9
Вино питает мощь равно души и плоти,
К сокрытым тайнам ключ вы только в нем найдете.
Земной и горний мир, до вас мне дела нет!
Вы оба пред вином ничто в конечном счете.
Омар Хайям (перевод О. Румера)
После дождя город казался умытым. В лучах закатного солнца тротуары сияли, как листовое золото, и от них поднимался пар. Стоял тихий теплый вечер, воздух был тяжелый и влажный. От возбуждения в груди Дрейтона образовался тугой узел, когда он, поднявшись по Хай-стрит в автомобиле, взятом напрокат у Коуторна, наконец остановил его в проулке. Дрейтону хотелось наполнить легкие сухим чистым воздухом, а не этим паром, затрудняющим дыхание.
При виде Линды Дрейтон испытал нечто вроде потрясения. За время, пока он ее не видел, его воображение часто рисовало ее образ и он думал, что действительность разочарует его. Она обычная девушка, которая ему понравилась и с которой при случае он не прочь бы переспать. Таких девушек до нее у него было с десяток.
Почему же тогда, хотя в лавчонке толпилось множество покупателей, среди них и хорошенькие девушки, все они казались безликими, как зомби? Желание, переполнявшее его минувшим вечером и к сегодняшнему дню, казалось, потерявшее остроту, превратившись в глухой зуд ожидания, сейчас внезапно нахлынуло с ноной силой, заставило его замереть на пороге, не в силах оторвать от нее взгляда. Дверной колокольчик меж тем трезвонил ему прямо в ухо.
Их взгляды встретились, на ее губах появилась легкая таинственная улыбка, чуть приподнявшая уголки рта. Он отвернулся и принялся, коротая время, перебирать газеты на стенде. В лавке стоял неприятный запах — пищевых отходов из задних помещений дома, где питалась семья; несвежих сладостей; грязи, скопившейся в углах, откуда никто не пытался ее вымести. Над его головой китайский спаниель на полке по-прежнему держал у себя на спине корзинку с пыльными цветами. Никто никогда не купит его, как не купит пепельницы и кувшина, стоящих по бокам от него. Какой ценитель веджвудского фарфора, какой вообще ценитель чего бы то ни было когда-нибудь заглянет в эту лавчонку?
Входили все новые и новые покупатели. Непрерывное треньканье колокольчика действовало Дрейтону на нервы. Он повернул стенд, и перед его глазами ярким бесчувственным калейдоскопом замелькали цветные обложки — пистолет, щека человека под мягкой широкополой шляпой, девушка, лежащая среди роз в луже крови. Наручные часы сказали ему, что он здесь всего две минуты.
Наконец в лавке остался всего один покупатель. Затем зашла женщина купить выкройку. Он услышал, как мягко и в то же время настойчиво Линда сказала: «Очень сожалею, но мы закрываемся». Женщина заспорила. Ей во что бы то ни стало сегодня вечером нужна эта выкройка. Дрейтон почувствовал, как Линда пожала плечами, уловил слова, означавшие твердый отказ. Неужели именно так, с холодным упрямым терпением, она обычно отказывает? Женщина вышла, что-то бормоча себе под нос. Стуча палкой, мимо окна прошел слепой. Дрейтон смотрел, как Линда вешает табличку «Закрыто».
Очень медленно девушка подошла к нему. На ее лице не было улыбки, руки безжизненно висели вдоль тела — Дрейтон решил, что сейчас она заговорит, может быть, извинится или поставит условия. Но вместо этого она все так же молча, не пошевелив руками, приблизила губы к его рту и раскрыла их, словно задыхалась от чувств. Он подыграл ей, и какое-то мгновение их соединяли только губы, слившиеся в поцелуе. Затем он обнял ее и закрыл глаза, чтобы не видеть оргии голых тел, всеобщего оплодотворения, исполняемого с современным бесстыдством на обложках книг, — сверху, снизу, сбоку — пародии на него самого.
Он разжал руки и пробормотал:
— Пошли.
Она тихонько хихикнула, в ответ он принужденно негромко засмеялся. Они смеялись, он это знал, над собственной слабостью, над беззащитностью перед силой чувства.
— Да, пойдем. — Она тяжело дышала. Короткое стаккато ее хихиканья не имело ничего общего с радостью.
— Марк, — сказала она с чуть вопросительной интонацией и повторила: — Марк, — словно, произнося его имя, она что-то утверждала в себе. Ему это показалось обещанием.
— Мы едем в Помфрет, — сказал он. — Я взял машину.
— В Черитонский лес?
Он кивнул, ощутив боль разочарования.
— Ты уже бывала там?
Скрытый смысл вопроса не ускользнул от нее.
— Да, на пикнике, с мамой и отцом. — Она серьезно посмотрела на него. — Не так, как теперь, — добавила она. Это могло означать многое и ничего. Например: она никогда не бывала там с другим, с мужчиной, чтобы заниматься с ним плотскими утехами или гулять рука об руку. Слова скрывали и мысль, и намерение.
Она села в машине рядом с ним и, как положено, оправила платье, сняла перчатки, положила сумочку под приборный щиток — необходимый ритуал светскости и благопристойности, так странно много значащий для любой женщины. Сейчас лицо Линды уже не было тем лицом, которое видел Дрейтон, когда они оторвались друг от друга, — теперь это была чопорная самодовольная маска в оправе автомобиля и на фоне сидящего рядом мужчины.
— Где бы ты хотела перекусить? — спросил он. — Можно в отеле «Черитон», там, где начинается лес.
Она покачала головой:
— Я не голодна. Мы могли бы просто выпить.
Эта девушка, бывала ли она когда-нибудь прежде в таком месте? Могла ли она устоять против соблазна показаться там? От всего сердца он презирал ее за происхождение, неспособность поддерживать разговор, жалкую крохотность ее мирка. И все же само ее присутствие возбуждало Дрейтона сверх всякой меры. Как ему выдержать час в отеле, о чем им говорить, как ему удержаться от того, чтобы не притронуться к ней? Ему нечего было сказать ей. В этой игре были свои правила, некая обязательная любовная перепалка, что-то вроде ухаживания в птичьем царстве, род брачного танца и растопыривания перьев. До того как зайти в лавку Гровера, Дрейтон мысленно отрепетировал некоторые фразы и диалоги, но сейчас, после поцелуя, они казались ему неуместными. Он ждал от Линды проблеска веселья, искры радости, которые могли бы преобразить его возбуждение в нечто более цивилизованное, чем похоть.
— Подумать только, — мрачно сказал он. — Сегодня я впервые взял напрокат машину и впервые за несколько недель нет дождя.
— В дождь мы не смогли бы сюда приехать.
Через зеленеющие деревья впереди в вечерних сумерках засверкали огни Помфрета.
— Становится темно, — сказала она.
Доведенный до отчаяния невозможностью найти тему для разговора, Дрейтон нарушил правила.
— Сегодня мы допрашивали человека по фамилии Киркпатрик, — сказал он. Не полагалось, возможно даже запрещалось, говорить о делах полиции. — Он бывает у вас. Ты его не знаешь?
— Покупатели не называют имен, — ответила она.
— Он живет где-то здесь. — Точно здесь, подумал он про себя. Именно здесь.
Черная стена леса поднялась перед ними, а возле нее, словно коробочки, разбросанные по зеленому лугу, стояли бело-голубые домики, стилизованные под сельскую хижину.
— Ой, смотри! — воскликнула Линда. — Эта машина! — На одной из подъездных дорожек стоял нелепый розово-фиолетовый автомобиль. — Так ты об этом человеке говорил? Ну и потеха раскатывать в такой штуке. Я бы померла со смеху. — Ее детское оживление по такому ничтожному поводу охладило его. Он почувствовал, как сжались его губы. — А что он сделал? — спросила она.
— Ты не должна спрашивать меня об этом.
— Ты очень осторожен, — сказала она, и Дрейтон догадался, что она смотрит на него. — Должно быть, на хорошем счету у начальства.
— Надеюсь. — Дрейтону показалось, она смеется над ним, но он не рискнул взглянуть ей в глаза. Ему вдруг пришло в голову, что ее молчание и угрюмость вызваны теми же чувствами, что и у него, и эта мысль потрясла его. Вдоль дороги уже пошли сосны, стало совсем темно, и он не мог даже на мгновение отвести глаз от полотна дороги. Вдалеке, между черными массами деревьев, показались огни отеля. Она положила руку ему на колено.
— Марк, — сказала она, — Марк, я не хочу ничего пить.
Было почти девять, когда в доме Вердена затрещал телефон — звонили из участка.
— Снова пришла Руби Бренч, сэр. — Голос принадлежал сержанту Мартину. — Привела Нобби Кларка и хочет видеть вас. Не могу словечка из них вытянуть.
Мартин словно бы извинялся и ожидал за свои действия выговора. Но Берден сказал всего-навсего:
— Буду немедленно.
Он ощутил, как словно бы сжалось, сузилось горло — признак нервного напряжения, которое означало: наконец дело сдвинулось с мертвой точки. Усталость его прошла.
Руби ждала в холле участка, ее поза выражала униженность и мученическое терпение, на лице была мина стоической решимости. Рядом, на красном стуле с сиденьем, похожим на ложку и не вместившим массивное шарообразное тело, восседал скупщик краденого из Сьюингбери. Сейчас Нобби явно нервничал и имел вид просителя. Взглянув на него, Берден припомнил их последнюю встречу. Перед его мысленным взором возникла застенчивая, похожая на даму из хорошего общества женщина, которая пришла продавать драгоценности, подаренные ей некогда мужем. Тогда Нобби был хозяином положения, жестким, безжалостным и полным презрения, диктующим свои условия.
Сердце Вердена внезапно ожесточилось, и он ощутил прилив гнева.
— Ну, что вы хотите? — спросил он.
С тяжелым скорбным вздохом Руби оглядела многоцветную обстановку холла и когда заговорила, то как будто обращалась к стенам:
— Хорошенькое начало для разговора, после того как я перенесла такие тяготы, чтобы прийти сюда. Я же настоящую жертву принесла.
Нобби Кларк молчал. Засунув руки в карманы, он, казалось, сосредоточился на том, чтобы удержаться в равновесии на сиденье, сконструированном для менее мощных ягодиц, нежели его собственные. Маленькие глазки между подушечками жира смотрели настороженно.
— А он что здесь делает? — спросил Берден.
Самоуполномочив себя в качестве представителя Нобби, Руби заговорила:
— Я предположила, что Джордж отправится к нему, они ведь старинные приятели. И села на автобус в Сьюингбери, после того как ушла отсюда. — Она сделала паузу и добавила: — После того как я помогла вам, — вложив в свои слова недвусмысленный намек. — Но если вам неинтересно, тогда до свиданья. — Защелкнув сумочку, она поднялась. Меховой воротник заходил волнами под дыханием скрытой под ним мощной груди.
— Давайте лучше пройдем ко мне в кабинет.
Все так же молча Нобби Кларк осторожно снял себя с опасного сиденья. Берден без труда видел его макушку. Остаток его волос напоминал пучки растрепанных перьев или листьев на большой, неудачно выросшей брюкве.
Не расположенный больше тратить время впустую, Берден произнес:
— Ну, выкладывайте. Что у вас там? — Ответом ему была только легкая дрожь, охватившая горообразные плечи Нобби.
— А вы не хотите дверь закрыть? — спросила Руби. Свет в кабинете был ярче, и Берден увидел в ее лице опустошенность. — Покажите это ему, мистер Кларк.
Маленький ювелир колебался.
— Послушайте, мистер Берден, — произнес он свои первые за все время слова. — Вы и я… меж нами не было никаких неприятностей уже очень давно, ведь я не вру? Должно быть, лет семь или восемь.
— Шесть, — решительно уточнил Берден. — В следующем месяце будет как раз шесть лет со дня окончания вашей недолгой отсидки по делу с часами.
— Именно тогда я вышел, — подтвердил Нобби.
— Я не понимаю, зачем все это. — Руби села, собираясь с духом. — Я не понимаю, зачем вы стараетесь принизить ею. Я пришла сюда по собственной доброй воле…
— Заткнись, — рявкнул на нее Берден. — Ты думаешь, я не понимаю, что происходит? Твой дружок тебя подставил, и ты хочешь сдать его. Отправляешься в эту крысиную нору в Сьюингбери и спрашиваешь Нобби, что Обезьяна Мэтьюз принес ему в четверг. Принизить! Да будь он ниже травы, мы все равно о него споткнемся! — Берден перевел дух. — Никакого духа сотрудничества здесь и в помине нет, одна злоба. Конечно, Кларк пришел сюда с тобой, ведь ты сказала, что мы держим Обезьяну в камере. Теперь договаривай остальное, но избавь меня от всхлипов и вздохов.
— Нобби хочет убедиться, что ему не грозят неприятности, — проговорила Руби слезливо. — Он не мог знать. И я как могла знать? Я оставила Джорджа в четверг на пару часов одного — зарабатывала ему на красивую жизнь… — Возможно, Руби вспомнила предупреждение Бердена насчет всхлипов, поскольку заговорила спокойнее: — Наверно, он нашел это под одним из моих кресел.
— Нашел что?
Большая рука Руби нырнула в бесформенный карман, и на стол Вердена лег тяжелый блестящий предмет.
— Это чудо совершенства, мистер Берден, мы отдаем вам. Золото высокой пробы и рука мастера.
Это была зажигалка из мерцающего красноватого золота, размерами близкая к коробке спичек, только тоньше; по ее боковым граням был выполнен тонкий рисунок, изображавший виноградные грозди и листья. Берден перевернул зажигалку и поджал губы. На основании красовалась надпись: «Энн, светочу моей жизни».
На физиономии Нобби образовалась большая щель, словно кожица брюквы не выдержала давления избыточной мякоти изнутри и лопнула, — Нобби улыбался до ушей.
— В четверг это было, утром, мистер Берден. — Нобби раскинул в стороны руки, они дрожали. — «Приделай этой штуковине ноги», — говорит мне Обезьяна. — «А где ты ее взял?» — говорю я, помня о его репутации. — «Не все то золото, что блестит», — добавляю я…
— Не будь это золотом, — ядовито заметил Берден, — оно могло бы и дальше блестеть, до скончания века для каждого из вас.
Нобби пристально посмотрел на Вердена.
— «Моя престарелая тетушка оставила ее мне на память, — говорит он, — тетушка Энн». — «Веселая, должно быть, старушонка, — говорю я. — Оставляет тебе коробку для сигар и такую классную пороховницу». — Но это я шутил, мистер Берден. Мне в голову не пришло, что зажигалка может интересовать полицию. Ее не было в списке пропавших и разыскиваемых вещей. — Щель на его лице снова разъехалась, но на сей раз не так сильно. — Я дал ему за нее двадцатку.
— Не болтай. Я не маразматик, а ты не филантроп. — Берден снова вспомнил женщину с драгоценностями. — Ты дал ему десятку, — сказал он с презрением.
Нобби Кларк не отрицал:
— Так и так мои потери, мистер Берден. Ни двадцатки, ни десятки на деревьях не растут. Вам это пригодится? Неприятностей не будет, мистер Берден?
— Дуй отсюда, — устало проговорил Берден.
Нобби вышел. Он казался меньше ростом, чем обычно, но шагал, явно довольный жизнью. Едва Нобби скрылся за дверью, Руби обхватила руками свою рыжую голову.
— Ну вот и все — дело сделано, — сказала она. — Бог ты мой, подумать не могла, что заложу Джорджа.
— Труден лишь первый шаг. Потом привыкаешь.
— Вы жестокий человек. С каждым днем все больше походите на своего шефа.
Берден не обиделся.
— Ты тоже можешь идти, — сказал он. — Так и быть, я забуду о другом деле. Жаль тратить на тебя общественные деньги и время. Но впредь ограничься уборкой домов. — Он усмехнулся, хорошее настроение почти вернулось к нему. — Ты ведь гений по части разгребания чужой грязи.
— Вы не разрешите мне повидать Джорджа?
— Нет, не искушай судьбу.
— Не сомневалась, что вы не разрешите, — вздохнула она. — Я хотела сказать ему, что сожалею. — У Руби было некрасивое, старое, чересчур сильно накрашенное лицо. — Я люблю его, — выговорила она, и в голосе ее звучала страшная усталость. — Я люблю его двадцать лет. Не думаю, что вы сможете понять это. Вы и другие — для вас это непристойная шутка, так ведь?
— Спокойной ночи, Руби, — сказал Берден. — Мне нужно кое-чем заняться.
Вексфорд справился бы лучше. Он бы нашел ироничные, жесткие и одновременно сочувственные слова. Руби права. Он, Берден, никогда не мог и не хотел этого понимать. Для него такая любовь была закрытой книгой, порнографией в духе лавчонки Гровера.
Через некоторое время Берден спустился вниз проведать Обезьяну Мэтьюза.
— Тебе пора обзавестись зажигалкой, Обезьяна, — начал Берден, смотря сквозь пелену дыма на горку обгорелых спичек.
— Я их не больно люблю, мистер Берден.
— Даже красивые золотые не по тебе? Может, ты предпочитаешь десять фунтов? — Он раскрыл ладонь — зажигалка лежала на ней — и поднес ее поближе к голой электрической лампочке. — Присвоение чужой собственности, — сказал он. — Какое падение!
— Полагаю, нет смысла спрашивать, как вы узнали?
— Никакого.
— Руби не могла продать меня.
Берден мгновение колебался. Руби сказала, что он становится похожим на Вексфорда, и это звучало для него как комплимент. Может быть, не только жесткости старшего инспектора он мог бы поучиться. Он с негодованием воззрился на Обезьяну:
— Руби? Я удивляюсь на тебя.
— Нет, я и не подумал на нее. Забудьте мои слова. Она не то, что эта старая вошь Нобби Кларк. Вот он собственную бабушку продаст за понюшку табаку.
Смирившись, Обезьяна неторопливо зажег новую сигарету. — Сколько мне впаяют?
Фары Дрейтон выключил. Он поставил машину на прогалине в плотном строю высоких темных елей и сосен, из которых хорошо делать корабельные мачты и флагштоки. Стволы деревьев казались серыми, даже их правильные очертания становились неразличимыми в нескольких шагах от опушки. А дальше не было ни ночи, ни дня — только темный лабиринт.
Дрейтон держал девушку в объятиях и чувствовал, как стучит ее сердце. Этот стук был в лесу единственным звуком. Их поцелуй был слеп и бесконечен, и Дрейтону казалось, что уже наступила ночь. Открыв глаза, он с удивлением увидел, что все еще сумерки.
— Пройдемся, — сказал он, беря ее за руки. Теперь им было хорошо. Все получилось замечательно. Однако вместо торжества он чувствовал ранее не знакомый ему смутный страх. Страх этот не имел ничего общего с боязнью физического или психологического срыва — нет, это был страх или предчувствие чего-то, что нарушит привычную жизнь и, возможно, разрушит его самого. До сих пор любовные приключения Дрейтона были мимолетными, иногда веселыми, всегда легкими. Чувства, которые он испытывал к женщинам, на которых держался его интерес к ним, нисколько не напоминали ощущений, пережитых им только что, ни по силе, ни по пряности. Дрейтона захватило, закружило нечто новое и пугающее. Пожалуй, такое случилось с ним в первый раз, и ничто в его прежней жизни не подготовило его к этому первому разу.
— Как в другой стране, — сказала она.
Так оно и было. Земля, не нанесенная на карты, чужая, с языком, не поддающимся переводу. Он задохнулся от мысли, что Линда чувствовала то же, что и он, одинаково, словно меж ними установилась телепатическая связь. Но, посмотрев на девушку и проследив ее взгляд, он с внезапным ощущением потери понял, что она глядит вверх, на кроны деревьев, и говорит про лес, а не про состояние души.
— Ты бывала в других странах?
— Нет, — ответила она, — но мне кажется, что я в другой стране. Вчера вечером тоже так казалось. Одна с тобой между высокими стенами. Ты тоже об этом думал, когда повез меня сюда? — Они шли вверх по дорожке, аккуратно и точно вырезанной в склоне холма и похожей на разрез или защитную рану в плотной черной плоти. — Думал об этом?
— Возможно.
— Ты хорошо рассчитал. — Несмотря на крутизну подъема, дышала она легко. Немного впереди и слева от них между деревьями петляла узенькая тропинка.
— Здесь нет ни одного окна, правда? — Больше всего на свете, даже больше, чем обладать ею, он сейчас хотел увидеть, как она улыбается, не разжимая губ, как поднимаются кверху уголки ее рта. С той минуты, как они зашли в лес, Линда не улыбнулась ни разу, а именно ее загадочная улыбка составляла суть, самую сердцевину ее притягательности, ее власти над ним. Он мог поцеловать ее, мог достичь цели, ради которой эта поездка и была затеяна, но без этой улыбки он лишился бы аромата, благоухания, половины удовольствия. Или же был бы спасен…
— Ни одного окна… Никто не подсматривает за тобой, не мешает тебе, — в тон Дрейтону откликнулась Линда и добавила еле слышно, повернувшись к нему, так что тела их соприкоснулись и он очень близко увидел ее глаза: — Я так устала от подстерегающих глаз, Марк.
Маленький оранжевый квадрат проема в стене, непрерывно звонящий колокольчик, раздраженно зовущий голос…
— Ты со мной, — сказал он, — а за мной никто не следит.
Обычно он ни о чем не просил женщин прямо, но близость Линды лишила его привычной сдержанности.
— Улыбнись мне, — прошептал он. Ее руки легли к нему на плечи, он не ощутил в них твердости или страсти, — но само их прикосновение обольщало его. Глаза ее были совершенно пусты, призыв исходил только от дрожащих, полузакрытых, отяжелевших век. — Улыбнись…
Внезапно он был вознагражден в полной мере. Он ощутил абсолютную безотлагательность того, что должно было свершиться, медленно привлек девушку к себе, жадно впитывая ее улыбку, в которой сосредоточилось его желание, и приблизил свои губы к ее улыбающимся губам.
— Не здесь, — прошептала она. — Тут слишком светло.
Ее реакция была сильной, но не мгновенной. Произнесенные ею несколько слов коснулись его губ, проникли в тело, подобно вину, и наполнили огнем.
Уходившая в лес дорожка звала его, и, прижав Линду к груди так, что ноги ее едва касались земли, он увлек ее в тень высоких деревьев. Над их головами шелестели ветви, и казалось, что где-то вдалеке воркуют голуби. Он снял пальто и бросил его на песок. Затем услышал, как она прошептала что-то, — он не разобрал слов, но понял, что ждать и колебаться больше нельзя. Ее руки заставили его лечь рядом с нею.
Тьма была почти непроницаемой, и Линда нуждалась в этой надежной все скрывающей тьме, по-видимому, так же сильно, как Дрейтон нуждался в улыбке Линды. Кокетство, застенчивая молчаливость уступили место лихорадочному нетерпению. Дрейтон понял, что в ее поведении нет ни капли лжи или притворства, когда почувствовал на своем лице ее ставшие сильными и решительными руки. Он поцеловал ее шею и грудь, и она ответила ему протяжным вздохом наслаждения. Они утонули во мраке, как в теплой глубокой реке. Это называют маленькой смертью, подумал Дрейтон, а затем способность думать оставила его.