Глава восьмая
С маяка в бинокль хорошо просматривалась рыбацкая хата и ее подворье. После ареста Жихарева их осталось четверо: трое без устали носились по каким-то своим делам, а четвертый почти не сходил со шхуны на берег. Он то поднимал и опускал парус, то вдруг, среди дня, зажигал и гасил топовые огни, то подолгу не выходил из рубки, выполняя там какие-то работы.
На следующий день они больше не отлучались с подворья: что-то переносили в шхуну, укладывали, затем стали жечь во дворе костерок.
— Что они там, рыбу коптят? — обернулся Кольцов к Красильникову.
— Шхуну смолят. Видать, подтекает, — объяснил Красильников. Все свое детство и раннюю юность он провел на море, и все рыбацкие заботы знал досконально. — Судя по всему, готовятся смыться.
— Ты думаешь?
Они стояли на самом верху маяка, в маленькой, круглой, со всех сторон застекленной каморке. И четверо бандитов там, вдали, выглядели потревоженными тараканами.
— Сам суди: вон как бегают. Торопятся.
— Думаешь, без Жихарева уйдут?
— Наверное, считают его убитым. Главное у них теперь: свою шкуру спасти.
— А если они знают, что он жив? — спросил Кольцов.
— Откуда?
— Не знаю. Как-то выяснили. Они-то предполагают, что Жихарев ни под какими пытками ни в чем не сознается. К тому же они знают, у него есть чем расплатиться за свободу.
— Ну и что тянуть? Может, возьмем?
— Не знаю. Держу в голове самые разные варианты. Не исключаю и этот. Но посмотрим. Больше всего мне бы хотелось взять их с поличным, на горячем. И с Жихаревым на борту.
— Откуда он там возьмется?
— Есть у меня кое-какие подозрения.
К вечеру они отправили поближе к рыбацкому подворью Турмана. Если он ночью увидит, что шхуна отходит от берега, он подаст им световой сигнал. Для этого они снабдили его жестяной банкой с намоченными керосином тряпками и коробком спичек.
На маяке оставили Гольдмана, его подменял Бушкин. Они должны были круглосуточно неусыпно дежурить на маяке и поддерживать телефонную связь с Судаком. Туда выехали Кольцов и Красильников.
Звонок раздался в полночь. Гольдман сообщил Кольцову, что шхуна с погашенными топовыми огнями отошла от берега и подняла парус.
О сторожевом катере Кольцов договорился с пограничной службой ещё накануне днем. Моторист и рулевой полтора дня томились в катере, ожидая приказа выйти в море. Ночью, едва Кольцов и Красильников с тремя своими подчиненными спустились к берегу, как катер гулко забарабанил и, выждав, когда гости разместятся, как застоявшийся конь, сорвался с места.
Какое-то время они мчались по морю, словно сквозь туннель. Скорость угадывалась лишь по реву мотора и соленым брызгам в лицо. Ни неба, ни воды видно не было.
Потом, когда глаза чуть привыкли к темноте, по сторонам катера и чуть сзади стали едва видны, скорее угадывались два упругих буруна. Они изгибались крутой дугой и были похожи на два больших колеса, пытающихся догнать мчащийся в черноте ночи катер.
Такой сумасшедший бег по морю длился около часа. Затем моторист отключил двигатель, и катер ещё какое-то время, все ниже зарываясь в бризовую волну, остановился. После басовитого рокота двигателя вдруг наступила оглушающая тишина.
— Почему остановились? — спросил Кольцов у вышедшего из рубки рулевого.
— Мы на траверзе Стамбула. Они должны пройти где-то здесь, — объяснил рулевой. — Подождем.
Ждали полчаса. Потом еще час.
Волна играла не заякоренным катером, хлестала по ее бортам, разворачивала, крутила.
Моторист и рулевой стали заметно нервничать. Часто курили, коротко о чем-то переговаривались.
— А, может, они раньше нас здесь проскочили? — спросил Кольцов у рулевого.
— Не должно бы!
— Не должно или не проскочили? — настойчиво спросил Кольцов.
— Тут они точно не проскочили, — уверенно ответил подошедший к ним пожилой моторист. И затем, размышляя, добавил: — Может, на Гудауту свернули? Под грузинский берег.
— Ну и что будем делать?
Кольцов начинал понимать, что хитроумная поимка бандитов с поличным, на которую потрачено столько сил и времени, похоже, начинает рушиться. Быть может, прав был Красильников, когда убеждал его: «Чего мудрить! Накроем их без всякой канители». Но хотелось с канителью. Хотелось изящно, с поличным.
— Ловить будем! — решительно сказал рулевой. — Даже если на Гудауту свернули, далеко пока уйти не успели. Наши будут!
И снова взревел мотор. Высоко задрав нос, катер встал едва ли не на дыбы.
Ночь истаивала. Стояла все та же темень, но сквозь небесную черноту стали проглядывать высокие холодные звезды, и слева по борту узкая серая полоска отделила море от неба.
— Ну что? — вновь нетерпеливо спросил Кольцов у рулевого.
— Пока не видать, — вглядываясь в предрассветные сумерки, ответил тот.
— Прозевали?
— Не может быть! — уверенно ответил рулевой. — Говорю, не может быть, что б они хитрее нас оказались. Они думают, что мы их на траверзе Стамбула ищем, а сами под бережок, на Анапу движутся. Они на той шхуне открытого моря боятся.
— Что, знакомая шхуна?
— Одномачтовка? Так полагаю, что это наша, к Судаку приписана. Старика Власенка корыто. Семь раз штормами калеченная, семь раз тонула. Ее, в аккурат, с неделю назад украли.
Прошло минут двадцать. Кольцов, стоя рядом с рулевым, вглядывался в серую даль. «Глупое дело! Что тут можно увидеть! — с тоской подумал он. — Проглядели!»
И тут рулевой вдруг показал Кольцову:
— Глядите! Ползут, голубчики!
— Где?
— Да вон же! Во-он, под самым бережком.
Кольцов ничего не видел.
— Хитрые, заразы! — повеселевшим голосом сказал рулевой.
— Может, какая другая? — усомнился Кольцов.
— Она! Я ее из сотни узнаю. Она когда-то двухмачтовой была.
Потом и Кольцов увидел серую посудину под косым парусом, неторопливо плывущую почти под самым берегом. Показал Красильникову.
— И скажи, еще какой-нибудь час, и за Таманью в заливах бы спрятались. Точно, не нашли бы, — продолжал вслух радоваться удаче рулевой. — А потом бы они, на следующую ночь — вдоль бережочка до Батума…
Ещё было сумеречно, но шхуна уже была хорошо видна. Катер весело мчался ей наперерез. Глядя перед собой, рулевой продолжал громко комментировать.
— Заметили!… Куда ж вы теперь, голубчики! Скрыться-то некуда, кругом мели!
На шхуне, и верно, начался какой-то переполох. Трое с чем-то носились, что-то сбрасывали за борт.
— Ну что, крысы! Ищете норку? — войдя в азарт, закричал рулевой. — А ну, Афанасий! Влупи в оба глаза!
И моторист Афанасий, развернув два прожектора, осветил шхуну. Там на мгновенье все замерли, потом стали торопливо убирать парус. Моторист на расстоянии выключил двигатель катера, и он уже по инерции стал приближаться к шхуне.
Вдоль борта катера встал Кольцов и Красильников с револьверами, и трое особистов с винтовками. Катер тихо, кранцами, прислонился к шхуне. Моторист, несмотря на трех, угрюмо исподлобья глядящих на него мужчин, перепрыгнул на борт шхуны и, завернув швартовый канат за кнехт, подтянул к ней катер.
Двое особистов из команды Кольцова прошли на шхуну. Один из них заглянул в рулевую рубку, велел сидящему там Андрею Лагоде присоединиться к остальным трем, которые стояли на разбросанных по дну шхуны рыболовных сетях.
— Оружие, ножи попрошу сдать. Гранаты, если имеются, тоже.
— Оружия нет. А ножи… Как же рыбаку без ножа?
Кольцов уже гоже поднялся на шхуну и слышал этот разговор:
— Приказывают — сдайте! — коротко сказал он.
На сети к ногам Кольцова упали три финских ножа с короткими, но широкими лезвиями.
— А оружие — в море? — спросил Кольцов. — Или припрятали? Заранее скажу, оно вам больше не понадобится.
— Какое оружие? Какие гранаты? — коротконогий Василь попытался сыграть возмущение. Он начинал понимать, что дело их проиграно и самое время спасать свою шкуру. Но как?
— Что, разве непонятно, что мы — рыбаки. Обыкновенные рыбаки! — дерзко продолжал Василь.
— Что ловить собирались?
— Кефаль. Говорят, кефаль пошла…
— Что ж это она так? Сдуру, что ли? — спросил Кольцов. — Насколько я помню, кефаль — рыба весенняя.
Он нагнулся, приподнял край сети, сунул все свои пять пальцев в ячею. Сеть предназначалась для лова очень крупной рыбы, явно, не для кефали. И на шхуне, похоже, служила декоративным инвентарем.
Внимательно оглядев всех четверых, Кольцов заметил: у одного из-под шапки выглядывал край бинта. Подошел поближе, попросил:
— Сними шапку.
Тот неохотно снял. Бинт был давний, потемневший от грязи.
— Где ж это тебя?
— Да дрова рубал, — торопливо пояснил бандит. — Кусок отлетел, ну и…
— Что ж ты так, без шапки? Все ж зима, морозы.
Бандит не ответил.
— И чего тебя понесло в имение Свечникова дрова рубать? — с наигранным недоумением спросил Кольцов.
— Какое имение? Какой Свечников? — вскинулся от негодования бандит.
— Имение Свечникова во Владиславовке, — спокойно и даже с некоторым сочувствием сказал Кольцов. — Это там, где вы сейфы ломами уродовали. И не куском дерева тебя задело, а красноармейской пулей. На первом этаже, возле окна.
Бандит хотел было все отрицать, но после таких подробностей лишь с недоумением и со страхом посмотрел на Кольцова. Странно, этот комиссар знал то, чего не знал никто. Была темнота, и он, заблудившись в барских коридорах, искал выход. Значит, это он, этот комиссар, был тогда там, в темном здании. Это его пулевую отметину носил он на своей голове.
Красильников тем временем обошел шхуну, заглянул во все подозрительные уголки, но нигде ничего не обнаружил. Растерянный, подошел к Кольцову. Тот вопросительно взглянул на Красильникова, но он в ответ только отрицательно покачал головой.
— Так вот, господа бандиты! Речь моя сводится к следующему, — обратился Кольцов ко всем четырем. — Вы, верно, уже догадались, что мы кое-что о вас знаем. И даже чуть больше, чем вам бы этого хотелось. Никакие вы не рыбаки, а обыкновенные мародеры. И мы вынуждены будем передать вас советским властям. Если же вы чистосердечно во всем сознаетесь, я обещаю вам лишь одно: походатайствовать о смягчении вам наказания.
Наступила тишина, лишь было слышно, как бьет в борт шхуны тугая волна и плачут в вышине чайки.
— В чем сознаться? — нервно, но и несколько нагловато спросил Василий. — Верно, мы не рыбаки. Мы не успели бежать вместе с Врангелем. Да и не хотели, не их поля мы ягоды. И лишь когда убедились, что и здесь нас не ждет ничего хорошего, решились на бегство. Вот и вся правда.
— Слова ваши разумные и очень похожие на правду, — холодно сказал Кольцов. — А вот верить вам мне почему-то не хочется. Вы посовещайтесь, подумайте. Может, и решитесь во всем сознаться. А нет, вам же хуже. Поверьте мне на слово, господа, вашей пешке уже никогда не стать королем.
— Каких слов вы от нас ждете? — снова обиженно выкрикнул Василий. Но тем не менее обернулся к своим напарникам.
От внимания Кольцова не ускользнуло и то, как эти трое отступили от рулевого и лишь после этого стали вполголоса о чём-то разговаривать. Рулевой был явно не из их компании, в разговоре участия не принимал, стоял в сторонке в одиночестве.
Но и среди них, заметил Кольцов, тоже не было согласия. Разговор у них был нервный и часто переходил на тихий спор.
Когда они наконец смолкли, Кольцов спросил:
— Ну, до чего додумались?
— Вы ждете от нас каких-то признаний. А мы сказали все, как на духу. Больше нечего, — ответил за всех Василий.
— Ну что ж! Не скажете потом, что я вас не предупреждал. А сейчас… — Кольцов оглядел всех троих, перевел взгляд на особняком стоящего рулевого. — Сейчас очистите лодку от всей этой бутафории, — он указал на сети. — Все — за борт! И быстрее!
Все трое засуетились, схватились за сети. Рулевой же не тронулся с места. Всем своим поведением он как бы подчеркивал, что не имеет к бандитам никакого отношения.
— А вы что же? — спросил Кольцов у Андрея.
— Чужое добро. Я его сюда не приносил, не буду и выбрасывать.
Трое бандитов стали дружно выбрасывать в воду сети. Андрей продолжал стоять, не трогаясь с места.
Наконец дно лодки полностью освободилось. Оно было хорошо и свежепросмоленное. Но рыбья шелуха уже после ремонта успела прилипнуть к доскам. Это несколько смутило Кольцова.
Красильников прошел по шхуне. Солнце взошло, и сейчас уже хорошо просматривались все закоулки и закутки.
— Рубку осмотри! — попросил Кольцов.
— Смотрел. Ничего, — развел руками Красильников. Он ещё неторопливо обошел шхуну. Выглянул за борт, посмотрел осадку.
— Ну что?
— Осадка мне не нравится. Груза никакого, а сидит в воде глубоко. С другой стороны: рыбья чешуя на досках старая.
— Напрасно стараетесь, — услышав сомнения Красильникова, сказал Василий. — Брехать не станем. Мы себе не враги.
— Это точно, — согласился Кольцов. — Но все же очень похоже, что вы советской власти враги.
— Не верите людям, — похоже, даже обиделся Василь.
— Не верю, — откровенно сказал Кольцов.
Рулевой продолжал молча стоять, не спуская взгляда с Кольцова. И Павел вдруг заметил то, на что до сих пор не обращал внимания: трое бандитов угрожающе поглядывали на рулевого. Проходя мимо него, каждый пытался как-то его задеть, обратить его внимание и бросить на него злобный взгляд.
«Они его почему-то боятся», — подумал Кольцов.
Рулевой словно находился в ступоре и не обращал на тех троих никакого внимания. Он не замечал ни их взглядов, ни толчков.
Красильников вновь подошел к Кольцову:
— Ничего не пойму, рыбья холера! — с досадой выдохнул он. — Нутром чувствую, не простые разбойнички. А ничего понять пока не могу.
Рулевой слышал это. Он вдруг словно стряхнул с себя оцепенение и громко и решительно попросил:
— Дайте топор!
Красильников вопросительно взглянул на Кольцова.
— Дай ему топор! — велел Кольцов.
Трое бандитов застыли в испуге. И, лишь когда в руках рулевого оказался топор, они поняли то, чего ещё пока не поняли ни Кольцов, ни Красильников. Василий закричал:
— Он же сумасшедший! Он всех нас потопит!
— Не бойся, не потонешь! Говно не тонет! — зло огрызнулся рулевой и с каким-то злорадством и силой опустил топор на дно шхуны. И второй раз! И третий! Выколупнул кусок деревянного днища. Но вода в шхуну не хлынула. На месте вырубленной доски образовалась узкая темная щель.
Трое бандитов почти одновременно бросились к рулевому. Но прозвучали два выстрела: двое особистов, не спускавших глаз с бандитов, выстрелили в воздух:
— Стоять!
Бандиты застыли и угрюмо смотрели, как рулевой крошит фальшивое днище шхуны. Постепенно открывалось нутро тайника. Стали видны ящики, доверху набитые сверкающей желтизной. Это было не просто золото, а золотые изделия, которые носили на руках, на груди, которыми украшали свою жизнь очень богатые люди. Эти трое, как и их главарь Жихарев, знали, что на этот товар там, куда они пытались бежать, всегда будет спрос.
— Свяжите их! — приказал Кольцов.
Им заломили руки и уложили на корме яхты.
— Веревка — в рубке, — подсказал рулевой, продолжая, теперь уже бережно, крошить фальшивое днище, выбрасывая куски досок за борт.
Кольцов стоял возле раскрывающегося тайника. В руке он держал револьвер. Но трое бандитов, похоже, наконец-то смирились со своей участью и, связанные, тихо и молча лежали на корме.
Лишь когда рулевой, продолжая свою работу, приблизился к ним, Василь не выдержал:
— Думаешь, выслужишься? — злобно сказал он, встретившись с рулевым взглядом. — Думаешь, тебе всё простят?
— Мне теперь всё одно! Смерти я уже не боюсь! Но и с вами в одной компании помирать не хочу! — сказал Андрей и, отложив топор, устало вытер рукавом куртки лицо и присел на кнехт.
* * *
— Ну, рассказывай!
Они сидели вдвоем в рулевой рубке шхуны: Кольцов и рулевой Андрей Лагода. Шхуну тащил на буксире сторожевой катер. На катере, под охраной Красильникова и особистов, сидели связанные бандиты.
Шхуна клевала носом, зарываясь в волну, спущенный парус сухо шелестел на легком ветру.
— А что рассказывать? — обреченно спросил Андрей.
— Всё рассказывай. Как дошел до жизни такой? Как в банде оказался?
— Это вам для интереса? Или допрос сымаете?
— Мне показалось, ты не из их шайки.
— Правильно показалось. От безвыходности я к ним пристал. А если точнее, они ко мне.
— Вот и рассказывай.
— Все равно, не поверите.
— Почему же! Но, конечно, проверю.
— Так и в Феодосии. Поверил, прошел регистрацию. Видать, что-то у них не сошлось: вторую регистрацию объявили. И с комендатуры прямиком за колючку. Всех без разбора. Неделю морили голодом. Издевались. В шесть утра из зернохранилищ на улицу выгоняли, пересчитывали, а потом заставляли строем ходить и петь «Интернационал». Вечером человек сто отсчитают, и утром — на расстрел.
— Как это? Без суда и следствия? — не поверил Кольцов.
— Почему же! Судили! «Тройка» называется. Не ко ней тройка, а судей. Фамилию спросят, в бухгалтерскую книжку запишут. И всё — на расстрел. По сто человек в день судили.
— Такого не может быть.
— Я знал, что вы не поверите. Мне бы такое рассказали, тоже не поверил бы. Но меня так расстреляли.
— Погоди, погоди! Что значит «расстреляли»?
— Обыкновенно. Как на бойне. Там скотину, правда, молотом по голове. А нас из пулеметов. Разница небольшая. Набили нас полный грузовик, и — за Феодосию, в балку. Только мне в тот раз не суждено было помереть, ни одна пуля меня не задела. В балку вместе со всеми упал. До ночи выждал, а потом из-под мертвецов выбрался и ушел.
Андрей рассказывал неторопливо, ровным голосом, словно бы и не о себе. Пожалуй, отболело в нем уже все: и обида, и страх, и отчаяние. Может, просто возникла потребность выговориться. Или затеплилась в выгоревшей душе какая-то надежда.
Кольцов вспомнил, как проходил мимо огороженных колючей проволокой зернохранилищ и элеватора и слышал нескладное, подневольное пение «Интернационала». Всецело поглощенный поисками банды грабителей, он ни разу не поинтересовался, что и как там. А ведь направило его командование фронтом с конкретным заданием: проследить за исполнением законности в первые дни советской власти в Крыму. Нигде и никогда на свете ещё не было такой власти, она только рождалась. И как при всяком новом деле, ретивые исполнители могли наломать немало дров. Вспомнил недобрую улыбку Розалии Землячки и ее презрительное определение его должности — «государево око».
Да, он должен был быть государевым оком. А он бросился гоняться за бандой мародеров, одной из многих, промышлявших в Крыму. Не его это было дело, другие бы справились. А вот то главное, ради чего его сюда направили, он не выполнил.
— Дальше, — попросил Кольцов.
— А что дальше? Понял, что если снова попадусь им в руки, уже не промахнутся. Решил забраться в какую-нибудь глухомань и там переждать это расстрельное время. Не будет же оно вечно.
Андрей смолк. Было видно, что воспоминания даются ему не просто. А Кольцов обратил внимание на эти два слова: расстрельное время… Какое точное словосочетание! Не литератор, не политик, не интеллигент, которым по образу жизни надлежит осмысливать происходящее, а обыкновенный мужик, солдат определил суть последних месяцев этой кровавой бойни, именуемой революцией.
Расстрельное время!
— Я знал тут, под Феодосией, заброшенную рыбацкую хату. Решил там немного пожить, пока все успокоится, — продолжил Андрей. — Эти случайно на меня набрели. Я не сразу понял, что они обыкновенные бандиты. Они где-то эту шхуну украли, собирались в Турцию уплыть. Но их напарник-рулевой от них сбежал. А я это дело с юности знаю. Стали меня уговаривать, я и согласился. Подумал: второй раз меня поймают, уже так не повезет. А как там, в Турции, будет, я не знал, но что не расстреляют, был уверен. Вот так я в банду попал, — закончил свою горестную исповедь Андрей. И, немного помолчав, добавил: — Я так понял, вы здесь, в Крыму, какой-то начальник. Если поверили мне и если это в вашей власти, не выдавайте меня. Я ни единым словом вам не соврал. А помирать пока еще не хочется.
Они еще много о чем переговорили, пока катер тащил шхуну к причалам Судака. Кольцов расспрашивал Андрея о его службе в Красной армии и о том, как его взяли в плен кубанцы генерала Фостикова. Ему тогда предложили выбор: или служить у белых, или расстрел. Подумал: умереть он ещё успеет. Надеялся сбежать к своим. Не удалось.
— Скажите, Андрей, почему вы избрали такой странный маршрут? Почему под кавказские берега ушли?
— Поначалу так и думали: с Феодосии напрямую. А уже перед самым отплытием к ним какой-то человек приходил. Ночью. Я его не видел. Но после этого они велели мне идти на Нижнее Джемете, это под Анапой. В Джемете собирались ночь переждать, а потом на Батум и в Турцию.
«Странный зигзаг, — подумал Кольцов. — Напрямую и путь короче, и риска меньше. Вдоль кавказских берегов пока еще не все утихло».
* * *
В Судаке, после швартовки, из катера вывели троих связанных бандитов. Кольцов с Андреем тоже вышли на пирс.
— А что с этим? — кивнул Красильников на Андрея. — Может, тоже до их компании?
— Нет, Семен.
— Проверить бы надо
— Обязательно проверим. В деле. А пока…
Кольцов задумался.
Красильников ждал его решения.
— Пока вот что! Сегодня же съездишь с ним во Владиславовну и от моего имени попросишь Кожемякина, пусть сразу же выдаст ему какой-нибудь документ. А то снова попадёт под регистрацию.
— Так, может, мы здесь ему все сделаем? У меня тут, в комендатуре, есть свои люди.
— У Кожемякина, — твердо сказал Кольцов. — Здесь, в комендатуре, ему светиться совсем не с руки.
— Понял. Мы туда и обратно.
— Да, пожалуйста! У нас с тобой, Семен, с завтрашнего дня здесь, в Феодосии, начинаются серьезные дела.
Подъехали на автомобиле Гольдман, Бушкин и Миронов. Кольцов пошел им навстречу.
— Почему Миронова обратно в Харьков не отправили? — сердито спросил Кольцов.
— Не хочет.
— Вы знаете, Павел Андреевич, мне понравилось воевать. Как вы на это посмотрите? — спросил Миронов.
Кольцов удивленно хмыкнул:
— Я на это посмотрю отрицательно.
— Напрасно. Если бы не я, ваша биография к нынешнему дню сложилась бы иначе.
— Ваш мужественный поступок, граф, я оценил. Но благодарить вас буду в Харькове.
Тем временем особисты из отряда Кольцова стали вытаскивать из тайников шхуны тяжелые ящики.
Кольцов взял Гольдмана за руку:
— А вам с Бушкиным, Исаак Абрамович, поручаю разобраться со всем этим бандитским имуществом. Все описать, взвесить, подсчитать. Составить соответствующие описи. И сдать здесь, в Судаке, на ответственное хранение. Позже подумаем, как все эти ценности переправить в Москву, в Гохран.
— Что? Опять бриллианты? — воскликнул Бушкин.
— И бриллианты тоже, — сказал Кольцов.
— Все понятно. Значит, опять начнутся неприятности, — вздохнул Бушкин.
— Почему? — удивился Кольцов.
— Как? Разве вы не знаете? Бриллианты всегда притягивают к себе неприятности. Это такой закон. Вспомните хотя бы Париж.
— Ничего! — улыбнулся Кольцов. — Те неприятности пережили, может, переживем и эти.