петровско-Разумовского, и у меня на квартире размещалась наша подпольная типография…
Лацис открыл небольшой палисандровый ларец с папиросами. Сколько Фролов помнит Мартина Яновича, у него на столе всегда стоял этот нарядный ларец. Любил он хороший табачок, хотя курил редко и только тогда, когда решал какую-либо сложную задачу и мысли напряжены до предела.
– Провокатор Поскребухин помог Щукину узнать, что кто-то из крупных московских купцов систематически передает на содержание типографии значительные суммы денег. Помню, как охранка засуетилась – и все без толку. Кто этот купец, выяснить никак не удавалось. И тогда Щукин выписал из справочника «Вся Москва» адреса очень богатых торговцев и почтой послал им по экземпляру листовки – они у него, конечно, были. Как ты догадываешься, все листовки через околоточных и приставов вернулись обратно. Кроме одной. Кроме той, что была послана купцу первой гильдии Чичкину. Это и был тот самый купец, который давал деньги на нашу типографию… Для нас это был, сам понимаешь, горький урок.
– Все это очень смахивает на дело Ленгорна, – уточнил для самого себя Фролов.
– Да, господин полковник попросту повторился! Вот и я подумал: а не повторяется ли он снова? По крайней мере, с телефонным справочником я, похоже, угадал. – Лацис подошел к Фролову: – Это вот самый последний справочник. Смотри! На Александровской телефон был только у господина Герцога, на Жилянской – у Гриценко, а на Прорезной – у Тихомирова… Боюсь, что это капкан, в который мы уже влезли. – Лацис досадливо бросил на стол справочник, так и не долистав его.
– Вы имеете в виду арест доктора Полякова? – глухо спросил Фролов, неловко ерзая на стуле.
– Да. – Лацис посуровел. – Последнее время мы стали хорошо информированы о делах в штабе Ковалевского. Это, конечно, не ускользнуло от внимания Щукина… Предположим, он в чем-то заподозрил Кольцова… Адъютант… имеет доступ к секретным документам… Но подозрение надо проверить. Для этого прибегает к старому и неоднократно испытанному способу: подсовывает Кольцову сообщение о подготовке диверсии. С адресом, взятым из справочника. Если Кольцов не тот, за кого себя выдает, этот якобы диверсант будет арестован.
– Что мы и сделали, – удрученно подтвердил Фролов. – Но как в этот вариант вписываются остальные адреса?
– Щукин может подозревать не одного Кольцова. И тогда каждому, кого он подозревает, подложит по сообщению, меняя лишь адреса… Остается проверить, по какому адресу произведен арест.
– Похоже, вы правы. – Фролов взволнованно прошелся по комнате. – Но в таком случае мы подписали Кольцову смертный приговор. Об аресте на Безаковской Осадчий узнает… и тогда… Может, арестовать Осадчего?
– Что ты! Наоборот! – Лацис оживился, его голубые глаза озорно заблестели. – Наоборот, доктора Полякова надо немедленно освободить и извиниться перед ним. А вот, скажем, на Прорезной пусть Мирон узнает, что господин Тихомиров арестован чекистами… Понимаешь?
– П-понимаю, – сначала не очень уверенно ответил Фролов, затем тоже озорно заулыбался. – Понимаю!..
* * *
На следующий день Мирон продолжил свои обходы по адресам. Побывал на Бассейной – там было все спокойно. Господина Карташева, правда, он не застал, но словоохотливая прислуга сказала, что хозяин час назад пошел по делам и будет к обеду.
На Безаковской при повторном посещении ему открыл сам доктор Поляков. В квартиру не впустил, сказав, что больше не практикует.
С Безаковской Мирон снова отправился на Прорезную, нашел знакомый дом. Украдкой осмотревшись, он хотел уже войти во двор, как навстречу ему вышла дородная дворничиха в фартуке. Это было как раз то, что нужно Мирону. Он спросил:
– Не скажете, вроде где-то здесь квартира Тихомирова?
Дворничиха неторопливо оглядела Мирона с головы до ног и в свою очередь спросила:
– А ты по делу какому или же сродственник?
– Во-во! – обрадованно закивал Мирон. – Сродственник я!.. Близкий, можно сказать, сродственник.
Дворничиха скорбно подперла кулаком увесистый подбородок и, к ужасу Мирона, запричитала:
– Двадцать лет жил туточки Сергей Александрович. Курицу не заобидел, не то что человека. И на тебе, злыдни подколодные! Да что же это такое – милейшего человека!..
Мирон, воровато оглядываясь, попятился от дворничихи.
– Кол тебе в глотку! – просипел он. – Что ты, дурная баба, орешь на всю улицу!
– Так в Чеку его намеднись забрали, – продолжала причитать дворничиха.
Мирон ощерился и сунул руку в карман поддевки. «Скорей, скорей отсюда!» – заторопил он себя.
Через несколько мгновений он уже шел вверх по Прорезной. Шел, еле сдерживая звериное желание бежать, как можно дальше бежать от этой тихой улочки, от этого в одночасье ставшего ему чужим города.
К вечеру Мирон ушел из Киева. А на следующее утро чекисты доложили, что он благополучно перешел линию фронта.
Об этом и сообщил Фролов Лацису, явившись для ежедневного утреннего доклада.
– Ну что ж! Будем надеяться, мы правильно расшифровали эту головоломку. – Лацис внимательно взглянул на Фролова: – Есть еще новости?
– Да, – сдержанно ответил Фролов.
– Садись!
Лацис не любил, когда ему докладывали стоя. Он умел слушать. Часто просил повторить. Тут же сводил воедино разрозненные, слышанные им в разное время факты. Тут же их анализировал.
– Кольцов сообщает, что к Деникину прибыли представители английской и французской военных миссий… – нарочито бесстрастным голосом начал Фролов. – На днях их ожидают у Ковалевского.
– Вот как? – удивленно вскинул брови Лацис.
– Судя по штабной суете, Ковалевский готовится к переговорам.
– Давай-ка посоветуемся со специалистом, – предложил Лацис и позвонил по телефону. Потом долго молчал, размышляя о своем. Минут через пятнадцать в кабинет деловито вошел начальник оперативного отдела 12-й армии Басов. Одет щегольски – в новенький защитного цвета военный костюм из мериносового сукна. Лицо озабоченное, взгляд многозначительный. Четко доложил о себе, поднял на Лациса вопросительный взгляд.
– Хочу с вами проконсультироваться, – сказал председатель ВУЧК. – Нам стало известно, что военные миссии французов и англичан после посещения Деникина намерены встретиться в Харькове с Ковалевским. Предстоят переговоры… Как вы думаете, что бы все это могло означать? – спросил Лацис совсем будничным тоном.
Басов на мгновение задумался, утвердительно тряхнул головой:
– По-иному и быть не должно… Не так давно нам прислали прессу. Английская «Таймс» опубликовала заметку. В ней говорится, что пост военного министра в новом русском правительстве, вероятно, будет предложен генералу Ковалевскому, – четко отвечал гость. – Таким образом, генерал Ковалевский для союзников уже не просто командующий Добровольческой армией, но и без пяти минут военный министр…
«Ишь, словно по-писаному отвечает! – пытливо поглядывая на Басова, одобрительно подумал Фролов. – Это ж сколько надо было учиться, чтоб вот так грамотно уметь все анализировать!..»
– Что касается переговоров, то что ж, и это понятно, – продолжал между тем Басов. – Добровольческая армия движется на Москву. И Деникин справедливо решил, что Ковалевский лучше знает нужды в вооружении, а главное – лучше сумеет выпросить все необходимое. Заметьте, психологический фактор: одно дело – вести переговоры в Екатеринодаре, а иное – в Харькове, откуда до Москвы рукой подать… Но это, конечно, мои предположения. Вполне возможно, что я ошибаюсь!.. – После этого Басов выразительно посмотрел на часы с затейливой монограммой, которые извлек из кармана галифе, с деловой озабоченностью спросил: – Могу ли я быть еще чем-либо полезен?..
Когда Басов вышел, Лацис перехватил взгляд Фролова.
– Да, отличный штабист… Толковый, – подтвердил Лацис. – Он прав. Союзнички, конечно, едут к Ковалевскому, чтобы подтолкнуть его в спину. Им не меньше, чем Деникину, нужна Москва. На помощь они не поскупятся. Да и сам Ковалевский – не промах, уж он-то попытается выжать у них побольше вооружения… Да, это будет очень важное совещание. – И, не меняя интонации, неожиданно спросил: – А что с Красильниковым, уточнил?
– В тюрьме.
– Н-да… – удрученно произнес Лацис. – И Кольцов тоже, как я понимаю, на грани разоблачения… – Лацис, перегнувшись через стол, ровным, суховатым голосом жестко добавил: – Да-да! К сожалению, это суровая и горькая истина. Об этом красноречиво свидетельствуют проверки, которым подвергается Кольцов. Они участились. Щукин ему не верит… подозревает… Даже если он не скоро докопается до истины, в такой обстановке много не сделаешь.
– Что вы предлагаете? – еще не до конца понимая, куда клонит Лацис, негромко спросил Фролов.
– Пока не поздно, пока есть время, создавать в Харькове еще одну, запасную сеть. И своевременно выхватить из штаба Ковалевского Кольцова… Мне кажется, что в Харьков нужно идти тебе. Совещание Ковалевского с англичанами и французами нас будет очень интересовать. И полагаться в этом деле сейчас только на Кольцова – боюсь – рискованно!..
Назад: Глава двадцатая
Дальше: Глава двадцать вторая