Глава девятнадцатая
Длинный «фиат» командующего – Кольцов ни от кого не хотел утаивать свой визит в сортировочный лагерь – плавно затормозил возле проходной. Кольцов быстро вышел из автомобиля и направился в канцелярию.
Поручик Дудицкий, увидев адъютанта его превосходительства, вскочил, засуетился.
– Кого я вижу! – радостно воскликнул он, польщенный таким высоким визитом.
– Приглашали, не отпирайтесь! – легко и весело сказал Кольцов. Стащив с рук перчатки, он небрежно бросил их на стол, поудобнее уселся в кресло, открыл портсигар и закурил длинную, диковинного цвета сигару. Предложил и Дудицкому.
– Где вы их только достаете? – с легкой вкрадчивой завистью спросил Дудицкий. – Вот и капитан Осипов тоже курит такие.
– Поручик, у нас иногда бывают иностранцы, – со штабистской снисходительностью заметил Кольцов. – Да и у маклеров можно купить… за хорошие, конечно, деньги.
– Завидую! – Дудицкий бросился к сейфу, отпер его. – У нас, правда, иностранцев не бывает и денег не густо. Но все-таки кое-что и у нас имеется…
И, торжествуя, поручик извлек из сейфа большую плоскую бутылку французского коньяку, завернутую в какие-то списки. Дудицкий любил казаться гостеприимным и в людях ценил натуру общительную и свойскую, каковым ему казался капитан Кольцов… И хотя Кольцов пытался его остановить: «Не беспокойтесь, поручик, я ненадолго», все же Дудицкий торопливо открыл бутылку и так же поспешно наполнил рюмки зеленоватым французским коньяком, приговаривая:
– Нет, нет, я с вами давно собирался… – и, подняв на уровень бровей свою рюмку, браво произнес: – За наше невероятное тогда избавление от смерти. За вас, капитан!
– Спасибо, – растроганно сказал Кольцов и, уступая серьезности тоста, неспешно выпил коньяк и одобрительно кивнул: – Хорош!.. Я приехал к вам по поручению Владимира Зеноновича! Он подписал сегодня смертный приговор генералу Владимову и просил внимательно отнестись к осужденному в последние часы его жизни. Генерал есть генерал, поручик! – переходя на суховатый служебный тон, произнес Кольцов.
Поручик снова потянулся к бутылке, разливая коньяк, сказал:
– Помнится, вы хотели посмотреть мое хозяйство? Не отказываетесь?
– Я в ваших руках, поручик! – покорно склонил голову Кольцов.
– Но прежде еще по одной. За нас с вами, капитан! За дружбу, скрепленную кровью!..
Слегка захмелевший поручик повел Кольцова по тому же самому двору, где совсем недавно ходил в сопровождении фельдфебеля Юра. Они шли мимо тех же сидящих и стоящих группами пленных красноармейцев.
– Это так, шантрапа всякая, – махнул в их сторону Дудицкий, – фильтрацию пройдут – и в окопы, под пули. Кровью смывать измену…
Когда они поравнялись с сараями, поручик простовато сказал:
– А эти – посерьезней. Этими контрразведка занимается.
Кольцов, проявляя вполне понятное любопытство, сделал несколько шагов в сторону и почти приблизился к решетке. Громко спросил у пожилого тощего человека, который с лихорадочным блеском в глазах смотрел на него:
– За что здесь?
Человек не ответил. Он посмотрел сквозь офицера и нехотя отошел от решетки.
– Скот! – бросил ему вслед поручик Дудицкий даже не злобно, а так, по привычке.
Кольцов непринужденно и вместе с тем внимательно всматривался в измученные лица людей за решетками. И наконец увидел Семена Алексеевича. Лицо его было распухшее, в кровоподтеках и ссадинах.
Он стоял возле решетки и, конечно, видел Кольцова, но старался не смотреть на него.
Дудицкий тоже еще издали заприметил Красильникова и, доверительно наклонившись к Кольцову, поспешил доложить ему:
– Видите того, у решетки? Прелюбопытный тип – взяли при переходе линии фронта. – Здесь поручик понизил голос и внушительным шепотом добавил: – Между прочим, им интересовался ваш опекаемый, говорил, что это человек из их имения…
Кольцов, понимая, что переигрывать нельзя, что нужно вести себя как можно естественней, сначала неопределенно хмыкнул, а затем равнодушно вымолвил:
– Любопытно. – И мгновенно подумал: «Очень важно, чтобы Дудицкий запомнил, что сам решил показать мне этого заключенного». – Вон тот, что ли?.. Как вы их только различаете, поручик! Для меня они все на одно лицо! – небрежно сказал Кольцов и почти вплотную подошел к Семену Алексеевичу, с высокомерным любопытством оглядел его с головы до ног, снова задал обычный вопрос:
– За что здесь?
– Вам лучше знать, ваше благородие, – даже с некоторым вызовом отозвался Семен Алексеевич и, нагловато оглядевшись вокруг, словно приглашая всех на потеху, добавил: – Закурить не дадите?
Кольцов несколько помедлил, затем полез в карман, достал коробку, великодушно бросил:
– «Гавану» тебе дам, скоту эдакому! Наверное, и не слышал, что такие на свете есть!
Красильников раскурил сигару и внешне, для зрителей, как бы смягчился. Пристально взглянув на Кольцова, не слишком громко буркнул:
– На юге, под Одессой, курил такие… – И, не меняя тона, чертыхнулся: – Не горит, вошь тифозная!.. И все же махра, ваше благородие, с этой, как ее, «гаваной» по всем статьям спорить может.
«На юге, под Одессой…» – отметил для себя Кольцов слова Красильникова и тут же мысленно связал их с полученным из ставки Деникина донесением. «Так вот зачем Красильников направлен сюда! – подумал он. – Там беспокоятся о Южной группе… тем более что-то надо предпринимать. Как-то надо предотвратить поездку Осипова к Петлюре. – И еще подумал: – Надо дать знать Красильникову, что я понял».
Снисходительно оглядев пленного, Кольцов сказал:
– Все! Кончилась для вас Одесса. Которых еще не успели добить – добьем. – Глядя в упор ему в глаза, добавил: – Постараемся!.. – и отошел к Дудицкому.
– Зря только сигару на такого скота извели, – с сожалением сказал поручик и, еще раз взглянув на пленных в сарае, объяснил: – Здесь самые отпетые. Смертники, одним словом.
А Семен Алексеевич, потягивая сигару, задумчиво смотрел повеселевшими, чуть лукавыми глазами на удалявшегося по лагерному двору Кольцова…
После посещения лагеря Кольцов отправился на свидание с Наташей. И снова они медленно шли по тихим улочкам Харькова. Со стороны – пара влюбленных.
– Человек без имени, которого мы ждали, – в руках Щукина, – тихо сказал Кольцов. – Я видел его.
Он рассказал Наташе о письме Деникина Ковалевскому, о Южной группе и о том, что сегодня в девять вечера к Симеону Петлюре отправляется посланец Щукина со срочным предложением о совместных действиях.
– Нужны верные люди, которые бы смогли пустить под откос специальный поезд! – решительно закончил Кольцов.
Наташа подняла на него глаза, стараясь подавить в себе удивление.
– Сегодня?.. Но право, это…
– Речь идет о жизни тысяч красноармейцев… – четко и твердо объяснил Кольцов. – Попытайся сейчас же связаться с подпольной организацией в депо. Уверен, товарищи найдут способ это сделать. – И, поразмыслив, добавил: – Часов в пять вечера я смогу зайти к вам. Хорошо, если к этому времени ты пригласишь кого-то из деповских. Хочу сам обо всем с ними договориться.
– Я попытаюсь, Павел, – поджала губы Наташа, обиженная суховато-деловым тоном Кольцова. – Попытаюсь разыскать машиниста Кособродова, ты его знаешь – он у нас на запасной эстафете. Поговори с ним, но не думаю, что это возможно!..
Они расстались. К вечеру Наташа привела на квартиру большого, по-медвежьи нескладного, с покатой сутулой спиной и узловатыми, темными, как сухие корни, руками машиниста Кособродова.
Кольцов уже ждал. Обстоятельно рассказал ему суть дела. После чего, помедлив немного, Кособродов прогудел:
– Такую задачу и в неделю решить невозможно. А ты хочешь в один день.
Живые, проницательные глаза, выглядывающие из-под густых бровей, свидетельствовали о том, что мысли машиниста работают напряженно.
Кольцов пояснил:
– Осипов сегодня в девять выезжает… Завтра или уж, во всяком случае, послезавтра он будет у Петлюры. И тогда – все! Совместными усилиями они разгромят Южную группу…
– Понимаю… – Кособродов неторопливо вынул кисет, свернул цигарку, закурил. – Сейчас шесть. В девять поезд тронется. А взрывчатки еще нет, за ней надо ехать на Белокаменский разъезд, и неизвестно, будет ли туда попутный поезд… Да и не все поезда на разъезде останавливаются… А если пешком до разъезда добираться – два часа уйдет… – И Кособродов снова твердо повторил: – Нет, не получается!
– Ну что ж… – Павел резко поднялся. – Буду сам что-то предпринимать…
– Погоди малость, – устало сказал Кособродов. – Горячиться, говорю, погоди. Голова дадена для чего?.. Чтобы думать! Вот и давай посидим да подумаем. Глядишь, мелькнет что-нибудь путное…
Кольцов послушно сел, положил руки на колени и в такой позе стал чем-то похож на провалившегося на экзамене гимназиста.
Кособродов молча курил. Пристально, с прищуром, глядел на тусклый огонек дотлевающей между пальцев цигарки. Затем опять поднял глаза на Кольцова.
– Вообще-то можно попытаться… Есть одна мысля… Но рисковая…
* * *
В синих тягуче-медленных августовских сумерках Кольцов и Наташа пустырями прошли к товарной станции, откуда должен был уходить спецпоезд. Постояли за пакгаузами. Перекликались в отсыревшем воздухе маневровые паровозы. Падучей звездой, как бы остановленной возле самой земли чьей-то властной силой, повис невдалеке зеленый огонек семафора.
– Похоже, ждут! – сказала Наташа и снова зашагала вдоль кирпичных стен пакгаузов.
Следом за ней шел Кольцов. Был он в пиджаке и фуражке железнодорожника, она, в простеньком жакете и косынке, походила на жительницу предместья.
Возле семафора, в тени, не очень таясь, стояли двое железнодорожников с сундучками в руках. Одного из них Кольцов еще издали узнал по грузной фигуре – это был Кособродов.
– Дим Димыч? – негромко окликнула Наташа.
– Мы, – неторопливо отозвался Кособродов, и его размытая зыбким светом семафора тень закачалась по насыпи.
Девушка на мгновение прижалась к Кольцову, обожгла его горячим дыханием.
– Дай Бог тебе счастья! – И, встав на носки, неумело поцеловала его в щеку.
Кольцов подошел к железнодорожникам, и они вместе двинулись вдоль путей. Впереди – машинист Кособродов, за ним – его «помощник» Кольцов и молоденький кочегар. Шли не спеша, посвечивая впереди себя фонарем. Прошли мимо стрелок. Свернули. Направились к паровозу.
Невысокий старик в тулупе ходил неподалеку от складского строения. Завидев Кособродова, снял шапку, бодро поздоровался, с любопытством всматриваясь в Кольцова – силился угадать, кто же это такой. Кольцов заметил это и на всякий случай отвернулся в сторону.
Первым в будку легко забрался Кособродов. Несмотря на возраст и сложение, он сделался вдруг быстрым, пружинистым. Куда девалась его медлительность и степенность!
Следом за ним по железным ступеням полез кочегар.
Кольцов неловко подпрыгнул, зацепился за железную скобу сундучком и едва не уронил его, но кочегар тут же подал руку, помог Кольцову забраться в будку паровоза.
Окутываясь липким паром, черная чугунная туша сразу же тронулась, постукивая колесами и скрипя тормозами, нехотя поползла к ветхому станционному домику. Здесь стоял усиленно охраняемый вагон.
Подошли полковник Щукин, Осипов и Волин. Полковник вполголоса давал последние наставления Осипову.
– Разрешите отправлять, ваше высокоблагородие? – вытянувшись перед Щукиным, спросил начальник охраны.
– С Богом, – покровительственно кивнул тот.
Осипов поднялся в вагон, за ним вошли двое солдат. Захлопнулась дверь. Послышался щелчок замка.
Лязгнули буфера, и паровоз тронул вагон с места.
Осипов сел у открытого окна, облегченно расстегнул верхние пуговицы кителя. Он втайне гордился своей миссией – она казалась ему значительной и важной, едва ли не влияющей на ход летне-осенней военной кампании.
Гулко прогрохотав по мосту, паровоз с вагоном набирал скорость. У паровозного окошка стоял Кособродов и внимательно смотрел вперед. Какие-то бесформенные темные предметы мелькали на обочине. Рука Кособродова спокойно лежала на реверсе. Наконец машинист повернулся и, кивнув головой, сказал:
– Можно!
И тотчас паренек-кочегар и Кольцов полезли на тендер и затем по угольной куче пробрались к водяному баку.
– Значит, четвертое окно? – уточнил Кольцов.
– Четвертое, точно, – запинаясь, сказал кочегар. Его бил легкий озноб.
По железным скобам водяного бака Кольцов спустился к сцеплению. Грохот колес на миг оглушил его. Навстречу летела душная ночь, и звезды тоже летели, словно пришитые к этому поезду…
Кочегар остался на тендере и оттуда внимательно наблюдал за Кольцовым.
А Кольцов перебрался со сцепления на открытую площадку вагона, с площадки полез на крышу, пополз по ней, заглядывая вниз и отсчитывая окна… Вот оно, четвертое окно! Прижимаясь к крыше, Кольцов какое-то время лежал, справляясь с гулким и учащенным биением сердца. Затем взмахнул рукой, набросил на грибок вентилятора веревку, по ней сполз к окну.
Тем временем Осипов, готовясь в своем купе ко сну, стаскивал с ноги сапог. Внезапно послышались тревожные гудки паровоза, и вагон стал замедлять бег. Затем почти остановился.
Осипов снова поспешно натянул сапог, выскочил из купе. И тотчас в окно купе заглянуло перевернутое лицо. Исчезло. Опустились ноги. За ними появилась рука. Ухватилась за верхний переплет окна. И наконец в купе осторожно забрался Кольцов…
Со ступенек тамбура охранники напряженно всматривались в темень, пальцы, сжимавшие винтовки, побелели. Но паровоз, дав короткий успокаивающий сигнал, снова начал набирать ход.
– Видно, что-то примерещилось машинисту, ваше благородие, – облегченно вздохнув, сказал один из охранников Осипову.
А Павел встал у двери купе, спрятался за висящую на стене шинель Осипова, прислушивался к голосам и шорохам. Ждал. В руке сжимал пистолет. И странно, он уже не чувствовал никакого волнения, только все тело его напряглось до боли.
Шаги замерли возле купе. Чей-то голос спросил:
– Постелить, ваше благородие?
«Двое… Значит, двое», – подумал Кольцов и поджался, поднял руку с пистолетом.
– Не надо, – ответил за дверью Осипов и потянул за ручку. Шумно откатилась дверь, он вошел в купе…
Кочегар теперь стоял на нижней ступеньке паровоза и, предельно откинувшись, напряженно смотрел вдоль вагона.
– Горит? – спросил Кособродов, стараясь сохранить спокойствие в голосе.
– Горит, Митрич!.. Горит!
Свет в четвертом окне ярко горел, метался по придорожным кустам. Светилось окно и у последнего купе, где разместилась охрана.
Кособродов бросил в темноту цигарку и тут же свернул новую, нервно прикурил.
– Скоро станция… Ну что, не погас еще?.. – уже явно тревожась, спросил Кособродов.
Паровоз и вагон мчались сквозь ночь, врезаясь в плотную застойную темноту, разрывая ее светом фар.
Кочегар вдруг глотнул воздух, возбужденно закричал:
– Все, дядя Митя! Погас!
Машинист передвинул реверс. И паровоз стал плавно замедлять бег, чтобы медленно пройти возле входного семафора…
Ухватившись за оконную раму вагона, висел над мелькающей насыпью Кольцов. Когда скорость снизилась, он спружинился, оттолкнулся от вагона и полетел в темноту. Прыжок получился неудачный. Кольцов несколько раз перекувырнулся, ударяясь о крупный галечник, разрывая одежду о какие-то кусты и коряжины. Несколько мгновений полежал неподвижно, затем боязливо пошевелил руками. «Жив!» – пронеслось в голове.
Паровоз уплыл в темноту. Прокатил мимо перрона небольшой станции. Дежурный накинул на руку кочегара разрешающий жезл…
* * *
Наташа ждала. Зябко кутаясь в полушалок, взволнованно ходила по комнате. Она знала, что, если сейчас хоть на миг остановится, последние силы покинут ее. А Иван Платонович Старцев между тем сердито выговаривал, вздев на брови поблескивающие очки:
– Это, в конце концов, нерасчетливо, это же чистой воды авантюризм!
– Но у нас ведь не было времени! Надо было рисковать! – возражала Наташа, оправдывая не столько себя, сколько Кольцова. И ей было приятно от сознания, что она понимает Павла и защищает его даже от отца.
Ивану Платоновичу не понравились слова дочери «Надо было рисковать!». И он так же сердито и непреклонно произнес:
– Нет, так нельзя!.. Нельзя взваливать на одного человека так много…
Наташа беззвучно заплакала. Она только сейчас осознала, что Кольцов страшно рискует. «Что сейчас с ним? – тревогой налилось сердце. – А вдруг все сорвалось и его убили или покалеченного захватили? Что я наделала! Почему не отговорила? Почему не нашла нужных слов? В конце концов, это задание вместе с Кособродовым мог выполнить кто-то другой… если бы было время. Да, если бы было время!»
Иван Платонович не видел терзаний дочери. Он сидел на диване и угрюмо глядел себе под ноги, негромко барабанил пальцами по валику. Как долго и трудно тянется время! «Скорей, скорей!» – торопит его Наташа.
Синие сумерки на улице сменились густой россыпью звезд. Листья на деревьях млели от ночной духоты. И было тихо-тихо…
Вдруг хлопнула входная дверь. Наташа замерла, судорожно прижав руки к груди.
В комнату вошел грязный, в разорванной тужурке Кольцов. Лицо у него было разбито, и на руках ржавели запекшейся кровью ссадины.
«Что с ним? Ранен?» – подумала Наташа, и к сердцу ее подступил холод. Не помня себя от радости и страха, она шагнула навстречу Кольцову и, вскинув ему руки на плечи, бессильно прошептала:
– Ой, Павел…
– Ну что ты, Наташа! – смущенно улыбнулся Кольцов. – Все хорошо… Я же говорил… Все будет хорошо…
– Как я боялась! Иди переодевайся!.. Лицо! У тебя разбито лицо! – Наташа вдруг вся сникла. – Но это же… Это же – все! Тебе надо немедленно уходить. Ты понимаешь, у Щукина не может не возникнуть вопроса, где ты разбился в тот же вечер, когда исчез Осипов.
– Понимаю! – сдавленным голосом ответил Кольцов. – Я уже об этом думал, пока добирался до вас.
– Я сейчас же вызову связного. – Голос у Наташи окреп. «Его надо спасти, спасти! Во что бы то ни стало!» – гудело у нее в голове, и она, уже не скрывая отчаяния, продолжила: – И ты уйдешь по эстафете в Киев. Слышишь?
– Не будем торопиться! – Павел взял ее за руки и усадил на стул рядом с собой. – Один хороший человек сказал, что голова человеку дана, чтобы думать. Давай малость подумаем, а?
– Но, Боже, что можно придумать? Что? – бессильно пожала плечами Наташа. – Ведь следы на твоем лице явно от ушибов. – И, вздохнув так, что перехватило дыхание, добавила, сдавшись доводам своего сердца: – Нет, тебе нельзя рисковать! Ни в коем случае!
– У меня было время, пока я добирался до города, и, кажется, я что-то придумал! – улыбнулся ее совсем не наивным страхам Кольцов. – По крайней мере, есть смысл попытаться… Надень самое нарядное вечернее платье! – весело приказал он.
Иван Платонович, до сих пор молчаливо слушавший их разговор, удивленно взглянул на Павла:
– Уж не собираетесь ли вы в таком виде идти гулять?
– Именно, Иван Платонович! Мы пойдем в ресторан «Буфф», я слышал музыку, там еще веселятся!.. – И, пока они глухими переулками, чтобы ненароком никого не встретить, добирались до «Буффа», Павел посвятил Наташу в смысл своей затеи…
«Буфф» был слышен издали. Даже в эту глухую ночную пору из раскрытых настежь ресторанных окон несся надрывный «Шарабан»…
«Буфф» был островом, на котором в разгульном вине и в бессмысленных тостах пытались утопить страх перепуганные революцией обыватели. Здесь «отдыхали» от войны офицеры, получившие короткий отпуск. Здесь они в один присест просаживали свои скромные отгульные. И потом уже пили на деньги тех товарищей, которые успели «грабануть». Подъезд «Буффа» светился в ночи призывно, как маяк. А вокруг была темень.
В зале сверкали погоны, дорогие бокалы, зазывно белели открытые женские плечи. На лицах, под слоем пудры, румян, помады, – усталость и обреченность. Синими змейками поднимался дым от папирос и сигар, и казалось, что эти змейки дыма, извиваясь, танцуют в такт «Шарабана».
За столиками шептались пронырливые спекулянты в шикарных костюмах, встряхивались за графинчиками водки потертого облика помещики, давно сбежавшие из своих поместий.
За одним из столиков сидел ротмистр Волин и еще какие-то офицеры. Много пили, разговаривали, однако успевая внимательно присматриваться ко всем вновь пришедшим.
– Главная задача для контрразведчика, господа, знать окружающих. А где их лучше всего узнаешь, как не в ресторане?! Если бы рестораны не придумали торгаши, их пришлось бы изобрести контрразведчикам, – тихо ораторствовал Волин.
Молоденький, еще не привыкший к бессмысленной гульбе офицер тем временем разлил вино, поднял рюмку и сам за нею как бы приподнялся на носки:
– За что будем пить, господа?
– Хватит тостов, – скривился Волин. Выпив, сказал: – Тосты, речи… Мы здесь, в России, привыкли много болтать. Болтать, а не делать… Вы только начинаете службу в контрразведке, и вам полезно это знать. Там, в окопах, вы жили войной… Только войной. А здесь мы давно живем будущим. Да, господа! Ибо после того как мы войдем в первопрестольную, будет очень много работы. Коренная перестройка России! Во главе государства – диктатор с неограниченной властью. А мужичье, разбойников с кольями, – в лагеря, на поселение… в лагеря, на поселение…
Кольцов и Наташа неторопливо прошли вдоль окон ресторана. Было тихо. Тревожную тишину нарушали лишь торопливые шаги жмущихся к стенам домов редких прохожих да цокот копыт лихих извозчичьих пролеток, на которых развозили домой мертвецки пьяных офицеров.
В этом тревожно-торопливом ритме зазвучал диссонансом медленный стук Наташиных каблучков. Теперь Наташа одна, без Кольцова, шла по темной улице. Завернула к «Буффу». Постояла немного и снова пошла. Не дойдя до ярко освещенного подъезда ресторана, повернулась и скучающей походкой пошла обратно. Несколько раз она неторопливо проделала этот путь. Туда и обратно.
Из темноты выплыл какой-то пьяный толстяк. Поравнявшись с Наташей, замедлил шаг, доверительно ей сообщил:
– А мне тоже одиноко.
Наташа не ответила. Она повернулась, снова пошла в сторону «Буффа».
– Плачу золотыми, – без надежды бросил он ей вслед, подождал немного и так же бесшумно растворился в темноте. Из «Буффа» вывалила подвыпившая компания.
– Извозчик! – закричал один. Но извозчика не было.
– Пошли пешком, здесь близко. И они скользнули в темноту…
Вскоре они преградили дорогу Наташе, которая одиноко брела по улице.
– Я вас люблю! – встав на колено, патетически воскликнул один из компании. – Я не могу без вас жить!..
Остальные тесно окружили их, пьяно ожидая продолжения забавного эпизода.
Но случилось непредвиденное: кто-то ворвался в гущу компании.
– Вы!.. Приставать к женщине!..
Глухо прозвучал удар, и один из пьяных покатился по брусчатке. Другой, тот, что стоял на коленях, кулаком подсек напавшего на компанию человека. Завязалась потасовка. В темноте слышались глухие удары, стоны и ругань.
Наташа торопливо вбежала в ярко освещенный подъезд «Буффа». Бросилась к группе офицеров, встревоженным голосом сказала:
– Господа… здесь, рядом, напали на офицера!..
Несколько человек тотчас бросились в темноту.
Захлебнулась и смолкла музыка. Лавиной повалили из ресторана офицеры. И гражданские в черных фраках. И любопытные дамы…
– Где?
– Что случилось?
– Кого убили?..
Сквозь встревоженно гудящую толпу протиснулся ротмистр Волин.
В световой овал ресторанного подъезда в сопровождении офицеров вошел Кольцов. Мундир его в нескольких местах был разорван. Лицо в кровоподтеках и ссадинах.
– Что произошло, Павел Андреевич? – бросился к нему Волин.
– Ничего особенного, ротмистр! Просто какие-то скоты были невежливы с моей дамой!..
Волин пригласил Кольцова и Наташу в зал, усадил их за свой стол. Молоденькие контрразведчики стоя ждали, когда Волин представит их адъютанту командующего. Они знали его по штабу и были наслышаны о его отчаянной храбрости.
– Вот чего я не понимаю, – пьяно сказал Волин. – Чего я не понимаю, это почему Павел Андреевич не у нас в контрразведке. Разливайте!.. Даме закажите шампанского!..
– Я угощаю, – сказал Кольцов. – В благодарность за боевую помощь.
Молоденькие офицеры стали услужливо разливать коньяк, послали официанта за шампанским.
– Я видел капитана в деле! – продолжал Волин. – В настоящем боевом деле, господа! Он не говорил, он действовал…
Возле Волина вырос официант и, склонившись к самому его уху, что-то прошептал, указывая глазами на дверь.
– Но я занят!.. Я принимаю друзей!.. Так и скажите: он принимает друзей и к телефону идти не пожелал! Официант снова что-то шепнул.
– Кто?
Ротмистр быстро вскочил и, пошатываясь, пошел между столиками к выходу. Отсутствовал он не больше минуты, но обратно возвращался совершенно трезвым. Лицо встревожено. Он подошел к столу:
– Господа! К сожалению, я должен вас покинуть!
– Что-нибудь случилось? – спросил Кольцов. Волин склонился к уху Кольцова, тихо прошептал:
– Убит капитан Осипов.
* * *
Отцветали в палисаднике Оксаниного дома подсолнухи, осыпались их сморщенные желтые лепестки. Лишь грустные мальвы не сдавались подступающей осени – ярко горели среди пожухлой зелени.
В один из таких августовских дней отыскал Оксану единственный свидетель смерти Павла – бывший ангеловский ездовой Никита. Пришел он в город не хоронясь, потому что отвоевался и отъездился на конях до конца дней своих – руку и ногу потерял он в той схватке с белогвардейскими офицерами. Приковылял и рассказал Оксане все как было.
Не плакала Оксана, не голосила. Молча выслушала его и закаменела. Просидела так на лавке в кухне до рассвета. Резкие скорбные морщины пролегли на ее лице в ту ночь. А утром поспешно оделась во все лучшее, что было, сошла с крыльца.
Пустырями вышла она на многолюдную улицу, гремящую мажарами и тачанками. Через весь город прошла с торопящейся на базар толпой. На площади Богдана Хмельницкого отыскала здание Ч К.
– Здравствуйте, – поклонилась она часовому. – Мне до вашего самого главного.
Часовой внимательно оглядел Оксану, отметил мертвенную бледность ее лица и лихорадочно блестящие глаза.
– По какому делу?
– Важное дело, – сказала Оксана, подумала и добавила: – Чека касаемо!
Часовой подошел к большому телефону в деревянном корпусе, покрутил рукоятку.
– Барышня! Дай мне товарища Фролова!..
Через минуту он вернулся к Оксане, посторонился, пропуская ее в здание…
