— Как вы узнали, что ее зовут Энн? — спросил Вексфорд.

Во взгляде Руби Бренч было полное непонимание. Казалось, она не то чтобы не хотела отвечать, а просто растерялась. Пока речь шла о Джефе Смите и описании его внешности, Руби ощущала под ногами твердую почву. Теперь Вексфорд швырнул ее в не отмеченные на карте, но, по некоторым признакам, видимо, знакомые ей опасные воды. Она опустила глаза и уставилась на собственную ногу с разбухшими венами, словно предполагала увидеть на чулке поехавшую петлю.

— Вы даже не видели этого письма, Руби? — Старший инспектор ждал. Нет ничего хуже молчания, его боится любой полицейский. Слова, не важно — умные, тщательно взвешенные или глупые и случайные, — но только они выдают человека. — Джеф Смит не называл вам имени девушки. Откуда вы его узнали? Откуда его узнал Мэтьюз?

— Я не понимаю, чего вы добиваетесь, — закричала Руби. Губы ее дрожали, она схватила сумочку и сжалась от ужаса. — Все эти ваши злые насмешки, они в одно ухо влетают — в другое вылетают. Я сказала вам все, что знаю, и у меня голова раскалывается.

Вексфорд оставил ее одну и вышел поискать Бердена.

— Ничего не понимаю, — пожаловался он. — Почему Джеф Смит назвал ей свое имя? Она же не хотела знать никаких имен. «Никаких фамилий, никаких формальностей», — вот ведь что она сказала Дрейтону.

— Без сомнения, это вымышленное имя.

— Я тоже так думаю. Он эксгибиционист и прямо-таки навязывает свое имя, которым никто и не интересуется.

— Не только свое, но и имя своей подруги.

— Нет, Майк, — раздраженно сказал Вексфорд, — мое легковерие не простирается так далеко. «Меня зовут Джеф Смит, и я приведу с собою Энн». Вы можете себе представить такое? Я — нет. Кроме того, я все это уже проиграл с Руби. Готов держать пари на годовой оклад: Смит не называл имени девушки, и Руби впервые услышала его от меня.

— Но Обезьяна-то его знал, — сказал Берден.

— А Обезьяны в тот день там не было. Мне не кажется, что Руби лжет. Она напугана до смерти и в течение сегодняшнего дня, как это ни покажется странным, решилась препоручить себя нашему милосердию. Майк, неужели Энн Марголис согласилась бы прийти в такое место? Вы, конечно, помните, что написано в газете: «Бывшая фотомодель и чаровница из Челби»! Почему бы ей было не пригласить своего дружка к себе домой?

— Ей нравится время от времени погружаться на дно жизни, — сказал Берден. — Марголис говорил мне об этом. Так называемый Смит заказал комнату в субботу. Анита знала, что Марголиса во вторник вечером не будет, но могла опасаться чересчур раннего его возвращения. Он ведь не ведал, как и она, что директор галереи пригласит его отобедать.

— Да, все верно. Началась работа в доме Руби?

— Как раз сейчас его перебирают по кирпичику, сэр. Ковер доставлен в лабораторию. Мартин обнаружил соседку, которая кое-что видела. Старушенция по фамилии Коллинз. Она дожидается внизу.

Старушенция оказалась почти таких же размеров, как сам Вексфорд, — это была грузная пожилая женщина с квадратной челюстью. Прежде чем Вексфорд успел задать ей хотя бы один вопрос, она выдала подробный отчет о том, сколько претерпела, будучи соседкой Руби Бренч. Вечера не проходит, чтобы ей не приходилось барабанить в стену, разделяющую их дома. Руби работает весь день, а дом приводит в порядок по вечерам. Запускает на всю громкость телевизор, а зачастую включает еще и пылесос. Обезьяну она знала. Он жил в доме Руби с того времени, когда, два года назад, она переехала сюда, и до дня, а это было шесть месяцев назад, когда его забрали в тюрьму. Такая мерзость, такой скандал. Увидев в среду утром, что Обезьяна входит в дом вместе с Руби, она уже знала — будут неприятности. Потом к ним приехала племянница с мужем с Помфрет — если только они в самом деле женаты, — которая бывает у Руби пару раз в неделю. Пьянка и хохот чуть не до рассвета.

— Я думала, что как раз их я и видела, когда они выходили из дома во вторник вечером, — сказала Коллинз. — Еле шли по дорожке и держались друг за друга. Если только можно сказать про них, что они шли.

— Двоих? — переспросил Вексфорд, повысив голос. — Вы видели двоих?

Миссис Коллинз энергично кивнула:

— Да, их было двое. Не скажу, что долго смотрела на них. Уж больно мерзкое зрелище.

— А вы видели, как они пришли в дом?

— Я сидела на кухне, пока не пробило девять. Потом подошла к переднему окну и подумала — слава Богу, хозяйки нет дома. Там стояла мертвая тишина примерно с полчаса. Насчет времени — это точно, я посмотрела на часы. По телеку в девять двадцать пять начиналась какая-то передача, которую я хотела посмотреть. Я только поднялась, чтобы включить его, как у соседней двери раздался страшный треск. Ну вот мы и вернулись, пошла потеха, подумала я и начала колотить в стену.

— А дальше? — спросил Вексфорд.

— Я буду не я, сказала я себе, если не пойду туда и не разберусь с ней. Но вы сами знаете: никто не любит ссориться с соседями. А потом, их там было трое, а я уже не так молода, как когда-то. Я только накинула пальто и стояла у двери, вроде как колебалась, и тут увидела этих двоих на дорожке.

— Вы хорошо их видели?

— Не так, чтобы очень, — призналась миссис Коллинз. — Понимаете, я смотрела на них через маленькое стеклянное оконце в двери. Оба были в плащах, на голове девушки был шарф. У него, точно, темные волосы, это я видела. Я не разглядела их лиц, но оба были вдребезги пьяными. Я все думала — сейчас девушка упадет лицом вниз. Она и в самом деле упала, когда мужчина открыл дверцу машины, свалилась на переднее сиденье. — Миссис Коллинз покачала головой, ее лицо выражало фарисейскую уверенность в собственной непогрешимости. — Я дала им пять минут, чтобы убраться, и подошла к соседкиной двери, но на стук никто не вышел. Я увидела ее только в одиннадцать — она возвращалась домой. Что там случилось? Я много размышляла. Девушка не была племянницей из Помфрета. У той никогда не было машины. Деньги ей, наверно, карман жгут, куда уж накопить на машину.

— Машина, в которую они сели, была черной, миссис Коллинз?

— Черной? Она стояла под уличным фонарем, а в этом свете, вы знаете, все кошки серы. — Она помедлила, роясь в своей памяти. — Я бы сказала, что она была зеленой.

Линда Гровер вспыхнула, когда Дрейтон велел ей вынуть объявление из витрины. Кровь прилила к ее мадоннообразному личику, и Дрейтон знал причину — его объяснения грешили резкостью.

— Разве вы не понимаете, что это такое? — спросил он. — Я-то думал, вам хватит одного взгляда на эту старую тетку и вы поймете, что за помещение она сдает, нарушая закон.

Они были одни в лавке. Она стояла за прилавком, смотря ему прямо в лицо, и машинально теребила растрепанный угол журнала.

— Я не знала, что вы из полиции, — сказала она слегка охрипшим голосом.

— Теперь знаете.

По пути сюда от дома Руби Бренч Дрейтон заглянул и библиотеку, но на сей раз его интересовала не криминальная литература, а большие альбомы с репродукциями картин старых мастеров. Перебирая лики Мантеньи, Боттичелли и Фра Анжелико, он, наконец, нашел лицо Линды Гровер под плохо сохранившимся нимбом — трещинки в красочном слое оригинала перекочевали и на репродукцию, долго смотрел на него со смешанным чувством изумления и ярости, потом, с таким треском захлопнул книгу, что библиотекарь недовольно нахмурился.

— Только за этим вы и пришли? — Первый испуг у нее прошел, и, когда он кивнул, в ее голосе появилась агрессивность. — Значит, все ваши подходцы из-за паршивой карточки в витрине?

Передернув плечами, она вышла из лавки на улицу, прямая, словно невидимый центр тяжести располагался у нее где-то в голове. Он наблюдал, как она возвращалась, очарованный ясными, чистыми линиями ее подбородка, руки, бедра и мелкими изящными движениями пальцев, рвавших на клочки карточку Руби.

— В другой раз будьте осторожнее, — сказал Дрейтон. — Мы наблюдаем за вами. — Он понял, что задел ее, потому что она побледнела. Казалось, что вся кровь бросилась ей в лицо, но — белая кровь. На шее Линды висела тонкая серебряная цепочка. В школьные годы Дрейтон прочел Песню Песней, ища в ней что-нибудь непристойное. Тогда он не понял, а теперь точно знал, что означает стих: «Пленила ты сердце мое… одним ожерельем на шее твоей…»

— Наблюдаете?..

— У вашей лавки плохая репутация. — Дрейтону плевать было на эту репутацию, просто он хотел задержаться, стоять здесь как можно дольше. — На месте вашего отца, имеющего такое приличное небольшое дело, я бы не притрагивался ко всякой грязи.

Она заметила, что Дрейтон смотрит на журналы.

— Вроде этой? — спросила она и перевела взгляд на Дрейтона.

Казалось, она с трудом верит, что он полицейский, и ищет какой-то знак, доказывающий его принадлежность к этой профессии. — Если вы окончили свои поучения, я должна отнести отцу чай, а сразу после того я ухожу в кино. Мне нужно выйти в половине восьмого.

— Нельзя заставлять ждать вашего безымянного кавалера, — усмехнулся Дрейтон.

Он увидел, что задел ее самолюбие.

— Он вовсе не безымянный, его зовут Рей, он снимал у нас комнату, — сказала она. — Он съехал, совсем уехал. И не ломайте комедию. Вы видели меня с ним. Ну и что? Это ведь не преступление! Сам-то вы, что, не мужчина, если вы полицейский?

— Кто говорит о преступлении? Преступлениями я занимаюсь днем, а вечерами я свободен. — Дрейтон направился к двери и оглянулся на девушку. Огромные серые глаза ее светились, как будто — и так было всегда, когда он в них смотрел, — девушка вот-вот расплачется. — Может быть, я хотел бы оказаться на его месте, — сказал он.

— Вы шутите. — Она сделала шаг к нему.

— А что, мужчины обычно именно так шутят с вами?

На губах девушки наметилась слабая неискренняя улыбка, рука потянулась ко рту, и один палец с обкусанным ногтем пристроился между губами.

— Что именно вы хотите сказать?

Теперь она выглядела испуганной. Дрейтон был в недоумении — неужели он ошибся и она неопытна и невинна, как мадонна? Человек он был жесткий и просто не умел быть нежным и мягким.

— Если я шучу, — сказал он, — то меня не будет у кинотеатра в половине восьмого. — Он хлопнул дверью, и в старом, осевшем от времени доме звякнул колокольчик.

— Хотите — верьте, хотите — нет, — говорил Вексфорд, — но Обезьяна не хочет идти домой. Там, у Руби, в его распоряжении удобная кровать и сколько угодно еды, но он предпочитает провести уик-энд в «этой современной каталажке», как он выражается. Он боится остаться с глазу на глаз с Руби. Все бы хорошо, но я совершенно не представляю, за что его можно задержать.

— Происходят благотворные перемены, — ухмыльнулся Берден, — задержанные ценят предоставляемые им удобства. Может, нам стоит зарегистрироваться в качестве трехзвездочного отеля для лиц, имеющих судимости? Есть что-нибудь из лаборатории?

— Нет, и, помяните мое слово, ничего интересного не будет. Только Руби и Обезьяна утверждают, что на ковре была кровь. Вы же сами видели, что она сотворила с ковром. Уборка по дому, возможно, и не престижное занятие, но Руби достигла в нем высот. На месте миссис Харпер я бы не пожалел нескольких листов бумаги ручной выделки за то, чтобы мой дом чистили так, как умеет Руби. С этим ковром она могла замучить себя до смерти. Лаборатория сообщает, что Руби поработала всеми очистителями, которые есть в каталоге, кроме разве что едкого натра. Конечно, они в состоянии сказать, какой именно пятновыводитель использовался — «кемиглоу» или «спотэуэй». Беда в том, что они не могут классифицировать кровь, даже группу определить.

— Но они продолжают работу?

— И будут продолжать несколько дней. Они получили несколько ведер грязи из труб и системы канализации. Будет чудом, если удастся что-нибудь найти. Готов поклясться — наша парочка, если и уходила куда, то только в ту комнату, где остались, без сомнения, сотни отпечатков их пальчиков…

— Но королева уборки домов тщательно их устранила, — договорил за Вексфорда Берден. — Девушка может еще быть живой, сэр.

— Потому что они вышли из дома вместе, и, значит, мужчина испытывал сожаление о содеянном, если прихватил ее с собой, так? Проверены все больницы и врачи общей практики, Майк. Никто не видел ни одного пациента с ножевой раной и не слышал о таком. А должны были быть и ножевые раны, и удар по голове, и значительная потеря крови, после чего жертва не могла бы даже встать на ноги, не говоря уже о том, чтобы дойти до машины. Далее, если девушка жива — где она? Возможно, речь идет лишь о нападении и нанесении телесных повреждений, но, как бы то ни было, мы обязаны это выяснить.

Когда оба инспектора вернулись к Обезьяне Мэтьюзу, тот бросил на них хитрый взгляд:

— Я остался без сигарет.

— Полагаю, констебль Брайант выдаст вам несколько штук, если вы его как следует попросите. Какой сорт вы предпочитаете — «Уэйте»?

— Вы шутите, — ответил Обезьяна, запуская грязную руку в карман своей куртки. — «Бенсон и Хеджес 40» со специальным фильтром, — важно сообщил он и вытащил бумажку в один фунт из шуршащей пачки, в которой, судя по всему, нашлась бы еще не одна такая купюра. — Лучше бы поскорее.

— На фунт курева вам хватит до завтрака, — сказал Вексфорд. — Прямо-таки купаетесь в деньгах. Не могу не предположить, что это плата Джефа Смита за ваше молчание, а вы переводите ее в дым. — Потирая рукой подбородок и склонив набок голову, Вексфорд задумчиво смотрел на обезьянье лицо Мэтьюза. — Как же вы все-таки узнали, что ее зовут Энн? — с обманчивой мягкостью спросил он.

— Вы на этом просто помешались, — сердито сказал Обезьяна. — И не слушаете, о чем вам говорят.

Когда они вышли из кино, моросил дождь, больше похожий на сырой туман. Фонари светились в ореолах оранжевого, золотистого или жемчужного цвета. Автомобили, покидавшие стоянку, выныривали из тумана, как обитатели подводного мира, булькая и разбрызгивая воду на асфальте. Переводя девушку через дорогу, Дрейтон взял ее за руку повыше локтя и продолжал держать, когда они достигли противоположного тротуара. Ниже подмышки ее тело излучало тепло. От этого первого за все время прикосновения к ней все внутри Дрейтона перевернулось, во рту пересохло.

— Понравился фильм? — спросил он.

— Нормальный. Я не очень люблю субтитры, половину надписей не понимаю. Ерунда это, что женщина пошла в любовницы к полицейскому, чтобы он не выдал ее. Подумаешь, часы украла.

— Ну почему? Очень даже может быть. За границей и не такое случается. — Дрейтон не был огорчен тем, что в фильме шла речь об интимных отношениях и что девушка заговорила как раз о самой сексуальной части сюжета. Такие разговоры с девушками часто помогают определить намерения и направить мысли в нужное русло. Слава Богу, что не начало недели, а то пришлось бы смотреть фильм про какой-то русский линейный корабль. — Ты, случайно, не собираешься красть часы? — спросил он. Девушка вспыхнула, и это было заметно даже при свете фонарей. — Помни, что сказал герой фильма: «Ты знаешь мою цену, Долорес».

Она улыбнулась, не разжимая губ:

— Ты говоришь ужасные вещи.

— Не я. Я не делал субтитры.

В туфлях на высоких каблуках Линда почти не уступала Дрейтону в росте. Духи, которыми она пользовалась, были не для ее возраста, они не пахли цветами. Дрейтон не знал, есть ли в ее словах какой-то скрытый смысл и ради него ли она надушилась перед выходом из дома. Трудно сказать, как строят свой расчет девушки. Чем были аромат духов и серебристая краска на веках — приманкой для него, или данью моде, или боевым оружием великой армии женщин, читающих те журналы, которые она продает?

— Еще не поздно, — сказал он, — всего четверть одиннадцатого. Не хочешь пройтись вдоль реки? Именно там, под деревьями, он видел ее в понедельник. Кроны деревьев образовали над рекой арку, и с них в темную воду падали крупные капли, но на посыпанной гравием дорожке луж не было, а среди деревьев, укрытые ветвями, то там, то здесь стояли деревянные скамейки.

— Не могу. Мне нельзя сегодня поздно возвращаться.

— Ну тогда как-нибудь в другой раз.

— Холодно, — сказала она, — и всегда дождь. Не каждый же вечер ходить в кино.

— А куда вы ходили с ним?

Она наклонилась поправить чулок. Лужи, по которым они шли, разбрызгивая воду, оставляли на ее ногах сзади маленькие серые пятнышки. То, как она вытянула пальцы и провела ими снизу вверх по икре ноги, возбуждало Дрейтона сильнее, чем любые духи в мире.

— Он брал напрокат машину.

— И я возьму, — сказал Дрейтон.

Они подошли к двери лавки. Проулок, в котором стояли рядом киоск Гровера и цветочная лавка, был, скорее, тупиком, с одной стороны огороженным высокой стеной и упиравшимся в пару гаражей. Темный влажный булыжник мостовой напоминал пол пещеры, омытый водами прилива. Девушка посмотрела вверх, на высокую стену своего дома и темные окна, в которых не было даже намека на свет.

— Ты ведь можешь постоять хотя бы минутку, — сказал он. — Иди сюда, здесь не каплет. — Другого укрытия на пустой улице не было, но здесь, у стены, мрак сгущался до черноты. Прямо у их ног бежал небольшой ручей. Дрейтон взял девушку за руку. — Завтра я возьму напрокат машину.

— Хорошо.

— В чем дело? — Он говорил резко, раздраженно. Он хотел, как картину, рассмотреть ее лицо — спокойное и безмятежное, но увидел, как ее взгляд бегает с одного конца тупика в другой и вверх по стене, омытой дождем. Он надеялся на ответный пыл или хотя бы благосклонное внимание. Казалось, она боится, что их заметят, и Дрейтон подумал о тощей мамаше с глазками-бусинками и таинственном отце, который лежит больной за этим кирпичным бастионом. — Ты что, боишься своих родителей? — спросил он.

— Нет, тебя. Ты так чудно смотришь…

Он почти обиделся. Он нарочно выработал такой взгляд — пристальный, холодный, настойчивый — взгляд, который многие девушки находили возбуждающим. Но теперь это уже не было притворством: эта тяжелая настойчивость во взгляде была вызвана желанием, равного которому Дрейтон никогда прежде не испытывал. Почти полное отсутствие отклика чуть не убило желание, и Дрейтон уже был готов повернуться и уйти во влажную ночь одиночества, если бы не две маленькие руки, сначала притронувшиеся к его пальто, а затем перебравшиеся на его плечи.

— Да, ты пугаешь меня, — сказала она. — Но ведь именно этого ты и хочешь?

— Ты знаешь, чего я хочу, — ответил Дрейтон и прижал свои губы к ее губам, отстраняя ее тело от холодной и влажной на ощупь стены. Сначала девушка была податливой, но вялой. Потом ее руки обвились вокруг его шеи с неожиданной раскованностью, а губы раздвинулись, и, когда Дрейтон осознал это, его охватила дрожь предвкушения победы.

Над ними на фоне темных кирпичей вспыхнул оранжевый прямоугольник света. Еще не успев открыть глаза, Дрейтон ощутил на веках едва ли не боль от него.

Медленно, с протяжным «ах!», говорившем об удовольствии, только начавшемся и тут же прерванном, она отстранилась от него.

— Меня уже ждут, — сказала она. Ее дыхание было легким и быстрым. — Нужно идти.

— До завтра, — сказал он. — До завтра.

Она не сразу нашла ключ, и он с удовольствием смотрел, как она роется в сумочке, и слушал, как она еле слышно ругается. Он был причиной этой неожиданной растерянности девушки, и его мужское эго наполнилось радостью завоевания.

— Значит, до завтра. — Ее застенчивая улыбка мукой отозвалась в нем. Дверь за девушкой закрылась, прозвучала холодная музыкальная фраза колокольчика.

Оставшись один и дождавшись, когда свет над головой у него погаснет, Дрейтон еще постоял там, где они поцеловались, и провел указательным пальцем по губам. Дождь продолжался, от уличного фонаря исходил недобрый зеленоватый свет. Дрейтон подошел к фонарю и посмотрел на свой палец — на нем остался бледный след. Цвет помады не был розовым, он наводил на мысль о загорелом человеческом теле, и Дрейтону показалось, что вместе с этой помадой она оставила на его губах частицу себя. К отвороту пальто прицепился длинный светлый волос. Обладать этими напоминаниями о ней означало отчасти обладать ею самою. Стоя посреди мокрой улицы, он провел языком по пальцу и вздрогнул — он узнал вкус губ Линды.

В проулке появился кот, прокрался к входу в дом. На шерсти кота блестели мелкие капли. Небо было скрыто испарениями, сразу за ними начиналась тьма. Дрейтон надвинул на голову капюшон и зашагал домой, в свою комнату.