Глава седьмая
Вторая регистрация всех белогвардейских офицеров и чиновников была проведена вскоре вслед за первой. Ей предшествовало появление в Феодосии уполномоченного Ударной группы Данишевского. Он прибыл с секретными инструкциями, касающимися белогвардейцев и чиновников из аппарата Русской армии. Широкому разглашению эта инструкция не подлежала. С нею был ознакомлен предельно узкий круг лиц: Зотов, Добродицкий и несколько преданных им командиров, на которых возлагалась особая миссия.
После этого Зотов, Данишевский и их доверенные лица объехали все феодосийские окраины, взяли на заметку остатки Генуэзских крепостей, а также пустыри и овраги. А в порту в спешном порядке была огорожена высоким колючим забором территория элеватора и зернохранилищ.
Не в пример первой регистрации, после второй бывших офицеров и чиновников тут же брали под стражу и отвозили в порт, в концлагерь.
Одновременно была проведена перерегистрация в Судаке, Алуште и Керчи. Феодосийский лагерь все больше наполнялся арестованными. Данишевский в соответствии с данными ему полномочиями создал революционную «тройку», некий трибунал в усеченном виде. Логика была простая: один человек субъективен, двое, если у них возникли разногласия, оказываются в тупике, и лишь трое могут соблюсти объективность.
«Тройка» вершила правосудие под навесом зернохранилища, за столом, накрытым кумачовой скатертью. Задержанных подводили к ним по одному. Несколько коротких вопросов, таких же коротких ответов. И приговор.
— Фамилия и прочее?
— Лагода Андрей Макарович, уроженец села Голая Пристань Херсонской губернии, года тысяча восемьсот девяностого.
— Вероисповедание?
— Православный.
— Служба у Врангеля? Звание?
— Месяц в Дроздовской пехотной дивизии. Солдат. Потом…
— Достаточно. Служили ли в рядах Красной армии?
— Полтора года. В Пятнадцатой стрелковой дивизии. Красноармеец. Под Мелитополем попал в плен. Может, слыхали, там дроздовцы отсекли…
— Достаточно. Почему не бежали из плена?
— Не было такой возможности.
— Достаточно. Почему не бежали вместе с Врангелем? С какой целью остались в Советской России?
— Вы что? В чем-то меня подозреваете? Да я…
— Понятно, — многозначительно сказал один из «тройки» — Данишевский и обвел взглядом остальных двоих. Те не сказали ни слова, лишь кивнули головами.
После этого Зотов, вероятно, отвечающий за надлежащее оформление приговоров, сделал несколько пометок в лежащей перед ним толстой амбарной книге и передвинул её Добродицкому. И затем книга опять вернулась к Данишевскому.
Данишевский монотонным голосом прочёл:
— Исходя из нами услышанного, вы, Лагода Андрей, Макаров сын, уроженец Голой Пристани Херсонской губернии приговариваетесь к высшей мере революционной справедливости расстрелу. Уведите!
В день перед тройкой проходило сто — сто пятьдесят человек. Иногда, очень редко, приговор звучал иначе: «Отправить на север для революционного перевоспитания», и крайне редко: «Отпустить, как не представляющего угрозы для Советского государства». Но таких были единицы.
Ежедневно на рассвете к оврагу выезжала расстрельная команда. Первое время выезжали недалеко, к Генуэзской крепости и, расстреливая, сбрасывали тела в древние колодцы. Когда же колодцы заполнились, стали вывозить к оврагам.
Андрея Лагоду вывезли на расстрел в степь, к глубокой балке, промытой вешними водами, не одно столетие текущими к морю. По сторонам оврага поставили два пулемёта, и ещё два — в центре. Чтобы они не бросались в глаза, их до поры накрывали либо шинелями, либо лошадиными попонами.
С интервалом в час-полтора к оврагу подъезжали еще одна-две автомашины. Приговоренных с криками и ударами плетей ссаживали на землю:
— Быстрее! Быстрее! Вашу мать!
Приговоренные жались друг к другу, в последней надежде, что это какое-то недоразумение, что это всего лишь акция устрашения, что будет еще один суд и он во всем разберется. Среди ждущих в лагере своей участи часто запускали такой слух: вывозят в степь якобы для расстрела, а на самом деле немного попугают, а потом отпустят.
Андрея Лагоду привезли утром, первую партию вывезли еще раньше, на рассвете. Над белой от изморози степью вставало солнце. И хотя был только декабрь, небо было по-весеннему голубое и обещало хороший день.
Возле Лагоды старался поближе держаться парнишка из юнкеров, его земляк из Алешек. Они не были до лагеря знакомы, и о том, что земляки, узнали только здесь. Его должны были отпустить, он был призван едва ли не в последние дни войны, когда белые уже покидали Северную Таврию. Но на какой-то вопрос он ответил не так, как хотелось «тройке». Почему оказался в плену, он сказал, что был контужен. С армией не покинул Россию по той же причине: отказали ноги, не мог ходить.
Когда раздались пулеметные очереди и люди вокруг них стали оседать и падать, парнишка-землячок с удивлением обернулся к Андрею, хотел что-то сказать, но не успел. Одна или несколько пуль попали в него. Падая, он толкнул Андрея, и они вместе скатились по склону оврага, а затем с какого-то выступа полетели вниз, упали на мягкое. Андрей понял, это тела тех, кого расстреляли раньше, на рассвете.
Затем на них свалились ещё несколько мертвых тел. Парнишка-землячок не подавал признаков жизни.
А сверху доносились голоса, что-то там говорили, но Андрей разобрать не мог. Раздались новые выстрелы. Он понял: пристреливают раненых. Придавленный телами убитых, он затаился.
Потом зарокотали и удалились автомобили. Но послышались тяжелые удары, и сверху на них обрушилась земля. Андрей понял: их засыпают. Затем наступила тишина.
Пролежав неподвижно еще несколько часов, он попытался двинуть рукой. Это удалось. Но освободившееся пространство сразу же заполнилось землей. Стало тяжело дышать. Видимо, земля перекрыла какое-то пространство, откуда к нему поступал воздух. Положение было безвыходное: или умереть от удушья, или растолкать тела своих убитых товарищей и получить доступ к воздуху. Он с трудом приподнял и опустил голову. На него вновь посыпалась земля. Он повторял это снова и снова, и вдруг увидел над собой свет, и стало легче дышать. И все же он еще немного неподвижно полежал, прислушиваясь. Но голосов больше не было слышно.
Он лежал, ощущая, как коченеют тела расстрелянных. Ему стало страшно от мысли, что он не сможет выбраться из-под застывших тел, и начал испуганно ворочаться. Земля постепенно стала его отпускать.
Работая руками, ногами и головой, он отвоевал какое-то крохотное пространство. На нем сверху лежал парнишка-землячок, но его окоченевшее тело уже не прогибалось и не сильно давило на него. Он оказался среди мертвых тел, как в коконе.
Стряхнув с лица землю, он открыл глаза и над собой увидел верхний край обрыва, поросший шиповником. На шиповнике ещё сохранились ярко-красные ягоды. Он вспомнил их кисловато-сладкий вкус и ощутил нестерпимую жажду и голод.
Небольшая стайка птиц прилетела лакомиться шиповником. Они весело прыгали с ветки на ветку, переговариваясь на своем птичьем языке. Он понял: наверху никого нет.
И все же он решил не рисковать и дождаться, пока на землю опустятся сумерки.
Было уже совсем темно, когда он выбрался из-под мертвых тел и пошел по оврагу. Но вспомнил, что надо хотя бы немного скрыть свои следы. Он вернулся обратно и, продвигаясь вдоль почти отвесной стены, стал обрушивать глиняную обочину и засыпать глиной свой след. И лишь затем ступил на нетронутую землю оврага.
Ничего не видя в темноте, он едва ли не на ощупь шел по оврагу. Он знал: овраг выведет его к морю. А там, на побережье, ближе к Феодосии, есть заброшенная рыбацкая хата. В ней можно будет пересидеть несколько ночей. Когда-то весной он ночевал в ней с отцом. Тогда там было тепло и весело. С десяток рыбацких фелюг причалили возле нее, следуя за богатым рыбным косяком.
Хату он нашел едва ли не под утро, когда силы уже оставляли его. Окно было занавешено какой-то тряпкой, дверь закрыта, но не заперта. Он осторожно приоткрыл ее, и страх прошел. Внутри хата пахла запустением и прогорклым дымом давно не топленного очага.
Возле плиты лежала небольшая охапка дров, их было столько, чтобы немного обогреть помещение. Сухие дрова загорелись сразу же, отблески огня заплясали по стенам.
На плите стоял казанок, прикрытый крышкой. Андрей заглянул в него. В казанке был лед. Он подержал палец на поверхности льда и затем лизнул его. Это была вода, кем-то заготовленная для незнакомого путника. Ничего съестного ни в комнате, ни в чулане он не нашел.
Утром он осторожно вышел во двор, огляделся. Неподалеку, в узкой заводи, шумно билась и клокотала волна. Ветер дул с моря, и редкие волны с шумом выплескивались на берег и едва не докатывались до порога хаты.
Походив по подворью, Андрей насобирал охапку каких-то щепок, палок, корней — всего, чем можно было кормить огонь.
Осторожно обследуя местность, неподалеку от хаты он нашел кустарник шиповника. Исцарапав руки, нарвал ягод, высыпал их в казан и долго кипятил. Затем, зачерпнув кружкой, обжигаясь, стал пить. Постепенно, не в один день, к нему стала возвращаться уверенность, что черная полоса в его жизни кончилась. Он стал подумывать, как однажды он сходит на маяк и, возможно, смотритель пригреет его у себя. Он знал, что работы на маяке всегда хватает и помощник смотрителю не помешает. Ему бы до тепла где-то перебиться. К тому времени окончательно установится власть, и он попытается вернуться домой, к жене, детям. Весной отремонтирует свою фелюгу и, как и прежде, станет таскать на ней грузы в Херсон, а то и в Очаков.
Сидя у пылающей плиты, он верил в то, что ещё вернутся к нему хорошие времена.
Но случилось все совсем не так, как он представлял. В один из вечеров он еще издали услышал топот конских копыт. Всадники простучали по взгорку и затем спустились вниз, во двор. Привязав коней к старой акации, они подошли к двери, кто-то из них подергал ручку двери.
Андрей услышал:
— Замка нема, а не открывается.
— Сильнее дергай, может, набухли.
— Не! Видать, изнутри!
— А ну, погодь! — после чего раздался грохот в дверь. Стучали, похоже, прикладом винтовки.
— Эй, кто там! Открывай! А то хату запалим!
Спрятаться было некуда. И не выбраться отсюда, ни проскользнуть незамеченным: окно выходило во двор.
Андрей прошлепал босыми ногами к двери, откинул запор. Дверь тотчас распахнулась, и первое, что он увидел: ствол винтовки, направленный на него.
— Руки подыми! — раздался из вечерних сумерек строгий голос. — Будем знакомиться!
Андрей понял: с этими ночными гостями не поспоришь Кто они, неизвестно. Но надо подчиняться.
Зажгли фонарь, прежде всего осветили стоящего с поднятыми руками Андрея.
— Один здесь?
— Один.
— Опусти руки. Кто сам?
— Человек.
— Вижу, не корова. Чего здесь живешь? От кого ховаешься?
— Жду.
— Кого?
— Рыбаков. Отстал от бригады. Косяк пойдет, они вернуться.
Андрей присматривался к гостям, пытался вычислить, кто же они? Не сразу поймешь. Одеты вразнобой, двое — в полушубках, один — в пальто. Все с короткими кавалерийскими винтовками. Их начальник, Андрей определил это сразу, был в теплом кожаном бушлате, с кобурой на поясе. И национальность определишь не сразу: вроде русский, а лицо смуглое, глаза злые, монгольские, раскосые. Это был Жихарев. Вопросы он задавал строго и напористо:
— Брешешь. Косяки весной пойдут, а счас… От кого ховаешься?
— Сказали б, за кого вы: за тех чи за этих. Чтоб мне не брехать лишку.
— Мы — за тех.
— За красных? — попытался угадать Андрей.
— Нет.
— Значит, за белых.
— Опять не угадал. Белые — в Турции.
Четверо вели себя по-хозяйски: подвесили на крюке под потолком фонарь, уверенно уселись на лавки.
Андрей продолжал присматриваться к гостям.
Жихарев это заметил, коротко сказал:
— Запоминаешь? Не пригодится.
— Что я, в потолок смотреть должен? — вскипел Андрей. После того что с ним произошло, он все еще равнодушно относился к смерти. Однажды пережив ее, он еще не успел снова влюбиться в жизнь. Не за что пока ему было ее любить. — Стращаете? Винтовкой под носом машете. Не я к вам, вы ко мне пришли. Гости, называется.
Жихарев удивленно, и даже с некоторым восхищением посмотрел на разгневанного Андрея. Андрей не мог сдерживать обиду, потому что был голоден и оттого зол.
— А он мне нравится, — сказал Жихарев своим напарникам, затем обернулся к Андрею: — Ты не очень горячись. Мы тоже горячие. Поговорим спокойно.
— Не получится спокойно. Третьи сутки отвар из шиповника пью. Сперва бы накормили, а потом допрос сымали.
— С этого бы и начинал, — и Жихарев кивнул крепенькому мужичку с короткими ногами. — Развязывай «сидор»! Поесть, и правда, уже пора.
Тот вышел из хаты и тут же внес тяжелый холщовый мешок. Стал выкладывать на стол хлеб, сало, круг домашнего сыра, мясо, кровяную колбасу, несколько луковиц. Такого богатства Андрей уже давно, со времени боев в Северной Таврии, не видел.
Со дна мешка коротконогий извлек алюминиевые миски, ножи, ложки.
— Воду закипячу, — сказал Андрей. Он накинул на себя свою изорванную, измазанную глиной куртку и хотел выйти.
— Ты куда? — остановил его Жихарев.
— Воды принесу. Тут под бугорочком родник.
— Не суетись. Есть кому, — сердито сказал Жихарев. И к роднику опять же пошел коротконогий. Видимо, он в их команде исполнял роль завхоза. Вернулся он с закопченным чайником в руке, сказал Жихареву:
— Шхуна на подходе.
— В заводь поместится.
— Войдет. И по глубине должно получиться.
Ели неторопливо, обстоятельно. Андрей ел вместе со всеми.
— Ну, вот. Мы с тобой один хлеб ели, — сказал после ужина Жихарев. В хате было тепло, он снял с себя кожанку, из-под домотканой теплой сорочки выглянула тельняшка. — Теперь выкладывай, чего здесь обитаешь? Кого ждешь?
— Никого.
По поведению гостей, по каким-то незначительным репликам Андрей понял, что советскую власть гости тоже опасаются. Но и на белогвардейцев они тоже не похожи. Носятся верхом, но ночам. Судя по всему, они знали об этой рыбацкой хате. Возможно, она когда-то уже служила им убежищем. Скорее всего, это обыкновенные бандиты.
— Не ответ! — нахмурился Жихарев.
Андрей подумал: нет смысла ему с ними хитрить. Если они бандиты, не в их интересах сдать его советской власти. Если белогвардейцы, они тоже не будут искать встречи с красными. Но и он им не нужен. И они легко и просто, одним выстрелом, избавятся от него. Не лучше ли оказаться им нужным?
— Сказал же: прячусь.
— От кого?
— От красных. Они меня уже один раз расстреляли. Не понравилось. Не хочу повторения.
— Красивая версия. Чем докажешь?
— Могилой, где я, случайно не убитый, лежал среди мертвых товарищей. Там несколько сот убитых.
— Где это?
— Верстах в пяти отсюда, в Кривой балке. По ней почти до конца идти. Там все сами увидите. Мертвых они только слегка присыпают глиной.
— Проверим, — Жихарев пристально посмотрел в глаза Андрею. — Если сбрехал, кожу с живого снимем. Может, ты из тех, кто стрелял?
— Тогда я б не тут скрывался, а в Феодосии в комендатуре от трудов праведных отдыхал.
— Ну, может, подослали?
— Думайте, как хотите. Ваше дело.
— Чем раньше на хлеб зарабатывал?
— В молодости рыбачил. Потом грузы на своей фелюге таскал по Днепру и по лиману. Тем и зарабатывал. — И он пояснил: — От покойного отца фелюга досталась, беспалубная, двухмачтовая.
— По морю ходил?
— Не доводилось. А вверх по Днепру — до порогов, и вниз — по лиману — до Очакова. Дальше на беспалубной опасно.
Неподалеку послышался сиплый свисток, в окне что-то коротко блеснуло.
Все четверо пошли к двери. Андрей тоже засобирался с ними. Но Жихарев сухо приказал:
— Оставайся здесь.
— Не доверяешь? — усмехнулся Андрей.
— Слова твои — золото, — сказал Жихарев. — Но я — стреляный воробей, отвык доверять сладким речам, — и с силой захлопнул дверь.
Андрей продышал в морозном стекле окна окошко и увидел осторожно вплывающую в заводь одномачтовую шхуну. Ее косой парус уже был приспущен, обвис.
Шхуна заякорилась. С нее на берег бросили узкие сходни. Все четверо гуськом поднялись на палубу. Шхуна была легкая, не загруженная. Ее борта на несколько футов поднимались над водой.
Андрей время от времени подходил к окошку, смотрел на едва угадывающуюся в темени шхуну. Оттуда доносились неясные голоса, судя но всему, там о чем-то спорили.
Потом они вернулись. Теперь их было пятеро. Этот, пятый, тоже был из их команды. Он все пытался доказать Жихареву свою правоту. Но Жихарев каждый раз его останавливал коротким словом:
— Потом!
— Я к чему это? — продолжал пятый, который, вероятно, приплыл на шхуне. — Говорю ему, нигде не светись. У них теперь по всему побережью…
— Потом! — и Жихарев взглядом показал новенькому на Андрея.
Андрей улыбнулся, но промолчал.
Ночью пятый их товарищ несколько раз подходил к окну, пытался сквозь изморозь что-то в ночи рассмотреть. И под утро он вдруг бросился к двери и, обернувшись, крикнул спящим на полу:
— Уходит, гад!
Бандитов словно пружиной подняло с пола. Они торопливо сунули ноги в сапоги, похватали винтовки, выскочили во двор. Об Андрее забыли.
Светало. Андрей уселся на порожке и наблюдал, как шхуна осторожно, под наполненным ветром парусом, выбирается из заводи.
Бандиты с двух сторон обежали заводь.
— Ты что, Семен! Сдурел? — кричали они.
— Я ж говорил, он что-то, паскуда, задумал! — кричал пятый, приплывший на щхуне.
— Поворачивай обратно!
И одновременно щелкнули пять винтовочных затворов.
— Чего суетитесь! Я подумал: лучшее кормой к берегу! Что б потом, в случае чего… — отозвался со шхуны рулевой.
— Смотри, не балуй! — пригрозил ему Жихарев револьвером. — А то, знаешь! У меня не заржавеет!
Шхуна под прицелами винтовок пристала кормой к берегу, рулевой опустил парус. Пришвартовавшись, спустился на берег. — Ну, шо? Очко заиграло? — улыбнулся он. — А так лучшее. Чуть шо, и чики-тики!
— Ладно! Иди к себе, поспи, — сказал Жихарев. — Артист! Чики-тики!
И, уходя с берега в хату, Жихарев остановился возле того, пятого, и негромко сказал ему:
— Твое место на шхуне, рядом с Семеном. Я тоже не доверяю ему. У него дури на все может хватить.
И тот, пятый, неохотно пошел на шхуну.
Спали дольше обычного. Андрей встал вместе со всеми.
Коротконогий поставил на плиту чайник, стал раскладывать еду. За стол не садились, ждали, когда придут те двое, со шхуны.
А они все не шли.
— Сходи, Василь! Поторопи!
Коротконогий Василий вразвалочку пошел к шхуне, но уже через минуту бегом вернулся. Распахнув дверь, испуганно закричал:
— Тимофей там… Зарезанный! Горло, гад!
— Кто?
— Да кто? Сенька, кто ж ещё!
— Тащи его сюда!
— Нет его! Видать, сбежал.
Они всей гурьбой бросились к шхуне. Андрей тоже попытался бежать с ними. Но Жихарев, как и прежде, остановил его:
— Сиди в хате! Не твоя забота!
Вскоре они вернулись. Жихарев отвязал своего коня, вскочил на него.
— Я до крепости и обратно! — сказал он. — Серега н Артём! Проскочите по берегу. Не мог он далеко уйти! Ты, Василь, на хозяйстве! С этим! — кивком головы он указал на Андрея.
Часа через полтора они снова собрались вместе. Рулевого не нашли. Затем вынесли со шхуны мертвого Тимофея и, прихватив две лопаты, скрылись за бугром. Василя оставили сторожить Андрея.
Вернулись они усталые и злые. Прогремели в сенях лопатами. Уселись за стол.
— Доставай из «энзе»! — велел Жихарев.
Василь вышел в сени и, вернувшись, поставил на стол бутыль. Молча разлили, молча выпили.
— Так, говоришь, на фелюге до Очакова ходил? — вдруг спросил у Андрея Жихарев.
— Было такое.
— А на шхуне сумеешь?
— Разница небольшая. Парус такой же, ветер — тоже, — ответил Андрей.
— А по морю?
— Нужда заставит, и по океану поплывешь. В Судак или в Ялту, тут все просто, вдоль берега.
— А если по компасу?
— Если не в шторм, можно попробовать. Батя в Одессу ходил, а мне не довелось.
Андрей хорошо понимал, к чему клонит хозяин, так про себя называл он Жихарева. Это его устраивало. Появлялась возможность уйти подальше от Феодосии, где его могли в любой день случайно поймать и снова поставить к стенке. А с этими можно рискнуть. А там — время покажет.
— Так как? Соглашаешься? — нетерпеливо спросил Жихарев.
— Не знаю, — покачал головой Андрей. Он подумал, что не надо слишком легко и просто соглашаться на предложение бандитов, чтобы не вызвать у них излишние подозрения. — Смотря, как договоримся. Может, и рискну, — и пояснил: — Не для моря посудина. Загрузить надо балластом для устойчивости. И то…боюсь, хорошего шторма она не выдержит.
— Балласт будет, — Жихарев переглянулся со своими напарниками. — Заплатим, как положено. А будешь стараться, может, и в долю возьмем. Тимохину долю тебе отдадим.
— Не знаю, — повторил Андрей. — Море — не лиман. Оно бывает бешеное.
— Ты вокруг да около не ходи, — начал сердиться Жихарев и выложил последний козырь: — Переправишь через море, и шхуна твоя. Как тебе такое предложение?
— Подумаю, — повторил Андрей.
Он сказал это искренне. После пережитого им расстрела он не однажды до встречи с бандитами сам себе задавал вопрос: как он вживется в эту власть, которая с самого начала дала понять, что нет ему места на его же земле? И где ему искать то место, которое для него? А тут вдруг такое предложение!
Конечно, эти бандиты — парни лихие, рисковые. Но какое ему дело до их жизни, их риска! Вот-вот наступят безлунные ночи, и если выйти в море поздно вечером, к утру уже можно быть далеко от этой кровавой мясорубки, именуемой Россией. Что будет там, на чужой земле, никто ему не скажет. Но пока есть силы, руки и голова на плечах, хуже там ему не будет. А когда окончательно все там у него образуется, можно будет и семью выписать. Или назад вернуться.
И он со вздохом сказал:
— А что мне еще остается, кроме как согласиться?
После бегства рулевого жизнь бандитов превратилась в сплошные гонки. Иногда они на целые сутки исчезали. Возвращаясь, что-то тяжелое заносили в хату, какие-то ящики, коробки. Андрей предположил, что они здесь, на побережье, грабили богатых людей, не уехавших на чужбину, и был недалек от истины. Его переселили на шхуну, путь в хату был ему заказан.
Жихарев, однако, опасался, что Андрей может сбежать, и однажды, еще в самом начале, примкнул его в рулевой рубке на прочную цепь. Их не было целую ночь. А на рассвете они застали его на берегу. Он сидел на прибрежном валуне и мрачно курил.
— Ты… как это?… Почему? — не сразу нашелся Жихарев.
— Я — не Полкан! — сказал Андрей. — Не доверяете — уйду. Обещаю: о вас нигде, никому и никогда.
С тех пор они вроде как приняли Андрея в свою компанию. Уезжали, доверяя ему свое хозяйство. Но в хату он, скорее всего, от затаенной обиды, больше не входил. С утра до вечера находился на шхуне, что-то ремонтировал, прибивал, прикручивал, словом, по-хозяйски приводил ее в должный порядок.
В те дни однажды сюда, в хату, пробрался беспризорник Гнедой, вынужденно провел на чердаке ночь и, никем не замеченный, ушел.
Это была ночь начала ликвидации банды. На рассвете после очередной вылазки не вернулся Жихарев. Трое его перепуганных напарников ничего толком рассказать Андрею не могли. Сказали только, что столкнулись ночью с чекистами и еле унесли ноги. Коротконогий Василь клялся, что видел, как упал Жихарев. Наверное, убитый.
— А если только раненый? — спросил Андрей.
— Ты к чему это? Что хочешь сказать? — заволновался Василь.
— Ничего.
— Ладно! Ладно! Не нагнетай! — Вскричал Василь и, успокаиваясь, добавил: — Конечно, надо быть готовым ко всему.
— Лично я готов, — сказал Андрей. — Ночи безлунные, парус в порядке, дует легкий бриз…
— Ты думаешь, что… — Василь хотел что-то спросить, но осекся.
— Надо бежать, — ответил Андрей Василю на незаданный вопрос.
— Подождем, — не согласился Василь. — Если он живой, может, ещё вернется. Он такой, он всё может.
Андреи давно понял: мотором у бандитов был Жихарев. Не зря они не только за глаза, но и при общении называли его не по имени, не по фамилии, а «хозяином». Растерянные, испуганные, без Жихарева эти трое ничего собой ровным счетом не представляли. Власть сейчас лежала у Андрея под ногами. Стоило только нагнуться.
И он поднял ее. Он строго посмотрел на каждого из них и внушительно сказал:
— У нас не так много времени на ожидание. Сегодня-завтра чекисты могут явиться сюда. Эту хатку многие знают.
— Но мы не готовы…
— Это вы им скажете.
— И вообще… — Василь посмотрел на двух своих товарищей и спросил: — Нам бы посоветоваться?
— Святое дело. Советуйтесь, — милостиво кивнув, разрешил им Андрей. Он почувствовал, что власть уже в его руках.
Они пошли в хату и долго там, в тепле, советовались. Потом вернулись. Вероятно, Василь понял, что их растерянность не ускользнула от взгляда Андрея, и заговорил с ним не столько строго, сколько крикливо:
— Значит, так! Мы решили: будем ждать хозяина. Тем временем соберемся! К завтрашней ночи соберемся. И все! И никаких разговоров!
— Вы только имейте в виду: V каждого человека есть свой порог выносливости, — сказал Андрей. — Выдержит ли хозяин?
— О чем ты?
— О пытках. Они умеют допрашивать. Вспомнишь даже то, чего не знал.
— Он — выдержит. А, если живой, то сбежит. — И Василь снова повторил: — Он такой, он всё может.
— Ну что ж! Завтра, так завтра! — согласился Андрей.
С тех пор как выбрался с братской могилы, он боялся только одного: снова оказаться перед теми тремя военными чиновниками с казенными голосами, называющими себя «тройкой». А рыбацкая хата, хоть и затерянная среди оврагов, все же была многим известна. И ему было непонятно, почему сюда еще не завернул конный красноармейский дозор. Это может случиться сегодня, завтра, в любой момент.
И Андрей твердо решил: ждет до завтрашнего вечера, а потом…
Даже если эти трое не будут готовы, если они будут тянуть время, ожидая хозяина, он уплывет один. Как это сделать, он уже придумал.
Не знал Андрей Лагода, не знали и эти трое, что они уже находятся под пристальным наблюдением.
