Глава 6. НЕЗАБЫВАЕМОЕ

Вернувшись на базу, Ашот тут же пошел к Терехину.

— Вездеход пришел. Можешь ехать в город, — встретил его начальник базы, не скрывая желания поскорее спровадить главного геолога.

— Нет, Юрий! Я в город не спешу. Не зря на профиль сходил. И хорошо, что сам. Без твоего сопровождения. Прежде, когда у тебя на других участках бывал, радовался, что ребята не оборванцами в тайге живут. Верил тебе. А оказывается — они из своего кармана за спецовки платят! От нас — нефть ждут. А ее — топографы, сейсмики, взрывники находят, а не твой кладовщик! Кстати, с каких пор ты на диету перешел? Это ты на манной каше так отъелся?

— Терпеть ее не могу. Тушенку предпочитаю, — буркнул Терехин.

— И много ее на базе?

— Полный склад. Можешь проверить.

— Вот что, Терехин. Бери мой вездеход и срочно отвези на профиль продукты. И не только тушенку. Яичный порошок, балык, сгущенное молоко. А сухофрукты, манку, компоты из отрядов на базу забери. Здесь дети живут. Им — нужнее это. Все заявки из отрядов на продукты будешь в управление пересылать.

— Ладно, только обойдусь без твоего вездехода. Трактор свободный есть. С санями.

— На санях отвезешь сухую штукатурку. Утеплишь все будки в отрядах. За каждый больничный из-за простуды из своего кармана платить будешь, если не сделаешь, как следует.

— Слушай, с чего ты взъярился? И раньше в моих отрядах бывал. А не придирался по пустякам! Знаю я, чем тебе не угодил, отчего бесишься… Только не пойму, почему сейчас, а не тогда…

— Твои намеки на прошлое неуместны, Терехин. Раньше на тебя жалоб не было! Люди были неприхотливее. Нашего с тобой поколения. Знали, что на материке после войны многое заново строить приходилось. Но времена-то теперь другие, Терехин! И люди в геологию другие пришли. Работают они не хуже нас, а вот условий требуют лучших, чем мы имели в свое время. И требуют-то разумное! Вот, заметь, никто на базе не жалуется на жизнь в землянках. Все понимают, что в перевозных домиках гораздо холоднее и лучше подождать, пока не предложат более удачную их конструкцию. Годную для нашей работы на Крайнем Севере. Геологи знают, что стоит появиться удобным для перевозок теплым домикам — и мы тут же их оптом закупим. А землянки сроем. И нам обещают через год-два дать такие домики и меховые палатки. Короче, за землянки мне перед геологами не стыдно. А вот краснеть за остальное — не намерен! Будешь списывать спецодежду по мере износа, а не по бумажным нормам.

— А платить кто будет? Тебе легко командовать за счет моей зарплаты…

— Не волнуйся, Терехин. Управление расходы на себя примет. Это я тебе обещаю. Нам людей беречь нужно, а не брезент, в который мы их одеваем…

Только через два дня вернулся Ашот в город. Доложил обо всем начальнику управления. Михаил Афанасьевич Лившиц выслушал Ашота внимательно. И сказал:

— Резкий ты мужик, Ашот. С твоим темпераментом — только на Крайнем Севере и работать. На юге у тебя бы кровь закипела. А здесь ее мороз охлаждает. И то ладно. Короче, твои действия на профиле и на базе — целиком одобряю. А вот с лесником и ученым не все так просто. Чувствую, не убедил ты обоих подальше от профиля держаться. Горячность тебе помешала их всерьез воспринять. А зря. Уверен, не сегодня, так завтра хлопот не оберешься от таких вот, как эти. Хорошо бы найти с ними общую линию. А вот какую — ума не приложу. Ты, Ашот, сам обмозгуй, как нам с этой экологией тайгу поделить. Сегодня — она наша. А вот завтра… Как бы эта наука нам палки в колеса не вставила. Мне-то на пенсию все равно скоро. А вот тебе пора и в завтрашний день почаще заглядывать. Но без лишних эмоций, без гонора. А по разуму…

Ашот не придал значения этому разговору. «Дай Бог, со своей работой управиться. Не до лесников и не до ученых мне. Если и будут кляузничать на геологов — никто их слушать не станет. Они, что ли, будут за нас нефть искать?» — думал главный геолог. И вскоре, занятый повседневными делами, совсем забыл о словах Лившица. Вспомнил о них Ашот, лишь когда ему позвонил однажды начальник нефтеразведки. Однокашник. Старый приятель.

— Слушай, поднажми-ка на лесхоз. Мои вчера звонили с площади. Да, уже на место прибыли. И вышку привезли. Но лесник не дает леса. Для бурплощадки и дизельной. Сказал, чтобы брали лес там, где геологи работали. По профилю. А в тайгу ни на шаг не пускает. Судом грозит. Но ты-то понимаешь, что мне на установку вышки две недели только и отведено. А этот… все сроки сорвать нам может. Главное — ведь даже вахты буровые уже укомплектованы. Плотники без дела торчат у вышки. А лесник — ни в какую. Я уже пробовал с лесхозом договориться. Чтоб они воздействовали на своего. Так там и слушать меня не стали. Что делать будем?

— В райком партии придется идти, — разозлился Ашот.

— Давай вместе сходим.

— Я сам. Один схожу. Позвоню потом. А ты не беспокойся. Там с базы у геологов возьмешь плотников. Чтоб без дела не сидели. Ну и управишься к сроку. Думаю, сегодня все будет в порядке, — повесил трубку Ашот.

Он недоумевал, как это лесхоз осмелился приказывать нефтеразведке. Раньше такого не было. Бери леса для буровой сколько хочешь. А теперь, ишь ты, с профиля берите. «Издевка, да и только. А что с профиля возьмешь? Это же все равно что с голого асфальта набрать букет роз. Ну и советчики! Интересно, а чем это вызвано? С чего вдруг такие внезапные перемены?» — думал Ашот, входя в кабинет секретаря райкома.

Всего мог ожидать Ашот. Но такого! Даже ушам не поверил. А секретарь не шутил. Нет. И не ругал. Но сказанное было хуже:

— Я знаю. Проинформирован. Но именно вам помочь ничем не могу. Вам известно, что каждая организация работает по плану. Государственному плану. Его я не имею права изменить. Кстати, приказывать ни лесхозу, ни кому бы то ни было не уполномочен. Горят сроки? Задерживаются работы? Мы за это спросим. Как с коммунистов. А подменять ваше управление или нефтеразведку, тот же лесхоз — райком не будет. Уставом партии такого не предусмотрено. Пора бы знать. Мое мнение? С лесхозом я говорил. Узнал, в чем дело. Они не имеют права давать вам на вырубку молодой лес. Вы и так испортили основной массив, нарушив все допустимые нормы. Так что уже никакими штрафами ущерба не возместишь.

— А кто замерял, откуда такие данные? Если был составлен односторонний акт, без участия нашего представителя, то разве можно доверять такому документу? Я не согласен с выводами лесхоза! — терял терпение Ашот.

— Акт о принятии лесоучастка к приему работ был составлен не вами и не лесхозом. А лесосплавной конторой. С участием представителей комитета народного контроля, прокуратуры и экспертов. Последние дали заключение о невозможности проведения на этом участке лесозаготовок для строительства. Годного строевого леса осталось мало. Лишь молодняк и саженцы в основном сохранились да перестой. Но для строек он непригоден. Оставшийся на участке строевой лес в большинстве случаев поврежден, не соответствует требованиям государственного стандарта и пойдет на дрова для местного населения. Вы понимаете, что отказ от лесозаготовок на уже отведенной для этого площади — первый случай в нашем районе. И это, естественно, не прихоть. Нет! Даже сама мысль о том нелепа. Значит, там действительно нечего заготавливать. А разве мы имеем право самочинно влезать в государственные лесные запасы? Нужно было вчера думать о сегодняшнем дне. Естественно, ответственность в данном случае ложится на ваше управление. Ваши люди погубили лесные массивы. Из-за этого возникают проблемы у бурильщиков. Но раз буровую положено поставить в две недели — она должна быть смонтирована и установлена. Со всеми основными и подсобными постройками. За срыв сроков ввода в действие буровой строго накажем. Через две недели, если не справитесь, мы вызовем вас на бюро райкома партии. А работу геологов на таежных массивах мы поручим проверить…

— Но вы же понимаете, что мы не сможем уложиться в сроки! Где лес взять?

— Этот вопрос в данном случае должен интересовать вас! Виновную сторону. И помните: о каждом дне простоя нам будет известно.

Ашот вышел из райкома партии опустив голову. Не ожидал он такого приема. И теперь шел по улице, все больше мрачнея. «Как выйти из положения? Где взять столько леса? Как успеть? Ни на чью помощь рассчитывать не приходится. Да и кто поможет? Чем? Ведь сроку-то всего две недели! Не успеть. Эх, видно надо готовить свои дела для передачи новому главному геологу. Снова придется ехать на какую-нибудь базу. Работать там. Все заново начинать. Может, даже под началом у Терехина…»

Ашот вошел в кабинет к Лившицу, так ничего и не придумав.

— Ну, что у тебя, Ашот? Звонил мне секретарь райкома. Крепко ты по шее получил. Ну, сознавайся, — усмехнулся Михаил Афанасьевич.

Ашот безнадежно махнул рукой. Неуклюже, громоздко стул придавил. Выложил все начистоту. Начальник управления слушал молча. Не перебивая. А когда Ашот умолк, спросил:

— Ну, и что мы теперь делать будем?

— Черт-те знает. Ума не приложу!

— Э-эх, молодо-зелено! Да это же азбука для новичков. Выход-то вот он! На ладони. Меня за такое еще до войны шерстили. Ничего страшного не произошло, Ашот.

Геолог даже ушам не поверил. Выход! Но где? Какой?

— Откуда эту вышку перенесли? С соседнего участка. Так?

— Да.

— Это в пяти километрах? Не так ли? Ну а там-то она не голышом стояла! Куда девались постройки при размонтировании? На месте? Вот бери их готовенькие. Снимай. И перевози! Да делай поскорее. Покуда лесничество на дрова не оприходовало. Надеюсь, что недели тебе с лихвой хватит на все. А транспорт для перевозки возьмешь свой — бульдозеры. И из нефтеразведки. Доски не срывайте по одной. Снимайте щитами. Чтоб ставить быстрее, да и транспортировать удобнее. Настил, проследи, чтоб не повредили. Желобы целиком перевози. Не забудьте о водокачке. Чтоб все чин по чину. И плотников с ближайших баз подтяни. Пусть помогут. В сроки — так в сроки, — улыбался Лившиц.

Ашот не вышел — вылетел из кабинета начальника. А уже через несколько часов все завертелось. Начальник нефтеразведки с бригадой плотников уже выехал на вездеходе к бывшей буровой.

Туда же с базы Терехина двинулись с санями три бульдозера. Сам Ашот в вездеходе управления мчался на разборку оставленных построек. Только бы успеть! «Эх, и умный же мужик — Лившиц. Не зря он меня предостерегал. И выход сам нашел… Все наперед видит», — мысленно нахваливал своего начальника Ашот.

Он немного опоздал. За три часа до его приезда успели пять плотницких бригад поработать. Все сняли с оставленной площадки. Словно никогда ничего тут не стояло. Даже уборную увезли. Целиком сняли. И, торжественно погрузив на сани, хохотали плотники: мол, бытовая постройка лучше всех сохранилась на старом номере буровой. А все потому, что редко ею пользовались из-за недостатка времени…

Эти последние сани и нагнал Ашот по дороге. Понял — раз это увозят, значит, остальное давно подгоняется, ставится на место. На новой буровой вовсю кипит работа. А значит, успеют. И не только вовремя, а много раньше. Несколько дней — и назад в Оху! Уж он узнает, кто это из лесхоза ставил палки в колеса!

Сани впереди шли медленно. Дорога то на брюхатую сопку лезла, то снежком вниз летела. Ныряла в повороты за мрачные ели. Сколько еще ехать? Уже совсем близко.

Ашот знал: вот за этим распадком — буровая. Можно и дух перевести. Неприятности позади. Они закончились. Но… Едва он вылез из вездехода, как его позвали в будку к телефону. Говорил Лившиц:

— Ашот! Возвращайся в Оху. Срочно! Ты слышишь меня? Там уже без тебя справятся. К утру жду!

— Что произошло, Михаил Афанасьевич?

— Это не по телефону! Разворачивай вездеход. И мчись! Давай поторапливайся.

Ашот велел водителю заправить вездеход на обратный путь. Тот чертыхнулся. Весь день в пути! И вот снова. Без отдыха, без малейшей надежды на него. Голова гудит от шума. Но по виду главного геолога понял — не спать им сегодня. Да и Ашот уже сел на переднее сиденье. К дороге приготовился. Лицо мрачное. Значит, неприятности у него.

Ашот о своем задумался. Он знал Лившица много лет. Лишь в особых случаях вот так вызывал в Оху начальник управления. Когда мог обойтись сам, не вытаскивал его из тайги, да еще так срочно. Но что произошло? Откуда теперь грозу ждать? Ведь одна только миновала. Едва успокоился. И что-то снова. Ашот закурил. Нетерпеливо поглядывал на водителя. Тот залил горючее в баки, взглянув на часы, полез в кабину.

Закрутились, побежали перед вездеходом деревья. Белые. Нарядные. У них праздник: в чистые шубы оделись. А может, и вовсе не праздник, а похороны. На них тоже в белое да в новое наряжают. Даже если паршиво жил, зато отошел достойно. Нарядным, как и положено. Любой жизни и смерти уважение должно воздаваться. А скорбь, как и радость — белая. Седая? Что ж… От радости до печали — один шаг. Минуту назад здесь проезжал Ашот. Радовался. А теперь… где она, радость? Уже и след простыл. Впереди неизвестность. Она куда как хуже самой плохой определенности. А тайга бежит. Вперед или назад? Попробуй пойми. Деревья коленки подогнули в беге. Может, вовсе не бегут. Застряли в снегах, в сугробах, как в цепях ошибок. Выскочить бы! Убежать. Но слишком их много. Пока боролись, не стало сил. Да и куда бежать? К кому и от кого? От себя? Но от себя не убежишь…

Мчался вездеход. Попрыгивал, рычал на всю тайгу. Как спать хочется! Даже глаза режет. Но не получается. Что произошло в Охе? Что случилось? А часы тянулись медленно. Их бег не ускорить, как и не прибавить скорости вездеходу. А надо бы сейчас, — скорее из неизвестности.

Рабочий день уже начался, когда, весь в снегу, заледенелый, вездеход, рыкнув весело, будто радуясь концу пути, развернулся у порога управления. Ашот, на ходу надев шапку, быстро выскочил. Через два порога, забыв о должности и возрасте, бежал к Михаилу Афанасьевичу. Тот, завидев его, встал. И, пройдя к секретарше, сказал:

— Никого не впускайте. У меня совещание. Садись, Ашот. Разговор у нас с тобою будет серьезный.

— В чем дело? — нетерпеливо подался вперед главный геолог.

— Прокуратура нами занялась. А тут, как назло, у Терехина беда…

— Какая? — побелел Ашот.

— Сезонников мы ему дали. На шурфы. Давно просил мужик. Взрывникам помочь. Рабочие у них не справлялись. Послали шестерых. По два на отряд. Они и отмочили. Эх-х! Шпана! А туда же! В геологи. Решили они, видишь ли, медвежатины попробовать. Да не с карабином, по-человечески. А с аммонитом — в берлогу. А взрывать уметь надо. Хоть бы проконсультировались или сказали. Так нет, сюрприз решили преподнести отряду! Да только сюрприз с другого конца вышел. Сами подорвались.

— Смертельный исход? — побледнел Ашот.

— Да нет. Живы. Так ладно бы сами. А то там какой-то научный сотрудник оказался… Наверное, тот тип, о котором ты рассказывал…

— А сотрудник этот жив?

— Не знаю.

— Как он оказался вместе с шурфовщиками у берлоги?

— Все узнаем. Меня одно интересует — провели ли инструктаж по технике безопасности с сезонниками?

— Так без этого даже на базу не отправляют. Да и на базе имеется свой главный геолог. Кстати, я его присылал с докладной Терехина. Он в двух случаях не обеспечил оповещения людей о взрывах. Ты ему хоть выговор дал?

— Я-то дал. Но прокуратура уже возбудила против него уголовное дело. За халатность, которая могла повлечь несчастные случаи с людьми. Так постановление следователя сформулировано. Короче, нет с сегодняшнего дня у Терехина своего главного геолога. Его прокуратура отстранила от занимаемой должности. Только что прислали постановление об этом. Я уже приказ отдал…

— Лесник наябедничал?

— Нет. Здесь помощник прокурора приказы по управлению проверял. Ну, и о выговоре увидел…

— Вот уж не думал, — опустил голову Ашот.

— А думать не надо, Ашот. Сам видишь, без техники безопасности — теперь ни шагу.

— Странно все. Как ученый с ними оказался? Недавно я в этом отряде был. А шурфовщиков не видел.

— Ты уже три недели в городе. А они лишь десять дней назад направлены. Зря с тобой не обговорил. Но кто знал?

— Не пойму. Ведь на площади все берлоги пустые. Кого взрывали? Где медведя нашли? Да и аммонит под замками держат. Сам видел. Кстати, и расход аммонита учитывается до грамма. Отчеты

я проверял. Все в полном порядке. Я исключаю возможность того, что Терехина сама дала этим шалопаям взрывчатку. А украсть — практически невозможно. Ящики вскрываются на шурфе. При Терехиной. Да и недостающий аммонит сказался бы на результате взрыва. А за этим следят сейсмики. От них бы не ускользнуло.

— Но факт налицо. Это случилось. А как — скоро узнаем.

— Кто сообщил о взрыве? — спросил Ашот.

— Терехина. Только сам понимаешь, расстроилась баба. Ничего толком не узнали. Да и связь паршивая. Короче, на вертолете полетишь. С тобой будет кто-то из прокуратуры. И врач. Ты на базе недавно был, лучше знаешь обстановку.

Вскоре Ашот вылетел на базу. Конечно, он мог еще вчера добраться туда на вездеходе. Но Лившиц объяснил, что из прокуратуры попросили никого из управления на базу без них не посылать.

На душе у главного геолога было тяжело. И надо же, опять Нина, именно у нее снова неприятность. Ей она сейчас грозит больше всех. Почему всегда так случалось? Все отряды беда обойдет, а ее — не минет…

Вертолет приземлился на базе. И едва замерли лопасти, Ашот и помощник прокурора выскочили наружу. К ним тут же подошла Нина. Лицо — вспухшее от слез. Едва на ногах держится.

— Где потерпевшие? — спросил ее помощник прокурора, коротко представившийся: — Пономарев.

— Их только что поймали. Везут сюда.

— Поймали? Где? Почему? — удивился Пономарев.

— Они после взрыва в тайгу сбежали. Почему — не знаю. Испугались, наверное. Первый раз взрывали. Такое случается. Я их не видела после того, — говорила Нина.

— Где они взяли взрывчатку?

— Не знаю. Но не у меня. Мы взрывы проводим аммонитом. Они взрывали толом. Я с ними не работаю. Это все подтвердят. И Ашот Суренович, — кивнула она в сторону главного геолога.

— Откуда вы знаете, что они взрывали толом? — спросил Пономарев.

— По запаху. По самому взрыву.

— А вещественные доказательства имеются?

— Какие? — не поняла Нина.

— Ну, может, осколки тола видели?

— Нет. Не до того было. Да и зачем? Я — взрывник. Тол всегда смогу отличить от аммонита. На слух. По запаху, по другим признакам. Это моя работа.

— Где они могли взять тол?

— Не знаю. У меня его уже много лет нету.

— Вы знали о намерении взорвать берлогу?

— Конечно, нет! Кто ж этим занимается! Ушли среди рабочего дня. Мы подумали — по естественной надобности. Не будешь же за ними следить. Если бы знала!

— Скажите, у вас тяжело с продуктами? — поинтересовался Пономарев. Его тон заметно смягчился.

— Да нет. Никто не жалуется. Всем хватает. Все сыты. Мы недавно с базы. Недостатка ни в чем не было.

— Что ж побудило ребят пойти на медведя?

— Их спросите. Я не знаю. Только мне они в отряде больше не нужны! Сама за троих буду работать. Зато спокойно. А то прислали помощничков — с-сукиных… Ой, извините, пожалуйста, — прикрыла Нина рот рукой.

— Давно ли они у вас работают?

— Всего неделю. А уже отличились. Дальше — совсем хлопот не оберешься. Нет уж, пусть забирают их в любой отряд. Мы тоже не конфеты едим! Все из одной кастрюли питаемся. Подумаешь, бифштексы с кровью им понадобились!

— Как вы поняли, что они сбежали в тайгу?

— По следам на снегу.

— Когда их искать стали?

— Сразу. Как взрыв услышали.

— А почему именно их стали искать, этих ребят?

— Не именно их. Искали, кто взрывал. Мы ж не предполагали. Но взрыв посторонний. Не профессиональный. Это — на слух. Все туда бросились. Я думала, что эти, наши, еще за кустами сидят.

— А как узнали, что именно они? — допытывался Пономарев.

— Да просто. Рукавицы свои они там оставили по забывчивости. А они у них чернилами помечены. Инициалы. Так что расписались под своей шкодой. А об ученом мне лесник вчера сказал. Мол, чуть человека не взорвали.

Под окном протарахтел трактор. Остановился. И все трое услышали:

— Иди, говорю! Туды твоя мама! На свет мужика пускала, а получилось… — И, распахнув настежь дверь, Шамшала втолкнул одного парня, второму дал легкого пинка.

…Ребята сидели нахохлившись. Изредка поглядывали на Терехину.

— А где третий? Научный сотрудник? — спросил Пономарев у тракториста.

— Сейчас придет. Он у лесника ночевал.

— Мы не знали. Не хотели так! Ну, знаете, все в отряде опытные. Мы с Генкой решили доказать, что тоже кое-чего стоим. Нашли берлогу.

— А взрывали ее чем?

— Толом. Половиной шашки.

— Где взяли? — спрашивал Пономарев.

— На базе. У сейсмиков. Они хвалились, что рыбу им глушили. И здорово получалось. Мы у них две шашки выпросили. Сказали — для рыбы. Ну а когда берлогу нашли, передумали.

— Почему же?

— Это же гора мяса! Готовая. Сразу на сковородку. Только берлога пустой оказалась.

— Как пустой? — удивился Пономарев.

— Мы ждали, что мясо кусками полетит. А оттуда — шапка. Человечья. С ушами! Мы вначале ничего не поняли. Только испугались. Ну и побежали. Не знаем почему. Но медведи в шапках не бывают.

— А вы берлогу осматривали? Пустая она была или нет? — улыбался Пономарев.

— Пар-то из нее шел. Это точно. Мы и уверены были, что не впустую. Иначе зачем? Но только когда тол кинули в дыхалку, пригнулись сами, глядь — а вместо медведя эта, облезлая, хуже, чем у нас, летит.

— А как ученый с вами оказался?

— Кто? Никого с нами не было. Мы вдвоем. Сами. Никто не знал.

И тут до ребят дошло. Лица их исказил страх. Они съежились. Умолкли.

— Кто показывал вам, как толом взрывать надо?

— Сейсмики. Как рыбу глушить.

— И вы были уверены, что половиной шашки взорвете медведя?

— Мы топор на всякий случай взяли, — вставил Генка.

— Карабин нам не давали даже в руках подержать.

— Да что б вы сделали топором, если бы там медведь оказался? Убить не убили бы. А оглушили на время. Так он потом из вас знаешь что сделал? Без сковородки обошелся бы: живьем, с портками сожрал. Эх-х, лопухи вы мои. Хорошо хоть живы. Ну, доберусь я до этих сейсмиков! Учителя! Мальчишек чуть не погубили, — всхлипывала Нина.

— Мы не думали. Мы хорошего хотели! Мяса. Для всех. А получилось…

— Вас надо под зад гнать из геологии! Сопляки! — не сдержался Шамшала.

Дверь тихо скрипнула. Вошел Подорожник. Ашот подвинулся, уступая место рядом. Но Яков будто не увидел. Присел на корточки у стены.

— Как вы оказались на месте взрыва, у берлоги? — обратился к нему Пономарев.

— Не у берлоги, а в берлоге, — поправил его Подорожник. И продолжил: — Да, именно в берлоге я находился в это время. Я изучаю жизнь фауны и флоры тайги в зимний период. В данном случае меня интересовали муравьи. Глубина их ухода в грунт. А около этой берлоги как раз и находится великолепнейший муравейник. Ну я, поскольку знал, что берлога пустая, забрался в нее и работал. В берлоге, чтоб теплее было, костерок из

сухих веточек развел. Ну и для лучшего освещения. Я лопатой работал. Копал. Уже три дня. Совсем немного оставалось. Все-таки выяснил, что муравьи зимой имеют доступ к медведю. И чистят его во время спячки. Еще кое-что нужно было узнать. Но не успел… Сижу я вчера. Рассматриваю ходы муравьиные в лупу. Вдруг в берлогу тол влетел. Бикфордовым шнуром обмотан. И шнур подожжен. Я мигом из берлоги выскочил. Инстинкт самосохранения сработал. Ну, отбежал шагов на десять. За дерево успел лечь. Тут — взрыв. Я возомнил, что лупу там в берлоге оставил. Жалко стало. Одна она у меня была. Подошел к берлоге. Увидел, как эти молодцы убегают в чащу. Догадался, что взрыв — их рук дело. Не понял одного, за что они мне гадость сделали? Ведь берлога пуста. Это можно было видеть.

— Пар из дыхалки шел. Мы и подумали…

— В ваши годы, милейший, пар от дымка пора отличать. К тому же пар идет клубками едва приметными. Это от дыхания. А дымок постоянной струйкой вился. Разница большая. К тому ж вы должны были прежде обойти берлогу вокруг. Тогда приметили бы мои следы. Я туда целую дорожку протоптал. И спуск в берлогу увидели.

— Что им следы? Много они в них понимают. А следов медвежьих еще и в глаза не видели. Верно, так и подумали бы, что медведю тоже наш кладовщик валенки выдает, — брезгливо сморщился Шамшала.

— Мы не хотели. Мы шапку увидели, — канючил Генка.

— Это моя шапка. Я забыл о ней, когда из берлоги выскочил, — сказал Подорожник.

— Мы не хотели вас. Мы медведя хотели, — согнули шеи ребята.

— Охотнички! Медведя искали. А шапку увидели — и в кусты! — фыркнул тракторист.

Пономарев быстро записал объяснения парней и Подорожника. А когда они вместе с Шамшалой вышли, обратился к Нине:

— Откуда появился тол у сейсмиков? Вам это известно?

— На базе взяли. Там старый запас есть. Малые шурфы раньше им обрабатывали. Вот и добрались.

— Ну, вы можете идти. Все понятно, — сказал Пономарев и, оставшись вдвоем с Ашотом, долго расспрашивал его о подборе кадров, специфике работы.

Оба съездили на место происшествия, Пономарев осмотрел пустую берлогу, составил протокол и дал подписать его трактористу и Ашоту. На базе он до глубокой ночи говорил с Терехиным. О чем — Ашот не знал. Утром вместе с Пономаревым Ашот вернулся на вертолете в Оху.

Вскоре Терехины получили по выговору. Сейсмиков оштрафовали за глушение рыбы. Лившица и Ашота пропесочили на бюро райкома партии. За все сразу…

Нина все же оставила у себя шурфовщиков. Обоих. Но глаз с них не сводила. Стала всерьез учить их взрывному делу. Словно замену себе готовила, что вызвало немалое удивление и досаду у Олега.

Сторожа базы, деда Василия, эта история тоже стороной не обошла. Начальник базы сам пришел к старику. В землянку. Рассказал о случившемся.

Пожурил. Велел оставшийся тол под семь замков упрятать. Что старик не замедлил исполнить. А вечером все геологи видели, как, нагруженный новым матрацем, верблюжьими одеялами, подушками и простынями, шел Терехин от склада к землянке сторожа. Старик в это время был на дежурстве. И не знал, как старательно выскабливает, отмывает, прихорашивает его жилье уборщица. Утром, едва открыв дверь, дед Василий охнул. И попятился было назад. Но нет. Он не ошибся. В свою землянку пришел. В свою и не в свою. И собрался было пойти к Юрию, узнать, в чем дело. Уж не хотят ли его землянку отдать кому, да голос поварихи, жены Шамшалы, за спиной услышал:

— Входи. Чего топчешься? Вон и завтрак тебе несу. Ешь, пока горячее. Так начальник велел. Ходить за тобой. А с чего — не знаю. Вон и землянку тебе отмыли. И постель новую Терехин сам принес. Иль выручил ты его в чем? Иль память у человека проснулась? — выпытывала баба.

Дед молчал. Он не понял, что произошло. К чему бы эти перемены? Но он не просил. Не требовал. Не напоминал о себе. Ну а коль дали — зачем отказываться? И успокоился. А вскоре и привык.

Терехин в это время уже уехал на профиль. И на базе почти не появлялся.

Редко вспоминал о нем и Ашот. Лишь иногда, просматривая сводки и натолкнувшись на знакомую фамилию, задумывался. Что-то вспоминал. Давнее. Известное только ему да Терехиным.

Терехин… С ним Ашот работал много лет. Вместе. В одном отряде. Каждая пачка папирос пополам шла. Сухарь и тот делить умели. Казалось, так будет всегда. Но однажды к ним на профиль приехала сейсмостанция с молоденькой проявительницей. Да такой белокурой и голубоглазой, что березки рядом с нею сникали. И влюбились в девчонку, словно сговорившись, все парни отряда. Пытались открыто ухаживать. Цветы таскали охапками, готовы были всю тайгу к ее ногам положить. Оказывали всякие знаки внимания. А она не замечала никого. Будто и не видела. Лишь Ашота, так ему казалось, изо всех выделяла. Взглядом, улыбкой. Не более. Но и этого ему было достаточно. Многие остыли, поняв бесполезность своих намерений. Но не Ашот. Он ждал своего часа. И тот наступил. Там. У костра. В палатке. Новый год встречали. Вдвоем. Так условились. Он был первым. Первый целовал ее. Обнял первым. Первый о любви сказал. Она поверила. Молча. Сердцем… Решили утром объявить геологам о счастье своем. Ашот не помнил, как уснул. Ему снился Севан: озеро, отряхнув утреннюю дрему, сверкало голубизной, искрилось в лучах солнца. Это само небо, перевернувшись, дарило Ашоту часть своей невиданной до того красоты, дарило радость. Но что это? Севан вдруг стал розовым. Потом — багровым. Как громадная рана земли, как незаживающий шрам на сердце. «Севан мой, что с тобой?» — силится сказать Ашот. Но сон сильнее этого желания. А Севан словно кровь погибших сыновей своих держал в больших ладонях. И, боясь расплескать, показывал небу полные ладони свои. Из груди Ашота рвался немой крик ужаса. Но сон сильнее страха. Вот Севан покрылся мраком. Будто в траур оделся. Ни блестки на груди его. Ни звука. Только волны, накидываясь на берег, отступают от него с шепотом: спиш-шь, спи-шь… Вдруг волна взметнулась из черной бездны озера и с грохотом обрушилась на Ашота.

Проснувшись, Ашот услыхал эхо выстрела. Высунулся из палатки и увидел в свете едва проклюнувшейся зари: у затухающего костерка — Нина. Поодаль громадный рычащий клубок! Вот он распался. Юрка Терехин, окровавленный, с ножом в руке, шатаясь, отходит от издыхающего на снегу громадного медведя. Какой страшный сон! Нет, это не сон. Юрка, сильно прихрамывая, подошел к Нине, помог встать, и они медленно ушли, даже не оглянувшись… Ашот все понял. Шатун напал на Нину, когда он, Ашот, спал. Вот и карабин возле медведя на снегу. Юрий стрелял в медведя. Вон рана в боку. Не смертельная. Ясно: подранок на Юру бросился. Не дал второй выстрел сделать. Нож парня выручил. В сердце медвежье угодил. Но как здесь Юрий оказался? В такое время! Не долго искал ответ на этот вопрос Ашот. Вспомнил, что и Терехин увлекся Ниной. Но молчал… Только глазами себя выдавал. Значит, Терехин всю ночь рядом с ними был. За деревьями прятался. С карабином. Зачем? Да не все ли равно сейчас… Нина от постели Терехина не отходила. Выхаживала. Да так и осталась с ним. Насовсем. При встрече с Ашотом поначалу глаза опускала. Молчала. А потом перестала замечать. Забыла. А он проклинал судьбу свою и тот убийственно крепкий сон, отнявший ее навсегда.

Сначала жалел, что не порвал медведь Юрку насмерть. Случалось, клял лохматого, что оставил в живых ее. Уж не Ашоту, так и не Юрке! Потом сетовал, что остался сам в живых. Уж лучше бы

его медведь порвал, чем, оставшись, видеть ее женою другого. Но потом прошло все. Женился и Ашот. На другой. Похожей на нее. С двумя детьми взял. Усыновил мальчишек. Отец их геологом был. Да умер: внезапно сердце сдало. Его сыновей своими назвал. С годами привязался к ним. Полюбил. А у Нины родилась дочь. Дочь Терехина. Похожая на мать…

Ашот гнал воспоминания прочь. И снова влезал в работу. Так легче и проще.

Прошли дни, недели, месяцы. И снова в тайгу вернулась весна: бурная, как молодость, как дорогие воспоминания. Но их лучше не ворошить. А потому Ашот, хотя и нередко бывал у геологов, но старался не попадать на базу к Терехину. Ведь все шло спокойно. Геологи работали. Неприятностей не предвиделось. И Ашот уже привык возвращаться домой вовремя. Ничего непредвиденного для себя не ожидал и в этот день. Но внезапно к нему в кабинет влетел радист:

— Беда, Ашот Суренович! На профиле у Терехина! Пожар! Тайга горит! Вот радиограмма! Помощи просят. Сами не могут справиться.

— От чего пожар?

— Не сообщили. Вчера начался. Пожарники уже там. Лесхоз своих людей послал. Нефтеразведка тоже. Все геологи базы на пожаре. Но, видно, остановить не могут. Запрашивал синоптиков о предстоящей погоде. Дождя не предвидится…

— В каком квадрате пожар? — перебил Ашот.

— Чертово урочище.

— Что? Это же участок Акимыча! Лесника. Значит, наши просмотрели. У него посторонних в тайге не бывает. А чтобы сам — исключено. Ладно!

Свяжись с базами, прилегающими к Терехинской. Я выйду на связь. Да не медли. Иди скорее!

А вскоре к базе Терехина на машинах, вездеходах, тракторах заспешили геологи из соседних партий. На место пожара вылетел на вертолете пожнадзора и Ашот.

Дым над тайгою поднимался черными клубами. Невозможно было выбрать площадку для посадки. Лишь через полчаса с большим трудом сел вертолет на полянке-пятачке. А чуть люди выскочили, тут же сорвался, словно испугался собственной смелости, и улетел подальше от опасности.

Ашот попробовал разыскать Терехина. Но куда там! Перемазанные сажей, грязью, прокопченные в дыму лица — невозможно было узнать. Где свои, где чужие? Попробуй отличи! Все черные, как злые тени. Кашляли в дыму. Чертыхались. Сбивали огонь с кустов и деревьев, А он, прожорливый, накидывался на ели. Те вспыхивали факелами. Трещали искры. Гудело пламя. Стонала тайга. Обугленные ветви берез повисали печально, скрючиваясь, как пальцы, в предсмертной агонии. Пришла весна, но не будет радости. Огонь лизал стволы берез. Раздевал, обнажая стройные деревца. Палил нестерпимо. Накалял докрасна. Трещали березы, падали огненными столбами. Белый, едкий дым окутывал ели. Снимал с них наряды зеленые. Взамен пепел оставлял. Горела смола жарко. Рябинки, вербы, боярки, ольха — все полыхали, стонали. Свечами вспыхивали кедры. Пламя перекидывалось на кусты. Съедало их в секунду начисто.

Свирепело пламя, озверело кидались на него люди. Телогрейками, лопатами сбивали пламя, сапогами затаптывали. Землей закидывали. Носили бегом воду: от влаги ель зашипела. Но через минуту пламя снова охватило дерево. Горели пни и трухлявые коряги, трава и даже воздух. Он накалился и стал багровым. Нечем дышать. Жара обжигала не только тело, — добиралась до легких. Дым ел глаза. Ничего не видно. Вот кто-то в ноги ткнул больно. Это заяц. Одурел от страха. От огня спасается. Шерсть на боках опалилась. Куда бежит — не видит. Да и что можно разглядеть здесь?

Ашот забрасывал землей кусты. Но и земля горела. Ногам нестерпимо жарко. Сапоги накалились. Руки будто срослись с черенком лопаты. Скорее! Вот рядом ель упала. В ней дупло. Белка у ног крутилась. Бельчат спасти не смогла — сгорели. Малы. Не научились бегать. А матери каково? Хоть и зверек, а своих детей тоже жаль. Родились для смерти. Но кто же знал? Кто предвидеть мог? Сунулась белка в дупло. Поняла. Крутнулась. И, с горя не углядев, метнулась на соседнюю ель. Вместе с деревом вспыхнула. Вместе с ним и умерла.

— Сюда! Сюда! — кричит кто-то.

Ашот оглянулся, в пелене дыма не сразу заметил тракторы, бульдозеры: те плечом к плечу рванулись на огонь, на кусты и деревья. Подминая и утюжа все. Живое и сгоревшее — под одну гребенку. Что дерево — человека бы не задеть! Дым тайгу ночною сделал. Олень за кочкой стоял. Не знал, куда бежать. Впереди пламя, позади — люди, по бокам тракторы, сверху дым, снизу — жар. Вот и растерялся. Кто-то из геологов свистнул. И олень, зажмурив глаза, прыгнул напролом. Туда, откуда свежим воздухом пахнуло. Там спасение.

— Вперед!

И снова, рыкнув моторами, пошли тракторы на тайгу. Вон какую дорогу проутюжили! Через нее огонь не перекинется. А этот участок? Снявши голову — по волосам не плачут.

Мужчины затаптывали огонь.

— Осторожно! — кто-то с силой дернул Ашота за рукав. Едва на ногах устоял. А рядом в ту же секунду береза повалилась. Мгновение. Не успей отскочить — и все. Оглянулся — кто отдернул? Но человека уже нет. Вокруг черные тени. Попробуй узнай, кто из них помог в эту минуту. Никто не придал тому значения. Некогда. Никто не ждал благодарности и не нуждался в ней.

Который теперь час? Да какая разница. С пожара не уйти, покуда не погасят. А пот бежал, заливая глаза, спину, кажется, до самых пяток.

Ашот разжал ладонь. Больно. Глянул — кровавые пузыри на ладонях вспухли. Давно не работал, отвык. Он вытер ладонью лицо. Оно все в грязных полосах, копоти. Не беда. Здесь теперь все похожи друг на друга.

— Давай слева заходи! — перекрикивая шум огня, кричал какой-то тракторист, прокопченный чернее трактора.

— Да уйди ты с дороги! Чего рот разинул? — услышал Ашот.

Он отскочил в сторону. Трактор резко рванулся вперед. Ашот споткнулся обо что-то мягкое. Лисья нора. Лисята не успели окрепнуть. Сумели выползти. И теперь задыхались. Им некому помочь. Мать в дыму потеряла дом. Кто теперь их выведет? Ашот схватил лисят за загривки. Пятеро. Перенес туда, где огонь им не страшен.

— Ты что? Зверей спасаешь? Тут люди с ног сбились! Ишь, добренький!

Ашот вгляделся: Олег из отряда Терехиной. Конечно, он. Хотел подойти, но тот, узнав главного геолога, поспешил скрыться в дыму.

«Ну, подожди, гад!» — подумал Ашот. И, отложив окончательный разговор с Олегом до конца пожара, снова взялся за лопату.

Когда над тайгою опустились сумерки, пожар потерял силу Но люди не уходили отдыхать. То там, то здесь в зареве огня шевелились фигуры. Слышались голоса. Люди не хотели спать. Лишь женщины готовили ужин на только что отнятой у огня поляне.

Ашот сел перекурить. Руки, ноги ныли от усталости. В глазах резь от дыма. На зубах скрипело. Душил кашель.

Кто-то подошел. Заглянул через плечо. Отошел тихо. А вскоре за спиной шаги послышались.

— Иди поешь, Ашот.

Это была Нина. Он послушно встал, безвольно подошел. Взял миску из чьих-то рук. Ел. А ложка падала. Глаза слипались.

— Пошли спать. В палатку. Запасной спальник имею. — Его кто-то взял за плечо. Ашот оглянулся — Терехин. — Пошли. Клизму потом вставишь. Сейчас иди. Там и без тебя справятся. На убыль пошло. Ну, вставай. Хоть и не по душе тебе моя компания, да ничего не поделаешь. Стерпишь. До утра. А там разбежимся.

Ашот подошел к палатке.

— Вот вода. Умойся. Дай солью. Ну, нагнись. Рубашку лучше сними. Вот так. Держи мыло. Быстрее.

Содрав с Ашота сапоги, помог влезть в спальный мешок. Сам рядом сел.

— От чего пожар начался? — едва шевелил губами Ашот.

— Это что? Допрос?

— Вопрос.

— От взрыва. На торфе. Там загорелось. Мы проглядели. Ночью началось. Кто ж знал? Огонь вглубь пошел. Сами еле живы выскочили. По карте там не указан торф. Вот и попали в переделку, — вздохнул Юрий.

— Опять. Нина? У нее?

— Да, — устало отмахнулся Терехин.

— Эх-х, и надоело же мне. Только и знай — все беды с ее отряда начинаются. Теперь попробуй докажи, что не виноваты!.

— Лесничество почвенные карты дало. На них и ориентировались. Им поверили, — чертыхался Терехин.

— Когда их карты получили?

— В начале года.

— А свои имели? — У Ашота пропал сон.

— Имели. Обычные. О почвах в них — ни слова.

— Значит, лесничество неверные карты дало?

— Они только поверхностный слой обозначили. А мы работали с глубоких шурфов. На почвы внимания не обратили. Как нарочно! Да и взрыв делали вечером. Много ли увидишь? — махнул рукой Юрий.

— Значит, есть шансы? — повеселел Ашот.

— Не очень. Лесник говорил о торфе. Да и этот, ученый. Подорожник. Часа два с Нинкой ругался. Мол, нельзя здесь взрыв делать. Тоже о торфе говорил. О больших залежах. Тетрадку совал. Она не поверила им. Карты же на руках. Ну и…

— Только этого нам теперь недостает, — сплюнул Ашот.

— Дело сделано. Тут уж кого винить? Мы поверили данным. Лабораторным. Почвоведческим. Официальным. Оказалось — липа. Они на глубине сорок сантиметров дали. А шурф — на семьдесят. На том и беда.

— Кляузами закормят, — сморщился Ашот.

— Теперь не миновать, — согласился Терехин.

— Как думаешь, ущерб большой?

— Лучше не спрашивай. Участок, ясно, почти весь в гарь пойдет. А что из нас сделают за это, даже предположить трудно, — вздохнул Юрий. — До сих пор только половину зарплаты получаю. За загубленный лес рассчитываюсь.

— Акимыч — тот не только лес подсчитывает, но и каждую птаху. Хорошо, если б хоть нефтью площадь себя окупила. Тогда б забыли. А если ничего не даст — не сносить головы, — подтвердил Ашот. — Еще от того, леспромхозовского акта опомниться не можем…

— А сколько сейчас у бурильщиков на забое? — оживился Терехин.

— Полторы тысячи метров. Еще девятьсот.

— Эх, хоть бы не водичка. Тогда…

— Тогда еще пять номеров будут ставить.

Терехин потер руки:

— Чаю хочешь? Принесу. По старой памяти.

— Давай. А то дыма наглотался. Не продохнуть.

Они пили чай, обжигая руки и губы. Торопились. Чай снимал усталость, прогонял сон.

— Как дед Василий? Здоров? — спросил Ашот.

— А что с ним сделается? Живет потихоньку. Ему проще, чем нам. Все улеглось с ребятами. Тол спрятал. Но после того случая он какой-то странный стал. Молчаливый. Раньше заходил ко мне, хоть иногда. А теперь словно не замечает. Окликну — уйти норовит. Спрошу — отмалчивается. То ли задумал что, то ли старость. Однажды помощь его понадобилась. Консультация по старой привычке. Так отказал. Уже чем не задабривал. Землянку в порядок привели, экипировку новую дал. И не помогло. Кстати, постель ему теперь регулярно меняют…

— А какая же консультация? — спросил Ашот.

— Пустяковая. Надо было небольшую площадь осмотреть. Для топографов. Чтоб прокладка профиля основной массив не задела. Так он предложил, чтоб я к этой работе подключил Подорожника. Это же все равно что козла в капусту пустить. Он же обязательно сказал бы, что в том месте, по его соображениям, нельзя бить профиль. Из-за букашек. Им урон нанесен будет. Ну, я отказался. И старик уперся. А теперь вот — нате вам. Пожар.

— Значит, изменился, говоришь, наш дед?

— Еще как!

— Нет, Юрка! Не он! Мы изменились. Я не только о тебе. И сам виноват, наверное. Вон и ты, если б не нужда, — не дал бы Василию постель новую. Все мы выгоду ищем. Во всем. А старик видит. Он же — не геолог. Он проводник. Вынужден рядом быть. Но только рядом с нами. А Не вместе. Душа его больше к тайге тянется. К лесникам. Это закономерно. Да только поздно мы начинаем понимать такое. Лишь в беде к нему приходим. А покуда ею не пахнет, забываем. А тайга, сам знаешь, забывчивости не прощает. Наказывает. А старик наш — всегда на ее стороне, — говорил Ашот.

— Значит, разные у нас с ним дорожки.

— Не знаю. Может, ты и прав. Но жаль, что разность глаза нам застит.

— Не моя в том вина, — развел руками Терехин.

— Давно он с нами. Он в нас много хорошего вложил. А теперь, видно, жалеет…

— А что? Я привык к такому. В иное не поверил бы. Он не один, и не первый, кто жалеет.

— Ты о чем? — удивился Ашот.

— Не о чем, а о ком, — поправил Юрий. И, помолчав, продолжил: — Василий жалеет, что связался с нами. Дома тоже… Нина. Вон уж сколько лет прошло. А все… Думал, что свое счастье я у тебя вырвал. Ведь не меньше твоего ее любил. Да только на чужом горе дом не строят. Она молчит. Вслух ни разу не сказала. Да я и сам не слепой. Домой с профиля не дозовешься. Разве с добра? По глазам вижу. На меня смотрит, думает о тебе. Эх, Ашот, да разве мне жалеть не о чем? Убить я себя хотел. Тогда. До утра отложил. Чтоб вы видели! И поняли. Смешно, скажешь? Сам знаю. Но не мог я без нее. Судьба мне Нину отдала! А ты уж сколько лет на дороге моей стоишь! Звал я ее уехать. Так ни в какую. Хочет вприглядку тебя любить. Хоть изредка видеть. Я все понимаю. Вижу. Да поздно прозрел. Вот и сегодня. Убило бы тебя деревом — и все. Конец ее любви, моим страданиям. Да не смог я. Сам тебя оттащил. И не жалею о том. Пусть все само собою идет. Судьбу не обманешь.

Ашот встал. Свернул спальный мешок. Пошел прочь от палатки. От Терехина. Светало. Спали люди. Вповалку. Под кустами и деревьями. Уставшие от борьбы. Вокруг дымились угли умирающего пожара. Отполыхала беда. Лишь кое-где выстрелит искра и тут же гаснет. Над тайгою занималось новое утро. Лишь приглядевшись, увидел Ашот одинокую сгорбленную фигуру.